Пингвин по имени Сырник

— Молодой человек, вы выходите? Проход не загораживайте. Юнги оторопело захлопал глазами, столкнувшись в лоб с раздражённым взглядом женщины напротив. Сожжённые краской волосы, походившие на сладкую вату, броский макияж на дряблом и осунувшемся лице в купе с кристально голубыми глазами моментально внушили ему повиновение и прежде чем подумать над тем, как поступить, Юнги стыдливо выскочил из автобуса. Он сам и не понял, чего так испугался. Просто в один момент стало некомфортно. Юнги поёжился, ища адресную строку. Но её не было. Было бы более удивительно, окажись она на своём законном месте в этакой-то глуши. Юнги не оставалось ничего, кроме как торопливо набрать адрес зоопарка в своём телефоне и проложить маршрут. Тридцать минут ходьбы из которых двадцать – вдоль дорожного полотна. Наверное сегодня Юнги повезло чуть больше обычного: в темноте зимнего утра ни души. За исключением той, что шагала впереди. Кажется, это был молодой парень с забавной ярко-зеленой шапкой, похожей на шапку ядовитого гриба при тонкой вытянутой фигуре. Юнги не жаловал яркие вещи, отдавая предпочтение спокойным цветам, но всегда цеплялся за чужую вычурность, где-то глубоко внутри сожалея о том, что не хочет носить нечто подобное, потому что это не подходит ему от слова совсем. Размеренный скрип шагов успокаивал. Да и тишина вокруг убаюкивала. Стало так легко дышать, что Юнги набрал полные лёгкие воздуха, словно желая насытиться им вместо завтрака, и протяжно выдохнул, разжигая клубки пара. Они закружились в секундном танце, растворяясь без остатка. Между ним и незнакомцем было около двадцати шагов. Редкие фонари освещали черную куртку, тут же позволяя ей сливаться с темнотой. Чехарда пятен отвлекала и, погрузившись в свои мысли, Юнги не заметил, как идущий впереди замедлил шаг, после и вовсе остановившись. Юнги насторожился слишком поздно и очнулся лишь тогда, когда почувствовал крепкую хватку на своём запястье. Он замер, подняв глаза. Хосок был напряжён, точёные углы его лица вырисовывались особенно остро в игре света и тем придавали ему жутковатое выражение. Вновь испугавшись пустоты во взгляде, Юнги сместил фокус куда-то вбок. — Нам в одну сторону. Отпусти. Хосок помедлил, но всё же убрал руку, всё так же не сводя взгляда с лица Юнги, словно стараясь выскоблить правду с нежной кожи щёк. Хотя, вся правда была в том, что Юнги не нравилась такая параноидальная настойчивость. И Хосок, честно говоря, ему совсем не нравился. — Ты не ответил на моё сообщение. — тихо выдохнул Хосок. Его слова застряли в воздухе, разбившись в холоде на отдельные острые звуки. — Прости, был занят вчера, не проверял телефон. — соврал Юнги, осторожно вынося ногу вперёд, — Что ты написал? Хосок без труда уловил намёк и продолжил путь, подстраиваясь под беглый темп шагающего рядом. — Я спросил, почему пингвина зовут Сырник. Обиды в его голосе не было. Непонимания тоже. Скорее обыденность и констатация факта. Понимал ли он, что Юнги видел его сообщение, да вот только отвечать не захотел или действительно надеялся на то, что между ними может получится нечто большее, чем неловкий разговор об имени пингвина? Юнги не собирался водиться с чудиками. — Сырник вылупился не в зоопарке. Его принесла сюда девушка, которой это яйцо продали под предлогом страусиного в качестве сувенира. Она видно была шибко сердобольная и решила выходить страусёнка, а вылупился толстый и смешной пингвин. Не знаю правда, что она делала бы со страусом в Корее, но по словам Намджуна, она выглядела настолько искренней и напуганной одновременно, что тот сжалился и забрал Сырника по поддельным документам. Единственное, что попросила эта девушка, оставить ему это имя. — Забавно. — только и произнёс Хосок, не поворачивая головы. — Она хорошо говорила по-корейски, — продолжил Юнги, — но была очевидной иностранкой. Намджун сказал, что «сырник» сам по себе – блюдо русской кухни. Когда я загуглил, то мне стало вполне понятно, почему ему дали такое имя. Птенцы пингвинов пушистые и круглые, весьма похожи формой на этот сладкий пирожок. Плюс, наверное тоска по дому сделала своё дело. Намджун так же обьяснил, что «сырник» – это что-то вроде ласкового обращения к чему-то очаровательному в русском языке. Не знаю, спрашивал ли он это у той девушки или сам раскопал где, но могу сказать, что в обоих случаях имя было выбрано с умом и любовью. Поэтому его и оставили. Юнги в этой истории больше всего поражал тот факт, что никто не заметил нового, взявшегося из ниоткуда пингвина, а «правильный» во всех смыслах Намджун даже подтасовал документы, хоть и рисковал лишиться лицензии в целом, всплыви тогда это на поверхность. В целом вышла бы неплохая сопливенькая детективная карикатура. — Наверное, у этой девушки действительно золотое сердце. — Хосок мягко улыбнулся, возвращая своему лицу нечто давно потерянное, что за секунду сгладило все неровности его души в невероятную симфонию нежности. — И совершенно отсутствуют мозги. — съязвил Юнги. Улыбка Хосока тут же пропала и он с отвращением посмотрел на Юнги, словно тот сказал что-то из ряда вон выходящее, опалив своей открытостью так, что внезапно заныло сердце. — Я представлял тебя совсем иначе. — выдохнул в пустоту Хосок, отводя взгляд. — А я люблю издеваться над чужими ожиданиями. Постой, — Юнги не сразу уловил закинутый крючок, — Что значит «представлял»? Хосок замялся, будто подбирая желаемый ответ вместо действительного, но длилось это не более секунды, а потому осторожность Юнги дала слабину, позволив выслушать собеседника непредвзято. — Намджун много рассказывал о тебе в тот день перед нашей встречей. Не могу сказать, что замечаю сходства с портретом. — Художник волен водить кистью как хочет. — ответил Юнги, пожав плечами. — Он не виноват, если яблоко червиво. — А если он меняет черты картины до неузнаваемости, остается ли он творцом? — Лгун, творец – одно и то же. Вопрос только в том, насколько человек перед холстом захочет быть обманутым. Вопрос, заданный Хосоком, приятно удивил Юнги. Катастрофически редко можно было встретить на своём пути человека, способного парировать наравне, но Хосок стал играть словами так же ловко, как раньше игнорировал простые истины вроде существования пенных вечеринок. Это вызвало у Юнги неподдельный интерес и напомнило ему об одном очень важном вопросе, от которого уклонился Намджун. — Могу ли я спросить, — как можно аккуратно начал он, — за что тебе дали отработку? Юнги не сильно надеялся на ответ, но и совершенно не ожидал с какой лёгкостью накалится вокруг воздух. Напряжение заскользило по позвоночнику, впиваясь в затылок шершавыми коготочками и Юнги пришлось натянуть шапку пониже, чтобы избавиться от неприятного ощущения. Однако к своему удивлению, Хосок всё же нарушил молчание. — Подстрекательство. Вот так вот просто. Подстрекательство. — К чему? — однако в этот раз Юнги уже был уверен в тщетности последующих попыток. — Как ты потерял слух? — вопросом на вопрос ответил Хосок, ясно давая понять, что любая информация имеет вес и допрашивать только его одного в одиночку не получится. Хочешь полюбопытствовать – открывай собственный ящик Пандоры. — По глупости. Это неинтересная история. — отмахнулся Юнги. Куда ни посмотри – тишина. Её можно было пощупать, скатать в движущийся комок импульсов, растерев вновь между подушечками пальцев и попробовать проглотить то, что пока ещё не успело проглотить тебя. В этом районе Юнги никогда не бывал. Дома выглядели до крайности убого. — Ты живешь где-то недалеко? — спросил Юнги, отвлекаясь от серых пятиэтажек. — Напротив той остановки. Но окна выходят во двор. Юнги постарался воспроизвести в голове кусочек здания, что видел раньше, но перед глазами замелькало лишь лицо той женщины из автобуса, искаженное до безобразия злобной гримасой. Испугавшись, он завертел головой в надежде отцепить навязчивый образ, но лишь размазывал его по белкам, детально запечатлев каждую морщинку. — Здесь неуютно. — Юнги даже не пытался скрыть свою неприязнь. Дома здесь ничем не отличались друг от друга, наверняка и место, где жил Хосок было равноценно удручающее. — Я знаю. — выдохнул он, соглашаясь. Жить там, где всё осточертело – тяжело. Но признаваться в том, что тебя воротит от собственной квартиры – ещё тяжелее. Юнги ещё раз оглядел Хосока с ног до головы, но не заметил ничего, кроме очевидной костлявости. Тонущие обычно тянут за собой спасающих в надежде оказаться над поверхностью воды, но Хосок будто скрестил руки на груди, не позволяя самому себе зацепиться за другого человека, даже если отчаянно хотелось сделать глоток свежего воздуха. Юнги поёжился. Хосок его пугал. Губы очертили вопрос, но звука совершенно не последовало. — А? — Юнги заплутал настолько, что перестал распознавать сигналы. — Больно ли тебе носить микрофон? — терпеливо повторил Хосок. — Физически он не тяжёлый, однако порой нагрузка на мозг настолько невыносима, что приходится снимать. Врачи говорят, что после долгого периода глухоты нужно время, чтобы привыкнуть слышать заново, но если честно, любая головная боль по сравнению с тишиной — подарок. — Я бы не смог оставаться в тишине. — задумчиво произнёс Хосок. — И что бы ты сделал? Наложил на себя руки? — усмехнулся Юнги. — Вполне вероятно. Быстрота и серьёзность, с которой были произнесены эти слова подожгли Юнги изнутри. Горечь надкусила его сердце, пряча оторванный кусок глубоко себе в глотку. Юнги бессчетное количество раз боролся с желанием довести себя до смертельного исступления в надежде услышать хотя бы шелест уходящей жизни, но каждый раз останавливал занесённую руку, не рассчитывая на большее чем тихую смерть. У него была семья, которая считала его эгоистом, но высшее проявление любви к ним заключалось в том, что Юнги всё ещё твердо стоял на двух ногах, протягивая душу навстречу ужасному греху. И как же больно его ужалили слова, брошенные с такой глупой решительностью. — Лишать себя жизни только потому, что она теперь течёт иначе – одна из самых глупых вещей, на которые может пойти человек. — Юнги старался убедить себя в правильности сказанного, но отчего-то вязкость с языка так и не прошла. — Хочешь сказать, ты никогда об этом не задумывался? — а Хосок бил достаточно метко. Но смотрел только вперёд. — Задумываться и претворять в жизнь – разные вещи. Думаешь, внезапная потеря слуха не сказывается на твоих чувствах? А что скажешь о чувствах близких тебе людей? Каково будет им, отыщи они тебя уже остывшего? Единственное, что удерживало Юнги от непоправимого все эти несколько лет был Тэхён. Возможность услышать его снова неустанно лечила открытые раны, ласково лепила пластыри и убирала острые предметы в самые дальние углы шкафа. Недавняя потеря выбила не только почву из под ног, но и последние остатки рассудка. Джин старался как мог, но Юнги сам понимал, что чем тоньше нити между ним и Тэхёном, тем ближе к шее становится заточенная коса. Все вокруг это понимали. — С каких это пор чужые чувства важнее собственных? — С тех самых, когда это затрагивает и твои тоже. Быть причиной страданий людей, которых ты любишь, даже в гипотетическом смысле… больно. — Люди будут страдать независимо от твоего существования. — Хосок вдруг перевёл пустующий взгляд на Юнги и тот, пойдя на поводу у эмоции, отскочил в сторону, останавливаясь. — Кажется я начинаю догадываться, за какое подстрекательство тебя припекли. — не веря в собственную догадку прошептал Юнги. Мучительно притягательные речи Хосока действительно творили непоправимое, хоть напрямую и не побуждали к действию. Достаточно было иметь нездоровую одержимость самой идеей. — Прости. Я не это имел ввиду. — Хосок тут же спрятал взгляд, попятившись. — Всё ты это имел ввиду. — В искренность сказанного Юнги не верил, — Даже если твои мерзкие мысли выскакивают наружу - они всё ещё твои и составляют часть твоей личности. Будешь их прятать – обманешь людей вокруг ошибочным мнением, что ты приятный и достойный человек. — Я никогда никого не подстрекал к самоубийству. Никогда. — Хосок говорил тихо, в полной мере осознавая бесполезность последующих слов для человека, который не хочет их слышать. — Тогда за что же тебе всучили исправительные? — с ядовитой издёвкой поинтересовался Юнги, наклоняя голову к плечу. Молчание. Хосок, кажется, даже не дышал. — Вот оно что. — бросил Юнги, чувствуя, как бешено просит сердце снять с него всё лишнее, что жгло, — В любом случае работа есть работа. Что бы ты не сделал в прошлом – мне до этого нет дела. Чистишь вольеры и можешь уходить домой – остальное я сделаю сам. Юнги был ошарашен той силой слов, которой обладал Хосок, потому что в какой-то момент разговора в его голове промелькнуло остриё заветной мысли и прочно вонзилось нужным концом в мягкие ткани. А создавалось впечатление, словно Юнги собственноручно нанёс себе новый шрам, хотя на самом деле тем, кто метнул лезвие, был Хосок. — Намджун сказал, что я должен уходить в одно время с тобой. — потерянно подал голос Хосок, — И что я должен научиться ухаживать за пингвинами. — Здорово, что ты его слушаешь. — не унимался Юнги, — А по виду и не скажешь, что пай-мальчик. Хосок вытащил руки из карманов и стал перебирать бусины своего плетёного браслета. У него были настолько хрупкие пальцы, что казалось, они просвечивали на фоне черной куртки. Вся эта болезненность и странные пустые глаза внезапно сложились в одну непристойную догадку. — Я понимаю, что ты не хочешь со мной сближаться, я и не прошу, но мне не приятно от твоего пренебрежения. Я его не заслуживаю. — А мне неприятно от всего тебя. — прошипел Юнги, демонстративно снимая микрофон и убирая его в сумку. «Чтобы разговаривать со мной, тебе придётся выучить язык жестов.» — вывел он, срываясь быстрым шагом с места. Ему хотелось сбежать подальше от этого жуткого человека, завязать себе глаза, чтобы не видеть ни этой чёртовой улыбки, ни бездонных глаз, которые были абсолютно не к месту на его лице. Юнги был осторожен с людьми и не подпускал их близко, но Хосок словно на миг стал его палачом — единственным, к кому, пожалуй, он мог протянуть бы руки. Это ощущение свернуло внутренности в узелок и вызвало тошноту. Он наверняка зависим от лёгких наркотиков. Более того, является живым доказательством чьей-то оборванной жизни. Юнги закусил губу, ускоряя шаг и смежил веки в надежде стереть то ощущение бессилия, что возникло во время разговора. Но оно, вопреки стараниям, росло. Расплетало корни, прорывалось через макушку и постепенно становилось одним единым организмом с Юнги. Если он позволит кувшинке расцвести – Чонгук потеряет брата, Джин потеряет друга, а люди будут «всё так же страдать вне зависимости от его существования». Тишина тоже бывает разная. Зимним утром она особенно прекрасна своим неспешным скрипом снега, редким шумом открывающихся окон и жужжанием фонарей. Всё вокруг словно дышит в мягком полудрёме, убаюкивая тех, кто ещё не ложился спать. Даже воздух иногда потрескивал от холода. Но сейчас Юнги не слышал ничего. Абсолютно ничего. И каждый раз подавлял желание обернуться, покрываясь холодным потом от мысли, что Хосок может следовать за ним по пятам. Юнги знал, что оставил его далеко позади, знал, что Хосок не стал бы издеваться над ним подобным образом, но ничего не мог поделать со страхом, царапающими горло. Юнги закрыл глаза, считая до трёх. Раз. Вдох. Два. Выдох. Три. Он обернулся, но не увидел никого позади себя. Только небольшая фигура вдалеке говорила о том, что Хосок тоже продолжил движение, но разрыв по-итогу оказался чудовищно большим. С облегчением выдохнув, Юнги, игнорируя весь окружающий мир, направился в сторону зоопарка. Уборка началась на тяжелой ноте. Юнги, как и обещал, не подпускал Хосока к пингвинам, оставив на его совести вольеры и, на всякий случай, спрятав канистру с мыльным раствором другом ящике под ключ. Они с Хосоком совсем не пересекались во время выполнения обязанностей, находясь по разные стороны вольера, а если даже тот и пытался что-то спросить, то Юнги его попросту не слышал. Придраться было не к чему. Юнги пощекотал Сырника под клювом и тот забавно открыл рот, кажется, довольно мурча. Вибрации Юнги чувствовал отлично. Перьевой покров пингвина на ощупь больше похож на скользкую рыбью чешую, чем на роскошное птичье убранство. Достаточно забавная ассоциация. Нет, вы видели когда-нибудь мурчащую рыбу? Юнги поднялся с корточек и бросил взгляд на входную дверь. На душе сразу заскреблись кошки: там, широко расставив ноги и грозно сложив руки на груди стоял Намджун, очевидно, выжидавший, когда Юнги соизволит обернуться на вошедшего. Не сказать, что его появление было неожиданностью. Юнги как раз таки и ожидал увидеть Намджуна в самое ближайшее время, однако количество аргументов для выражения собственной позиции, как и смелости, чуть поубавилось, стоило высокой фигуре вырисоваться на горизонте. Юнги нервно сглотнул и направился в его сторону. Взгляд Намджуна не предвещал ничего хорошего, поэтому как только дверь за их спинами закрылась и они оказались в предбаннике, Юнги поспешил вернуть микрофон на место. — Юнги, — звук собственного имени напугал, — пингвины – не твоя собственность. Я настоятельно рекомендую делать всю работу от и до напару с Хосоком, — Намджун был чрезвычайно серьёзен, — иначе мне придется применить взыскательные меры за неподчинение. Юнги бросил взгляд на стоящего у стены Хосока, но тот, кажется, не проявлял никакого интереса к разговору, рассматривая носки своих галош. — Я прекрасно справлялся и сам, зачем он мне нужен? Во взгляде Намджуна ясно читалось «ты сейчас серьезно?» — Хосок должен работать так же, как и ты, — он чуть поддался вперёд, — иначе я просто возьму его на твоё место и мы закончим этот бессмысленный диалог. — последние слова Намджун почти прошипел, теряя терпение. — У него даже нет ветеринарного образования! — выпалил Юнги, не веря своим ушам. Намджун действительно собирался так легко заменить его на какого-то паршивого уголовника просто из-за того, что Юнги выполняет добровольно большую часть работы? — Значит я представлю к нему штатного ветеринара. Юнги, ты перегибаешь палку. Мне это не нравится. Юнги раскрыл рот, собираясь ответить что-то едкое, но его порыв был прерван громким хлопком двери и последующим ударом в нос тяжелого запаха рыбы. — Я прервал что-то важное? — осторожно спросил Джин, оставляя тележку возле стены где стоял Хосок. — Нет, я просто объяснял Юнги его рабочие обязательства. — процедил Намджун, обращаясь больше к Юнги, чем к самому говорившему. Юнги закусил губу, сдерживая очередной порыв ярости, что клокотал в грудной клетке. — Это рыба на сегодня. — Джин указал Хосоку на тележку и похлопал того по плечу в качестве ободряющего жеста. Юнги на секунду даже позабыл о тех гадостях, что наговорил Джину некоторое время назад и был готов вцепиться Хосоку в глотку, задушив на месте, хотя и понимал, что эта агрессия беспочвенна и, более того, отвратительна сама по себе. Каким бы тёмным не казалось прошлое, Хосока невозможно назвать бесчеловечным чудовищем – на это Юнги просто не имел права. Да и Джин просто хотел разрядить обстановку. — Научи Хосока кормить пингвинов. — Намджун посмотрел на свои часы, — Завтра я обязательно приду проверить, как вы, — он особенно выделил это слово, — справляетесь с работой. — Ты же прекрасно знаешь что пингвины не любят чужих людей. — Именно поэтому здесь есть ты. — Намджун ясно дал понять, что разговор на этом окончен. Он одернул пиджак и, тяжело вздохнув, свёл брови к переносице, не вынося ни рыбного запаха, ни бунтарского поведения Юнги. — Намджун, — внезапно подал голос Джин, вклиниваясь в разношёрстную беседу, — там в цехе есть вопросы по поставкам еды для животных, ты не мог бы подойти? — Юнги всё старался поймать взгляд Джина, но тот упорно ускользал сквозь пальцы, — Кажется, это срочно. — Что на этот раз… — устало прошептал Намджун, убирая руку от виска, — Иду. Мысленное «спасибо» растворилось в густом воздухе. Окинув напоследок грозным взглядом Юнги, он развернулся и, эхом каблуков вбиваясь в барабанные перепонки, направился к выходу из предбанника. Когда Намджун злился, это можно было заметить только через напряжение покатых плеч и уровню громкости шагов, потому что зачастую его лицо, как и у всякого профессионала, оставалось беспристрастным. Голос он никогда не повышал. Должно быть сегодня Юнги действительно сумел вывести из душевного равновесия одного из самых спокойных и рассудительных людей и сейчас ощущал весь спектр доступных эмоций: от страха увольнения до банального стыда. Джин придержал Намджуну дверь, обеспокоено поглядывая в сторону Юнги, и только когда они оба скрылись в общем коридоре, оставляя ребят наедине, Юнги смог успокоить колотящееся сердце. — Бери ведро и перекладывай рыбу. — буркнул он, не поднимая головы, — Затем заходи в вольер, — Юнги вытянул руку, указав сначала на тележку с рыбой, а потом на самого Хосока, — До краёв. Оставаться в одном помещении было сродни пляске в колодце с ядовитыми змеями, поэтому Юнги предпочёл вновь оказаться в окружении громкого птичьего гогота. Удивительно было то, что даже при таком уровне шума находится с пингвинами было в разы спокойнее. Юнги в целом плохо понимал, отчего возникало это ощущение дискомфорта, но не мог стереть его с подкорки, отравляя себе и окружающим жизнь. — Итак, дорогие мои, — обратился он к пингвинам, — я сражался за вас как мог, но сегодня, увы, за кормёжку ответственный Чон Хосок. Прошу отнестись к этому с пониманием: если вам всё же захочется откусить ему пальцы – не стесняйтесь и не сдерживайтесь, я разрешаю. Уже на слове «кормёжка» птицы дружно склонили головы, услышав знакомую комбинацию, за которой следует завтрак. Он улыбнулся, похлопав пару птиц по голове. — Вот и славно. Вы большие умнички. Юнги обернулся на звук открывшейся двери. Обернулись и пингвины. Но не смотря на знакомое ведро и ароматный запах, ни один из них не двинулся с места. — Не подходи близко, иначе они начнут меня защищать. — скомандовал Юнги, — Остановись около того камня, — он указал на искусственный выступ, — и попробуй привлечь их внимание рыбой. Хосок медлил, осторожничая, но всё же сделал эти несколько шагов вперед, не сводя глаз с клубочка птиц, что крутились у Юнги под ногами. Он был напряжён и, очевидно, боялся спровоцировать их любым неуместным движением. Юнги внимательно наблюдал за реакцией пингвинов, но они казались равнодушными к происходящему, пока между ними и Хосоком оставалось безопасное расстояние. — Хей, — тихонько окликнул Хосок, — я принёс покушать, — он потряс рыбёшкой в воздухе. Пингвины обернулись на звук, уставившись сначала на Хосока, затем вновь на Юнги, но тот лишь пожал плечами: мол, я же вам говорил. Хосок растерялся, выпрямившись с рыбой в руках. — Может, они не так сильно хотят есть? — А ещё ежи летают. — не удержался Юнги, закатывая глаза. — Но они совсем не реагируют. — Хосок выглядел подавленным и смущённым одновременно, не оставляя попыток привлечь внимание пингвинов разного рода причмокиваниями. Вопреки сказанному, Юнги видел как те внимательно следили за происходящим. Некоторые даже начали терять терпение и щетиниться, готовясь предупреждать о своих правах на кормёжку. Юнги понимал, что еще пара минут и пингвины начнут контрнаступление. Тогда плохо будет всем. — Они не подойдут к тебе. — взгляд Хосока погас, — Оставь ведро на месте, я его заберу. Он потерянно посмотрел на Юнги, принимая поражение. Нельзя было не заметить, насколько подавленно опустились его плечи и упал взгляд, потерявши искорки любопытства в этих чёрных тонах. Кажется, Хосок действительно хотел сделать хорошее дело, но кто же виноват в перипетиях птичьего характера? У Юнги ёкнуло сердце. — Они всегда такие. Никого к себе не подпускают и сами ни к кому не идут, — Юнги забрал ведро, — Не расстраивайся. Он каялся в том, что не способен превратить свои слова в нечто большее, чем просто щекотливый приступ жалости. Хосок же ничего не ответил, потупив взгляд. Юнги кротко улыбнулся, про себя подметив, что нижняя губа Хосока дрожала от напора сдерживаемых эмоций. Когда от тебя отворачиваются люди это ещё терпимо, но стоит животному отвести нос и что-то внутри вмиг рассыпается на болючюю стеклянную крошку. Если люди судят по слухам и собственному опыту, то четвероногие имеют негласную репутацию вглядываться чуть глубже обычного, в самую душу. Быть отвергнутым собакой или кошкой зачастую бьёт гораздо сильнее гадких слов. Красное ведро — путеводная пингвинья звезда. Как только она оказалась в руках Юнги, птицы, наконец довольные, загудели и захлопали крыльями, от счастья чуть ли не вырывая пластиковую баклажку из рук, но Юнги не шевелился, прикованный взглядом к происходящему чуть поодаль. Сырник, отделившись от остальной компании, делал осторожные шаги по направлению прямо противоположному от Юнги. Он поглядывал исподлобья на опустившего голову Хосока и постоянно вытягивал шею, будто всматриваясь куда-то в левую сторону. Рыба. У Хосока в руке всё ещё была рыба. — Хосок, — окликнул Юнги, стараясь не спугнуть Сырника, — Хосок, рыба. — Хосок поднял голову на звук своего имени, с удивлением обнаружив в нескольких шагах от себя самого что ни на есть настоящего пингвина. На его лице отразилась целая буря эмоций, смешанная с ложкой паники перед важным событием. Он вопросительно посмотрел сначала на Юнги и вновь на пингвина, не веря собственному счастью. Сырник, не смотря на всю свою смелость, не решался сделать ещё шаг. Хосок же боялся пошевелиться. Все остальные на фоне просто драли глотку. — Возьми, — Хосок вытянул руку с рыбой вперёд, — она вкусная. Сырник, будто ставя под сомнение сказанное, наклонил голову вбок. — Правда вкусная. — попытался убедить его Хосок. Немую просьбу, исходящую от этого ребёнка, можно было уже нащупать пальцами и вытянуть, словно веревку из клубка, намотав на мизинец. Юнги в первый раз увидел, как темнота в глазах Хосока на секунду расступается. И возник встречный вопрос: что же ты такое, Чон Хосок? Сырник наконец сделал шаг. И ещё один. И ещё. У Юнги заколотилось сердце. Хосок осторожно опустил склизкую рыбу, борясь с желанием сбежать и остаться одновременно, и она тут же исчезла, вмиг проглоченная. Хосок издал легкий звук удивления и расплылся в улыбке. Сырник, получивший желаемое, теперь посеменил обратно к Юнги, радостно урча на ходу. А у Юнги не осталось слов. Если бы Хосок был плохим человеком, Сырник ни за какие коврижки не подошёл бы к нему ближе, чем на пушечный выстрел. Вёл бы он себя так же, если бы понимал, какое преступление совершил Хосок? Одурачила бы его эта улыбка, сотканная из разодранных кусков? Юнги видел насколько нежная, изголодавшаяся душа сейчас протягивала последние оставшиеся крупицы себя. И ему захотелось извиниться за все свои утренние слова стоя на коленях. Юнги подпрыгнул, отвлекаясь от размышлений, потому что один из пингвинов больно ущипнул его через костюм, выпрашивая рыбу. — Да отдам я вам эту рыбу, — он поморщился, начиная раздавать завтрак, — какая невоспитанность… — бурчал Юнги, конечно же по-доброму, но не без доли цинизма, а закончив с кормёжкой протянул ведро Хосоку, вытирая проступивший пот со лба. — Как будто их и не кормят здесь каждый день. Настоящие дикари. — Юнги упёр руки в боки, наблюдая за тем, как пернатые, или вернее, получешуйчатые, обступили его плотным полукругом в надежде на добавку. — Разве животные априори не должны быть дикими? — встрял Хосок, — Это же для них естественно. — Животные почеловечней некоторых людей будут. — у Юнги уже не оставалось сил на споры, — Напоминаю, что Сырник, не смотря на твою судимость, — он указал на Хосока сверху вниз, — подошёл и взял угощение. Хосок мгновенно поменялся в лице. Темнота его глаз будто даже сделалась гуще, вырисовываясь угловатыми гранями на худом лице. Он так остро воспринял слова Юнги, что стал похож на колючий спутанный комок. — Моя судимость – не твоего ума дело. — твёрдо отрезал Хосок, — Да и Сырник просто глупая птица, откуда ему знать о том что хорошо и что плохо, особенно пока в моей руке еда? Им двигал инстинкт, а не твоё романтизированное шестое чувство. Даже люди ведутся на собственные слабости, что уж говорить о животных, для которых еда — залог успешного выживания. Юнги никогда не превозносил выше положенного умственные способности птиц, отлично зная их анатомию, но когда о Сырнике отзывались настолько пренебрежительно, сбить с него спесь оказывалось практически невозможным. — Хосок, — с нажимом произнёс Юнги, — я на тебе крест не ставлю, но ты здесь очевидно не от хорошей жизни. И не называй Сырника глупой птицей. Он только что тебе помог. — Интересно, каким это образом? — ехидно поинтересовался Хосок. — Переубедил меня. Хосок усмехнулся в зубы, тут же растворяя эту полуулыбку в хитром прищуре. Юнги не совсем понимал как ему на это реагировать. — Доверяешь птице? — после непродолжительного молчания спросил Хосок. — Может даже больше, чем себе. Юнги был чрезвычайно скептичен и чересчур резок, но он доверял знакам и собственным ощущениям, даже если всё вкупе противоречило привычному человеческому восприятию. Если Сырник решил подойти к Хосоку, не смотря на то, что стадный инстинкт должен был взять верх самых первых шагах, то выбор Юнги — доверится этому. Глупо? Несомненно. Но совершив уже столько глупостей, страх перед ними отступает на второй план. Да и с самим Юнги творилось что-то очень странное. — Лучше уж считай меня последним чудовищем. — Хосок отвернулся в сторону, продолжая говорить, — Не хочу знать, что ты судишь обо мне со слов пингвина. Это угнетает. — Когда дают шанс доказать обратное, обычно его принимают. — просто отозвался Юнги, делая шаг навстречу. Хосок моментально развернул голову, встречаясь глазами с беззащитной рамкой чужих зеркал души. — Сам то этим советом пользуешься? Эти слова были произнесены с такой надменностью, что стоило бы и разорвать зрительный контакт, да вот только Юнги вопросительно качнул головой, не сумев отвести взгляд. — Мне надо идти. — тут же добавил Хосок, — Не пойми меня неправильно, но твоя глухота распространилась и на сердце. Я не докричусь, даже если сорву голос. Не задерживаясь более, он направился в сторону выхода. Каштановые волосы поймали холодные безжизненные блики помещения, и превратили их в пляску огней на умирающем костре. Так странно, но Юнги почему-то показалось, что позволь он покинуть Хосоку помещение в одиночку, то эта ошибка будет стоить ему чего-то невероятно дорогого, чего невозможно оценить ни в одной мировой валюте, какой бы силой она не обладала и прежде чем дать себе отчёт о последствиях, с его губ слетели совершенно неуместные слова. — Хосок, если я ненадолго подпущу тебя ближе, — его дыхание сбилось, затерявшись в ворохе чувств, — позволишь ли ты узнать себя получше? Юнги хотелось касаться этой души как в самом страшном припадке безумия, раздирая пальцы в кровь об острые углы и угли, и единственное, что он мог предложить взамен на свою просьбу был… он сам. Хосок замер, положив ладонь на ручку двери. Если можно было ополоуметь от тишины, внезапно ставшей такой непривычно громкой для глухого человека, то Юнги был на грани безумия, хотя стрелка часов отбила не более пяти секунд. — Только если ненадолго. — украдкой, чтобы ненароком не услышали. А Юнги эти слова – что раскат грома в чистом поле. — На совсем краткое мгновение. — заверил его Юнги. — Только пока длится фильм. Ответ не заставил себя ждать. — По рукам.

***

Кино пестрило народом разного калибра: вот семьи с детьми, которые спешат посмотреть мультфильмы на большом экране в чуть ли не единственный недельный выходной; вот равномерно разбитые по углам компании всклокоченных подростков, чуть поодаль от которых, на диване, примостились редкие парочки, решившие сэкономить на цене билетов и пойти на утренний сеанс вместо вечернего. От детей Юнги не тошнило. А от парочек почему-то да. В общем и целом это помещение ничем не отличалось от вольера с пингвинами. Люди бесцельно сновали от постера к постеру, убивая время. Кто-то покупал втридорога попкорн и чипсы на кассе, где-то кричали, где-то нетерпеливо постукивали по многочисленным деревянным столикам. Только вот с пингвинами Юнги нравилось общаться гораздо больше. Да и шуму от них меньше. Они стояли с Хосоком у блевотно-жёлтой стены в ожидании Чонгука, которого Юнги заблаговременно отправил в магазин на первом этаже, чтобы закупиться вкусностями. Этот капиталистический трюк с киношными закусками был известен Юнги ещё со школьной скамьи: не хочешь переплачивать – подумай заранее над тем, что бы такого скушать за просмотром. Он шёл по-старинке: чипсы, оставив Чонгуку возможность выбора вкуса и понадеявшись на его сырные пристрастия. Хосок же попросил карамельный попкорн. Почему-то Юнги совершенно не был этому удивлён. — Если он купил не сырные, с меня пятнадцать тысяч вон. — вбросил Юнги, завидев приближающуюся лохматую сырную катастрофу. Хосок округлил глаза, не понимая, насколько резонно будет возразить внезапному пари, но Чонгук не оставил ему выбора, подлетев к нему в мгновение ока, окрыленный новым знакомством. — Карамельный попкорн, спрайт, сырные шарики для меня, — он раскрыл пакет, показывая содержимое, — две камбуччи для нас двоих и, для тебя, Юнни, чипсы с креветками. Вроде ничего не забыл. — Забыл. Пятнадцать тысяч вон. — разочарованно простонал Юнги. — Какие пятнадцать тысяч вон? — недоуменно захлопал глазами Чонгук, словно вычисляя, чего этакого можно было забыть на подобную сумму. — Которые ты мне теперь должен. — отозвался Юнги, недовольно косясь на прыснувшего Хосока, — Как так получилось, что именно сегодня ты решил отказаться от сыра? — А ты хотел сырные чипсы? — Чонгук поменялся в лице, то растерянно разглядывая содержимое пакета, то переводя взгляд на лицо Юнги, — Ты же не любишь сырные? Или всё таки любишь? Давай я поменяю? — закидал он вопросами, уже готовый сорваться с места. Юнги вздохнул, своей улыбкой причесав испуганного Чонгука. — Нет, не нужно. Я люблю креветки. — заверил его Юнги. — Хосок, Чонгук, — он поочередно указал ладонью то на одного, то на второго, представляя их таким образом друг другу. Чонгук поклонился, протягивая пакет Хосоку. — Можно неформально. — мягко сказал тот, прежде чем Чонгук успел хоть что-то произнести. — Ну вот так сразу же нельзя… — промямлил с улыбкой Чонгук, прячась за Юнги. — Надеюсь, я не сильно помешал вашей компании… — тут же извинился Хосок вполголоса. Юнги закатил глаза. — Ничуть! — воскликнул Чонгук, — Я наоборот рад, что у Юнги появляются новые знакомства! Юнги мог бесконечно долго обмениваться любезностями, если ему что-то не нравилось, но проблема заключалось в том, что ругаться в присутствии Чонгука он совершенно не умел. И если сейчас ему до хруста под ребрами хотелось съязвить в сторону Хосока, сделать этого он не мог. Отчасти поэтому Юнги и предложил присоединиться к ним: неприятная колючесть его игл отступала в объятьях чонгуковых хитросплетений души. — Сочту за честь. — Вы закончили? — всё же не удержался Юнги. — До сеанса еще сорок минут. — отозвался Хосок, убирая пакет с закусками за спину, — Что предложите? — Вы как хотите, а я на диван. Ног не чувствую. — Юнги показательно скривился, обнажая зубы. — Он всегда такой? — поинтересовался Хосок. Чонгук спрятал улыбку. — Колючий, знаю. Но можно сделать так… — он ласково прижался к Юнги, заключая того в объятия. Юнги закрыл глаза, зарываясь носом в волосы Чонгука и вздохнул так, словно если бы дереву разрешили сделать свой первый и единственный выдох за многие столетия, — …и он уже совсем другой, плюшевый. Усталость окатила, умыла и тут же опала, словно Чонгук перенял её часть на себя. Оказывается дышать всё это время было тяжело. Юнги об этом даже не догадывался. — Это у тебя привилегии. Попробуй я сделать так же, он мне голову откусит. Как самка богомола. — На богомола тут только ты похож в этой дурацкой зелёной шапке. — не раскрывая глаз пробубнил Юнги. — Не ворчи, шапка хорошая. — приструнил его Чонгук, — Он с виду только такой, — обратился он уже к Хосоку, — никогда не попросит, даже если нужно, а потом тает, как мороженное на солнце. — Хосок, только попробуй. — угрожающе рявкнул Юнги. — Противный. — с нежностью, присущей разве что матери, отозвался Чонгук. Юнги почувствовал, как тепло вдруг ушло и распахнул глаза, следуя за ускользающим Чонгуком. Они вдвоём рухнули на диванчик, оставляя за Хосоком решение с какой стороны оказаться. И Хосок, как и ожидалось, выбрал место по правую руку от Чонгука. — Хён, вы с Юнги кажетесь ровестниками. — учтиво поинтересовался Чонгук, облокачиваясь на грядушку. — Мне двадцать четыре. — спокойно отозвался Хосок. «На два года старше Тэхёна» — пронеслось в голове Юнги. — Значит Юнги старше тебя всего на год. — Чонгук склонил голову, разглядывая нечто на потолке. — А у вас с Юнги большая разница в возрасте? — Пять лет. — ответил Чонгук, вновь переводя взгляд на Хосока. Тот удивлённо выдохнул, ища глазами Юнги. Юнги поспешил отвернуться. — Это прилично. Не бывает тяжело? Чонгук одарил Хосока многозначительным взглядом, в котором читалось такое родное «дурной чтоли?», что затеплило душу. — Конечно бывает. Но это не так страшно, как кажется. — У меня нет знакомых старше или младше более чем на два года. — очень тихо произнёс Хосок, опустив взгляд вниз, на колени. — А как же я? — возмутился Чонгук. Юнги усмехнулся в зубы, молясь не вызвать новую волну гнева уже в свою сторону. — Чтож, теперь, думаю, что есть. — Хосоку было тяжело спрятать улыбку от внимательных розг Юнги. Они расцвели, окрасив вокруг всё в чуть более яркие цвета и тот заполыхал вместе с ними, уязвлённый, и по-совершенно новому открытый. — Ты сейчас учишься? — вдруг стало интересно Юнги. Хосок аккуратно сложил пальцы в замок, с недоверием очертив одним лишь взглядом вопрос. — В данный момент у меня академический отпуск. Не учусь. Он словно прятался от Юнги в открытом поле и просился под верёвки, и в то же время не хотел быть повязанным насильно. Сдаться — вот единственный возможный вариант, который подходил Хосоку. Но Юнги пока не представлял, как претворить его в жизнь. Он кивнул, абсолютно не удовлетворенный ответом. — А ты, Чонгук, на кого учишься? — перевел стрелки Хосок. — На архитектора. — Чонгук был очень этим горд. — Ветеринар и архитектор… — многозначительно произнёс Хосок. Юнги душу положил, чтобы Чонгук не узнал о таких вещах как заброшки, сигаретный дым и звук приближающихся сирен, хотя сам был пропитан насквозь влажным земляным воздухом и дрожал от холода, ловя вертолёты в ближайшей канаве. Чонгук рисовал даже когда был маленький и Юнги всегда находил ему лучшие карандаши, часто перед этим по три часа в ванной тщательно смывая с себя всё, что могло бы вызвать подозрения. Кровь, чужие руки. Отвращение к самому себе. — Мы же не близнецы, чтобы во всём быть одинаковыми… Я бы не смог стать ветеринаром, а Юнги не даются чертежи из-за дрожащих рук, — на этой фразе Хосок одарил Юнги пристальным взглядом, но тот притворился, что ничего не заметил, продолжая рассматривать повествующего Чонгука, — но это же не меняет степень нашей близости. Ну, если только не территориально. Универы всё-таки в разных концах города находятся. — постарался объяснить Чонгук. Он вдруг замолчал, встрепенулся и тут же замялся, будто не зная, куда себя деть и что сказать или сделать. Юнги вопросительно потянул за рукав его кофты, перетягивая внимание на себя. Чонгук вновь замер, но уже через долю секунды к нему вернулась потерянная концентрация. — Я отойду ненадолго, ладно? Мне нужно в туалет. — Беги. — в один голос отозвались Хосок и Юнги. Чонгук довольно кивнул и исчез через пару секунд, словно его здесь никогда и не было. — Как с такой неусидчивостью он выбрал профессию архитектора? — с искренним непониманием поинтересовался Хосок. Юнги поджал губы в легкой улыбке. — Чонгук, может, и неусидчивый, но во время работы над проектами по учёбе мне приходится постоянно заглядывать к нему и отвлекать, потому что он забывает, что нужно пить, кушать и хотя бы иногда подниматься с пола. Потом ног разогнуть не может и хнычет. — Юнги замолчал, смотря в пустоту в попытке отворить собственное сердце. Он же дал обещание, — Я бы сам в кино ни за что не пошёл. Но я знаю, как сильно Чонгук подобное любит. Дело даже не в том, нравится мне, не нравится фильм или сама идея с кино как таковая при моей глухоте: я люблю Чонгука. И никогда не перестану восхищаться его искренностью. — Боишься? Один единственный вопрос. Три пропущенных удара сердца. — Боюсь чего? — очень тихо прошептал Юнги, не находя в себе силы встретится глазами с говорившим. Слишком открыто, слишком близко, боязно. Почему он так бесчеловечно срывает эти защитные листы наживую? Но самое главное…как он видит их края? — Что кто-то увидит тебя настоящего. Юнги застыл. — Настоящий я – это неприятное зрелище. — Настоящий ты боится оказаться с распоротой душой. Вот и прячется. Юнги осторожно повернул голову, натыкаясь на выжидающий чернильный омут. Удовлетворённый прямым попаданием, Хосок, кажется, всё же не знал, что делать дальше. — Я не боюсь. — внезапная твёрдость голоса, — Меня уже дважды выпотрошили. Не страшно. Хосок на это лишь качнул головой. — Боишься, а как же. — он мягко улыбнулся, — Для третьего раза ты слишком хрупок. — Я кажусь хрупким? Юнги много разных вещей говорили. А такого никогда. — Не знаешь даже, почему злишься, а пытаешься сделать больно мне, чтобы не сделали больно тебе. А ведь я даже и не пытался. Наоборот, хотел подружиться. — Хосок перебирал бусины своего плетённого браслета, одну за другой, неспешно, словно в неком трансе, — Знаешь, работа со стеклом – дело непростое. Раскаленное, чуть сделаешь вдох – спалишь лёгкие. Пропустишь один градус на отжиге – разрушится само по себе без видимых причин. — Так вот оно что. — внезапная догадка, — Мастер по стеклу, значит. — Хосок вновь улыбнулся. — Что меня выдало? — Глаза. Я очень долго не мог понять, что с ними не так. А они, оказывается, сожженные. — Кто-то теряет слух, кто-то рискует зрением. — печально заметил Хосок, — Не хочешь взглянуть на мои работы? — Наш уговор закончится на этом фильме. — напомнил Юнги. — Моё предложение с этим никак не связано. Да и потом… — он сделал паузу, вновь встречаясь глазами с Юнги, — даже хрусталь в моих руках чувствует себя в безопасности. Юнги испытывал самый настоящий ужас перед человеком, что сидел напротив, но не мог не сворачиваться в узел от желания узнать, найти и отскрести от сажи то, что пряталось внутри Хосока. Все «за» и «против» слились в один протяжный гул на задворках его черепной коробки. — Я не хочу, чтобы Чонгук шёл с нами. Первое и единственное правило – не тащить в своё болото Чонгука. — Твоё право. Я ведь позвал только тебя.

***

Отвязаться от Чонгука оказалось сложнее, чем Юнги предполагал. Самая большая загвоздка заключалось в том, что на любую выдуманную отговорку у того находилось очередное жертвенное решение, неутешительным образом выполнимое, а от того и ставящее в тупик. Юнги понимал, что Чонгуку до ужаса хотелось остаться. Понимал почему, но позволить ему этого не мог. Самому убежать хотелось. Заглядывая в огромные просящие глаза Юнги молился лишь о том, чтобы его наказание в аду было лишено чонгуковых черт. — Давай я позвоню Намджуну и попрошу, чтобы меня пустили с вами на это собрание. — с надеждой в голосе предложил Чонгук, перегораживая им дорогу. Его пальцы сцепились на предплечье Юнги в самой чистой мольбе. Юнги заворотило. — Это закрытая конференция, тебя туда не пустят. Она для сотрудников. Ложь во благо, ложь во благо. Или всё же эгоизм? — Я подожду снаружи! — Чонгук тянул на себя гарпун, проткнувший живот Юнги, обличая метафору реальной, почти физической болью. Хосок не вмешивался. — Не нужно. — Юнги опустил глаза, — Я не хочу, чтобы ты мёрзнул на улице. Поезжай домой, я вызову тебе такси. Чонгук отпустил куртку Юнги. — Когда ты вернёшься? — его тон внезапно взрослый, понимающий. Принимающий свою второстепенность. — Я… я не знаю. Врать не хотелось. Юнги действительно не знал. Чонгук молчал, словно обдумывая последующие слова. — Напиши как только освободишься, ладно? Воспоминания смутным водоворотом смешали реальность с событиями давно канувших лет и Юнги на секунду вновь очутился на том забытом богом перекрёстке, где между неочевидным счастьем и мукой его выбор оказался ключевым.

— Напиши как только освободишься, ладно? — обеспокоено попросил Тэхён. Даже при таком бедном освещении нельзя было не заметить в его глазах страх, скачущий из зрачка в зрачок. — Как только, так сразу. Не думаю, что это займёт много времени. Тэхён закусил губу, рисуя пальцами круги на своих запястьях. Он был растрепан, плохо укутан, его лёгкая ветровка трепыхалась на ветру, словно шальные паруса поймавшие попутный ветер. Юнги улыбнулся этой чудной неопрятности, делая шаг вперед и застегнул молнию, закрывая легко одетого Тэхёна от промозглого осеннего ветра. Тэхён зажмурился. — Может ты всё же не пойдешь? — голос шёлковый, умоляющий, — У меня… — он склонил голову к плечу, заглядывая в глаза, — У меня плохое предчувствие, Юнги. Давай ты останешься? — Тэтэ, я не могу. — Юнги тяжело вздохнул, — Они без меня залезут в передрягу. Тэхён опустил взгляд, как будто ища в палой листве хоть один весомый довод чтобы уговорить Юнги остаться. — Ладно. — его сердце стучало слишком громко, чуть ли за них двоих, — Но ты напиши мне обязательно. Обещаешь? — Обещаю.

— Юнги? — голос Чонгука был начисто лишён смысла. Юнги смог услышать только знакомое движение рук, считывая слова, запрятанные в них, словно уличную вывеску. «Ты меня слышишь?» «Слышу» — вывел Юнги, покачиваясь на ветру, сотканном из собственных воспоминаний. — Я прослежу. — Хосок бережно коснулся его локтя в попытке привести в чувства. Не сказать, что это не подействовало, впрочем, не совсем так, как, наверное, предполагалось. Юнги грубо одернул руку, делая шаг в сторону Чонгука. — Без тебя справлюсь. — ощетинился, краем глаза замечая, как нахмурился Чонгук на его выходку, — Подожди немного, я тебе такси вызову. — обратился он к нему, отворачиваясь от Хосока. Чонгук склонил голову, с укором глядя на Юнги. В их странном, но ладном тандеме, когда речь заходила о приличном поведении в обществе, чаще журили старшего. Юнги в ответ вопросительно покачал головой, принимая позицию дурачка. Уж о касаниях и речи быть не могло. Чонгук вновь свёл брови к переносице, не сильно толкая Юнги в бок, вынуждая того прошипеть ругательство, не относящееся впрочем ни к самому Чонгуку, ни к Хосоку, стоявшему чуть поодаль. Такси приехало быстро: не потребовалось и пяти минут. Юнги нарочно заказал то, что подороже, хотя острой необходимости в этом не было. Было лишь желание увезти Чонгука подальше, не подлежащее обжалованию. — Напиши как доедешь. — Юнги открыл дверь салона, жестом приглашая Чонгука внутрь. — Хорошо. — бросил тот через плечо, запрыгивая в машину. Он с волнением оглядел лицо Юнги, спешащего захлопнуть дверь и выставил ногу вперёд, блокируя проход, — Юнги. — позвал Чонгук с надлежащей ему осторожностью. Юнги замер, повиснув на двери. — Чего тебе? — мягко, словно касаясь пушистыми лапками горла где трепетали связки. — Я прошу, ну не веди ты себя так. — Чонгук понизил голос до доступного диапазона кохлеарного аппарата, — Не прогоняй его. — Я слишком строг? — совершенно серьёзно спросил Юнги. — Ты опять кусаешься. Юнги расплылся в улыбке, бессильный перед этим нежным обаянием и уронил голову. Он давно начал подмечать за Чонгуком некоторые особо характерные черты собственной речи, в которые тот привносил некую чонгуковскую изюминку. Узы между ними крепли, крепло и желание быть похожим на старшего брата. И всё же Юнги неустанно умолял, чтобы его растасканная по углам личность не была собрана этими руками воедино. Дверь такси закрылась и машина укатила прочь, растворяясь в городской зимней слякоти, увозя Чонгука туда, где жуткие глаза Хосока не причинили бы ему вреда. — Он сильно расстроился. — раздалось поодаль. — Тебя только еще не хватало. — закатил глаза Юнги, — Пошли уже. — Предпочитаешь идти молча? — осведомился Хосок, равняя шаг. — Нет. Совсем нет. — Тогда не злись на то, что я пытаюсь завести разговор. Раньше тон Хосока носил окраску безразличия, что распаляло куда сильней обычного, потому что отсутствие эмоции как таковой только укрепляло в Юнги веру в его ассоциальность. Сейчас же Хосок был…раздражён? Юнги задумчиво покачал головой. — Я и не злился. — тихо выдохнул он. — Настолько привык к этой эмоции, что сам не замечаешь? Вот тут Юнги действительно опешил. Его учить вздумали? — А ты-то чего на меня взъелся? — Как будто мало поводов даёшь. — пожал плечами Хосок. — Я думал ты зубы скалить не умеешь. — огрызнулся в ответ Юнги. — С такими как вы по-другому не получится. Только зубы и видите. — С такими это с какими? — Юнги, выражая крайнюю степень насмешки, склонил голову вбок. Он не мог понять, что так взбесило Хосока за эти пару минут, но перемены, столь разительные, наконец вспыхнули и в черноте глаз, окрасив их в яркие цвета. — Глухими к чужому сердцу. — Мне то твоё на что сдалось. — фыркнул Юнги. — И снова ты меня не слышишь. — Хосок остановился на светофоре, разглядывая проезжую часть. Юнги никак не удавалось сфокусироваться: машины рычали и шумели, то отдаляясь, то вновь приближаясь, не позволяя зафиксировать общий источник звука. Создавалось ощущение, что они катались от одного уха к другому, насквозь пробивая голову. Хосок был слишком сосредоточен на дороге, чтобы заметить, как Юнги снял аппарат, крепко сжимая его в левой ладони. И мир утих. Резко, внезапно, громко. Последний услышанный рёв мотора запечатлелся бельмом на барабанных перепонках и Юнги вновь погрузился в вакуум собственных мыслей. Таких же громких, как и гул, окружавший его до этого. Но другой. Изнуряюще беззвучный. Губы Хосока оставались неподвижными. Юнги перевёл взгляд на светофор: красный. Обратного отсчёта не было. Люди по обеим сторонам дороги двигались как в немом кино: чёрно-белые, совершенно скучные, идущие по своим делам под самодельные субтитры от любителя-недоучки. А Хосок почему-то был цветной. Один-единственный на всей заснеженной улице. Живой, яркий, тихий и неряшливый. Стоял неподвижно, выдыхая теплые клубочки пара в воздух. Хмурился. Наверное, всё дело было в этой дурацкой зелёной шапке, которая делала его похожим то ли на ядовитый гриб, то ли на несуразно большого богомола. Юнги обернулся, следуя взглядом за компанией подростков, что прошла позади. Уже вышел новый фильм Марвел? Внезапное тепло рук на запястье. Юнги вздрогнул всем телом. Развернул голову. Доля секунды, один взгляд тёмных глаз: проверить, всё ли в порядке. И мир внезапно заалел краской, у которой не было ни цвета, ни названия. «Пойдём» — читает по губам. И делает шаг следом. Ладонь Хосока на его запястье была теплой. Мягкой. Осторожной. Юнги покорно шёл следом оглушённый, оторопевший перед неестественным гулом своей души. Как они пересекли дорогу он так и не понял. Хосок отпустил его, стоило им оказаться на другой стороне. Он что-то говорил. «Дорога»? «Шоколад»? «Где мои опилки»? Наверное абсолютная потерянность собеседника смутила Хосока и он тут же метнул взгляд на левую часть головы Юнги. А затем на руку, сжимающую микрофон. Его взгляд смягчился, он тяжело вздохнул и постучал пальцем по левому виску. Ох, Хосок. Я знаю. Юнги помотал головой, отгоняя остаток наваждения и вернул микрофон на место. Шумно. Но терпимо. Терпимей чем предыдущие тридцать секунд общения с собственным сердцем. — Когда глушишь себя, говори мне об этом. Пожалуйста. — и голос Хосока какой-то другой, иной — Не хочу показаться грубым, но когда ты в принципе меня перестаёшь слышать – я теряюсь. Юнги сморгнул последние остатки тумана и к Хосоку вернулась привычная темнота. Стало лучше. Он кивнул, обходя его со стороны и нервно сглотнул, почувствовав пристальный взгляд на затылке. Хосок пристроился рядом, молчаливо следуя за своим попутчиком. Так прошли долгие 297 секунд, пока Юнги не выдержал нависшей над ними тучи. — Почему из всех профессий ты выбрал именно эту? Что в ней такого? — Мастер по стеклу? — переспросил Хосок, — Мне просто нравится работать со стеклом. Оно ручное. Получается красиво. — он очертил глазами дугу, рассматривая падающие снежинки. — Первый раз слышу про такую параллель. — скептично отозвался Юнги. — Потому что ругаться любишь больше, чем думать. Ты бы не стал хорошим мастером. — Мы еще твоих работ не видели. — встал в позу Юнги, — Кто знает, вдруг ты тоже такой себе профессионал. — Я и не говорил, что хорош. — улыбнулся Хосок. Юнги оказался в дураках. Он сконфуженно сморщил нос, выбирая, что бы такого ответить. — Всё это только потому что стекло нежное? — издевательски длинно растягивая буквы. — Мой отец был мастером по стеклу. Мне тоже полюбилось. — надо отдать должное, Хосок играл честно, — И погиб, тоже, в цехе. Несчастный случай. Маму я, можно сказать, и не знал вовсе. — И во сколько же ты остался один? — он слабо представлял себе подобное одиночество. Хоть и с какой-то стороны его понимал. Уже очень давно только постоянно мельтешащая перед глазами голова Чонгука напоминала ему о том, что семья у него всё же присутствовала. — Двенадцать. Жил с бабушкой, но потом её тоже не стало. — Эй-я, — с усмешкой протянул Юнги, — да ты еще более одинок чем я. — Не скажи. — Хосок обогнул сугроб, оказавшись на шаг впереди, — Человека более одинокого чем ты я ещё не встречал. — Промываешь мне снова кости… — ядовито заметил Юнги, — Завязывай. Я всё еще помню наш утренний разговор. — Не ты ли мне сказал, что доверился пингвину и теперь считаешь меня хорошим? — Хосок одарил его насмешливым взглядом. — Не приплетай сюда Сырника, бога ради. — цокнул Юнги, отворачиваясь, — Ты так и не назвал причину отработки. Да и быть хорошим и при этом иметь жуткий талант убеждения — разные вещи, которые друг другу не противоречат. — Будешь настаивать на том, что всё на свете знаешь? Юнги промолчал. Слова Хосока умудрились проникнуть так глубоко, что прижгли нитки злости, опутавшие буйное сердце и оно, внезапно потерявшее путы, вспомнило о том, что бывает больно. Юнги поджал губы, не ожидавший такого сильного толчка в груди. — Мы почти пришли, — подал голос Хосок, — Осталось только завернуть в дворы. Юнги осмотрелся вокруг. Серые квадратные домики-коробки сплетались в арку, больше похожую на пасть каменного чудища, чем на постройку, предназначенную для людей, приглашая тебя заглянуть в таинственный мир за бетонной кладкой. Не смотря на свежесть мороза, каменная морда дышала мокрым гнилым воздухом, медленно доводя до тошноты на неё смотрящего. Между сводами, в глотке, виднелись лысые кусты, припаркованные машины, да обрывок детской площадки, казавшейся ещё более жуткой на фоне грязно-снежного пейзажа. Словно изнанка реального мира. Ворота туда, куда не должна ступать нога человека. Юнги остановился, намеренно оттягивая время и рассматривая неживой массив. — Уютно, скажи? — тяжело произнёс Хосок, пристраиваясь рядом. Он стоял, запрокинув голову, и внимательно скользил взглядом по арке. В его зрачках — пусто. Такие странные глаза без признаков рассудка. — На пасть чудовища похоже. — наконец выдохнул он, не поворачивая головы. Юнги, услышав собственные озвученные мысли, не удивился. В этом здании всё было не к месту. В первую очередь – оно само. — Должно быть вечером выглядит ещё хуже. — он перевёл взгляд на Хосока, но тот всё так же оставался неподвижен. Только волосы слегка трепетали, прижатые ободком шапки. — В несколько тысяч раз. — протянул Хосок, ныряя в темноту арки. Юнги послушно последовал за ним. Двор тут же спрятал свои зубы, стоило им оказаться по другую сторону. Конечно, красоты ему не прибавилось, но сверхъестественное отвращение пропало. Пейзаж перестал быть чужим и среди поредевшей изгороди Юнги вдруг сам для себя обнаружил знакомое убожество жизни: обертки от всякого рода вещей, бутылки и сигаретные бычки. Всё встало на свои места. — Ты идёшь? Он почти без особого энтузиазма обернулся на звук. Хосок стоял у подъезда, терпеливо придерживая массивную железную дверь. Обклеенная листовками, потертая, выкрашенная в непристойно-яркий коричневый цвет, она как нельзя кстати сочеталась со всеми остальными присутствующими деталями. Он склонил голову и зелёная шапка с легкостью слетела с его головы, обнажая волосы. Рассыпалась непослушная каштановая волна, на долю секунды превращая темноту в солнечный беспорядок, расплескались холодные лучи по прядкам и Хосок вдруг стал совершенно другим. Таким, каким и должен быть. Но стоило ему поднять шапку, водружая её на место, как снова стало темно. — Иду. — и Юнги нырнул в подъезд, совсем не понимая, от чего так сильно колотится сердце.

***

Что ожидал Юнги от квартиры Хосока? Что-то, что доказало бы его необоснованную неприязнь и перестало терзать и без того замученную голову попытками сопоставить факты с желаемой картинкой. Но у судьбы даже на это были собственные планы. Панельный дом разил старостью. Затхлые растения обрамляли лестничную клетку в надежде на ощущение уюта, но зелень на фоне мертвых стен смотрелась приторно. Юнги коснулся болотной стены, отколупывая небольшой кусок краски и растер его между пальцами, превращая в пыль. Он терпеть не мог такие здания, потому что стоило ему переступить порог, как затхлый воздух окислял белизну его волос в грязный мятный оттенок. Этот запах не спутаешь ни с чем. Внутри взвыло что-то потерянное, заметалось волком из угла в угол и Юнги закусил губу, подавляя рвотные позывы. Благо квартира Хосока находилась на втором этаже и долго выносить вонь собственного ненавистного прошлого не пришлось. На двери наклейка с собачкой. Хосок повернул ключ, запуская Юнги внутрь. Прихожая оказалась…яркой. Вычурной. Абсолютная противоположность той бедноты красок, что встречали тебя в подъезде. Всё вокруг имело свой цвет: стена, обклеенная обоями с мультяшной собачкой, зонт, табуретка, набор брелоков и куртки. Не смотря на небольшое количество обуви, пары не повторяли друг друга ни по фасону, ни по цветам. Черных вещей, за исключением той куртки, в которую был закутан Хосок больше не наблюдалось. Что бросилось в глаза сразу — порядок, не свойственный проходной комнате. — Снуппи любишь? — поинтересовался Юнги, разуваясь. Увлечения – самый громкий крик личности, на который она способна. — Да. У меня много разных вещей с ним. — Хосок повесил одежду на крючок, протягивая руку Юнги, — Давай сюда куртку. Юнги отмахнулся, на что Хосок только пожал плечами, освобождая место у вешалки. — Не часто бываешь дома? В полумраке говорить громко не хотелось, поэтому эти слова Юнги то ли прошептал, то ли забыл сказать вовсе – он так и не понял. — Почему ты так решил? — спокойно вопросом на вопрос ответил Хосок. — Тут слишком чисто. — Юнги поднял на него глаза в поисках ответа, но ничего в них не нашёл. Это называется затишье перед бурей? — Я просто люблю прибираться. Хосок направился вглубь квартиры, оставляя Юнги с неподдельным интересом разглядывать всё что попадалось на его пути. Они прошли мимо аккуратной кухни, отделанную под светлое дерево, стекло и белый кафель, открыв дверь по левую сторону от себя: предположительно, в комнату Хосока. Пауков, сажи и чёрных теней в ней не оказалось. Светлая, просторная, не смотря на дотошный порядок не лишённая в ней жизни, она запутала Юнги настолько, что тот встал как вкопанный, ошеломленный собственным провалом. Прозрачная тюль в кружева, ласково-голубые занавески: такой невероятно красивый цвет, волнами опадающий на небольшую белую кровать, пристроенную под самым окном. Юнги насчитал не меньше двадцати суккулентов в комнате, в хаотичном порядке расставленных на письменном столе, полу и подоконнике – словом, везде, куда падал взгляд. Книжек не было совсем. А вот постеры и картонные открытки были. Не особо замысловатые, они покрывали большую часть стены над столом и кроватью: Снуппи, фотографии цветов, люди, имён которых Юнги не знал. Только вот странный белевший пробел навевал на мысль о том, что чего-то не хватало. Какой-то картинки. Может даже двух. К ножке стола был придвинут большой короб с бутылками. Присмотревшись, Юнги сумел разглядеть этикетку Спрайта на зелёных стекляшках. В комнате было не так много вещей, поэтому каждой Юнги уделял особое внимание, собирая картинку, как пятилетка пазл, с каждой взятой деталью совершенно искренне радуясь новому открытому кусочку. Хосок выходил замысловато. В центре лежал огромный круглый пушистый ковёр в разноцветные полоски, выбиваясь из спокойной гаммы помещения, словно вихор из копны волос. Но при этом убери ты его или поменяй цвет и комната тут же перестанет существовать как единое пространство. Но то, ради чего было затеяно всё это путешествие, поразило Юнги в тысячу раз сильнее. По левую сторону от них стоял внушительных размеров стеклянный шкаф, прячущий в себе всевозможного рода фигурки. Животные, цветы, букашки и рыбы: чего там только не было. Крохотные подделки из стекла в различных вариациях. Жук-носорог – первый, что привлёк внимание, казался совершенно живым: вот сейчас зашевелятся хрупкие лапки с шипами и он будет ползти вразвалочку мимо дельфинов и зайчиков, что ютились с ним на полке. В солнечных лучах стекло-хитин серебрилось и сверкало, переливалось, словно янтарь на солнце. Юнги глаз не мог оторвать. Чуть дальше он приметил тигра. В окантовке зверя мешались рыже-черные полоски похожие на раскалённую магму в прозрачном сосуде. Казалось, если перевернуть фигурку, то и цвет из неё выльется, оставляя от себя лишь оболочку в форме большой кошки. На полке справа примостилась птичка. Внутри невесомого тельца распускались хрупкие стеклянные цветы: лепестки, размашистые пятна листвы, белые вкрапления, оставленные чьей-то незатейливой кистью. Юнги даже представить не мог, как получались подобного рода изделия. Он был очарован. С каждой секундой, проведенной у шкафа, с каждой фигуркой, Юнги терялся в словах всё больше, даже если и оставался при этом молчалив. Когда видишь произведение искусства, то бывает замираешь перед ним на долгие часы. В этом же случае Юнги всё никак не мог понять: произведения ли искусства эти зверята на полках или же сам Хосок – произведение искусства. Юнги почувствовал касание на своих пальцах и тут же отдернул руку. — Прости, я случайно. — безучастно бросил Хосок, — Ни к чему так дёргаться. — с полуулыбкой добавил он. Юнги нахмурился. — Не нравятся? — полюбопытствовал Хосок. — Нравятся. Очень красиво. — Это всё муранское стекло. — Хосок отворил дверцу шкафа, с улыбкой поглядывая на Юнги, — С ним нельзя работать с помощью бездушных машин. Только станок и руки. — в подтверждение этому он поднял ладони, показывая длинные угловатые пальцы. Взгляд Юнги соскользнул на его запястье, — Иначе не получится. Тут свои хитрости знать надо. — Это браслет… — Юнги растянул последнее слово, превратив его в паузу, — Этот браслет… тоже твоя работа? Ресницы Хосока дрогнули и робкая улыбка спряталась за плотно сжатой полоской губ. — Да. — Хосок даже не посмотрел на руку, — Это тоже я сделал. — Удачу приносит? — Юнги вопросительно склонил голову к плечу. — Скорее напоминает о неудачах. — Хосок выудил из шкафа причудливого фиолетового зайчика, протягивая его Юнги, — Взгляни поближе. Юнги подставил ладонь. Зайчик был не очень большой, с крупной головой и округлыми лапками, на которых виднелись по четыре аккуратных пальчика. Мягкие линии, большие глаза. А самое главное — цвет. Текучее стекло переливалось всеми оттенками фиолетового, выделяя белым завитком пятно на мордашке, причудливо окантовывая её. Рыжие, зелёные, голубые стрелки разрезали стеклянную шёрстку, превращая её в некое подобие мрамора. — Занятно, да? — Хосок склонился над своей работой, — Этот узор уже не повторить. Даже если твои движения безупречны из раза в раз – стекло само выбирает во что ему сплестись. Его глаза смотрели на зайчика с огромной любовью: так смотрит автор на своё детище, безобразно любя мнимые недостатки, сотворённые своей же рукой. — Он должно быть стоит огромных денег. — Юнги не знал цену подобному творчеству. Но это не мешало понимать его ценность. — Знающий оценит по достоинству. Но для большинства это просто красивая стекляшка. — Хосок пожал плечами, — Хочешь забрать его? Юнги застыл, не зная, что и сказать. Хосок выглядел совершенно серьезно: не издевался и не юлил. Терпеливо ждал ответа. — А я могу? — вежливость в данном случае оказалась естественной реакцией, не требующей согласования с черепной коробкой. — Какие глупые у тебя вопросы… — шутливо пробурчал Хосок, пряча улыбку, — Стал бы я спрашивать, если бы не собирался отдать? — Кто ж тебя знает… — фыркнул Юнги, — И всё же, это очень дорогой подарок. Я так не могу. — Юнги рассматривал фигурку на ладони с разных сторон, не спеша поворачивая к себе то так, то сяк, находя всё новые завитушки. — Дорогой он бы был, если бы я тебе его купил. А так он цены не имеет. — Хосок осторожно закрыл ладонь Юнги и зайка оказался в плену, — В самом прямом своём значении. — И именно поэтому я не могу его принять. — Юнги переложил фигурку в ладонь Хосока, — Если так хочешь сделать мне подарок – я смогу принять только браслет. Не более того. Он не был груб или заносчив в своём желании. Этот зайчик – редкое, но не принадлежащие ни музею, ни чьему-то сердцу произведение искусства. Забрать его даже в качестве воспоминания было бы самым эгоистичным поступком. Хосок, как ни странно, понял причину отказа и настаивать не стал. Без возражений поставил фигурку на место, закрыл шкаф и, уперев руки в боки, тяжело вздохнул. — Здесь нет хрусталя, верно? — спросил Юнги, продолжая скользить глазами по полкам. — Здесь – нет. — Хосок загадочно улыбнулся, — Шампанки и фужеры скучные. Дома я их не держу. Юнги почувствовал пристальный взгляд на себе и невольно сглотнул. Фигурка за стеклом ощущает себя так же безвольно, когда на неё смотрит её творец? Эти глаза проникали в самые кости, лишая их кальция и Юнги ощутил неприятную горячую дрожь, пробежавшую по спине. — Что хочешь на обед? Приготовить тебе чего-нибудь? — поинтересовался Хосок после непродолжительной паузы. Осознание пришло не сразу, но ударило по вискам и Юнги стыдливо зажмурился, проклиная всего себя с головы до пят. Часть про готовку явно была лишней и смутила их обоих, поэтому они отвернулись по разные стороны и притихли. Разговор становился чересчур домашним. — Давай закажем пиццу, — пробормотал Юнги куда-то в пол. — Ванная справа по коридору. Сразу после кухни. — Хосок взял себя в руки гораздо быстрее. Юнги кивнул, мысленно поблагодарив его за ужасающую проницательность. Он пулей выскочил из комнаты и, оказавшись в ванной, торопливо повернул щеколду, выпуская все доводившие до истомы мысли в пространство между кафельных стен. Сердце стучало как полоумное. Он облокотился на раковину, приводя дыхание в порядок. Ванная комната была небольшая, достаточно уютная и прохладная: ничего цветного кроме полотенец, стаканчиков с зубными щётками и коврика на полу. Юнги осмотрел себя мельком в зеркале, подмечая растрепанную дикость в чертах и хорошенько умылся, стараясь избавиться от всех накативших эмоций. Хосок его пугал. И восхищал одновременно. Балансируя на грани и обжигаясь о придуманный образ, Юнги не мог отказаться от желания расцарапать десна об эту душу. В ней клубилось нечто тёмное и манящее, что-то давно потерянное и богом забытое, неустанно находящие отклик в самом Юнги. Потому что настоящий Хосок – он другой. Сейчас же здесь кривое зеркало без особых на то причин. — Всё хорошо? — раздалось приглушённо за дверью. Юнги от неожиданности потерял равновесие, чуть не разбив себе подбородок об раковину. — Уже в туалет не дают спокойно сходить, дожили… — нарочито громко пробубнил он, отворяя дверь, — Тебе чего? Присоединиться захотелось? — Юнги приподнял брови, придавая своему лицу напускное ехидство. Хосок же в ответ на это сделал шаг вперед, вынудив Юнги ретироваться. Бежать-то некуда. Юнги растерялся наверное второй раз в жизни, а Хосок, почуяв лакомую уязвимость, склонил голову к плечу, улыбаясь под стать чеширскому коту. — Меня что ли боишься? — у Юнги вспыхнули щёки. — Как знать. — он опёрся дрожащими руками о бортик ванной, — У тебя глаза жуткие. Что в них прячется одному только чёрту и известно. Хосок закусил губу. Домашний, степенный, в какой-то степени даже хамоватый в своем превосходстве. Он сделал ещё шаг, кладя руки по обе стороны от Юнги, опаляя жаром кожи. Затрепетал, загорелся замок, где пряталось хрустальное сердце при виде грозного мастера. — А ты попытайся разглядеть поближе. — выдохнул Хосок в крохотное пространство между ними, — Может что увидишь. — его ресницы задрожали в усмешке и, кажется, распороли грудь Юнги к чертям собачьим. Как ни странно, но в такой щекотливой близости глаза Хосока были… совершенно обычными. Просто пара карих глаз. Очень мягких, шелковых, смеющихся. Так почему же они всё мерещатся Юнги пропастью? — И что же видишь? — Хосок не разрывал зрительного контакта. Юнги не дышал. — Ничего. — выдыхая последний кислород, — Глаза как глаза. — Вот и не придумывай себе лишнего. — Хосок выпрямился, кладя ладонь на ручку двери, — Пошли уже, нечего в ванной торчать. — и вышел, оставляя Юнги в одиночестве. Тот не шевелился, внезапно разомлевший после всплеска адреналина и всё слушал как бьётся кровь о барабанные перепонки. Подобный звук причинял адский дискомфорт. Юнги закрыл уши ладонями, массируя особо чувствительные выступы в надежде на то что боль утихнет, однако та как будто даже становилась сильнее, стреляя в висок, и неуверенный больше в том, что самовнушение в области медицины это просто сказочка для безнадёжных, Юнги направился на кухню, чтобы выпросить у Хосока таблетку. На кухне его не оказалось. Пришлось пересилить себя и вернуться в комнату, хотя предчувствие у Юнги было дурное. Хосок пристроился в углу кровати, листая телефон и не обратил внимания на вошедшего, поэтому Юнги остановился на безопасном от него расстоянии, скрестив руки на груди. — Голова болит? — безучастно спросил Хосок, не поднимая головы. Юнги слегка передёрнуло, — У тебя есть таблетка? Юнги промолчал. Не получив ответа, Хосок поднял взгляд. Острый приступ злости сдавил горло, но на этот раз подавить его Юнги уже не смог: тот намертво вцепился в кадык и продолжал терзать гланды вплоть до момента, пока Хосок не протянул заветное лекарство. Потому что затем Юнги напрочь потерял всякое самообладание. Он вцепился в Хосока, заставив того испуганно вскрикнуть и повалил его на кровать, нависая сверху. Юнги ощутил как тонкие пальцы сомкнулись на его плечах, оказывая сопротивление и через секунду рёбра пронзила внезапная тупая боль. Он зашипел, согнувшись пополам, но Хосока не отпустил, намертво пригвоздив его коленом к кровати. Хосок сдавленно застонал, выкручиваясь дугой. — Мне же больно! С ума сошёл?! — прокричал тот, поднимая полные гнева глаза. Молнии красиво разрезали темноту, расколов миндальные реки надвое. Вспышка. Закат. — Зачем ты меня изводишь? — в слезах прошипел Юнги, склонившись к самому виску, — Душу мне травишь… Зачем ты вообще появился весь такой в моём дурацком вольере с пингвинами? — его хватка ослабла и он сполз Хосоку на грудь, уперевшись лбом в собственные ладони. — Сумасшедший… — выдохнул Хосок. Напряжённость в его мускулах пропала. Расплескалось следом касание рук, острожно прижимая Юнги ближе. Хосок зарылся пальцами в белоснежные волосы, ласково поглаживая свободной ладонью дрожащую спину, — Как же ты изголодался по человеческому теплу, если видишь во мне врага? — Ты ужасен. — прошептал Юнги куда-то ему в грудь. — Злишься? — голос Хосока настолько нежен, что хочется разбить себе голову. Юнги в ответ лишь горько всхлипывает, крепче сжимая ткань его кофты. — А почему? Юнги не знал. Наверное на тысячу миллионов человек не найдётся никого такого другого, способного прошерстить его душу так, как это за только одни сутки удалось Хосоку. Несколько месяцев после смерти Тэхёна тянулись длиннее, чем самые одинокие зимние вечера, убеждая Юнги в том, что он потерял возможность понимать природу собственных эмоций. А вернее сказать забыл, что они существуют вовсе. Грудь Хосока тяжело вздымается. Он рассержен? Зол? Так не пойдёт. Так совершенно не пойдёт. — Отпусти. — тихо выдыхает Юнги. Почти умоляет. — Я не держу. — Хосок поднимает руки в доказательство своим словам, — Сам же пришёл. Юнги поднимается: разбитый, дрожащий. С мокрыми от слёз щеками. Утирает их рукавом и забивается в самый угол, снимая свой кохлеарный аппарат. И Хосок понимает. Не трогает. Выходит из комнаты, закрывая за собой дверь. И Юнги впервые за долгое время плачет громко и навзрыд, совершенно себя не слыша.

***

На кухне стояла тишина, прерываемая лишь изредка очень тихими звуками позднего обеда. Хосок умудрился оказаться любителем ананасов. Не сказать, что Юнги был удивлен этому выбору, но он слишком устал от тех американских горок, что выпали на его нервную систему за последние два часа с лёгкой руки Хосока, а поэтому был не способен ни на анализ, ни на иные разглагольства. Разговаривать сейчас было бы…странно. Пришлось бы обсуждать неудобные вещи, над которыми ты власти не имеешь, ведомый импульсами секундного желания и, если честно, за последствия последнего подобного импульса Юнги должен был расплатиться собственным эго. Но его рот был занят пиццей. Атмосфера была не столько неловкой, сколько… забавной. Юнги усмехнулся, запихивая в себя чуть ли не целый кусок. — Подавишься. Ешь осторожней. — подал голос Хосок. — Отфтань, буфнифь как бафка фтарая. — отмахнулся Юнги, не переставая жевать. — И с набитым ртом не говори. — с улыбкой пожурил Хосок. Юнги закатил глаза, — Как тебе пицца? — Я не ожидал, что ты любишь гавайскую. — он потянулся за ещё одним куском. — По мне не скажешь? Хосок то ли издевался, то ли искренне любопытствовал – понять было трудно. Юнги окинул его оценочным взглядом, делая укус. — Если бы у меня была возможность классифицировать людей по пицце, то ты был бы… — его глаза замерли на винного цвета безразмерной футболке, — Дьявола. — Почему? — Хосок склонил голову к плечу, становясь похожим на щенка. Юнги поперхнулся. Однозначного ответа на этот вопрос он не имел. Нельзя было сказать Хосоку вот так в лицо, что ассоциация с дьяволом была самая что ни на есть прямая, хоть и сам Юнги до конца не мог с ней согласиться. Даже звучало нескладно: имя дьявола наряду с его. А ассоциация выходила. — Мои вкусовые предпочтения. — ответил он, не найдя другого подходящего ответа. Хосок недоверчиво прищурился, но после переключил своё внимание ласточку за окном, перестав мучить Юнги. Его профиль в мягком свете казался выточенным из какого-то очень мягкого материала, название которому Юнги не знал. Мрамор, сплетённый из нитей шёлка. А ведь так не бывает. — Маргарита. — А? — Юнги потерял нить разговора, увлечённый разглядыванием необычных черт. — Ты бы был Маргаритой. — Хосок вновь развернулся, склонив голову к плечу. — Почему? Юнги действительно было интересно: из всех существующих пицц Хосок выбрал самую скучную и простую. — В книге «Мастер и Маргарита», которую написал Булгаков, Маргарита продала дьяволу душу по собственной воле, чтобы спасти Мастера от гибели. Она оказалось по правую руку от страшного греха только затем, чтобы в конце своего пути шагать за руку с любимым человеком. — Хосок замолчал. Его взгляд потускнел. — Но ведь это никак не связано с самой пиццей. — возразил Юнги. Хосок пожал плечами, возвращая своему лицу прежнее спокойное выражение. — Ты спросил почему – я ответил. Или будешь придираться к другому человеку только потому, что у вас разные головы на плечах? — И всё же гавайская пицца это преступление… — перевёл тему Юнги, отправляя дольку ананаса в рот. — Полностью с тобой согласен. — он был благодарен Хосоку за пропущенный ход, — Но это вкусно. — Извращенец. — Тогда прекрати есть мою извращённую пиццу и иди приготовь что-нибудь. — беззлобно проворчал Хосок. Он облокотился локтем на стол, устраиваясь поудобнее и немного поелозил на деревянном стуле, находя более комфортный угол. — Вот и пойду. — вспыхнул Юнги, поднимаясь. Он отворил ближайшие две створки, наблюдая тарелки и кружки аккуратно расставленные по местам: тарелки на верхнем ярусе, кружки на нижнем. И всё в одной цветовой гамме с идентичным цветочным узором. — И что же будешь готовить? — едва сдерживая смех спросил Хосок. — Тушёный тофу. — Юнги захлопнул дверцы, перебираясь к тем, что были левее. — У меня нет тофу. — а этот шкаф оказался пустым. — Куллимманду. — бросил Юнги, открыв угловую дверцу. Специи. Но их можно было пересчитать по пальцам одной руки. Обычно специй всегда много и не понятно для чего они служат, накапливаясь за пару лет жизни и превращая шкаф в поварскую находку, а у Хосока из доступного была лишь паприка, соль, сахар, острый перец и миндальная крошка. — Совсем нет тофу. Юнги совсем забыл, что в первую очередь надо было заглянуть в холодильник. — Жареная говядина. — предложил он, копаясь в морозилке. — Отсутствует основной ингредиент. — Тушёная курица с редькой? — куриная грудка одиноко лежала на верхней полке, завёрнутая в целлофановый пакетик. Юнги такая беднота продуктов была чужда. — Снова мимо. — У тебя хоть что-то дома есть? — раздражённо бросил Юнги, поворачиваясь в пол оборота к Хосоку. Он сидел на стуле, прижав оба колена к груди и с неким маниакальным интересом наблюдал за тщетными попытками Юнги отыскать что-то съестное. — Я почти не ем. — Дома? — уточнил Юнги. Хосок не ответил, лишь глаза недовольно сверкнули, — И что же у тебя есть? — Рис. — он растягивал слог, словно надеясь им заполнить пустоту полок, — Батат. Юнги поднял глаза к потолку, перебирая доступные варианты. По правде говоря, их было не так много. — А бекон? — без особой надежды на положительный ответ. — Бекон есть. — Отлично. — облегчённо выдохнул Юнги, выуживая необходимое из холодильника и нижних шкафчиков. Он поставил батат вариться в небольшой сотейник, а сам тем временем нарезал бекон и мелко нашинковал ростки зелёного лука, разбросав их по двум разным мискам. Готовить Юнги любил, но себя редко баловал. Дело не хлопотное – конкретно это блюдо и готовкой назвать было сложно, если не стыдно. — Мне стоит беспокоиться? — Тебе стоит есть. — буркнул Юнги, возвращаясь за стол, — Ты тощий. — Хосок смущённо заулыбался, прячась за копной волос. — Чего улыбаешься? — нахмурился Юнги. — Ничего. Совсем ничего. — Хосок закрыл лицо рукой, касаясь носовой перегородки подушечками пальцев. — Дурак. — обиженно фыркнул Юнги. — Знаю. — Хосок устало прикрыл глаза. Его грудная клетка тяжело вздымалась и опадала, но уже через пару минут амплитуда колебаний выровнялась и сбитое дыхание исчезло. Безмятежное спокойствие, запечатлённое в каждой черте было выведено будто кистью Айвазовского: прожженная заревом душа моря дремала, как дитя. Пока эти глаза закрыты бояться Юнги было нечего. — Долго меня рассматривать будешь? — спросил Хосок, не открывая глаз. Юнги смутился, запылал и отвернулся, вжавшись в спинку стула, пойманный с поличным. В его голове крутился тысяча и один вопрос к самому себе, сворачивая мозг в трубочку. — Просто футболка у тебя дурацкая. И волосы лохматые. — отнекивался Юнги, фырча. — А джинсы? — И джинсы тоже дурацкие. — Юнги попался на удочку, — И кроссовки твои мне не нравятся. — Это которые я ношу сейчас? — с хитрецой произнёс Хосок, склоняя голову. — Да. — ляпнул Юнги, опуская глаза. Кроссовок на ногах Хосока не было, — Те, которые ты носил до того как мы сюда пришли. — Я пришёл в ботинках. — парирует он сквозь улыбку от уха до уха. — Значит твои ботинки настолько дурацкие, что были похожи на ещё более дурацкие кроссовки. — подытожил Юнги, вскакивая выключить плиту. Он отвернулся от смеющегося Хосока и закусил губу, ставя промывать батат под проточной водой. Смех Хосока творил необъяснимое. Как будто Юнги принимал лёгкий наркотик, вынуждавший всю нейронную систему выплясывать как ей вздумается. Обжигая пальцы, он содрал с овоща кожуру, толча вилкой в миску сладкую мякоть. Сделать хотелось всё быстро и тут же сбежать, а если не сейчас, то немного позже, но всё же по итогу сбежать, потому что находится вот так рядом в одном помещении становилось просто невыносимо. Юнги отвлекся на секунду, чтобы бросить бекон в сковородку и вновь вернулся к прежнему делу, торопливо разминая пюре. Мясо, пойманное жаром, аппетитно зашкворчало. Очень скоро все ингредиенты оказались смешаны в одной посуде и Юнги с громким «бам» поставил её на стол перед Хосоком. — Вуаля. Приятного аппетита. — до противного заботливо. — Спасибо. — Хосок зачерпнул ложкой немного пюре, поднося ко рту, но вдруг замер, опустив руку, — А ты что же, есть не будешь? — Наелся пиццей. Не наелся. — Так не пойдёт. Съешь хотя бы ложку. — Хосок протянул ему то, что намеревался съесть сам. — Я тебе что, двухлетка, с ложки кормить? — проворчал Юнги, присаживаясь рядом и толкая руку Хосока от себя. — До чего упрямый… — сдался Хосок. Он недовольно фыркнул в сторону Юнги, отправляя ложку с пюре в рот. А тот внимательно наблюдал, желая получить оценку своему блюду, хоть и напустил на себя самый безразличный вид. — Вкусно. — только и сказал Хосок, кладя ложку на стол. Юнги вопросительно изогнул бровь, чувствуя как засосало под ложечкой неудобное чувство. — Тогда почему не ешь? Хосок на это удивился, захлопав ресницами. — Я не голоден. — совершенно искренне ответил он, поджав губы будто бельчонок. — Тогда почему попробовал? — не унимался Юнги. Его вовлеченность в процесс вызвала у Хосока очередную улыбку. За этот вечер он чересчур много улыбался. Ему несказанно шло. — Потому что ты приготовил что-то для меня. Что же прикажешь, отказываться? — Нет. — выдохнул Юнги, уронив голову, — Доешь пожалуйста утром. Худоба Хосока была болезненной. Создавалось впечатление, будто он сильно недоедал, а после найденного исключительного набора продуктов в холодильнике в Юнги только закрепилась мысль о том, что Хосок не готовит себе не потому что не умеет, а потому, что у него не оставалось никаких на это сил. Сколько времени он проводит в мастерской за работой? Пять часов? Шесть? — Хорошо. — согласился Хосок. Юнги вымученно выдохнул, теряясь в словах, словно в заснеженном лесу во время бури. — Кажется мне надо идти. — наконец нужная протоптанная тропинка в обход бурелому была найдена. — Я провожу до остановки. — Хосок поднялся, оперевшись рукой на спинку его стула, и обогнул Юнги, направляясь в коридор за верхней одеждой. Хорошо, что он, спешивший, не заметил, как запылала юная бледность Юнги, объятая пожаром теплящегося уголька под сердцем.

***

На улице стало чуть теплей, но укутанный по самые уши Юнги всё равно зяб, натягивая шарф с каждым разом всё выше на красный от мороза нос. Они торчали на остановке в полной тишине уже больше пятнадцати минут, а автобус всё никак не шёл, вынуждая Юнги от нетерпения нарезать круги по периметру. Хосок же оставался спокоен, большую часть времени созерцая проезжающие машины или падающие снежные хлопья. — Он что там, заглох посреди дороги? — пробурчал Юнги, со злости пиная сугроб. Снег разлетелся пушистым фейерверком в разные стороны, напугав проходящих мимо ребятишек. Маленькая девочка пискнула, подпрыгнув от неожиданности и схватила подружку за рукав симпатичной розовой курточки, уронив портфель. Трое мальчишек идущих следом прыснули со смеху, но под строгим взглядом Юнги поспешили поднять пропажу и догнать убежавших вперёд трусих. — Страшно злая дюдюка завелась во дворах некогда спокойного городишки и теперь терроризирует молодое поколение, прячась в снежных сугробах. — спародировал новостные заметки Хосок, — Однако специалисты уверяют, что беспокоится не о чем: дюдюка уже старая, — он сделал паузу, стараясь не разрушить образ рвущимся наружу смехом, — и седая. К тому же глухая на оба уха. — Очень смешно. — закатил глаза Юнги, борясь с предательской улыбкой. С губ Хосока сорвался звонкий смех и Юнги вновь застыл как тогда, в вольере – очарованный странник перед восьмым чудом света, не знающий что нашёл, но абсолютно потрясенный своим открытием. Он почувствовал, как что-то щекочет горло и внезапно собственный смех пронзил его, как бывает пронзает стрела плоть бегущего животного и то в первую секунду не понимает, отчего лапы его больше не слушаются, влетая в мёрзлую землю. А затем приходит смерть. Так и Юнги оказался внезапно беззащитен и обезоружен. Своего смеха, искреннего и лёгкого, он не слышал уже очень давно. А он всё лился, разгораясь на ресницах. У Юнги разболелись уголки губ и щеки, но придать своему лицу спокойное выражение пока Хосок смеялся было невозможно. Противиться широкой улыбке не было ни сил, ни желания. Лишь спустя несколько десятков секунд они вдвоём поутихли, тяжело дыша. Юнги выпрямился, стаскивая с себя шапку и поднял мокрые глаза к небу, щурясь от яркого зимнего света. К своему удивлению, он внезапно понял, что у него наконец получилось согреться. — Я всё хотел спросить, — сбивчиво начал Хосок, стараясь взять дыхание, — почему у тебя такой цвет волос? Не красный, не рыжий, не зелёный… — Ничего особенного. — признался Юнги, — Просто захотелось. — И за этим ничего не кроется? Наверное Хосок считал, что Юнги продумывал наперед каждый свой шаг, наделяя его сокровенным смыслом, который становится понятен только после небольшого объяснения. Проблема была в том, что Юнги ничерта не понимал что делал и самое главное зачем. — Знаешь, чаще всего смысл приходит уже после того, как что-то сделаешь. Сейчас мне этот цвет напоминает кувшинку. Предпочитаю ассоциировать себя с ней. Хосок ничего не ответил, но по еле заметной вспышке в глазах стало понятно, что больше слов и не требовалось. Одна и та же ассоциация может иметь разные причины, но даже если Юнги и хотелось узнать почему Хосок с ней согласен, спросить у него язык не поворачивался. — Я в целом цветы люблю. — слегка стыдливо добавил Юнги, разбавляя тишину, — Они красивые. Хосок хотел что-то сказать, но был перебит гулом подъезжающего автобуса и отвлёкся, развернувшись на дорогу. Большая железная коробка вырулила из-за угла громко фыркая и, плюясь наперебой едким дымом, остановилась напротив придорожного сугроба. Двери с противным скрипом отворились. Юнги послушно ухватился за перила, запрыгивая на ступеньки. — А какие твои любимые? — спросил Хосок, положив ладонь на створку двери. — Пионы. — не задумываясь ответил Юнги. Хосок улыбнулся. — А я анютины глазки люблю. «Какова ирония…» — подумал Юнги, «Всё вертится вокруг твоих проклятых глаз. Даже цветы.» Водитель, изрядно нервный из-за того что опаздывал на добрые пол часа посигналил, вынудив Хосока сделать шаг назад. Через мутное стекло и силуэта не было особо видно: он терял цвет и чёткость, но, кажется, Хосок помахал рукой на прощание. Стоило лишь дверям с треском захлопнуться, как автобус сорвался с места, и, силясь не поцеловать пол от набранной скорости, Юнги вцепился в поручень, понося водителя на чём свет стоит. У всех его мыслей было одно имя. Простое, не звучное. Совершенно обычное. Но оно занимало всё пространство, отнимая последнюю частичку свободы, что Юнги для себя успел выкрасть. Он думал обо всём сразу и ни о чём одновременно. Всё его тело болезненно ныло от того, что буря эмоций настигла враз, утолив голод, но теперь прося ещё и ещё того, чего Юнги даже при всём желании не мог себе позволить. Чем зацепиться кувшинке, потерявшей свой корень? И как остановить процесс гниения, проевший стебель насквозь? Автобус скакал по дороге, словно у него никогда не было колёс и через какое-то время от постоянной тряски у Юнги закружилась голова. Он сполз по кожаной спинке, прикрыв глаза, утомлённый и разморённый этим незнакомым зимним вечером. Кажется пространство вокруг потеряло ход времени: воздух не двигался, каждая молекула, каждый атом, составляющий единое целое маленькой экосистемы внутри затхлого автобуса перестал сопротивляться этой ленной дремоте. Скомканный вязкими лапами накатившей усталости, Юнги с трудом почувствовал как противно скрипнуло сиденье по левую руку. — Можешь не дёргаться. — у Юнги от звука этого голоса свело живот. Он распахнул глаза, не понимая горячка ли у него или очередное полоумие, — Спи спокойно. Я тебя разбужу. Джин не звучал злобно или обиженно. Но это было даже хуже, потому что после подобных перепалок ожидаешь как минимум важный урок дружбы, а по итогу получаешь ощущение того, что ты самая последняя скотина на планете. Не это ли самое важное? — От родителей возвращаешься? — осторожно спросил Юнги, смотря перед собой на редкие спины. В автобусе практически не было народу. — Угу. — утвердительно промычал его собеседник. — Как себя чувствует мама? — Юнги не мог заставить себя посмотреть на Джина. Тело не слушалось. Точнее сказать, оно внимало не его голосу, а рокоту стыда, что жгло затылок. — Уже лучше. Обычная простуда. Мама Джина последнее время часто и тяжело болела. Даже самая обычная простуда приковывала её к кровати на недели и делала её ужасно плаксивой и сентиментальной, что отражалось на состоянии Джина не в лучшую сторону: он целыми днями пропадал в доме семьи, стараясь составить маме компанию, а на деле постоянно ругался с отцом и старшим братом, делая ей этим только хуже. Они ругались из-за его подработки, ведь, говоря начистоту, Намджун уже давно оставил Джину должность своего заместителя, предлагая официальное трудоустройство и высокую заработную плату, а тот всё не хочет покидать дурную «рыбную» работенку, дескать не нужна ему такая работа, где придётся реже с Юнги видеться и не в деньгах дело. Извинения душили, просясь наружу, а произнести их вслух было всё равно что протащить лезвие сквозь глотку. Юнги вообще постоянно чувствовал себя виноватым перед Джином. Он ведь единственный, кто понимает, что стоит спустить с Юнги глаз, как всё закончится трагедией. — Джин. — после продолжительного молчания позвал Юнги, рассматривая вдруг ставшие неудобными пальцы. Крупные ногти, воспалённые заусенцы, сплошное безобразие. Он стиснул в крепкой хватке бедро, чувствуя как ногти прошерстили грубую ткань джинс и от вибрации, отдавшей в самое нутро, его пробила неприятная дрожь, — То, что я наговорил тебе в столовой… Я не имел это ввиду. Прости. Слова лезли неохотно, боязливо, но назвать их не искренними было бы глупо. Как только становится страшно, значит начинает говорить душа. Куксится и плачет, но просится наружу. Джин вздохнул и потянул манжет его куртки, кладя руку Юнги себе на колени, согревая её между двух ладоней. — Ты любишь говорить гадости, когда не в настроении. — спокойно сказал Джин, — Но я не думаю, что их заслуживаю. — Прости. — вновь повторил Юнги, тяжело вздыхая. Он так устал быть колючим, так устал ругаться, но совершенно не мог держать в узде свою паршивость. Джин на это его раскаяние только усмехнулся и задорно толкнул его в плечо. — Не кисни. — ободряюще протянул он, — Я всё равно тебя люблю, даже противного. Мир? — Мир. — с улыбкой согласился Юнги. — Расскажи-ка мне вот лучше, — этот ехидный тон Джина ему был хорошо знаком и не предвещал ничего хорошего, — откуда едешь, радость моя? Юнги наконец поднял на него глаза, подмечая ощутимую неряшливость во всём образе, начиная от взъерошенных волос и заканчивая сонным прищуром. Выглядел Джин потрёпанно. Хотя им обоим заметно полегчало. — Мы были с Чонгуком в кино, — зашёл издалека Юнги, — Смотрели какую-то сопливенькую дораму. Он начал реветь на сороковой минуте и не прекращал вплоть до титров, потому что его растрогала сцена, где главный герой обманывает свою возлюбленную ради того, чтобы ей не навредили его товарищи-бандиты. — Юнги говорил об этом с улыбкой, вспоминая ошарашенное лицо Хосока, когда по правую руку от него Чонгук ударился в слёзы. — И ты потерял его по дороге? — уточнил Джин. — Нет, — Юнги покачал головой, — посадил на такси и он уехал домой. — А ты? — очевидно, что кусочек пазла не сходился и пора было переходить к основной истории. — А мы… — Юнги запнулся, ощутив дикий прилив стыда, опаливший уши. — Мы, прости, с кем? — брови Джина взлетели вверх как по команде. Юнги слишком поздно понял, что оговорился и хорошенько себя проклял за излишнюю болтливость. Он доверял Джину абсолютно всё и даже больше, но вот почему-то Хосока хотелось оставить только себе. Целиком и полностью. — Я был у Хосока дома и прежде чем ты скажешь хоть слово, — тут же добавил Юнги, видя как Джин театрально чуть ли валится с сиденья в проход, — это получилось спонтанно и я к этому не причастен. — Ну давай, попробуй оправдаться. — фыркнул Джин, скрещивая руки на груди, — Куда опять тебя понесло? — Мне просто стало любопытно… — Это мне будет любопытно искать тебя по кустам. — огрызнулся Джин, — Твои интересы до добра не доводят. Вот она, старая добрая перепалка. Юнги даже не предполагал, как сильно по ним соскучился. — Ты же сам предложил мне с ним подружиться. — придирчиво съязвил он в ответ, — Чего теперь заднюю даёшь? — Подружиться и оказаться у незнакомого человека дома это две абсолютно разные вещи знаешь ли… — Он мастерит фигурки из муранского стекла. — Юнги смело проигнорировал предыдущую реплику, потому что оказаться в доме у незнакомца – меньшее из всех зол, на которые он был способен и Джину и без этого было всё прекрасно известно, — Я бы никогда не подумал, что такое можно сотворить имея станок и всего две руки, но его жучки даже на стекляшки не похожи: выглядят как живые. Только гораздо больше в размерах. Хотя, там и не только жучки есть. Зайчики, котята, рыбки разные, мишку даже видел. Он очень талантлив. И очень… — Юнги замялся, — очень одинок. Наверное всё что у него есть – это его стекляшки. По крайней мере мне так кажется. По мере того, как он говорил, Джин хмурился всё сильнее. Что-то в его взгляде не понравилось Юнги, но оно исчезло так же быстро, как и появилось, стоило ему закончить. — Мастер по муранскому стеклу говоришь? — протянул он, остановив свой взгляд на несуществующей точке, — Напомни, как его зовут? — Чон Хосок, — повторил Юнги, — Знакомое имя? — Если бы знал, то сказал бы при первой встрече. — покачал головой Джин, — Но мне кажется я где-то уже о нём слышал. То ли о нём то ли о его работах. Не могу вспомнить… Даже если Джин где-то и слышал о Хосоке, эта информация не несла никакой пользы и усиленные попытки собрать разбросанный кусочек воедино были лишь пустой тратой времени. Но Джин был так сосредоточен, что в голову Юнги закрались сомнения. — Всё может быть. — пожал плечами Юнги, — Город не шибко большой. — Тоже верно. Скорее всего кто-то ляпнул, а мне запомнилось. — принял поражение Джин, вздыхая, — В любом случае его лицо не показалось мне знакомым. — его глаза очертили полукруг по лицу Юнги, — А с чего ты вдруг поменял своё мнение на его счёт? — Я его не менял. — Юнги отвернулся к окошку, — Но сегодня к нему подошёл Сырник. — Сырник сделал что? — округлил глаза Джин. — Да. Взял рыбу прямо у него с рук. Джин удивлённо присвистнул. — Я мог ожидать чего угодно, но только не того, что твои пингвины взяли да и полюбили кого-то ещё. — В том то и дело, что остальные его очень даже невзлюбили, а вот Сырник, — Юнги поднял палец вверх, — напротив. Не то, чтобы я доверял пингвину в таких вопросах… — Но ты доверяешь пингвину в этих вопросах. — закончил за него Джин. Юнги фыркнул, — В любом случае, я рад, что ты болтаешь с кем-то кроме пингвинов. Правда. — Ой, да закрой рот. — закатил глаза Юнги. Долго цапаться не пришлось. Их остановка была следующей и они с удовольствием разменяли тишину автобуса на шумное живое дыхание города. В этот час многие курсировали без какой либо цели вдоль сугробов от улицы к улице и в целом казались безумно увлечены своей интересной человечьей жизнью. Мороз больше не мучал. Юнги взглянул на гигантский рекламный баннер на перекрёстке, предлагавший квартиру в ипотеку под смешные проценты и не удержался от тяжелого вздоха. Взрослая жизнь казалась ему ещё более серой, чем этот треклятая кирпичная коробка на фотографии. — Мне налево тебе направо. — подытожил Джин, кладя руки в карманы, — Или хочешь, чтобы я тебя проводил? — Джин. — Юнги не смотрел в его сторону, всё еще прикованный взглядом к большим цифрам. — М? — встрепенулся тот. — Я не хочу домой. Со стороны собственный голос показался ему голосом ребёнка, боявшимся возвращаться туда, где ему снова сделают больно. Нельзя было сказать, что дома Юнги обижали, но ощущение безопасности, которое должно появляться в родных стенах его не посещало уже очень и очень давно. Он ведь поэтому и сбегает оттуда уже не первый год. Вот и попробуй объяснить, в чём кроется загвоздка подобного поведения. — Чего такое? — обеспокоено спросил Джин, оглядывая Юнги с ног до головы. — Не знаю. Просто не хочу. — А чего же тебе хочется? Он был безумно благодарен за то, что в его жизни был Джин. Такой какой он есть: прямолинейный и смешной, заботливый, почти как старший брат, терпевший его дурные выходки. Но острая бесполезность этих вопросов буравила насквозь. — Не знаю. Не знаю. Я правда не знаю. — Пошли ко мне поиграем в приставку. — без лишней мишуры. Так, как это было необходимо. — А сосед твой против не будет? Джин делил квадратные метры с другим человеком не потому что был ограничен в средствах, а лишь потому, что не выносил одиночества и лез на стену в пустых помещениях. Юнги с Тэхёном пытались приучить его к небольшой студии, подаренной ему его отцом несколько лет назад, даже жили с ним вместе какое-то время, но по итогу стоило им съехать, как на Джина напала хандра и он начал проводить свободное время где угодно, но только не в собственной квартире, изнемогая от пеших прогулок. Квартира так и стоит нежилая и служит Юнги небольшим приютом в моменты, когда он, точно так же не выдерживая давления стен, сбегает из собственного дома. — Он уехал на три дня в Сеул, так что вся квартира в моем распоряжении. Да и вообще, кто его спрашивал. — он закатил глаза, — Пошли. — и Джин подхватил Юнги под локоть, утаскивая за собой.

***

Домой Юнги вернулся поздно. Он не планировал засиживаться допоздна, но так получилось, что за игрой и разговорами время пролетело как по щелчку и когда Юнги наконец соизволил отыскать телефон в горе подушек, то с ужасом обнаружил сто пропущенных от Чонгука и еще три от Намджуна, не говоря уже о том, что время на часах было давно за десять. Но настоящий ужас вселяло не количество цифр рядом с контактом Чонгука, а невзрачная тройка, светившаяся напротив второго имени, потому что если такой человек как Ким Намджун набирает тебе больше одного, но меньше пяти раз за вечер, значит кому-то завтра прилетит по самое не хочу прямо на рабочем месте. Юнги не составило особого труда сложить два плюс два и понять, что их небольшая ложь с Хосоком погорела. Как Чонгуку удалось отыскать номер Намджуна ему знать не хотелось. Намджуна, к слову, видеть тоже после этого не хотелось. Юнги ненавидел лгать по очень простой причине: хорошая ложь требует подготовки и змеиной изворотливости, позволяя тебе продумывать пути отступления и завязывать концы в хлипкие узлы, скрепляющие всю сомнительную конструкцию вместе. Планирование, которое основывается на зыбкой почве, в силу характера Юнги вызывало у того мучительные спазмы, сокращающие каждый имеющийся сосуд в теле. Его ложь всегда пролегала по желанию уберечь, оставаясь сперва безобидной, однако так получалось, что почти у самого финиша всё рушилось и превращалось в катастрофу, над которой власти не имеешь. Поэтому лучшим решением, которого Юнги старался придерживаться было…не лгать от слова совсем. Он заполз в квартиру тише мыши, стягивая на ходу кроссовки. На кухне почему-то в такой час горел свет. Юнги покосился на приоткрытую дверь, готовясь при малейшем движение дать дёру, но увидеть что-то через такую крохотную щёлку было невозможно. Он наклонился вперед, ища руками тумбочку, в надежде переждать пока глаза привыкнут к темноте, но промахнулся и полетел мертвым грузом вперёд. Юнги прошипел самое страшное ругательство на которое был способен и замер на полу под стать каменному изваянию. Тишина. Никто не вышел. Подождав ещё с минуту для надёжности, Юнги продолжил путь до своей комнаты уже на четвереньках, двигаясь ползком вдоль стены. И всё же на кухне было слишком тихо. Может кто-то просто забыл выключить свет? Юнги закусил губу и развернулся на все 180 градусов, возвращаясь назад. Прислушался. Тихо. Пригляделся. Вздохнул, выпрямляясь, и открыл дверь нараспашку. Люстра ярко освещала натюрморт полуночной картины: большая часть столешницы была в беспорядке, нож и разделочная доска существовали отдельно друг от друга, измеряя расстояние между собой ошметками лука и кимчи. Мука припылила большую пола, навевая мысль о каком-то кулинарном жертвоприношении или атомной катастрофе, банка с маслом почему-то ютилась рядом со средством для мытья посуды у раковины. И посреди всего этого беспорядка, на столе, с мукой в волосах сопел Чонгук, спрятав лицо от бьющего света в сгибе локтя. У Юнги защемило сердце. Чонгук наверняка ждал его, да так и уснул, разморённый готовкой. Уже остывшая стопка в три плотных блинчика с кимчи гордо стояла в центре стола, став своеобразным напоминанием неполноценности Юнги в роли старшего брата. Он тяжело вздохнул и прилёг рядом, положив голову себе на руки. С этого угла Чонгук выглядел еще более умиротворённым, не смотря на неудобную позу. Спал как дитя. — Прости, Чонгук-и. — прошептал Юнги, закрывая глаза, — Прости.