***
Джин появляется перед его столом сродни грому среди ясного неба, с трудом переводя дыхание, как если бы ему пришлось отбиваться подносом от полчища злобных орков. На раздаче неприглядно шептались. Юнги приметил это по губам и отсутствию звука в ушах: его кохлеарный аппарат оставался тих. Джин грозно сверкнул глазами в их сторону, ставя поднос на стол. — Вот уж не думал, что ты снова решишь поесть в нашей столовой. — подал голос Юнги, несказанно довольный таким поворотом событий, — Изголодался по еде для бедняков? — Очень смешно. — закатил глаза Джин, беря в руки ложку, — Как будто я дома каждый день фуагра уплетаю. — Ну, справедливости ради, если попросишь, тебе его обязательно приготовят. Может и не каждый день, но уж будь уверен, что еженедельно где-то по стране будет умирать особенно жирный гусь. — Знаешь, как порой раздражает твоё хорошее настроение? — проворчал Джин, не в силах сдержать своего недовольства. — Не ворчи, — ласково мурчит Юнги, — я же со всей любовью к твоим вкусовым рецепторам. Знаю, какой ты придира. — Джин уже успел проглотить целую ложку супа и теперь закашлялся, не готовый к такой остроте, — Только насильно не запихивай в себя… — Тут столько масла, что у меня сейчас встанет поджелудочная… — прохрипел он, заходясь в новом приступе кашля. — Положи рис на ложку – пусть впитает бульон. — Всё равно гадость. — пробубнил Джин с набитым ртом. Было видно, как сильно ему не хотелось это проглатывать, но деваться некуда. На секунду Юнги даже подумал, что Джина стошнит прямо в миску, но тот стоически сдержал рвущийся наружу позыв и после выдохнул, утирая проступившие слёзы, — А где же твой пингвиний альянсер? — Хосок? С Намджуном что-то обсуждает. — Юнги очертил пальцем загогулину на столе, — Знаешь, я начинаю подозревать, что появление Намджуна в моей жизни носит почти миссионерский характер. — И в чем же его миссия? — Оставить меня в одиночестве с пингвинами. То ты с ним возишься, то вот теперь Хосок. — А-аа, — улыбка на лице Джина получилась почти бесхитростной, — Подружились значит. Я же говорил, что Хосок к тебе приставлен был не в качестве надзора. — он вновь скривился, смотря как с его ложки стекают капли ярко-красного супа, — А что до Намджуна, я вожусь с ним исключительно по деловым вопросам. Нечего меня ревновать. — Так согласись на должность зама. — Юнги подтолкнул к Джину свою бутылку с водой, — Даже мне не по себе от того, как он вокруг тебя круги наматывает. — Не хочу я. — отмахнулся от его слов Джин, — Ещё реже тебя видеть буду. Он отпил несколько глотков и поставил бутылку на стол, с громким стоном разочарования распластываясь по спинке стула. Все присутствующие в столовой обернулись, но как было известно Юнги, чувство стыда в организме Джина было распределено таким образом, что выражение собственных чувств оставалось вне его компетенции и всегда компенсировалось высокой планкой моральных принципов. Что до Юнги, он никогда бы не позволил себе сказать, что ему было неудобно от его особенной, выкрученной громкости. Для него Джин оставался одним из тех немногих людей, которых он слышал вне зависимости от обстоятельств и белого шума. Если другие люди видели в этом нечто постыдное – Юнги просто закрывал на это глаза. — Так погоди, вот начнётся сессия, мы с тобой на общих экзаменах и свидимся. К слову, — Юнги немного понизил тон, словно ему было стыдно вот так открыто попрошайничать, — у тебя есть конспекты с последних лекций по инвазионным болезням? Джин распахнул глаза, принимая вертикальное положение. — Есть. — Можно я их заберу? — Конечно. — он потянулся было по привычке к рюкзаку, позабыв, что с собой его не принёс, — Только я их сначала в ворд перепишу. — пауза, — Сегодня же. — Отдай каракули. — просит Юнги, — Я сам разберусь. — К чему такая срочность? Ну подожди до вечера, я всё сделаю, честно. Клянусь. — У меня в голове глухо как в мариинке на время антракта. Может хоть с твоими конспектами мозг начнёт работать, пока паразиты из того талмуда мне в ночных кошмарах мерещиться не повадились. — Не тебе одному. — Джин тяжело вздохнул, — Весь поток страдает. — Я завалю инвазионку, точно тебе говорю. — Юнги запрокинул голову, закрыв ладонями лицо, — И паразитологию вместе с ней. Меня даже практика не спасёт: выставят за дверь и отправят на пересдачу. — Юнги, не лишай меня надежды. Если ты говоришь, что завалишь, то я могу и вовсе не приходить. — Не преувеличивай. — цокнул Юнги, — Вся кафедра мне поблажки делает в счёт инвалидности. — Ага, как же. — закатил глаза Джин, — Ерунду рассказываешь – поблажки ему делают. Тебе эти экзамены даются вдвойне сложней с твоей глухотой. — Даже если и так, твоя успеваемость не хуже моей. Меньше переживай по этому поводу. — Юнги подул на горячий кусок мяса, выуженный из супа. Этого оказалось недостаточно: попав на язык, оно брызнуло соком во все стороны, обжигая нёбо и гортань и Юнги не оставалось ничего кроме как быстро впускать и выпускать воздух, стараясь остудить мясо уже во рту, чтобы не выплёвывать обратно. — А чего это у вас там с Хосоком? — осторожно закинул удочку Джин, видимо, подгадав неудачный момент: Юнги поперхнулся, проглотив всё за раз, — Ты стал проводить с ним гораздо больше времени. — Это почему же? — сдавленно спросил Юнги, стуча себя по груди кулаком. — Ходишь с ним куда-то… — нараспев произнёс Джин, уставившись в миску и монотонно помешивая суп. — Так это было всего один раз. — возразил Юнги, — Недели две назад, ещё с Чонгуком. Никуда я больше с ним не ходил. — На остановку раньше теперь выходишь… — Преследование у нас в стране уголовно наказуемо. — фыркнул Юнги, — Под хвост уже заглядываешь. — На всё у тебя есть оправдания. — передразнил его Джин, — А если серьезно? — Да ничего особенного. Работаем, разговариваем. Приятно, когда с тобой могут вести диалог, а не только выпрашивать рыбу. — И ничего больше? — Джин склонил голову вбок, не отрывая от Юнги пытливого взгляда. — Что ты имеешь ввиду? — Юнги нахмурился, соскочив с его удочки глубоко в тихую воду. Однако Джин знал его слишком хорошо. Когда Юнги куда-нибудь прятался, он доставал его со дна голыми руками. — Можно я буду с тобой честен? — Валяй. — вздохнул Юнги. — Сдаётся мне, — Джин до неприличия растянул гласную на конце, — нравишься ты ему. Вот, хотел спросить, взаимны ли его терзания. Юнги напрягся, закусив удила. — Что за глупости. — А браслет? — Джин указал кивком на его запястье, — Знак вашей неоспоримой дружбы? — Чушь. Как будто он не мог просто сделать мне приятно. Возможно, в этом и крылось главное противоречие: еда, которую сегодня приготовил Юнги была актом доброй воли или же равноценной монетой, отплаченной за подарок? Слова Джина всколыхнули сомнения, подняв их горячим пламенем ввысь. Ведь браслет Юнги надел только этим утром. — Увольте, избавь уж от подробностей… — отшутился Джин, — В любом случае, я просто хотел поделиться наблюдениями со стороны. Делай с этим что захочешь. — А твоя подружка как поживает? — съязвил Юнги. — У неё всё хорошо. Пишет понемногу отчёт по практике на сельхозпредприятии. — пожал плечами Джин, — Я, если честно, не сильно заинтересован в отношениях. Не знаю, что тебя надоумило на такой вопрос. — С ней? — уточнил Юнги. Джин нехотя кивнул, — Может, просто не туда смотришь? — У меня нет предрассудков, то же мне удумал… Но мой единственный партнер до конца сессионной недели – это учебник по паразитологии. Какие уж тут интрижки на стороне… — Влюблённость – тоже своего рода паразит. Если подцепишь, сколько книжек не читай и сколько пороков не порицай – пропадёшь. — Мне кажется, я после всего произошедшего даже немного одеревенел душой. — тяжело вздохнул Джин, — С тобой справляться – то еще удовольствие. — он поджал губы, печально разглядывая анфас Юнги. Боль, пронзившая глаза напротив была Юнги хорошо знакома. Он уже видел этот его взгляд однажды, когда Джин сообщил ему о смерти Тэхёна. Джин ведь…всё знал. Ещё до того, как в этом себе признался Юнги, — Смотрю я на тебя и думаю: любить вот так – проклятие или всё же дар? — Я ужасен. Не могу оставаться верным даже собственным чувствам. — Юнги отодвинул поднос в сторону, потеряв аппетит. Джин шумно вздохнул. — Ты ведь никого не обманывал. Ни тогда, ни сейчас. Такое сердце как у тебя не может совсем никого не любить. Истязать его вечностью – бесчеловечно. — Грош ему цена. — отчуждённо улыбнулся Юнги, — Не смогло признаться Тэхёну в том, что когда-то уже любило. Джин отложил столовые приборы и медленно опустил корпус на спинку стула. Разговор приобретал совсем иной характер. — Он знал. — едва слышно произнёс Джин, не поднимая головы, — Тэхён знал о том, что было между вами с Чимином. Горячая волна сожаления окатила затылок Юнги. Это чувство, не смотря на высокую температуру, не смогло согреть кончики пальцев, сконцентрировав весь холод в ладонях. Он засунул руки под свитер, но запястья всё так же била дрожь. Симфония, обречённая на провал, реквием по мечте – вот, что такое эти смутные чувства, оставленные его рукой на нотном стане. И ведь Тэхён ни разу не спросил о том, почему Юнги ему солгал. — Вот как. — злости в его голосе не было, — Значит ты ему всё рассказал. — Я посчитал это правильным. Можешь на меня обижаться, волком смотреть, но даже сейчас я буду стоять на своём. Он заслуживал знать, почему вы вдруг стали скалить зубы друг на друга. — Я не хотел, чтобы так вышло. — Юнги поджал губы, ненадолго замолчав, — Но сердце Чимина… — он с трудом подбирал слова, — …его сердце уже тогда всецело принадлежало Чонгуку. Что мне было делать. Я не смог вытащить его из помойной ямы, куда он себя затолкал, но он вылез сам, стоило Чонгуку опустить туда голову. Какова ирония… — Хотел бы я сказать, что у тебя ужасный вкус, да вот только Тэхён мне этого не простит. — Джин посмотрел на свои часы, смахивая уведомление, — Но призраку твоё сердце ни к чему. Подумай ещё раз над тем, что я сказал. — Намджун? — спросил Юнги, косясь на его запястье. Продолжать разговор не было сил. — Он самый. — Джин вновь бросил взгляд на часы, получив сообщение, — Видно Хосока он уже отпустил, раз забрасывает меня смсками. На самом деле для Юнги до сих пор оставалось загадкой, в насколько близких отношениях они находились. Высокая должность Намджуна так резко контрастировала с повадками Джина, что в голове возникал диссонанс. Да и сам Джин часто позволял себе вольности, которые были не свойственны подчинённому. Разве что не уступающему по важности гордым сдержанным глазам. — А ты пойдешь с нами рисовать к пингвинам? — Юнги нервозно выстукивал ритм костяшками по столу. Это же глупости. Чтобы Хосоку нравился Юнги? Чушь. Бредни. Этим прожжённым глазам не знакомо такое чувство. А с Юнги было довольно чужих преступных выходок. Будучи меценатом подобного искусства в прошлом, он лишился почти всего, что имел. — Сейчас? — Нет-нет, завтра, после всех процедур. Нужно сделать несколько «картин» в поддержку зоофонда. Ты же не будешь занят? — Приду, приду. Где ж я ещё такое увижу. — он вновь посмотрел на свои часы, недовольно хмурясь, — Да что тебе от меня нужно… — заворчал Джин, отклоняя вызов.***
— В подвале школы искусств? Настолько тривиально? — Юнги замедлил шаг, останавливаясь перед крыльцом с большой железной дверью. Фасад здания был примечателен лишь тем, что ему требовался капитальный ремонт: кирпичная кладка была вся в сколах и неровностях, да и выглядела сравнительно блёкло. Юнги с силой пнул отвалившийся кусочек и тот влетел в дверь, напугав Хосока, что уже проворачивал ключ в замочной скважине. — А что ты ожидал увидеть? — совершенно искренне поинтересовался тот. — Не знаю. Что-то другое. Деревянную избушку, может. Хосок легонько усмехнулся, уронив голову, и обернулся на Юнги. — Такие мастерские разве что в сказках бывают. В современных реалиях нет ничего лучше цокольного этажа. Да и страшно с огнём в деревянном коробе баловаться. — он отворил дверь, пропуская Юнги вперёд, — Но меня забавляет ход твоих мыслей. Юнги только фыркнул, ныряя в черноту. Месту, где работал Хосок были присущи черты его мастера. Хотя, надо полагать, Хосок хорошо смотрелся бы в любой из мастерских, будь то работа с деревом, ремесло башмачника или пристанище бедного художника. Людей артистичного склада невозможно было ограничить лишь одной ветвью искусства: в испачканных графитом руках с музыкальной точностью трещали разноцветные бусы, взмывали вверх куски пергамента и рождались из взмаха ресниц скульптуры их муз. Но даже не смотря на это, представить Хосока за станком или мольбертом казалось почти преступлением. Было в этом что-то необъяснимо понятное для самого Юнги, но совершенно не приспособленное для языка, на котором он говорил. Он дернул плечами, прикрывая за собой дверь. Цокольный этаж оказался выбран весьма удачно: помещение в меру просторное, но не настолько, чтобы создавалось впечатление пустоты и незавершенности. Ничего лишнего: стены облицованы недорогим красным кирпичом, окна были закрыты изнутри резными ставнями. Делилась мастерская надвое – это было хорошо заметно по большим печам, что занимали только правое крыло. Внушительных размеров стеллаж был прижат стальными скобами к стене с помощью анкерных болтов, удерживая контейнера со стеклом, разноцветные вытянутые цилиндры, коробки и вновь контейнера – полки ломились от изобилия материала. Недалеко от печей стояло нечто, отдалённо напоминающее высокую стальную скамейку с двумя поручнями, на которых покоилась тонкая труба, какую используют при выдувании и обкатке изделий. Здесь же ютилась небольшая вертикальная стойка для трех других трубок разного размера, ведро воды с опущенными в него деревянными колодками и железный ящик, наполненный битым на утиль стеклом. К лавочке был приделан небольшой поддон с инструментами. Тяжёлые массивные щипцы, ножницы, замысловатые лопаточки, блоки парафина на полу: воображение рисовало Хосока, склонившегося в полутьме над раскалёнными инструментами с драконьей алчностью. Отчего-то казалось, будто работать он мог голыми руками, придавая форму стеклу пламенем своего обсидианового сердца. Вдоль другой стены, минуя окна, в хаотичном порядке были подвешены небольшие расписные тарелки. Сделано хоть и не совсем умело, но с душой: тарелки, как ни старался пригладить их человек, хранили изгибы его касаний. Юнги подошёл ближе, рассматривая букеты цветов, распустившиеся на их кремовом холсте. — Это тоже твоя работа? — завороженно спросил он, пробегая взглядом по тонким веткам мимозы и эвкалипта, запечатлённых на одной из «картин». — Отчасти. Я расписывал их вместе с моим другом. Мы ходили раз в несколько месяцев в гончарную мастерскую. — Хосок печально улыбнулся, окидывая взглядом всю стену целиком. Его глаза озарило тепло воспоминаний, Юнги смущённо потупил взгляд, почувствовав, что не имеет права вот так нагло глазеть когда чужая душа открыта нараспашку. — Очень красиво. — шепчет Юнги. Хосок хитро щурится, видя как тот, испугавших собственных слов, усиленно делает вид, что сохранил беспристрастность. — Мы с тобой тоже можем сходить. — прямота в его тоне подстегнула низ живота, — Будет что оставить на память. Юнги ничего не ответил, показательно поправив кохлеарный аппарат за ухом. Хосок не стал настаивать, только легонько усмехнулся, одарив его смеющимся взглядом и отошёл в сторону. Стало даже слегка обидно: возможность увидеть мир прожжёнными глазами Хосока не казалось ему дурной. Просто сказать об этом напрямую было как-то…боязно. Его взгляд зацепился за небольшую газовую горелку, прикрепленную к столу: от неё вели два шланга, извиваясь по деревянной рейке и прятались за этажеркой, уходя внутрь. Юнги коснулся их пальцами, прощупывая материал. — А где у тебя газовая магистраль? — спросил он, опираясь на поверхность стола. Она был покрыта каким-то странным плотным листовым ковром серого цвета и неприятно царапала подушечки пальцев. Указательный и средний пальцы Хосока осторожно поддели подбородок Юнги, вынуждая посмотреть чуть выше. Магистраль проходила прямо над его головой. — У тебя здесь ужасный свет. — неразборчиво бормочет Юнги, скрываясь от пытливых глаз. — Так удобнее работать. Пламя горелки ты при свете не увидишь, — уже открыто забавляется Хосок, глядя как Юнги избегает прямого взгляда и недовольно фыркает. На углу стола лежали какие-то зубчатые держатели, вытянутая установка с черным наконечником и несколько игольчатых инструментов, весьма похожих на шило, что использует портной в своём ремесле. Юнги повертел один из них в руках, поднимая на уровень глаз. — Убери иглу от лица, пожалуйста. — Хосок напрягся, не отводя пристального взгляда от инструмента в его руках. — То есть всё, что тебе нужно, чтобы создавать фигурки – это игла? — спросил Юнги, кладя её обратно на стол под облегченный вздох мастера. — Не совсем. — Хосок отворил дверцу в ящике стола, демонстрируя заполненные полки, — Но большинство деталей очень удобно делать именно ей. Юнги склонил голову к плечу, касаясь пальцами плетеного браслета на руке. Бусины-пионы охладили его пыл, заставив прикусить язык. — И всё равно я не понимаю, как ты с помощью этих безобразных железок создаёшь всё то, что создаешь… — он взглянул на него исподлобья, прокручивая браслет на запястье. Хосок многозначительно улыбнулся. — Подозреваю, что дело в них. — он подгибает руки, легонько перебирая пальцами воздух. Юнги всегда подмечал в них неприятную угловатость, но сейчас, когда Хосок выставил их вот так бесстыдно напоказ, в глаза бросилась исключительная аккуратность его движений и сама длина фаланг. Пальцы аристократично вытянуты и невероятно подвижны: тонкие, почти прозрачные, не плотнее витражного стекла. Не найдя что ответить, Юнги поспешно сместил весь фокус внимания на этажерку. На ней кроме кипы бумаг и папок были выставлены несколько небольших фигурок. Они так сильно отличались от остальных работ Хосока, что Юнги непроизвольно нахмурился, рассматривая семейку белоснежных эрдельтерьеров. Одна из собак лежала, вальяжно вытянувшись во весь рост, другая стояла в охотничьей стойке, пустив нос по ветру и до того они были обе блестящие, что Юнги подумал, что их обмакнули в кондитерскую глазурь. — Это фарфор. — озвучил его догадку Хосок, — Не смотри так, с фарфором я не дружу. Это подарок. Юнги сконфуженно надул губы, отворачиваясь. — Расстроился? — Хосок едва сдерживал улыбку, — Я же не могу быть талантлив во всём. Попав на свою территорию, Хосок внезапно стал более раскованным, более открытым к разговору и лукавым улыбкам. Как будто в этом драконьем логове, вдали от солнца и чужих глаз его душа наконец могла выбраться наружу, чтобы погреть спинку о жаркое пламя печи. Превосходство Хосока было очевидно. Укрытый приглушенным светом, он резвился и забавлялся с Юнги, будто с неосторожным путником, что повёлся на блеск сокровищ в его пещере. Хозяином положения был явно не Юнги. — Ты можешь перестать быть таким… — слова на язык не шли. Либо же Юнги был слишком глуп, чтобы подобрать нужное. Он сделал шаг в сторону от Хосока, наткнувшись на небольшую настенную доску, что была увешана фотографиями и газетными вырезками. — Каким? — ласка в голосе Хосока смущала хлеще густого красного вина. Он склонил голову к плечу, вновь одним только взглядом обнажая чужие чувства, которые Юнги стремился не то проклясть, не то от них откреститься, лишь бы Хосок перестал беспардонно дёргать за торчащие нитки. — Сам знаешь. — пробурчал Юнги себе под нос, — Это что-то вроде твоего личного пинтереста? — спросил он, рассматривая фотографии работ, картин и узоров, приколотые кнопками к поверхности доски. Юнги никак не мог разгадать, на каком языке были написаны газетные вырезки, выставленных вперемешку с основной массой фотографий. Буквы были знакомы, но в слова не складывались – получалась ерунда. Хосок встал чуть поодаль, стараясь не мешать своим присутствием его игре в шпиона. — Мне нравится составлять композиции вручную. Когда они перед глазами на едином пано – гораздо легче придерживаться маршрута. — Маршрута? — переспросил Юнги, поворачивая голову в его сторону. — Если уж взялся за вазу, смотри, не выдуй из нее цветка. — глаза-полумесяцы снова совершенно беззастенчиво над ним подшучивали, — Идеи нелицеприятны и приходят когда им вздумается. — Многое у них схоже с автором. — огрызается Юнги, обнажив резцы. — Приятно слышать. — Это не комплимент. — Тогда позволь всё же напроситься на один. — Хосок прячет улыбку, подходя ближе, — Незначительное достижение, однако нос задрать позволяет. — он указал на довольно крупную газетную вырезку, — Первое место в конкурсе при университете искусств Венеции. Я делал небольшую композицию с павлином и прозрачными колокольчиками на ярмарку мастеров, но в последний момент подал заявку с этой работой на участие в конкурсе. С каждым оброненным словом темнота внутри Хосока обретал новые черты. Он растягивал удовольствие, показывая Юнги детали совершенно друг с другом не гармонирующие, в ожидании, пока тот очертит нужный рисунок пазла наугад. За такой талант, говорят, люди продают душу дьяволу. — Не знал, что ты жил в Венеции. — Юнги присел на табуретку широко раздвинув ноги и положил локти на бёдра, перенеся вес тела вперед. — Муранское стекло ведь родом оттуда. Книжки искусству не научат. А вот умение подражать мастеру – вполне. — А где же сама работа? — Выкуплена на аукционе. — Хосок смотрел на него сверху вниз, скрестив руки на груди, — Живёт себе у какого-то богатея в Германии. — И много он за неё отстегнул? — Юнги интересовался ценой из праздного интереса, разожженного фигурками в стеклянном шкафу. В прошлый раз когда он пытался узнать стоимость, то Хосок весьма ловко увильнул от ответа, оставив Юнги ни с чем. Хосок недоверчиво сощурился. — Двадцать миллионов вон. — выдержав паузу наконец ответил он. У Юнги округлились глаза. — Сколько..? — Не все мои работы настолько удачливы. — заметил Хосок, плавно покачиваясь взад-вперёд, перенося вес тела с носков на пятки, — К тому же большая часть денег ушла на оборудование и материалы для этой мастерской. Одни только печи чего стоят. — И как часто ты выпускаешь работы в аукцион? — Я тебе не по карману. — Хосок прикусил нижнюю губу, сдерживая чеширскую улыбку. — Это не ответ на мой вопрос. — одернул его Юнги. — Сегодня творчество мастеров по стеклу практически обесценилось. — Хосок терпеливо выдержал его напор, — Люди хотят покупать красивые безделушки, а когда видят реальную стоимость, выставленную мастером, то воротят нос, говоря, что подобное баловство таких денег не стоит. Поэтому я и работаю только под заказ. Когда человек знает цену ручному труду, то и разговор будет строиться совершенно иначе. — Не каждый сможет отдать двадцать миллионов вон за стеклянного павлина. — нахмурился Юнги, выпрямляя спину, — Впрочем, и не каждый мастер способен создать из стекла павлина стоимостью двадцать миллионов вон. Хосок пожал плечами. — Такие работы – редкость. Самое частое, что меня просят сделать под заказ – это ёлочные игрушки. — Так ты и елочные игрушки делаешь? — удивился Юнги. — Конечно. Вот например эти фарфоровые эрдельтерьеры, — Хосок направился в сторону этажерки, — были подарены мне одним из заказчиков. Он попросил сделать композицию из ёлочных игрушек с его любимыми собаками и был так восхищён результатом, что подарил мне фарфоровые статуэтки из своей личной коллекции. Восемнадцатый век. — Хосок выудил из кипы бумаг нужные листы и протянул их Юнги, — Посмотри. Это эскизы. На первой странице красовались несколько цветных акварельных рисунков: два ёлочных шара и эрдельтерьер, балансирующий на цирковом мяче. Хосок не углублялся в цвет и акварельные пятна выходили блёклыми, едва поймавшими нужный оттенок, но в этом малоцветии каждая грань игрушки, грубо выведенная графитом, казалось, оживала на листе. Хосок был дотошен. Узор на каждом шаре был разобран до мельчайших деталей и вынесен в отдельный развёрнутый чертёж. Юнги рассматривал страницы с неподдельным интересом, удивляясь причудливым собачьим нарядам. На других листах оказалось больше фигурных эскизов и до того они были необычные, что ребенок внутри Юнги радостно захлопал в ладоши, представляя насколько волшебно выглядела бы новогодняя ёлка, украшенная к празднику подобными игрушками. Нельзя недооценивать особую связь с детством, что существует у каждого человека. Она прячется в словах, в игрушках, в давно забытых книжках и неаккуратных бумажных подарках, сделанных ко дню матери. Не все из этих клочков окажутся нужными, не все воспоминания, выдранные оттуда – приятными. На почве неразрывных семейных уз случается быть бурелому. Оттого эту боль не принять, её невозможно заглушить, залить водой или забросать камнями до холодного исступления. Она разит детской обидой, лелеет желчь, однако вынуждает защищать нападающего вместо того, чтобы показать зубы. Несправедливость поступка, оказывается, невозможно сплюнуть с кровью, а желание растерзать близкого в знак неоспоримой верности слову – преодолеть. И вот невидимые нити между вами становятся проводниками, пускающими импульс за импульсом на растерзанную душу, не давая ране схватится. Юнги очень любил зимние праздники и волшебство новогодней ночи. Но последнее время холод плохо влиял на хрусталь вокруг его медленно рвущегося сердца. — Мне кажется, я где-то уже видел эту звезду… — Юнги вытянул руки вперёд, держа лист с эскизом верхушки на ёлку навесу, — Только вот, не могу вспомнить где. Такие вещи разве что во сне привидятся: остроконечная форма звезды, с пустотами вместо граней, что накладывались друг на друга под стать витражному орнаменту, свисающие полумесяцы по краям, прозрачный хрусталь. Его кошмары были лишены подобных образов. И не то, чтобы подобные игрушки продавались на каждом шагу. — Это мой почерк. Звезда одинакова для каждого набора игрушек. — Хосок осторожно забрал из его рук листы, отложив их в сторону, — Не думаю, что ты хоть где-то мог её видеть. В этом городе их ни у кого нет. — Нет, я тебе точно говорю – видел. — спорит Юнги, косясь на раскрытый альбом. — Раз видел – покажи. — улыбается Хосок, кладя ладонь на эскиз, — Не мне ли лучше знать, кому я продаю свои услуги? — Не мне ли лучше знать, что я видел, а что нет? — передразнивает его манеру речи Юнги. — Ты и глаз моих боишься, невесть что в них представляешь. — Хосок склонил голову к плечу, — Чуть ли не цвет меняют, демонов в себе носят. Съесть тебя хотят. Юнги оказался застигнут врасплох. — Прекрати пороть чушь. — раздражённо бросил он, показательно хмурясь, пока его сердце выплясывало чечётку. — Почему тогда никогда не смотришь? — спрашивает Хосок, подходя ближе. — Отражение настоящего себя видеть не желаешь? — Я во всех зеркалах одинаковый. — Юнги равнодушно пожал плечами, но взгляд опустил. У Хосока было невероятное чутьё на его раны. — А вот тут ты не прав. — Хосок останавливается в шаге от табуретки, занеся одну ногу назад на манер реверанса. Даже в широких штанах с заплатками снуппи и звёзд он не оставлял своих аристократических замашек, — Мои зеркала души для тебя – смертный грех. — И что же с того? Я у тебя там с рогами и хвостом? — скалится Юнги в свою защиту, поднимая взгляд. — Искушаешь меня поверить в дьявола? — Хосок наклонился к нему, щекоча своим дыханием нос. — А что если и так? — Юнги и сам не верит в то, что говорит, продолжая подпитывать странную атмосферу, возникшую между ними двумя в этой мастерской. Запретный плод сладок: раззадорить Хосока хотелось до помутнения рассудка. Хосок присел напротив него на корточки, оперевшись локтями на колени Юнги и подпер щеку кулаком. Его взгляд бесцеремонно забрался под опущенные ресницы, вынуждая их обладателя столкнуться с густой чернотой. Юнги поджал губы, шумно выдыхая. Хосок был прав. В этих поганых глазах он видел своё собственное отражение. То, что не показывало обычное зеркало, то, что было так хорошо спрятано в замке вокруг его хрустального сердца. Юнги кровоточил в тёмных водах Хосока белоснежным бутоном. — Ни на дьявола, ни на чёрта ты не похож. Чует мастера твоё хрустальное сердце, вот и всё. — произносит Хосок, тихонько убирая чёлку с его лица, — Чего ты меня так боишься? Я же на него не посягаю. Держи у себя. Или само ко мне в руки просится? — заговорщически шепчет он, уже не пряча улыбки. Вблизи Хосок всегда терял свой пугающий шлейф. Раньше Юнги никак не мог взять в толк в чём же причина таких чудных превращений, но сейчас, слыша как отчаянно бьётся сердце о грудную клетку он наконец разобрал в этом стуке первые слова. — Ты ужасен в своих методах. — Юнги отводит взгляд, поднимаясь на ноги. — С тобой иначе нельзя. — шутит Хосок, убирая табуретку в сторону, — Пойдём лучше покажу витражи. У меня не так часто бывают гости. — Вот как? Прячешься от людей? — Нет. — спокойно ответил Хосок, отворяя ставни, — Для меня это место важнее прочих. Я кого попало сюда не приведу. Теплые солнечные лучи, приняв самые разнообразные формы, теперь оказались разбужены на каждом участке тела Хосока. Витражные отблески, словно цветные карандаши раскрашивали его большую кипельно-белую футболку размашистыми штрихами самой разной палитры: от желтого к нежно-синему, а там, на плечах, едва коснувшись красного как брусника цвета, смешивались в оранжевый и поднимались вверх по бледной коже, расцветая кусочками битых стёкол на щеках. Хосок поднимает руки выше, любуясь цветными поцелуями витража на своих пальцах. Он казался полностью сделанным из стекла: расписной, такой томительно прекрасный в своем изящном изгибе рук и легком наклоне головы. В каштановых волосах затерялась горсть драгоценных камней, Хосок плавно опускает голову, подставляя щеки под другой узор. Калейдоскоп цветов дарит этим сожженным глазам совершенно неземной оттиск. Цвета витражей мягко смешивались, не имея острых граней, ресницы Хосока чуть дрожат, вновь меняя узор радужки в угоду обнажившимся чувствам. Юнги чувствует как рассыпанные внутри него звёзды робко трепещут в испуге. Его пальцы касаются щеки Хосока раньше, чем он успевает укорить себя за собственное распутство. Хосок замирает, распахивая глаза. А Юнги не может отвести от них взгляд. Кончики его пальцев окрашиваются в золотую акварель: Юнги понимал, что виной тому резной свет витража, но ведь никто не запрещал представлять что все эти солнечные зайчики – калейдоскоп света, выпущенный из темниц Хосока. — Чего руки распускаешь? — тихонько спрашивает Хосок, сжимая запястье Юнги и опуская его ладонь вниз. — Ты сейчас так похож на свои стекляшки... — Юнги ведёт свободной рукой к его подбородку и чуть прихватывает, тянет на себя, — Переливаешься. И совсем не жуткий. Глаза Хосока вдруг сверкнули, полоснув чернотой. — На тебя хоть недоуздок одевай. — грозный взгляд сдержан предупредительным блеском. Он дёргает головой, стряхивая касание с себя и хватает второе запястье, держа теперь обе руки Юнги, — В первый раз на меня кинулся, а сейчас, вот, ласку просишь. Я уж и не знаю, что от тебя ожидать. — Хосок в своей беспардонной хамоватой манере закрадывается взглядом под его ресницы, удерживая прищур, а Юнги всё гадал: отражается ли в собственных глазах то, что он так отчаянно старался сейчас растерзать, чтобы не оставлять доказательств? Опьянённый вседозволенностью, он чуть наклоняется вперёд. — Недоуздок одеть не дам. — Юнги словно чиркает спичкой внутри газового баллона. Пальцы Хосока несильно сжимаются на его шее, словно тонкие смертоносные лапы «чёрной вдовы». Он чувствует остроту его ногтей, чувствует как костлявые фаланги мягко уткнулись в основание черепа и молится о том, чтобы Хосок не прознал об этой его секундной слабости перед вспыхнувшем в чёрных глазах пламенем. Юнги держит взгляд открытым, высокомерно вздёрнув подбородок, и лишь слегка приоткрывает губы, понижая градус внутри собственного тела. — Сам наденешь? — с иронией бросает Хосок, — Хрусталь, как известно, не выносит перепада температур. Юнги, если честно, лучше бы залез в стекловарную печь с головой, чем стоял вот так, чувствуя как запекается собственная кровь в местах, где их тела соприкасались друг с другом. — На свободу мою посягаешь? — беззастенчиво шагает вниз по полутонам Юнги, чувствуя упор всех пяти пальцев на затылке: Хосок не позволял двинуть головой даже на миллиметр. — Сердце твоё не переживёт мой обжиг. Страшно представить, что будет, разреши ты мне придать ему другую форму. — Прожуй и выплюнь, мне плевать. Только сделай с этим сумасшествием уже что-нибудь… Если уж дамоклов меч и падает, то рубит головы обоим. Юнги припал к губам Хосока словно дикий зверь к ручью, гонимый жаждой, в надежде её утолить. Цепочка атомных реакций разбила позвонки: он ощутил, как слабеет его тело в руках Хосока, голова вмиг налилась свинцом от влажного вздоха, который он крадёт с его губ. Его язык ведёт по их искусанной кромке, Хосок не хочет уступать, но Юнги настойчив и требователен, поэтому тот покорно расслабляет руки, позволив ему беззастенчиво запустить пальцы под край своего ремня. Перед глазами вспыхивает знакомое лицо: глубокие родные глаза и небольшая родинка на самой кромке нижнего века. Юнги резко разрывает поцелуй, задыхаясь, как если бы его заставили бежать марафон. Всё тело крутило узлом в тяжёлой неконтролируемой пульсации. Ему грезились поцелуи на взмокшей шее, смятые простыни и укрытые невесомым флером чувств налитые желанием тела. Хотелось большего, хотелось кусать, впиваться, выводить Хосока из равновесия, чтобы в его сожженых глазах отражалось хоть что-то кроме безобразного сгнившего нутра Юнги. — Я не совсем понимаю твою метафору с прожёванным сердцем, — рвано выдыхает Хосок, — Бесстыдство какое-то… — он делает шаг назад, пытаясь восстановить дыхание. Оглядывает взглядом мастерскую и убирает волосы от лица, облокачиваясь на угол стола с инструментами. Латунные щипцы и графитовые плитки летят вниз и с громким лязгом падают на каменный пол, еще с дюжину секунд рассекая звоном металла пустое пространство вокруг. Юнги и сам не понимает, что ему делать. Когда-то его руки с равносильной нежностью, что была открыта сердцу Тэхёна, гладили жёсткие лисьи волосы, а сейчас, стоило Исиде вновь стянуть покрывало с лица, под ним оказалась пара совершенно незнакомых шёлковых карих глаз. Призрак прошлого, мертвец или мастер по стеклу: какое из его собственных чувств действительно было настоящим? — Хосок. Ни слова. — предостерегает его от необдуманных решений Юнги, видя, как тот порывается что-то сказать. Он ничем не выдаёт желания вылететь из мастерской быстрее пули: неторопливо накидывает лямки рюкзака на плечи и идёт в сторону выхода. Когда же за ним захлопнулась дверь, Хосок, не проронивший за эти мучительные секунды ни слова, сползает на ледяной пол.***
Щекотливый спазм стянул лёгкие. Юнги закусил сигарету, смакуя табак на языке и отбросил её в сторону, так и не воспользовавшись зажигалкой. Он лежал на плетённых качелях вот уже несколько часов, его мучило жжение и солоноватый привкус на губах, однако подвергая те беспорядочным укусам, Юнги не унимал рокота в груди. Образы всплывали и рассеивались, ластились к его сердцу, подбираясь всё ближе, однако остывали у хрустальных ворот, так и не достигнув цели. Весенний воздух свеж и тих. Тих и Юнги. Он не ушёл далеко от мастерской, в этом не было нужды. В нескольких домах от школы, сквозь железные ворота, в замкнутом пространстве, где шум машин и улиц сходит на нет, сменяясь особенными, личными тонами балконов и редких птиц, солнце, стремясь нарушить его покой, билось снаружи о кирпичные стены, а Юнги, предпочитая наблюдать за ним из тени, лежал, прислушиваясь к тому, как оно карабкалось по шиферу, прогуливаясь по крыше на манер хозяйской кошки. Его шею пережимал плетённый борт. Юнги покачивался вперёд-назад словно младенец в люльке, сложив руки на груди в надежде удержать всё то, что метафорически вываливалось наружу. В идеально неправильном мире Юнги бы притворился, что ничего не случилось. Но в мучительном страхе перед собственным замком, населённым призраками, он был бессилен. Бессилен перед слабостями, будучи обычным человеком, уязвим перед эмоциями, прижат мертвенно бледной рукой к земле, потому что наделил этой властью Тэхёна по собственной воле. Он делает глубокий вдох и провожает глазами редких пролетающих птиц. Ему непозволительно ринуться вниз, чувствуя, как белоснежные перья трепещут в объятьях смерти, пока желание жить вновь с громким хлопком не раскроет прижатые крылья. Для Юнги орнитология – возможность прикоснуться к мечте. К тому же, крыльями что у него были, он укрыл Тэхёна вместо белоснежного савана. Нечестно обещать Хосоку то уродство, что выросло на их месте. Хосок знал его таким. Разбитым, озлобленным, сведённым с ума прошлым и лишённым слуха, запертым на семь печатей, проверяющим их прочность своими выходками. Тэхён же успел застать Юнги другим. В каком-то смысле любящим, с горящими глазами и рвущемся наружу сердцем, пока тот взлетал на качелях так высоко, что мог лизнуть кончики облаков. То, что изменила его гибель, Юнги принять не мог. Словно руки, которыми он тянулся к витражам Хосока были всегда перепачканы грязью и кладбищенской землей и сколько бы Юнги не смывал её, боясь запачкать стекло, они вновь становились чёрными, раскапывая мерзлую насыпь. А что остается теперь? Выдрать Тэхёна из сердца безжалостно и затолкать в образовавшуюся дыру чужое имя? Юнги ведь рассыпется. Его сердце всё ещё держало форму и, как правильно выразился Хосок, если позволить ему насильно принять иную, оно может возненавидеть и создателя, и свои собственные черты. Настоящая мука – переучить его любить, если нужно. И убеждая себя, что это не предательство, оно способно на такой душераздирающий вопль, что человек затолкнёт в него что угодно, лишь бы то наконец замолчало. Слёзы всё никак не хотели утихать. Ни всхлипов, ни облегчения они с собой не приносили, только виски у Юнги стали насквозь мокрые. Он поворачивает голову вбок, не сразу замечая примостившегося около качелей Чимина. — Проваливай. — серо бросает Юнги прежде чем выключить кохлеарный аппарат. Чимин же не проронил ни слова, лениво облокотившись на железный столб и скрестил руки на груди. Его лисий прищур был лишён привычной усмешки. Он выглядел уставшим. «Я плох в языке жестов. Ты это знаешь.» — читает Юнги по губам. Ох, ему ли не знать. Горькое напоминание о том, что потеря слуха позволила наконец возвести между ними стену, в которой они оба так нуждались. Юнги – чтобы не цепляться за придуманный образ. Чимину – чтобы наконец перестать испытывать вину за чувства, что не нашли отклика в его сердце. Юнги и прогнал бы его, да вот только не было сил. Он настолько запутался в том, что творил его собственный воспалённый рассудок, что присутствие рядом ещё одной нездоровой стабильности в виде рыжих волос стало желанной панацеей. Только в знакомом пекле узлы на теле Юнги расслаблялись, оставляя едкое послевкусие синяков и спелых садовых груш на языке. Чимин склоняется вниз, вытаскивая из портфеля Юнги блокнот. «Что случилось?» — размашисто вывел он на желтом листе. Юнги не с первого раза берёт блокнот в руки, замерев ручкой у пустых полей. «Ты хоть раз сомневался в моей искренности?» Чимин смотрит на него исподлобья, оставляя в блокноте всего два слова. «Ни разу.» Юнги вытирает висок рукавом и садится на край качели. Раздумывая над всем тем, что могло бы помочь ему разобраться в клубке сбитых чувств, он впервые испытал тоску по той лёгкости, с которой их разговоры случались в прошлом. Когда-то давно Юнги считал, что ближе Чимина ему разве что ветер, в объятиях которого тот был рождён. «Я действительно любил Тэхёна?» — Юнги вытягивает руку с блокнотом в сторону, не желая зрительного контакта. Чимину не потребовалось много времени, чтобы ответить: тупой край обложки уткнулся Юнги в плечо, привлекая внимание. «Любил. По-своему.» «А тебя?» — Юнги задаёт этот вопрос лишь потому, что знает: Чимин будет честен. «И меня.» Он грубо отталкивает протянутый блокнот, поднимая взгляд. Чимин в непонимании прищуривается, сделав ещё одну неудачную попытку вернуть его в руки владельцу. «Что ты хочешь от меня услышать?» Юнги прекрасно понимает вопрос и всё же не даёт на него прямого ответа. Чимин ещё несколько секунд буравит его взглядом, после возвращаясь к записям на листах. «Если ты запутался в своих чувствах, я сделаю только хуже.» «Что ты чувствуешь, когда находишься рядом с Чонгуком?» — Юнги наталкивается на обеспокоенный взгляд. Честность, что так высоко им ценилась, была единственной вещью, способной привести спутанный ум в порядок. Он поднимает брови вверх, кивая на блокнот. «Покой.» — отвечает Чимин. Его грудь тяжело поднялась и опустилась, он отдал блокнот и теперь, нахмурившись, стоял в ожидании ещё одного вопроса. «А что ты чувствовал рядом со мной?» Любая дрожь ресниц, любой, даже малейший отблеск прошлого, полоснувший карий взгляд, не укрылся бы от пристального внимания Юнги. И он действительно увидел то, что хотел. Вернее то, что уже знал. И только после прочёл ответ на бумаге. «Я чувствовал, словно лишаюсь рассудка.» «Рассудка ты лишился из-за своих порошков и таблеток.» «Ты был хуже наркотиков, Юнги. В несколько раз. А если что-то похоже на наркотик – оно не настоящее. Синтетическое.» «Значит, мои чувства к тебе были ложью?» «Нет. Они были настоящие.» «Тогда в чём разница?» В этой разящей вони надежды, жалости и страха наступает момент, когда Юнги наконец сглатывает ком в горле, чувствуя, как предательски горят ресницы. Какое из этих чувств принадлежало ему, а какое было вызвано искусственно, чтобы поддерживать его сердце в вечном движении? Он для Хосока яд? Панацея? Хрустальный фужер? «В том, что я использовал их не по назначению. У каждого лекарства есть своя дозировка. Иначе принимать его становится опасно.» И нельзя было с этим суждением не согласиться. «Ты отравлял мне жизнь.» — выводит Юнги, с отвращением глядя на смазанные буквы. «Благодаря тебе я смог вырастить ещё одно сердце.» Чимин поджимает губы в легкой виноватой улыбке. Знал бы Юнги несколько лет назад во что выльется ему знакомство с этой плутовской манерой, сбежал бы, так и не узнав его имени. Возможно, так он бы уберёг Тэхёна от колёс поезда. И себя от четырех лет абсолютной тишины в ушах. — Ты лишил меня слуха. Лишил Тэхёна. Лишил себя. — вибрация связок вместо голоса режет слух. В глазах напротив отражается та же боль, что секундой раннее легла на бумагу почерком Юнги. Он выдирает исписанные листы, сминая их в комок. «Включи аппарат. Я хочу с тобой поговорить.» — Чимин придерживает его за плечо, останавливая, но Юнги неумолим. «Юнги, пожалуйста, я так больше не могу.» — не оставляет попыток Чимин, заглядывая прямо в глаза. От такой близости мутило, как если бы любой их зрительный контакт подмешивал абсент к текущему малокровию Юнги. На таком буреломе нет места ненависти и чиркать спичками у погасших звёзд в надежде их зажечь уже не имело никакого смысла. — Не в моих силах исправить столько твоих ошибок. — Юнги отталкивает его руку, — Единственную, что ты так и не сделал – не сбежал раньше. Чимин пытается сопротивляться, но Юнги даже не смотрит на него, поднимаясь с качелей и забирая рюкзак. «Хватит, Чимин. Хватит.» — выводит он руками, выбрасывая листы в мусорку.***
Следующий день не задался с самого утра. Сначала Юнги выронил стакан с молоком из рук, разбив его, затем сел не в тот автобус, сделав лишний крюк и в конце-концов опоздал, пролетая мимо Намджуна с сумкой наперевес сорок минут позже оговоренного. Голос Намджуна был лишён смысла. Юнги бросил слова извинения на ходу, не сбавляя темп, и влетел в подсобку. Стоило ему потянуть дверцу шкафчика на себя, как оттуда посыпались связки ключей, сменные вещи и запрятанные пачки сигарет: видимо свитер зацепился за внутренний крючок и потащил всё содержимое за собой наружу. Юнги громко выругался. В попытках затолкать вещи назад он содрал себе кожу на руках об острый угол и со всей дури захлопнул шкафчик, ощутив, как кохлеарный аппарат за ухом едва не разорвал барабанную перепонку. Юнги уткнулся лбом в железную дверцу. Пропади пропадом эти пингвины. Пропади пропадом этот Хосок. Он чувствовал себя больным, балансировавшим на грани отчаяния и безумия, пока проигрывал в «го» собственному рассудку. На звук распахнувшейся двери подсобки Юнги даже не открыл глаз. — Можно? — голос Хосока сегодня даже звучит иначе. Юнги молчит, — Подойди сразу к пингвинам. Один из них… хромает. — Ты полез в вольер сам? — вопрос у Юнги выходит грубо. Раздражённо. — Нет. Я тебя ждал. Юнги стискивает зубы, не позволяя себе вольностей. На выходе он задевает Хосока плечом, но не находит в себе сил на извинения и уходит в вольер, плотно закрыв за собой дверь. Второй раз с Хосоком ему удалось пересечься лишь по завершению осмотра и то, Юнги не удостоил того даже взглядом, бросив «жди здесь» в качестве посильного набора слов. Юнги направился через переплетение коридоров к выходу на внутреннюю территорию. Административное здание находилось в секторе D, как раз по левую руку от столовой, поэтому пришлось тащиться по пыльной насыпи вдоль забора, а после делать срез на развилке между секторами A и C, чтобы не нарваться на других работников. Он пролез сквозь кусты, оказываясь у двери чёрного входа и поднёс бейдж к замку, открывая себе доступ в широкую прохладную задворку. Юнги здесь нравилось. Блёклое освещение, местами дрожащее из-за неисправных ламп, обшарпанные стены: пробираясь потаёнными тропами он ощущал себя в большей безопасности и покое, чем где-либо ещё кроме улиц, упиваясь щекочущим ощущением контроля над ситуацией. Собственные шаги возвращались в кохлеарный имплантат глухо. Всё же преобразованный звук уступал тому, что помнил Юнги. Как он ни старался настроить себя на что-то другое, более привычное, переубедить имплантат не удавалось: тот упрямо отстукивал шаги так, как ему заблагорассудится. Взглядом Юнги неотрывно скользил по трубам, улавливая нужный поворот, пока не нырнул в более освещённый коридор. Бейдж к замку. Щелчок, дверь открыта. Эта часть здания принадлежала только управляющему персоналу. Просторная зона рекреации, Намджун понаставил здесь кучу высоких растений и добавил в интерьер животные принты, чтобы пространство не казалось пустым. У него было отменное чутьё на инди-решения, что привносило определенную изюминку в окружение, где тот обычно обитал. Но самая любопытная для Юнги часть — аквариум. Почти во всю стену, прямоугольной формы, стоящий в специальной нише, он был наполнен такими великолепными рыбами, что походил больше на украденный кусок сказки, чем на настоящий живой подводный мир. Юнги очень любил проводить минутку-другую, рассматривая как стайка скалярий рио-нанай проплывает мимо разноцветных полупрозрачных дискусов, когда нужно было зайти к Намджуну. Складское помещение встретило его знакомым беспорядком. Окна были плотно зашторены, в воздухе витал аромат пыли, бумаги и нечто такого офисного, но уже давно забытого, брошенного покрываться коркой бесхозности. Здесь в основном хранились архивы, но по странной закономерности в подобных местах часто можно было найти вещи совершенно к документам не относящиеся. Так, например, в углу стояла пара мужских ботинок, на полках у папок лежали нераспечатанные упаковки флаеров и за шкафом пряталась картонная фигура большого белого медведя в натуральную величину. Юнги поискал глазами ватманы, но их и след простыл. Он обошёл кабинет несколько раз, открывая скрипучие старые шкафы, но кроме кипы бумаг и коробок от чокопая с истёкшим сроком годности ничего не нашёл. — Вот именно сегодня они должны были испариться… Именно сейчас. — Юнги раздражённо вздохнул, еще раз оглядев помещение для пущей уверенности. Неприятное чувство вкрутилось штопором в грудь. Раздражение, злость на самого себя, всё смешалось в кучу и Юнги поспешно выскользнул в коридор, направляясь к двери Намджуна. Его кабинет находился почти в самом конце коридора. Навевало мысли о ковровой дорожке к трону, которую необходимо пройти провинившемуся, чтобы предстать перед королем и его плахой. Юнги никогда не спрашивал, почему именно этот кабинет был выбран Намджуном и был ли выбран случайно: может никакого сакрального смысла не было и это просто больные его фантазии. Он постучал и легонько толкнул дверь, оказываясь внутри. Намджуна в кабинете не было. Строго говоря, его рабочее место не отличалось особой деструктивностью, но не смотря на это, нахождение здесь приносило Юнги массу противоречивых эмоций. Тёмное дерево, массивный кожаный стул, абстрактные картины и странные глиняные человечки на полках: кабинет Намджуна больше походил на музейный экспонат или уголок арт галлереи, нежели чем на кабинет управляющего. Пожалуй, о зоопарке напоминали лишь сертификаты и награды, да фотографии с разных форумов и выставок. Если знать Намджуна плохо, то можно было подумать, что и животных он и не особо-то любит, только вот свои нежные чувства к пернатым и хвостатым Намджун проявлял в строгости и осознанному подходу к своим обязанностям, а вовсе не в ласке с братьями нашими меньшими. Юнги пробежал глазами по корешкам книг, спрятанных за стеклом. Книги у Намджуна здесь менялись уж раз в неделю точно. Как при такой загруженности тот успевал уделять время еще и чтению Юнги не знал, однако читающим Намджуна заставал едва ли не чаще, чем сам ходил в университет. Тот даже разрешал ему пользоваться своей библиотекой, с условием, что о каждой прочитанной книге Юнги будет отчитываться в паре предложений, прежде чем вернёт на полку. Он, витая в своих мыслях, направился к столу. На его тёмной дубовой поверхности белели документы, Юнги невольно вытянулся вперед, чтобы получше разглядеть написанное: «Чон Хосок» – выведено сверху листа легкой рукой Намджуна. Сердце пропустило удар. Юнги сделал ещё один осторожный шаг. Всё внутри сжалось в предвкушении чего-то запретного, нужного, того, что сам Хосок предпочитал не рассказывать, оставляя шлейф тайны, сквозящий в каждом его осторожном движении, в слове, оброненным невзначай. «Распоряжение о проведении исправительно-профилактических работ в соответствии со ста…» – конец предложения оказался закрыт чёрной записной книжкой. Юнги с бешено колотящимся сердцем вытянул руку, собираясь отодвинуть её в сторону — За старое взяться решил? — внезапно раздалось прямо за его спиной. Юнги подпрыгнул, едва не потеряв равновесие. Намджун стоял со сложенными руками на груди, свирепо полосуя его взглядом. — Прекрати так подкрадываться к глухому человеку! — закричал Юнги, ещё не до конца отошедший от испуга. Он прижал правую руку к сердцу, боясь, что то сейчас выпадет на паркет. — Ты последние несколько недель прямо нарываешься на дисциплинарное взыскание. — цедит Намджун, не двигаясь с места, — Руки от стола убрал. Этим тоном можно было камень заставить сдвинуться, не то что человека. Юнги покорно отступает в сторону, позволяя Намджуну подойти к рабочему столу. Тот сгребает бумаги в кучу и стучит образовавшейся стопкой по столу, после отправив их в ящик и провернув ключ. — И какой у тебя вопрос? — многозначительно спрашивает он, усаживаясь в кресло. — Я не нашёл листов и красок для пингвинов. — с трудом выдохнул Юнги, — То ли их кто-то стащил, то ли выбросил, в любом случае… — он оперся на стеллаж и тот с характерным скрипом просел. — Не ломай мне мебель. — одернул его Намджун, надевая на нос пенсне. — …хотел спросить, куда они делись. — закончил Юнги, не двигаясь с места. — Их нет в архиве? Намджун неторопливо записывал что-то в блокнот. Его рука остановилась на середине слова лишь на секунду, после продолжив фигурный размашистый слог. Головы он не поднимал. — Нет. — Юнги скептично оглядел его ещё раз. Сегодня на Намджуне была чёрная водолазка и брюки на высокой посадке. Короткие, аккуратно стриженные волосы зачёсаны назад, с уха свисает жемчужная бусина на тонкой цепочке, образ невероятно простой, за исключением серьги – ни деталью больше, но как магнетически он притягивал взгляд: Юнги поймал себя на мысли, что пялится слишком долго, когда уголки губ Намджуна дрогнули в улыбке. — Тогда возьми мою карточку и сходите купите с Хосоком всё нужное. — он щелкнул ручкой и вытащил из кармана карту, протягивая Юнги. Тот подхватил её двумя пальцами и поднёс к лицу, рассматривая выбитые инициалы на бархатном чёрном пластике. — Почему я не могу пойти один? — Потому что вы оба ответственны за эту работу. — протянул Намджун нараспев, — Мне вас как детсадовцев друг к другу привязать, чтобы всё вместе делали? — Ну уж до магазина я и сам прогуляться могу. — огрызнулся Юнги, — Попутчики мне не нужны. Он спрятал карту в карман джинс, похлопав себя по бедру для надёжности. — Ты не можешь оставить подчинённого одного на рабочем месте. Я тебе штраф выпишу. — произнёс Намджун, не отрываясь от блокнота. — Ты издеваешься… — Издеваешься – это мягко сказано. — усмехнулся тот, — Только время со мной теряешь. Быстрее начнёте, быстрее закончите. Юнги поджал губы. Как бы сильно он не хотел избегать контакта с Хосоком, выражая подобный протест он подставлял в первую очередь Намджуна, отвечающего за выполнение судебного постановления. Ему вдруг стало стыдно. Не способный разобраться в чувствах, погрязший в вязких путах прошлого, он сейчас приносил больше проблем, чем пользы. Его личные отношения с Хосоком к работе не имеют никакого отношения. Никто, кроме Юнги не виноват в том, что вчера произошло. Чем он лучше Чимина, который сбежал от Чонгука с кухни в то утро? — Намджун. — обратился Юнги, покорно принимая своё положение. — Что? — Намджун наконец оторвался от блокнота и поднял голову. Юнги задержал на нём взгляд больше положенного, впрочем, всё же его отведя. — У Нарэ первые признаки пододерматита. — вздохнул он, пряча руки в карманы, — Я перепроверил отчётности и его книжку: три года назад он перенес инфекцию позвоночника и сейчас у него началась хроника, он неправильно распределяет вес и поэтому его лапы воспалились. Нужно заказать ортопедические сандали. — Юнги положил небольшой блокнот на стол к Намджуну, — Вот размеры его лап и наклон стопы. Если не сделать сандали, то ему будет больно передвигаться и пододерматит разовьётся до такой степени, что это приведет к его смерти. Условия в зоопарке не приспособлены для птиц с такой болячкой. — Я тебя понял, закажу сегодня. — Намджун придвинул его блокнот ближе к себе, — Что передать сотруднику по уходу? Юнги бесцеремонно забрал со стола Намджуна самоклеящиеся стикеры и ручку, пристраиваясь рядом. — Вот это. — закончив, он протягивает исписанный лист Намджуну. — Манер у тебя хоть отбавляй. — Намджун вложил лист в свой блокнот, убирая тот в сторону, — Но цену себе знаешь. Тебе на сессионную неделю выдать выходные? — А Хосок? — Юнги склонил голову к плечу. Если Юнги пропадёт на неделю, то пингвины того и гляди его просто съедят. Да и штатных ветеринаров на их сектор было не так много, особенно если учитывать тот факт, что один из вольеров был на более плотном досмотре, потому что несколько альпак в нём умудрились простудиться. — Тоже отпущу на неделю. — Намджун едва заметно улыбнулся. Юнги на это недоверчиво сощурился. — Мне не нравится твой взгляд. — Да? — с притворным удивлением отозвался Намджун, — Начальство не по нраву? Он скрепил пальцы в замок и упёрся подбородком в тыльную сторону ладоней, вызывающе глядя на Юнги. Яркий всплеск стыда окатил грудь, Юнги стушевался, не готовый ни оправдываться, ни защищаться. — Листы для фонда занесу тебе на просушку. — только и выдыхает он. — Буду ждать. — довольный Намджун щурится как большой хитрый кот и облокачивается на спинку стула, — Хорошего тебе дня. И ещё, — Намджун многозначительно выдержал паузу, — будет интересна статья Хосока, попробуй спросить его об этом с меньшим презрением в глазах. Юнги закрыл за собой дверь, уронив голову. Ощущая себя диким зверем на цирковой арене, он боролся с желанием сдаться дрессировщику и одновременно продолжать борьбу за мнимую свободу и прерии, отлично понимая, что за стенами шапито его в полосатом наряде ничего хорошего не ждёт. В голове всплыл вчерашний поцелуй и Юнги зажмурился, отгоняя воспоминание в сторону. Чёрт бы его побрал за эту минутную слабость. Открыл собственный ящик Пандоры, теперь придётся мириться с ужасом, выпущенным наружу. Он отыскал Хосока стоящим около двери подсобки, нервно перебирающим бусины своего браслета. Странное чувство сжало горло, стоило их взглядам вновь пересечься и Юнги поспешил отвести глаза, прокашлявшись для пущей серьезности. — Нам нужно будет сходить до Цирюльника. — бросил он как можно более равнодушно. Юнги отряхнул руки, скрещивая их после на груди. — Магазин для художников? — уточнил Хосок. Юнги на это кивнул, — Хочешь, прокатимся до магазина? Я на веспе приехал. Быстрее будет, нежели мы пешком пойдём. Но и пешком тоже хорошо… — торопливо добавил он, делая шаг назад. — Вместе? Вдвоём? — поперхнулся вопросами Юнги. — Да. Вдвоём там…тоже можно. — Я пешком. — наотрез отказался Юнги, поднимая руки вверх. Хосок несмело возразил, опуская взгляд, но до Юнги не долетело звука. Словно защищая самое важное перед ударом, он обнял себя одной рукой, делая шаг назад. — Я… я тебе противен? — осторожно спрашивает Хосок. Юнги замер. Замолчал. Он тяжело вздыхает, отворачиваясь. В голове – американские горки с мёртвыми петлями. — Хорошо. — он запнулся, скача взглядом по понурой фигуре Хосока. — Поведёшь. Быстрее начнём, быстрее сможешь пойти домой. Юнги обошёл его с левой стороны, оказываясь в подсобке и стянул свитер, меняя его на голубую ветровку. Он затылком чувствовал взгляд Хосока и никак не мог взять в толк, чего же сам на самом деле жаждал, нарочно задерживаясь около шкафчика. Ждал, что он уйдёт? Или же что подойдёт ближе, не оставляя Юнги иного выбора, кроме как столкнуться с последствиями своего вчерашнего полоумия? — Я твой взгляд затылком чувствую. — проговаривает он вяло, захлопывая шкафчик, — Прекрати. — Прости. — отзывается Хосок. Дверь закрылась. Юнги развернулся, встречаясь взглядом с пустотой: Хосок остался снаружи. — Молодец, Юнги. Отлично справляешься… — злобно рявкнул он. Юнги схватил сумку и, не оборачиваясь, направился к выходу. Хосок обогнал его, исчезая впереди ярким брусничным пятном. Юнги задумчиво проводил его взглядом и замедлил шаг. Он убегает? От него? В очередной раз борясь с кусачим клубком внутри, Юнги выругался, толкая дверь. Хосок, к его огромному удивлению, уже сидел верхом на мопеде у крыльца и протягивал ему шлем. — Тебе важнее защитить голову. Возьми. — его печальная улыбка вспорола запястья. Юнги в этот раз совершенно не хотелось препираться. Он снял кохлеарный аппарат, бросая его в сумку, и надел шлем. Хосок, внимательно следивший за каждым его движением, похлопал по сиденью, приглашая присесть. Юнги перекинул ногу через сиденье и осторожно положил руки Хосоку на талию. Такой болезненно тощий, что можно было прощупать каждую косточку сквозь многослойные одёжки. Юнги ослабил хватку, побоявшись, что оставит синяки, если продолжит держаться, однако Хосок от этой смены застыл: Юнги почувствовал кончиками пальцев как напряглось его тело. С места они не сдвинулись: Хосок медлил заводить мотор, кажется, окончательно растерявшись. А Юнги вдруг… сдался. Его бледные руки осторожно обвили Хосока сзади, скрещиваясь под ребрами и он прижался к его спине, стискивая Хосока в объятиях. Юнги уткнулся носом в колючий свитер и глубоко вздохнул. В этом объятии схлестнулись и просьба и мольба, извинение и робкий вопрос, чувство, что только проклюнулось, не готовое оказаться внутри хрустального купола. Юнги рассыпался от ужаса. Будет больно, если цветы распустятся и пробьют грудную клетку? Это всё же цветы. Верно? Ладонь Хосока ложится на запястье. Юнги сначала было подумал, что его оттолкнут, расцепят объятия, но Хосок лишь подлез пальцами под его ладонь, мягко стиснув в своей. Юнги зажмурился. Секунда на раздумья и его пальцы робко обхватывают кончики пальцев Хосока. Как страшно было слышать эхо собственного сердца, что просило ласки, пока душа обвиняла в предательстве. — Поехали. Пожалуйста, поехали. — проговаривает Юнги. Какой у него был голос сейчас? Что он вложил в эту фразу, совершенно равнодушный к звуку? Мотор наконец взревел и тепло рук Хосока исчезло: мопед сдвинулся с места. «Прости, Тэхён. Прости.»***
Много времени на покупку красок и бумаги не потребовалось, Юнги заскочил в магазин, оставив Хосока снаружи, но уже через несколько минут они гнали по дороге к зоопарку. Он теперь не держался за Хосока, а опирался руками на боковушки сиденья и рассматривал резво сменяющийся пейзаж. И пусть их скорость не превышала тридцати километров в час, Юнги наслаждался щекочущим ощущением полёта. Его сердце выстукивало запретную мелодию, волосы Хосока красиво колыхались на ветру и на недолгие три минуты Юнги даже позабыл о том что снег жжёт не хуже раскалённого метала, осыпаясь на кожу. Они притормозили у дверей. Юнги соскочил с мопеда, прижимая сумку с покупками к груди и замер на крыльце. Со стороны Хосок выглядел как украденный кадр с итальянской кинохроники, паркуясь около входа на своей голубой веспе: неряшливый, уставший, пригретый робким весенним солнцем. Он вдруг улыбнулся Юнги и указал себе на голову. Тот всё ещё стоял в шлеме. «Прости. Я забыл.» — торопливо вывел Юнги, возвращая шлем владельцу. Он поставил пакет на землю и вытащил из сумки кохлеарный аппарат, воодружая его на место. — Прости. — он вдруг вспомнил, что его язык Хосоку не знаком. — Ничего, — покачал головой Хосок, — Как ни странно, я тебя понял. Даже книжку открывать не пришлось. — Книжку? — удивился Юнги. — Я… — голос Хосока стих, не уверенный, что можно говорить, — Я уже некоторое время учу язык жестов. — Хосок замялся, положив руки на руль, — Я подумал, что ты будешь злиться, если я тебе об этом скажу, поэтому… Поэтому и не говорил. Юнги почувствовал себя виноватым за недавний всплеск пренебрежения, которым одарил Хосока. Он, оказывается, учил язык жестов. А Юнги так по-свински отнесся к его первым «словам». — Я бы никогда не стал злиться. Жить в скафандре – отвратительно. Когда кто-то снаружи может поговорить с тобой… — Юнги сглотнул, подбирая слова, — одиночество пусть и ненадолго, но отступает. «Думаю, вселенной было нужно, чтобы ты увидел её своими глазами именно так.» — размеренно выводит Хосок, осторожно заглядывая своими темными глазами Юнги в душу. И Юнги соврал бы, если бы сказал, что в этот раз увидел в них лишь черноту. — О, а вы что снаружи делаете? — голос Джина вырывает его из раздумий. Ворох эмоций стих. Стихли звёзды. — За красками пришлось съездить. — Юнги поворачивает голову на звук. Растрепанная голова Джина торчала из дверного проёма. Юнги немного поморщился от резкого рыбного запаха, ползущим из всех щелей и постарался спрятать недовольную гримасу. — Это же веспа? Настоящая? — Джин, казалось, совершенно его проигнорировал, но это и было понятно: любителю всего ретро попался небезызвестный итальянский мопед. Он вылез наружу целиком и довольно присвистнул, — Красавица-а... Веспа – это же пчела по итальянски? — Оса. — И тяжело с такой по городу? — Джин присел, рассматривая блестящий голубой корпус. — Напротив. — Хосок улыбнулся. Кажется, ему был приятен интерес Джина, — Очень удобно. Она небольшая, спокойная. Кататься на такой – сплошное удовольствие. — Ребята, — нахмурился Юнги, — я очень рад, что вы нашли общий язык, но у нас тут работы с пингвинами не початый край. — он показушно потряс сумкой с красками на вытянутой руке. — Ну пошлите тогда к пингвинам. — проворчал Джин, поднимаясь, — Они ещё не подозревают, какую экзекуцию Юнги собрался им устроить. — он дружелюбно похлопал Хосока по плечу и вернулся к двери, распахивая её настежь. Юнги фыркнул, направившись в сторону предбанника.***
— А почему ты раскладываешь листы именно в таком порядке? Джин сидел на столе, свесив ноги вниз и с любопытством разглядывал Хосока, крепящего листы к полу бумажным скотчем. — Потому что я так сказал. — ответил за него Юнги, появляясь в дверном проёме с парой медицинских перчаток в руках, — Мы оставляем расстояние между листами, чтобы намазать свободные участки пола краской. — То есть мы не красим лапы пингвинов самостоятельно? — удивился Джин. — Ты как себе это представляешь? — Юнги натянул перчатки и принялся откручивать крышки баночек с красками. У детской гуаши был приятный земляной запах. Что-то вновь заскреблось на задворках сознания, но Юнги не смог достать воспоминание, притворившись, что его слабый писк ни что иное как привычный звон в ушах. — Если честно, — подал голос Хосок, — Я тоже думал, что мы будем красить лапы пингвинов вручную. Юнги округлил глаза, замерев с оранжевой краской в руках. — Вы их защекотать до смерти решили что ли? — Нет, правда, я думал, что ты будешь держать пингвина на руках и красить ему пятки. — Джин звонко засмеялся, потянув нежный смех Хосока за собой. Юнги не смог удержаться от улыбки тоже, глядя, как глаза полумесяцы засияли, поддернутые ласковой шуткой. — То же мне, удумал… — Юнги опустился к Хосоку, размазывая оранжевый цвет около первого листа, — Смотри, не наступи. — предупредил он, уже хмурясь. — К оранжевому подойдёт голубой. — тихо произнёс Хосок, не отвлекаясь от своей работы. Его вьющаяся чёлка забавно топорщилась и дрожала от каждого движения. Юнги захотелось потянуть прядку вниз, распрямив её, словно пружину. — Какое странное сочетание. — он был скептичен. Но трудно быть скептичным на все сто процентов, когда о цветовых сочетаниях говорит человек искусства. — А ты доверься мне. — Хосок поднял на него глаза, — Слепо и глупо. Юнги недоверчиво повёл бровью, но всё же открыл синюю краску, растирая её рядом. — Дайте тоже поучаствовать… — заныл Джин, пристраиваясь рядом. Он умыкнул несколько баночек у Юнги, теперь с интересом подбирая сочетание. — Только не зеленый и фиолетовый! — Юнги попытался отобрать краску, но Джин ловко увернулся, и Юнги упёрся лбом ему в ладонь, всеми силами стараясь дотянуться до злосчастной банки. — Вот именно их я и хотел взять. — радостно сообщил Джин, — А розовый есть? — Нет и слава богу! — Юнги повалил его на пол, под громкий взрыв хохота, — Хосок, помоги отобрать краску… — взмолился он, старясь разжать хватку Джина. Получалось прескверно. — Уж прости, невежливо у старших вещи отбирать. — скромно улыбнулся Хосок. — Вот-вот, послушай, человек умные вещи говорит! — старания Юнги оказались тщетны: Джин всё ещё боролся с приступом смеха, пряча банки по карманам. Юнги слез с него, усаживаясь на колени. — Сам будешь объясняться перед Намджуном за цветовые решения. — фыркнул он, разглядывая оставленные на Джине пятна от гуаши. — А синий и рыжий действительно смотрятся не так плохо. Прости, Джин, но тебя придётся постирать. Джин нисколько не обиделся, а принялся с ещё большим упоением размазывать добытые краски по полу. Хосок прикрепил последний лист, тоже берясь за гуашь. — Мне бы хотелось красный и жёлтый. Можно? — спросил он разрешения у Юнги. — Можно. — буркнул Юнги, — Всяко лучше, чем зелёный и фиолетовый… Юнги одарил Джина косым взглядом, поднимаясь на ноги. — Ты куда? — Хосок поднял голову, — За пингвинами? — Да. Пойду приведу пятерых. — Юнги упер руки в боки, рассматривая получившееся минное поле, — Добавьте ещё несколько цветов. Они всё равно всё смешают своими лапами. Пусть поаляпистей будет. — И Сырника возьмёшь? — Его в первую очередь. — заверил Хосока Юнги. Он вышел в закрытый вольер. Помещение, где поддерживалась постоянная минусовая температура было максимально приближено к привычному ландшафту для папуанских пингвинов: выступы и горки, места для гнездования и отдыха, искусственные скалы, водоём. Птицы жили небольшой колонией, у каждого были свои привычки и особенности, свои товарищи и партнеры. Воссоздать подлинные условия было невозможно, но Намджун делал всё возможное, контролируя сектора и ответственных за них людей. Сырник радостно гаркнул, заковыляв навстречу Юнги одним из первых, потянув за собой вереницу из чёрно-белых колобков. — Вас слишком много для такого мероприятия… Мне нужно лишь пять. Сырник, иди-ка сюда. — он позвал пингвина к открытой двери, позволив тому выскочить в предбанник и отсчитал четверых первых птиц, что успели следом. Юнги оглядел остальных. Один из пингвинов в самом конце колонны усилено помогал себе крыльями, стараясь сократить расстояние между товарищами, волочил лапы и громко протяжно кричал. Юнги тяжело вздохнул и направился к нему навстречу. Нарэ безумно обрадовался его вниманию. Он подлез под руку Юнги и заурчал, хлопая крыльями себе по толстым бокам. — Хороший мальчик. — шепчет Юнги, — Нарэ – умница. Больно тебе, да? Будто в подтверждение его словам Нарэ захлопал большими глазами-бусинами и тихонечко пискнул, вновь прося ласку. Юнги почесал его под клювом. — Потерпи недельку, приедут твои сандали и будешь снова играть и бегать как раньше. — Юнги вытащил из кармана кошачий пуддинг, прижав палец к губам, — Смотри, что я принёс. Только никому ни слова. Это тебе. Пингвин нетерпеливо затоптался на месте в ожидании угощения. Юнги часто баловал приболевших подобными лакомствами, поэтому упаковка была им всем отлично знакома. — Сиди тут тихонечко. — Юнги приоткрыл Нарэ клюв, скармливая пуддинг, — Много не ходи. — он погладил его по голове, закрывая дверь вольера. Пятеро пингвинов-художников терпеливо ждали у входа, попеременно шипя на Джина и Хосока, забравшимся от греха подальше с ногами на стол. Юнги вздохнул, качая головой. — Юнги, пожалуйста, утихомирь своих подопечных… — ворчит Джин, одергивая рукав от жующего его свитер пингвина. — Чоко, нельзя. — Юнги легонько стукнул пингвина по клюву, — Он не вкусный. Ты тоже хорош, — обратился он уже к Джину, — знал же куда идешь, переоделся бы из рабочей одежды. — Да кто-ж знал что они во мне завтрак увидят. — Ещё бы, от тебя же рыбой за километр разит. — закатил глаза Юнги, собирая всех пингвинов в кучу. Птицы, наступая в цветные кляксы, оставляли уже цветные следы на бумаге, превращаясь в маленьких черно-белых вангогов. Юнги провел их так несколько раз по листам и, довольный результатом, теперь стоял, разглядывая получившиеся художества. — Ради пятнадцати секунд возни столько подготовки… — Джин вытянулся повыше, — Хосок, пожалуйста, держи, а то я упаду. — Хосок прихватил его за талию, позволив заглянуть поверх птичьих голов, — Но выглядит занятно. Они вообще понимают, что занимаются искусством? — Они не совсем понимают, зачем их вообще из вольера выпустили. Много требуешь. — Эксплуатация чужого труда. — подытожил Джин. — А это можно доказать? — совершенно искренне спросил Хосок. — Не думаю. Они в суде выступать не смогут. — Вы тут на полном серьёзе решили размышлять на счёт законности пингвиньего творчества? — Юнги подтолкнул последнего пингвина к двери в комнату со сливом в полу, служившую им своеобразной ванной, — Пошли-пошли. — он запустил их внутрь. Вновь не хватало одного пингвина. — Сырник, куда ты снова полез… — Юнги заозирался по сторонам. А Сырник, стоящий в другом конце предбанника, на звук своего имени повернулся, отвлекшись от кусания стула и заковылял обратно. На его пути встретилась раскрытая папка с чистыми листами: Хосок не успел убрать её с пола, поэтому Сырник без зазрения совести прошелся по белому полотну и радостно забежал к своим друзьям. — Джин, отклей, пожалуйста, всё от пола. — попросил Юнги. Джин отсалютовал, — Хосок, на тебе уборка. Возьми швабру из подсобки. Только не ту, которой мы вольеры моем, а с намотанной изолентой на ручке. Юнги прикрутил шланг к крану и повернул вентиль, настраивая воду. Пингвины, услышав шум, насторожились и принялись вытягивать головы вверх, выражая крайнюю степень интереса. Юнги зажал отверстие шланга большим пальцем, создав напор и стал поливать пингвинам лапы, обходя их небольшую компанию со всех сторон. Вода очень быстро окрасилась в цвет гуаши, смываясь вместе с грязью в слив по центру комнаты. Юнги присел на корточки, свободной рукой стирая жёлтую краску с чьих-то лап. — Они тебя очень хорошо слушаются. — Хосок стоял в проёме, облокотившись на швабру и наблюдал как пингвины поджимают ноги под струями теплой воды, но никуда не разбегаются, послушно позволяя смыть с себя остатки краски. — Я ничего особенного не делаю. — пожал плечами Юнги, — Просто выполняю свою работу. Избавляясь от краски вручную, Юнги заодно перепроверял лапы на наличие болячки, подобной той, что обнаружил этим утром у Нарэ. Пододерматит опасен тем, что в условиях зоопарка лечению в запущенной стадии не подлежит и является самой распространенной причиной смерти птиц, содержащихся в условиях неволи. — Ты к ним как к детям относишься. — проворчал Джин, выжимая тряпку в дальнем углу, — Может они поэтому тебя так любят. Кстати, — он подошёл ближе, протягивая тряпку Хосоку, — твой главный ребятёнок умудрился собственную картину состряпать. — Джин указал головой в сторону стола, — Тебе определенно нужно посмотреть. «Ванная» была соединена сквозным проходом с вольером, поэтому Юнги достаточно быстро вернул всех птиц во внутреннее помещение и подошёл к столу. Среди всех листов был один, больше всего выделяющийся. Почти пустой, по нему пролегло лишь несколько разноцветных следов: кажется, Сырник вляпался одной лапой в краски Хосока, а другой в его собственные. Последние два следа соединялись друг с другом когтями. Рисунок, что «нарисовал» Сырник походил на кривоватое сердечко. — У нас теперь на одну картину больше. Отдашь Намджуну? — Джин подошёл к нему ближе, тоже разглядывая получившийся «пейзаж». — Пусть останется здесь. Я всё равно хотел сделать нечто подобное с Сырником. Такого пингвина ведь нигде больше не найдешь. Вот даже сейчас, смотри, он сердечко нарисовал. — Юнги указал на рисунок. — Не уверен, что Сырник – это пингвин. Слишком умный. На переевшую ворону похож. — Может, мы втроём тоже оставим по отпечатку? — внезапно предложил Хосок, появляясь сзади со шваброй, — Вместе с Сырником. На память. — Слишком приторно. — вздохнул Юнги. — А мне нравится. Замечательная идея. — Джин уже решил за всех, намазывая ладонь фиолетовой краской.