Oh what a valiant roar What a bland goodbye The coward claimed he was a lion
I'm combing through the braids of lies "I'll never leave" "Never mind"
— Юнги, — на выдохе зовёт Джин, примостившись около замочной скважины, — нам с тобой нужно съездить к сурдологу. Выходи. Пожалуйста. — он уткнулся лбом в дверной косяк, закрыв глаза. — Бесполезно. — голос у Чонгука сиплый, на износе, — Не слышит же. Он снял кохлеарный аппарат. Чонгук сидел здесь же, на матрасе подле стены, плотно прижав колени к груди и спрятав лицо. С тех пор как Юнги заперся в своей комнате, он перевёз своё спальное место ему под дверь, по несколько раз за ночь просыпаясь, преследуемый кошмарами, в которых Юнги страшно кричал, зовя его на помощь, но неизменно не успевал дождаться – замирал в нелепой позе, испустив последний вздох. В перерыве между теми редкими часами, когда Чонгуку всё же удавалось поспать, ему приходилось якшаться с навязчивой мыслью о том, что если за Юнги не приглядывать, он может совершить какую-нибудь небезизвестную глупость. Растрёпанный и помятый, Чонгук поднимает голову. — От воды тоже отказывается? — спросил Джин, не меняя положения. — Я занёс несколько бутылок внутрь комнаты, пока дверь ещё была открыта. — Чонгук прижал ребро ладони к переносице, потирая уставшие глазёнки, — Не уверен, пьёт ли он её вообще. Он не выходит уже вторые сутки. Вскрытая упаковка с водой, в подтверждение его словам, бесхозно валялась посреди коридора. Джин в очередной раз вздохнул. — Понятно. Они уже больше полумесяца жили в карманном аду: Юнги начал бить посуду, отцу приходилось держать его, чтобы запихивать таблетки и возить на осмотры в больницу, потому что обычно тихий Юнги то скалился и плакал, словно маленький ребенок, то замирал как в тумане на долгие часы, и в один момент вновь вспыхивал, не чувствуя физической боли. — Вчера похоронили. — в голосе Джина нет ни тональности, ни яркого звука. Невесомое «Тэтэ» сорвалось с губ, наконец налившись свинцом, и разлетелось по воздуху, разрезав тишину своими острыми углами, обнажая спрятанный за ней атлас скорби. Чонгук натянул рукава своей кофты до костяшек и теперь бесцельно стучал ими по коленкам, смотря в пустоту. — Юнги знает? — Он даже не прочитал сообщение. — прошептал Джин, остекленевшим взглядом смотря куда-то в пол. Крупные жемчужные слезы собрались в уголках ресниц и, рухнув вниз, покатились по подбородку, кривя нежные губы. Он до побелевших пальцев сжал джинсовую ткань своих брюк, делая глубокий вдох. Чонгук не решался подойти. Он смотрел на то, как плечи Джина понемногу перестают дрожать и только спустя несколько несмелых минут подполз ближе, бережно прижав его к себе со спины. Пусть и не способный разделить боль этой потери в полной мере, он единственный позволил Джину отказаться от возложенной роли старшего, живые эмоции которого оказались под запретом из-за нестабильности Юнги. Позади них хлопнула входная дверь. Чонгук вздрогнул, оборачиваясь. Вошедший очень тихо остановился около противоположной стены. Его некогда яркие волосы смылись в патлатый неприглаженный репейник и неизменно короткий бомбер сейчас сменился на тёплую клечатую стёганную куртку. Сложно было сказать, что витало в его глазах: что бы то ни было, оно, взмахнув янтарными чернилами, оказалось надёжно скрыто приглушенным в комнате светом. Чимин облокотился на стену, выставив одну ногу вперёд и сложил руки на груди. — Я пойду сделаю тебе покушать. — Джин постучал Чонгуку по предплечью, вытирая мокрое лицо рукавом и, коротко кивнув в знак приветствия, скрылся за дверью ведущей на кухню. Послышался шум водопроводной воды. — Как ты себя чувствуешь? — осторожно спросил Чонгук. Чимин в ответ лишь отвёл глаза. — Чимин-а, будешь что-то? Мне не сложно сделать несколько порций, — Джин выглянул из дверного проема. Его волосы слегка намокли, и теперь липли к светлой коже, словно пучки водорослей к песчаной отмели. — Нет, спасибо. — Чимин поджал губы, — Я совсем не голоден. — Не смей дурить как Юнги. — пригрозил ему Джин. Чимин учтиво поклонился, но едва ли улыбнулся на это замечание. Он сел на пол. Его взгляд потерянно обогнул взглядом мягкие углы матраса и подушек, пропустив взволнованного Чонгука, который уже с минуту пристально рассматривал того со всех сторон. Руки Чимина вплоть до локтей ссаднили: он незаметно дергает уголком рта, когда колючая судорога сводит пальцы. Погружённый в свои мысли, он не обращал никакого внимания на присевшего рядом Чонгука пока из состояния транса его не вывел щелчок открывшейся аптечки. — Давай я обработаю тебе руки. — просит Чонгук, вытягивая ладонь, — Они, наверное, очень неприятно болят, да? — Просто царапины. — ворчит Чимин, но безропотно протягивает ему правую руку. Чонгук кладёт её себе на колени, осторожно протирая влажными салфетками. Кожа была воспалена и припухла вокруг уже схватившихся ссадин, поэтому он уделял особое внимание вздутым участкам, пока накладывал мазь. Ласковый взгляд Чимина чутко крадётся вокруг кончика носа Чонгука, прячется в тёмных волосах и вновь спускается к глазам. Чонгук очень сосредоточен. Чимин неподвижен. — Я мало что понимаю в медицине, но… — Чонгук прикладывает марлевую повязку, фиксируя её плотным пластырем, — …мне кажется, справляюсь я с твоими царапками уже гораздо лучше, да? — с грустной улыбкой спрашивает Чонгук и поднимает глаза. Щёки Чимина зажёг румянец, он окончательно растерялся, застигнутый врасплох за, казалось бы, чем-то неприличным, и не смог выдавить из себя ни слова. Джин, наблюдавший за ними втихушку, спрятался в глубине кухни. И пусть на более чем подобие улыбки он был пока не способен, тепло двух робких сердец залепило, будто забавный пластырь с утятами открытую рану на его груди. Он притворился, будто ничего не видел и вынес Чонгуку омлет с сосисками, предварительно хлопнув дверцей шкафчика, чтобы ненароком не застать чужие неприлично оголённые чувства. — Спасибо. — благодарит Чонгук и забирает тарелку, подсаживаясь сбоку от Чимина. Точно так же – к стенке. — И что же мы будем делать? — Джин занял место Чонгука на матрасе, — Его надо оттуда как-то вытаскивать. — Без ключа всё равно не откроешь. — справедливо заметил Чимин. Щелчок. Троица замерла, пригвоздив взгляд к двери, которая, неожиданно для всех, распахнулась. Юнги на нетвердых ногах пересёк порог, держась рукой за дверной косяк. Мятные волосы были спутаны и торчали в разные стороны, лицо осунулось, приобретя хрустально прозрачную синеву. На его плечах накинута дутая куртка цвета хаки: окна в комнате были распахнуты настежь. Впалые глаза смотрели прямо перед собой, но оставались неподвижны, будто их застилал туман, дымка, называйте как хотите, где дрожь зрачков, присущая эмоциям, не присутствовала и вовсе. Держа равновесие словно пьяница, Юнги делает пару шагов навстречу Чонгуку и протягивает руки вперёд, собираясь забрать тарелку с горячей едой. — Ты же её уронишь, у тебя руки трясутся… — растерянно протестует Чонгук, но тарелку отдаёт, наблюдая как он садится по другую сторону от Чимина. Юнги отправил кусочек омлета в рот. Затем ещё один. И ещё. Он трясётся, задевая палочками кромку зубов, не контролируя ни всхлипы, ни слёзы, что ручьем стекали под сосиски, смешиваясь с ещё теплым маслом, пока он усердно запихивал еду внутрь и вновь выплёвывал, не сумев даже прожевать. Джин с Чонгуком переглянулись, совершенно не зная, как себя вести. Юнги выл так, как воет одинокая белуга в море, потеряв ориентир, хрипел, давился слезами и вновь начинал дрожать от озноба, не смотря на то, что в доме было достаточно тепло. Чимин не выдержал – закрыл голову руками. Неровный, режущий слух своей дикостью плач разрезал комнату. Чонгук не без труда отнял у Юнги тарелку, отложив её в сторону, и убрал часть мятных волос ниспадающих на лоб и глаза, утирая мокрые щёки Юнги пальцами. «Джин, ты видел его? Ты видел Тэхёна?» — судорожно выводит Юнги, путаясь в руках и словах, ударяя Чонгука по локтям. Места на жестикуляцию между ними не было, но он неустанно «произносил» одни и те же фразы, пока Чонгук пытался его остановить, хватая за запястья. Юнги далеко не с первого раза приходит в чувство, прекращая сопротивление. «Юнги, пожалуйста, успокойся. Тише. Джин не видит, что ты ему говоришь.» — Чонгук вновь повторяет «тише» несколько раз к ряду, нарочито медленно ведя линию от губ к вискам. Юнги вдруг замирает, словно только сейчас осознав, что его руки не издают никаких звуков. Он в ужасе смотрит на Чонгука и его вой переходит в крик. — Я сейчас сойду с ума… — шепчет Джин, поднимаясь. В несколько широких шагов он оказывается рядом, отталкивая Чонгука в сторону, и хватает Юнги за грудки, встряхивая. — Стой, Джин, не надо! — кричит Чонгук, стараясь вырваться из рук Чимина, но тот не позволяет, крепко держа их скрещенными на его животе, — Он же не виноват, что не слышит! С ним так нельзя! — Ты сейчас встанешь и поедешь к сурдологу и плевал я на твои страдания. — цедит сквозь зубы Джин, не обращая внимания на крики Чонгука, — Мне тоже больно. Надевай свой треклятый микрофон и пошли, учись разговаривать со мной снова! Тэхён ведь… — его голос надламывается, —…больше не сможет… — Джин смотрит в глаза Юнги так, словно сам не до конца верит в то, что говорит. Он открывает рот, но осознание сказанного наконец приходит, сбивая с ног, и Джин прячет лицо в рукаве своей рубашки, не в силах сдержать слёзы. Чимин крепче прижимает Чонгука к себе, словно плюшевую игрушку и тот стискивает рукава его стёганной куртки в ответ, плотно зажмурив веки. Видеть Джина и Юнги настолько по-разному разбитыми ему было невыносимо. Юнги больше не кричал, только тихо поскуливал и всё ещё дрожал, оперевшись на вытянутые руки к Джину: его лихорадило. — Чонгук. — тихо зовёт Джин, — Куда он дел кохлеарный аппарат? — Он должен быть в его комнате. Подожди, я посмотрю. — Чонгук хотел было подняться, но сдавленный всхлип позади пригвоздил его к месту. Он замер, притворившись что просто хотел устроиться поудобнее, позволив Чимину спрятать лицо в ямку чуть выше его лопаток. — Но лучше спросить Юнги. — Чонгук потупил взгляд. «Где кохлеарный аппарат?» — несколько грубовато выводит вопрос Джин, толкнув Юнги в плечо. Юнги растерянно моргает. Тогда Джин повторяет снова. Искорка рассудка озаряет смазанные глаза, Юнги суёт руку в нагрудный карман куртки и достаёт устройство, протягивая ему. — Мне то он на что… — ворчит Джин, но всё же забирает его, надевая на Юнги с величайшей осторожностью. Юнги склонил голову к правому плечу. Волосы на другой части его головы были заметно короче и в отличии от остальной грязно-мятной копны носили натуральный тёмный цвет. Они всё еще не отрасли до прежней длинны после операции и в редком просвете можно было увидеть алеющий дугообразный шрам, охватывающий ухо. Юнги вздрагивает, когда диск оказывается подключен. — Слышишь? — спрашивает Джин. Глаза Юнги чуть округляются, он поднимает руки к груди. — Я тебя не понимаю. Шумно. — медленно произносит он, подкрепляя каждое слово жестом. Согласные выходили мурчащими, с легкой гнусавостью: за четыре года глухоты слегка сточилась дикция. Сквозь мокрые ресницы в глазах Джина расцветает улыбка. Он легонечко фыркает и утирает слёзы тыльной стороной ладони. — Всё что скажет сурдолог – передам тебе. Напиши маме, чтобы не переживала. — обратился Джин к Чонгуку, помогая Юнги встать. — Оставьте дверь открытой, не берите ключи. — просит Чонгук. Джин на это коротко кивнул в ответ, выталкивая Юнги в коридор. — А где его документы? — В прихожей на полке. Найдешь? — Чонгук чуть вытянулся вперёд, заглядывая в проём. — Нашёл! Через приоткрытую дверь ему было видно лишь небольшую часть комнаты, где запирался Юнги, но даже этого оказалось достаточно, чтобы ужаснуться. Осколки битого стекла устилали пол, будто зубастая белоснежная галька, вместе со множеством вещей, сброшенных с полок в порыве приступа: тетради, фотографии в рамках, книги и свечи, цветы с оголенными корнями. Сквозняк доносил до его носа терпкий запах сигарет и земли: запах, с недавних пор так прочно ассоциировавшийся с мертвенно бледным Юнги. Он сглотнул подступивший к горлу ком. — Я не представляю что делать с Юнги. — внезапно выдал Чонгук без тени сомнения в голосе, словно всё было уже предрешено, — Может, он всё же сойдёт с ума и так же ляжет на рельсы? — Не говори глупостей. — тихо прошептал Чимин из-за его спины, — Юнги не идиот. — Тэхён им тоже не был. — возразил Чонгук, поглаживая большим пальцем тыльную сторону его ладони, — Ты же понимаешь, что это лишь вопрос времени. Посмотри на Юнги. Он не справляется. Совсем не справляется. — Будешь хоронить ещё живого брата? — Чимин положил подбородок на его плечо, бесцельно смотря на опустевший матрас. Чонгук ненадолго замолчал. — Я только и делаю, что притворяюсь, будто звёзды над моей головой всё ещё настоящие. Не картонные. — в звонком голосе слышится непривычная твердость. Чимин не сразу нарушает возникшую между ними тишину. — Нельзя винить себя за то, что хочешь, чтобы всё было иначе. — отвечает он, сплетая свои пальцы с длинными аккуратными пальцами Чонгука. — Но я лишь оттягиваю неизбежное. — Я, к сожалению, тоже. — Чимин вдыхает нежный аромат пионов, щекочущий нос и закрывает глаза. В тишине опустевшей квартиры такие громкие слова прозвучали исповедью. Чонгуку, однако, это было невдомёк. — Разве? — Чонгук хмурится, слегка поворачивая к нему голову. Ресницы Чимина взмывают вверх. Слишком близко. — Боюсь, однажды ты меня возненавидишь. — выдыхает он, скользя взглядом по его губам. — Не правда. — упрямится Чонгук, — И кто же тогда будет лечить твои ссадины? Как мне тебя ненавидеть, когда на тебе места живого нет? — Как это всё неправильно… — скулит он, прижимая Чонгука ближе, и утыкается ему в висок. На лице вновь проступил румянец, совершенно ни к месту разукрасив кожу в цвет молодых роз, — Я тебе совершенно не подхожу. В приглушенном свете иссиня-черные волосы Чонгука были похожи на восточный шёлк, небрежно струившийся по макушке. Роскошь – касаться их вот так без спроса, но как тут устоять, когда они казались Чимину мягче лебяжьего пуха. Чонгук застыл, безвольный перед такой близостью и закрыл глаза в преддверии бури необузданных чувств. — Хён. — тихонько шепнул он в пустоту, — Я видел, как Юнги стряхивает твои порошки в унитаз. — Взгляд у Чонгука был чрезвычайно серьёзен. Он смотрел вперед, на стену, всё так же нежно поглаживая израненные пальцы Чимина, — Попроси его поместить тебя в реабилитационный центр. — Чонгук опустил взгляд на сплетённый дёрн их рук, — У тебя уже ломка. Сорвешься и начнешь по новой. — Не сорвусь. — боязливо шепчет Чимин ему на ухо, — Я больше к ним не притронусь. Никогда в жизни. — клятвенно произносит он обещание, где каждая буква пропитана страхом перед собственным бессилием. — Тебе больно. — сопротивляется Чонгук, — Я лечу твои руки уже не первую неделю, а ты их всё калечишь и калечишь, терпишь, никому ни слова не говоришь. Не стыдно просить помощи там где люди знают как тебе помочь. И родителям будет легче. Твой отец с ума сходит, я знаю. Чимин молчит. Он делает вдох, на долю секунды перестав дышать вовсе. Отклика нет. — А ради Тэхёна? — Чонгук выскальзывает из его объятий, присаживаясь рядышком так, чтобы смотреть в глаза, — Он ведь… — Хватит, — перебил его Чимин, поднимая потухший взгляд, — Прошу тебя, хватит. Перестань говорить о Тэхёне. — Что изменится от того, что я перестану называть его имя? — мягко спросил Чонгук, — Он очнётся? Заговорит? Или ты о нём забудешь? — Прекрати… — скулит Чимин, умоляюще заглядывая ему в глаза, — Как я могу о нём забыть? Зачем ты так говоришь..? — Тогда почему для вас с Юнги ценность собственной жизни не возросла с его смертью? — глаза Чонгука болезненно сверкнули. — Глупости… — Ты хоть на секунду можешь представить, что творится у меня в душе? — скулит он, сдвинув брови, — Знаешь, какого это, когда сдаёшься на счёт родного брата и пытаешься спасти уже совершенно чужого человека, который упрямо клянётся, что справится сам, хотя умирает прямо на моих глазах? Какого мне видеть, что ты истязаешь себя? А Юнги? Столько приложенных усилий, чтобы он снова мог слышать, а он больше… жить не хочет… Чонгук отвернулся в сторону. Его грудь тяжело вздымалась и опадала: он цеплялся взглядом за любую неровность на стене, стараясь сохранить ясность мыслей, что висела на волоске от гибели. Чимин опустил голову вниз, переваривая услышанное. — Я тебе чужой? — тихо. Не веря. — Ты мне ближе чем Юнги! — выпалил Чонгук, развернувшись к нему лицом. Столько эмоций схлестнулись в его карих глазах, что слова, сказанные секундой ранее, приобрели разительный отзвук грома, пронёсшегося над головой. Чимин не медлил не секунды более, накрыв его губы жадным, томительным поцелуем. Чонгук округлил глаза, затерявшись в жаре его рук, что сомкнулись на темных волосах, но противиться ласке не смог: его веки дрогнули в бесстыдном удовольствии и он выгнулся к нему навстречу, неумело прикусывая пухлые губы. Чимин приподнимается на колени, оказываясь чуть выше и осторожно оттягивает край чёрной кофты Чонгука, забираясь пальцами вдоль ключиц, вновь вовлекая его в свои ладони, не позволяя взять ведущую роль. Он словно гончий пёс последовал за ускользающим дыханием, когда Чонгук подставил ему свою шею, тяжело дыша. — Сам ведь просишься… — жалобно шепчет Чимин ему в ложбинку чуть ниже уха, сперва прикусывая нежную кожу, а после, вторя влажному сбитому дыханию, прижимает губы к его шее, намереваясь оставить пару пометок в цвет алому бархату. — Кусай… — на выдохе скулит Чонгук, податливо выгибаясь в его руках. — В конверте не было паспорта, Чонгук, ты случайно… — Джин обрывает мысль на полуслове, замирая в коридоре. Чонгук с Чимином одновременно распахивают глаза, поворачивая голову на звук. Секундная заминка, пока дымка вожделения рассеялась, Чонгук изворачивается, поскользнувшись на паркете и вскакивает на ноги. — Сейчас принесу! — бросает он, пулей пролетая мимо Джина в комнату родителей. Джин провожает его вопросительным взглядом и, возвращаясь к Чимину, поджимает губы, раздражённо прикрыв глаза. — Чимин. — полустрого, — Я ведь предупреждал. — Чимин виновато опустил голову, — Выдержишь ещё ночь после такого гормонального всплеска? Чимин молчит. Джин тяжело вздыхает и подходит к нему ближе, приглядывая за дверью, ведущую в комнату, где скрылся Чонгук. Его поза не выражает ничего, кроме едва заметного шлейфа презрения, что сквозит в непринужденно спрятанных по карманам рукам. Совершенно ничего для самого Джина, но всё для стоящего перед ним на коленях Чимина. — Как только Юнги придёт в себя, поговори с ним о реабилитационном центре. — Джин говорил тихо, так, чтобы никто кроме них двоих его не услышал, — Сегодня останешься у меня. Если понадобится, свяжу руки. — Ты же лечишь только животных. — горько цедит Чимин, поднимая на него глаза. — Ты сейчас ничем не лучше больной бешенством лисы. — с укором отвечает Джин, — Только та умирать не хочет. А ты прямо просишься. Чонгук прервал их разговор, влетая обратно в коридор. — Вот. Держи. — он протянул паспорт Джину двумя руками, слегка неестественно согнувшись и стыдливо пряча взгляд. — Спасибо. — поблагодарил его Джин, — Ты меня услышал. — он указал паспортом на Чимина, — Отсюда ни шагу. Приберитесь лучше у Юнги в комнате.***
Джин сел за руль. Его взгляд остановился на зеркале заднего вида: он оглянул салон, затерявшись в отражении пустующих сидений, пальцы с силой впиваются в обшивку руля и Джин с шумом выдыхает, не справившись с подступившим к горлу комом. — Тэхёна там нет. Я проверял. — бросил по правую сторону Юнги. Желваки на скулах Джина предупредительно дёрнулись, он одарил Юнги тяжёлым, рокочущим под гнётом обстоятельств взглядом. «И чего ты устроил?» — Джин вновь опустил руки на руль. «Не читай мне нотаций.» — выводит Юнги, пустым взглядом отвечая на его реплику. Джин едва заметно наклоняет голову. Его брови изогнулись в раздражённой гримасе, он приоткрывает рот, не принимая издёвки. — Не читай ему нотаций… — Джин завёл мотор, выжимая сцепление. Машина сделала плавный рывок, следуя вдоль тротуара по направлению съезда к проезжей части, — Снова ведёшь себя как эгоист. Ничего не меняется. — Когда говоришь гадости – используй руки, чтобы я тебя понимал. — выдержав паузу цедит Юнги сквозь сомкнутые зубы. Джин так резко дал по тормозам, что ремень безопасности на соседнем сиденьи с громким хлопком натянулся. Ни один мускул не дрогнул на лице Юнги, он ударился спиной о мягкую обивку, возвращаясь по инерции назад, всё так же неподвижно смотря в стекло перед собой. Джин развернулся всем корпусом вправо, поставив машину на ручник. «Юнги. Я веду машину. Как я должен ещё с тобой разговаривать? Или ты хочешь, чтобы мы врезались?» — движения Джина были резкие, едва ли сдерживаемые в порыве гнева, что он долго держал в себе, — «Ты конченный эгоист – вот что я говорил. Как можно было не придти на похороны Тэхёна?» Юнги бессильно облокачивается на мягкую обивку. Его голова съезжает чуть ниже подголовника, он поджимает одно колено к себе, бездумно смотря в стекло перед собой из-под полуприкрытых век. — Совсем ничего не скажешь? — своё разочарование Джину скрыть не удалось. Он не дублировал вопрос на языке жестов, однако на этот раз Юнги его почему-то услышал. «Я не знаю что сказать.» Джин молча снял машину с ручника и втопил педаль в пол. За окнами проплывали грустные серые пятиэтажки, потонувшие в ворохе грязного снега, яркие светофоры и безликие машины, слившиеся в один большой тягучий поток металла, что так некстати пестрил перед глазами, не имя цветовых различий. В окнах домов потихоньку зажигался свет. Сейчас темнело рано и в серо-голубой массе даже уличные фонари становились приятны глазу, хоть и выглядели сами по себе противно: железные большие светлячки на палках. Высаженная дорожка с кустами, разделяющая две встречные полосы, была гола: ветки торчали в разные стороны, походя на высушенный скелет. Город жил насыщенной жизнью, двери пекарен и кафе то впускали, то выпускали посетителей на морозный воздух и не смотря на слякоть многие улыбались, щурясь от стаканчика теплого кофе в руках. Кто-то возвращался со школы небольшими группами, а кто-то шагал с работы в одиночку, кутаясь в десять шарфов и шапок, боясь простудиться. Джин остановился на светофоре, пропуская пешеходов. Юнги, уткнувшийся носом в ремень безопасности, не проявлял никакого интереса к миру за стеклом. Его руки были плотно скрещены на груди и если бы не редкий взмах ресниц, можно было подумать, что он уже давно спит, сморённый поездкой в тёплом автомобиле. Внезапно его глаза широко распахнулись. На последних секундах зелёного пешеходного света на дорогу выскочил парень. Шоколадные, слегка вьющиеся волосы мягко подпрыгнули от такого внезапного рывка, длинное пальто взметнулось, распахиваясь на ветру и обнажило его совсем легко одетую для зимы натуру. Незнакомец перепрыгнул лужу, прижимая к груди небольшой чемоданчик и скрылся на другой стороне улицы. Юнги вытянулся на сиденьи, прижав ладони к стеклу. — И правда похож… — шепчет Джин, выжимая педаль. Путь от дома до больницы занимал не более пятнадцати минут, но когда они с Юнги заглушили мотор, за окнами стало совсем темно. Джин первым вышел из машины, открывая дверь со стороны Юнги. На парковке уже почти не было машин: две белоснежных хонды и серебристый порш теперь под блеском фар ягуара девяносто третьего года казались сделанными из пластика. Джин любил ретро-кары и очень трепетно относится к своему «старичку». Налитый тёмной вишней цвет всегда привлекал внимание на дорогах и этим окупал себестоимость. Джин бросил документы на колени Юнги, с оглушительным лязгом захлопывая дверь. Юнги даже не шелохнулся. Досталось и кнопке кабины лифта: Джин ссаданул по ней так, что она перестала гореть. Вся его обида и злость держались на вытянутой струне, готовой лопнуть в любой момент и, как бы он не старался это скрыть, полыхали в каждом взмахе густых ресниц. Юнги же был до больного беспристрастен. В этой больнице не веяло затхлостью и больничными халатами. Было в ней нечто такое доверительно-благородное, сродни кабинету школьной медсестры, где из лекарств только активированный уголь и аскорбинки. В отделении, к которому был прикреплён Юнги, он, можно сказать, был единственным таким экземпляром, решившимся на кохлеарную имплантацию. Джин отворил перед ним дверь, заводя в кабинет. — Мы сегодня с большим опозданием. — улыбка вышла вымученной, — Простите. Мужчина, сидящий за столом, неспешно поднял голову. На вид ему около сорока, но он был сухопар, провисшая кожа на лице некрасиво подчёркивала скуловые кости, прибавляя возраст. На его тонком носу покоились очки в небольшой круглой позолоченной оправе. Взгляд под ними, не смотря на остроту черт, был мягок, в меру строг. Он улыбнулся, приглашая их присесть. — Ничего, я понимаю. — произнёс он, откладывая в сторону бумаги, — Примите мои соболезнования. Юнги без особых церемоний и приветствий сел в кресло для осмотра, занимавшее левую часть кабинета. Когда посещения больницы становятся рутиной, то распорядок проведения осмотра становится чем-то вроде программы, которую ты выполняешь, не задавая лишних вопросов. Джин проводил его внимательным взглядом, присаживаясь за стол около врача. — И как ваши успехи? — Он снова не понимает, что я говорю. Ему шумно. — начал с неприятного Джин. Доктор Чхве вздохнул. — Ваш случай неприятен тем, что кохлеарная имплантация сама по себе тесно сопряжена с работой центральной нервной системы и, непосредственно, височными долями в передней части головного мозга и при достаточно серьёзном потрясении или продолжительном стрессе, аппарат не всегда сможет выполнять свою работу в полной мере. Юнги просто не реагирует на расшифровку импульсов. — он сделал небольшую паузу, — К тому же, после первого подключения прошло чуть больше двух недель. Нельзя требовать от Юнги полного понимания иностранного языка за столь короткий срок. — Иногда я сомневаюсь: действительно ли он меня не понимает, или же просто не хочет разговаривать. — Джин спрятал лицо в ладони, потирая переносицу. — Он у вас характерный. — добродушно усмехается доктор Чхве. Он встал, поправил очки, съехавшие на кончик носа и направился к креслу. Доктор Чхве остановился по левую руку от Юнги, поднимая ладони в жесте приветствия. — Юнги, давай немного поговорим. — он дублировал сказанное вслух на язык жестов. Юнги поднимает взгляд, фиксируясь на его губах, — Пожалуйста, отвечай мне устно. Что ты слышишь, когда надеваешь кохлеарный аппарат? — Шум. — без раздумий отвечает Юнги. — Ты можешь описать мне этот шум? На что он похож? — Доктор Чхве тянется к его аппарату за ухом и в несколько щелчков переключает программу. Юнги жмурится. — Сам звук – он другой. Он как… — Юнги на секунду замялся, — …шум. — Звук как шум… — задумчиво повторяет доктор Чхве, прокашливаясь. Юнги нахмурился, — Вы с ним разговариваете? — обратился он к Джину, вставляя в ухо Юнги прибор для отоскопии. — Постоянно. Но последнюю неделю он почти не надевал кохлеарный аппарат. — от звука его голоса зрачки Юнги дрогнули. «Что-то поменялось?» — спрашивает доктор Чхве с улыбкой, ловя внимание Юнги. — Звук стал чётче. Понятнее. — Юнги тянется к кохлеарному аппарату, едва касаясь небольшой коробочки за ухом и щёлкает пальцами, тут же вздрагивая. — Больше не шумит? — доктор Чхве отложил прибор в сторону. — Не шумит, но я всё ещё… — Юнги вновь нахмурился, — Не совсем понимаю что я слышу. — Думаю, стоит отложить вторую настройку на две недели вперёд. — доктор Чхве осторожно отодвигает волосы на прооперированной части его головы, рассматривая снятый шов, — Если я настрою ему речевой процессор сегодня, то это может ухудшить процесс реабилитации, так как от такого непостоянного ношения кохлеарного аппарата Юнги всё еще не может адаптировался к резкости звука. Будете посещать ежедневные занятия у нашего сурдопедагога с завтрашнего дня вплоть до повторной настройки. Для Юнги это необходимо. — У него не получается слышать? — Джин, казалось, сидел на иголках. — Вам достаточно просто с ним разговаривать. — успокоил его доктор Чхве, — В привычном темпе, не меняя артикуляции. Всё остальное сделает сурдопедагог. — он снял перчатки, — Со швом всё в порядке. Делаем контрольную КТ и я вас отпускаю. Он касается локтя Юнги в легком непринуждённом жесте и просит Джина следовать за ним. Покинув его кабинет, Юнги послушно шагал позади, засунув обе руки в карманы куртки, однако у лестницы вдруг остановился, недоверчиво сощурившись. — Джин, — обратился доктор Чхве, — прости, если мой вопрос прозвучит некорректно, но… почему Тэхёна похоронили только вчера? Он ведь, если не ошибаюсь, погиб чуть более месяца назад. — Следственный комитет не разрешал забрать тело. Расследование затянулось, потому что машинисты утверждали, что за несколько секунд до удара, на полотне, кроме Тэхёна, был ещё один человек. — губы Джина сжались в тонкую полоску. — Получается, вначале дело было открыто как убийство? — Преднамеренное убийство. — поправил Джин, — Содержание алкоголя в крови Тэхёна превышало три промилле. Вы же помните, у него непереносимость, а тут… — он шумно сглотнул, будто у него запершило в горле, — По крайней мере говорят, что он даже не успел понять что случилось. — Какая жуткая смерть… — доктор Чхве помрачнел. — Камер нет, улик нет, мотива тоже. Они очень долго пытались найти хоть что-то, но в конце-концов переквалифицировали дело в самоубийство. Ко всему прочему в ту ночь мёл снежный буран. Мало ли что покажется машинисту в такую погоду. — последние слова Джин произнёс с некой доли издёвки. Она загорчила в воздухе, опустившись латунным доспехом на его плечи. — Ты не согласен с решением суда? — Знаете, что странно, доктор Чхве? — Джин посмотрел ему в глаза, — Телефон Тэхёна так и не был найден. Алкоголь в крови я ещё могу как-то объяснить: раз в год и палка стреляет, но неужели… Неужели телефон бы не нашли, даже если бы он его потерял? Врачебная этика не позволяла доктору Чхве высказываться о подобных предположениях родственникам и друзьям пациентов. Он тяжело вздохнул, подбирая слова. — Когда Тэхён приводил Юнги ко мне на осмотры, то всегда много улыбался, очень ждал, что Юнги снова начнёт слышать, спрашивал про послеоперационные осложнения, уход, реабилитацию… До сих пор не верится. Вам всем, должно быть, невероятно тяжело. — он похлопал Джина по плечу, останавливаясь около двери кабинета. — Не уверен, что Юнги теперь вообще хочет слышать… — Джин вяло улыбнулся, поворачивая голову в сторону. Он нахмурился, оглядывая взглядом пустой коридор. — Может он отошёл в туалет? — предположил доктор Чхве, открывая дверь, — Давайте подождём его внутри. — Доктор Чхве, — обеспокоенно произнёс Джин, — Я думаю сегодня Юнги не будет делать компьютерную томографию.***
Грудь Юнги беспомощно холодела на ветру, но шаги всё так же оставались легки: казалось, словно идёшь по перине, вышитой лоскутами млечного пути. Он слышал тихий рокот звёзд, слышал, как те шепчут ему свои молочные мелодии на ухо, но не мог взять в толк: о чём же они говорят? Язык звёзд ему был не знаком. Если бы он его знал, то давно бы позвал Тэхёна по имени. Сбежать не составило труда. Для этого не нужно было ни змеиной изворотливости, ни ловкости рук, ни маскировки: никто не держит тебя в больнице насильно, если ты не привязан к койке катетором. Всё что требовалось от Юнги сейчас, как это ни странно, размеренным шагом скрыться в стороне небольшого холма на другой стороне дороги. Если он сумеет пересечь овраг до того, как Джин его догонит, то переживать будет не о чем: в такой чернильной темноте Юнги, знающего все буреломы этого города наизусть, будет уже не поймать. Он накинул капюшон, прикрыв самое приметное своё из достоинств — мятные волосы и, сунув руки в карманы, направился вперёд. Затеряться в толпе бы не получилось – её попросту не было. Он раздражённо ведёт языком по зубам, ускоряя шаг. Юнги совершенно точно нельзя было делать компьютерную томографию. Он знал, что что-то в его организме идёт не так. Разрушалось. Гнило. Обычно, люди называют подобные неприятные ощущения осложнениями. Юнги же называл это коротко и просто – смертный приговор. Он знал, что если позволит провести себе КТ, то тут же лишится кохлеарного аппарата. Шум проезжающих машин тесаком рубил дорожку по его слуховому каналу, Юнги поднимает дрожащие ладони и зарывается ими в волосы, прощупывая затылок. Натягивает несколько прядей, пропустив их между пальцев, отпускает их и снова впивается ногтями в кожу головы. Он чувствует пульсацию имплантата каждым ударом собственного сердца. — Тэхён-а… — скулит Юнги, размазывая колючие слёзы по лицу. В душе творилась такая каша. Он решил, что не видеть Тэхёна вовсе после того, как услышал новость о его смерти – к лучшему. Запечатлеть чернилами, что еще хранили тепло бархатных черт его портрета на своём сердце, не трогать алой краской нежный холст. Спутав ночной кошмар и крышку закрытого гроба с реальностью собственной комнаты, Юнги вчера выдрал часть паркетных досок, в лихорадочном бреду надеясь увидеть знакомую россыпь родинок в самый последний раз. Он так боялся, что лицо Тэхёна, в прошлом смеющееся чистой искренней улыбкой, окажется изуродованно гримасой боли, что заперся в комнате на несколько суток, выскабливая жуткий образ с внутренней стороны век. Не помогло. «Как ты мог не придти? Я тебя ждал.» — рисует Тэхён своими аккуратными руками, пропадая из головы Юнги вслед с первой проехавшей мимо машиной. Юнги делает опрометчивый шаг вперед, пряча лицо в сгибе локтя. Гудок. Сквозь куртку слепит свет, Юнги чуть приподнимает голову, встречаясь глазами с двумя жёлтыми жадными фарами автомобиля. «Тэхён-а, тебе было страшно?» — вспышкой яркого света проносится в его голове. О чём мог думать Тэхён в последние секунды своей жизни? Было ли ему больно? Что стало последним воспоминанием, царапнувшим его сердце перед тем, как оно остановилось? Юнги часто думал об этом, перебирая пальцами плетёный браслет с красными и белыми бусинами. Любимая безделушка Тэхёна, которую он незадолго до своей смерти забыл у Юнги в больничной палате, теперь всё время находилась при нём в плотно закрытом кармане. Надевать он её не хотел. Так странно, что воспоминания, остающиеся от человека, могут прятаться в вещах совершенно обыденных, физических. Его уже давно нет, а тронешь аккуратную бусину и тут же вспомнишь, как ласково пальцы чертили закорючки на твоих щеках и как плетёный браслет щекотал кожу, свешиваясь с тонкого запястья. Что есть любовь? Неужели она должна всегда нести в себе желание? Юнги никогда не желал Тэхёна в том развратном смысле, который приписывают возбуждению души, что гонит кровь по артериям, срывая с губ влажный вздох. Но когда Тэхён улыбался, то Юнги всегда терялся в собственном вздохе восхищения и тянулся к нему в самых робких касаниях, будто цветок кувшинки к изгибу величавой ивы. Сможет ли он вновь коснуться его, если пересечёт черту? Его со всей силы дёргают назад. От такого крепкого рывка он теряет равновесие, однако кто-то страхует ему голову двумя руками, и они вдвоём валятся на асфальт: незнакомец принимает весь удар на свою спину. Юнги слышит шум, очень похожий на речь, но разбирает только одно-единственное слово: «сумасшедший». Он часто-часто моргает, поворачиваясь на звук. «Ну как же так..?» — считывает с губ Юнги. Это Джин. И он…плачет…? «Куда ты… умирать?» — Юнги не может разобрать середину: губы Джина изогнулись в гримасе еле сдерживаемого хрипа. Крупные слезы покатились вниз по его щекам, он посмотрел на него с такой надрывной мольбой, что свело до белой горячки кости. Джин сидел враскорячку в мутной луже, его колотила дрожь. Юнги только сейчас заметил как сильно тот похудел: его любимые сахарные щечки куда-то пропали. «Я может и не смогу заменить тебе Тэхёна, никогда не смогу, я срываюсь, кричу,» — руки Джина дрожали, пока он выводил эти слова, — «но, пожалуйста,» Он не смог закончить фразу, прижал руки к груди и зажмурился, плача громко и надрывно, как дитя. Джинсы Юнги уже насквозь промокли от грязи и талой воды у проезжей части и когда этот холод на бёдрах, слёзы Джина и порыв ветра, опустивший ему капюшон, наконец обрели физический дискомфорт, внутри разбитого хрустального сердца внезапно замкнулся нужный рычаг. Человек, что сейчас сидел перед ним в этой отвратительной луже, мокрый и продрогший, был ему дорог не меньше потерянного друга. Он тянется к Джину, сжимая его в объятиях так сильно, как будто боялся, что стоит чуть отпустить и тот растает, утечёт в канализацию вместе с этой помойной снежной ямой у дороги. Стало так страшно, что пальцы сами сомкнулись на небрежном ворохе волос и Юнги уткнул мокрый нос Джина в своё плечо, чувствуя, как горячие слезы прожигают сквозные дыры на его ключицах. Они просидели так с минуту, пока дрожь двух сердец наконец не зазвучала в единый хрупкий унисон. — Давай купим Тэхёну его любимые цветы. — Юнги умоляет, крепче сжимая куртку Джина. Это совсем не похоже на просьбу. — Хорошо. Давай вместе принесём ему белые тюльпаны. И Юнги его слышит. Представляете? Слышит.***
— Юнги, я буду подавать тебе сигналы на электроды. Когда звук начнёт причинять дискомфорт – скажи. Юнги коротко кивнул. С момента их последней встречи с доктором Чхве прошло чуть больше двух недель, однако за столь безумно долгий срок у Юнги всё же получилось сдержать одно из обещаний, данное себе в тот вечер, когда Джин выдернул его из-под колёс автомобиля. Он исправно ходил на занятия к сурдопедагогу, выполнял задания и старался превратить механический треск за ухом в некое подобие слов, даже когда у него оказывалась пронизана иглами голова. А самоё важное – Юнги уделял время Джину. У него даже получалось понемногу улыбаться. От кохлеарного аппарата шёл провод, подключенный к небольшому устройству, походившему на коробочку от тонометра и смыкающий его со стационарным компьютером на столе. Когда доктор Чхве нажал кнопку на программаторе, то до Юнги долетел первый предупредительный гудок. Он защекотал ухо и пропал, уступая место более громкому и отчётливому, от которого у Юнги зачесалось нёбо. — Если у тебя сейчас закатываются глаза от удовольствия, я с тобой в одну машину не сяду. На автобусе поедешь. — шутливо бормочет Джин, отпуская легкий щелбан в подбородок Юнги. Тот в отместку ударяет его по руке. — Ты можешь помолчать минуту? Джин тихонько смеётся ему в плечо, прикрывая глаза. — Стоп. — останавливает врача Юнги. — Отлично. — доктор Чхве кликает мышкой, поправляя параметры на мониторе, — Мы с тобой установили верхний порог чувствительности. Осталось только разобраться с нижним. Так… — программатор издал весьма противный писк, — Теперь, как только вибрация стихнет, нужно будет начать считать вслух, пока я тебя не остановлю. Юнги прислушался. Гудок действительно становился всё тише и тише, пока не пропал вовсе. — Один. — начал Юнги, — Два. Три. Четыре. — Стоп. — доктор Чхве дернул ползунок, — Спасибо, Юнги. Он сосредоточенно рассматривал спектровую аудиограмму из личной карточки Юнги, водя пальцем по напечатанным буквам и цифрам, сравнивая их с получившимися результатами на мониторе. Его брови вопросительно изогнулись, он перевернул карточку другой стороной, открывая самую первую предоперационную госпитализацию. Между пожелтевших страниц цвёл один единственный белоснежный вкладыш с выпиской судмедэксперта из уголовного дела: список черепно-мозговых травм, послуживших причиной глухоты пациента. Юнги похолодел. Доктор Чхве отодвинул карточку в сторону, возвращаясь к экрану компьютера. Сквозь отражение в стеклах его очков можно было разглядеть всплывающие черно-белые снимки МРТ. Очаги гематом цвели на них как паразиты. Вживую Юнги видел их всего только раз – четыре года назад. Кохлеарный аппарат за его ухом издал звук, очень похожий на лопнувшую струну. Юнги вздрогнул и зажмурился, не ожидав, такого громкого сигнала настройки. Мертвенно привычна тишина, опустившаяся следом не стала сюрпризом, однако Юнги тянет ладонь к уху, не понимая почему сердце так и норовит пробить плотно сомкнутые зубы. «Переведи аппарат на третью программу.» — выводит ему доктор Чхве. Шорох. Стук. Тишина. — Па-па-па. — резко на полных лёгких выдыхает Юнги, проверяя настройку. Его зрачки задрожали в восторженном всполохе. Если то, что он слышал до этого всегда было плоско и невнятно, как будто кто-то выводил окружающий мир ватной палочкой по бумаге, то сейчас у звука впервые появился объем. Глубина. — И как тебе? — взволнованно спрашивает Джин, переводя взгляд на его кохлеарный аппарат. Юнги вдруг почувствовал, как ресницы от звука его знакомого голоса запекло. — Ты больше не звучишь как говорящая кукла. — он вновь замирает, не узнав собственный голос, — Я всегда так говорил? — он поворачивает голову к доктору Чхве, — Это мой настоящий голос? Не поймите превратно, но сейчас, со второй настройкой аппарата, в самой сердцевинке его природных тонов что-то совершенно точно поменялось. Звучало так, будто вместо связок поочерёдно нажимались предписанные клавиши синтезатора. Звук, издаваемый протезом был и знаком и совершенно чужд в одно и то же время. — Юнги, — улыбается доктор Чхве, — правильно настроенный кохлеарный аппарат дарит тебе слух, наиболее близкий к естественному, но… — он сделал паузу, сняв очки с переносицы и положив их на стол возле открытой карточки, — …так как число стимулируемых электродами импланта неизмеримо меньше числа волосковых клеток в нормально функционирующей улитке, вернуть утерянный слух полностью никак не получится. Ладонь Джина на плече ощущалась невесомо, словно касание сквозь ватное облако и Юнги не сразу понял, что от него уже какое-то время ожидают реакции, затерявшись в собственном смятении. — Я знаю, знаю… — отмахивается он, — Просто нужно к этому привыкнуть. — Нужно обрадовать Чонгука. — Джин легонько потряс Юнги за плечо, — Больше всех переживал. — Юнги всё ещё необходимо провести последнюю настройку. — подал голос доктор Чхве, — Она корректирующая, разницы совсем не будет заметно, однако, Юнги, — он внезапно стал по-отцовски суров, — пока ты не пройдешь томограф, я бессилен. Без результатов исследования мне не выставить параметров. — И когда должна быть плановая настройка? — осторожно спросил он, отсоединяя кохлеарный аппарат от лишних проводов. — У тебя будет полгода. Полгода отсрочки вселяли надежду, что бежать можно вечно, но где-то в глубине души Юнги всё же понимал, что между настройкой его кохлеарного аппарата и очередным хирургическим вмешательством уже давно были выставлены противоположные друг-другу знаки. И их два полюса стремительно двигались навстречу. — Я вас услышал. — спокойно ответил Юнги, отложив зацепку в один из дальних уголков памяти. Волнение поутихло. Доктор Чхве в очередной раз открыл что-то на мониторе, внимательно рассматривая экран. — Джин, — как бы невзначай обратился он, не отрываясь от осмотра, — Когда у Юнги была поставлена гипермнезия? — Около месяца назад, — задумчиво коснулся кончика носа Джин, — Что-то не так? — Ему не делали повторную томографию? — Нет, — Джин нахмурился, — они использовали снимки самого первого МРТ. Те, что были сделаны четыре года назад. Доктор Чхве очевидно, удовлетворён ответом не был. Он поймал взглядом Юнги, цепко зацепившись за дрожащий зрачок. У всех хороших врачей не зависимо от профиля работы всегда есть особенная отличительная черта – взгляд. Пронизывающий, оценивающий, выискивающий правду в глубине склер. Юнги держался расслабленно, мягко сморгнув нервозное напряжение с век, но пара карих глаз настойчиво стояла на своём. Доктор Чхве тяжело вздохнул, закрывая его карточку. — Тогда вопросов у меня к вам больше нет. — он по-свойски улыбнулся и дымка опасности над ним вдруг развеялась, — Если будет что-то беспокоить, можете звонить в любое время. Но всё же надеюсь, что увидимся мы не раньше чем через шесть месяцев. — Спасибо вам большое, — Юнги встал, следуя за Джином, что уже придерживал дверь кабинета. — Не болейте. — доктор Чхве проводил их задумчивым взглядом, после возвращаясь к работе. — Ну что, мой дорогой андроид, — Джин приобнял Юнги за плечи, повиснув одной рукой на его шее, — добро пожаловать обратно в наш мир. Больница сегодня пестрила народом. В основном это были люди пожилого возраста, что заводили негромкие разговоры с соседями от скуки, устав томиться в нескончаемых очередях. В коридоре стоял приглушённый гул голосов, иногда прерываемый визгом какого-нибудь ребенка из процедурного кабинета: сдавали кровь они зачастую с боем. Медсёстры, не смотря на ранее сонное утро, уже сновали из кабинета в кабинет, прижимая к груди стопки бумаг и папок, и у Юнги от мельтешения их синих рубашек и запаха чистоты, бахромой осыпающимся в воздухе, неприятно засвербило в висках. Он с приторной издёвкой улыбнулся Джину. — Как же я соскучился по шуму поликлиник… — проворковал Юнги, закатывая глаза. В машине он почувствовал себя странно. Создалось впечатление, будто вместе с ремнем безопасности Юнги пристегнул и голову, запечатав неприятное воспоминание щелчком рычажка. Он что-то забыл вспомнить. А что это было – не понимал. — Джин, — обратился Юнги к нему с просьбой, секундой раннее ещё не зная, о чём будет просить, — можешь отвезти меня к Тэхёну? Пожалуйста. Рука Джина замерла на обивке подлокотника. Секундная заминка, взгляд неподвижен. — Я с тобой пойти не смогу, — его голос тих, — У меня зачёт через двадцать минут. Он выглядел встревоженным и виноватым в одно и то же время. Отпускать Юнги на кладбище было не просто. Среди тиши крестов и каменных изваяний не будет ни единой души, способной придержать за плечи его горе. — Я сам схожу, ничего страшного. — успокоил его Юнги. Он опустил взгляд на свои руки, неспешно скрепив пальцы в замок. В голове было совсем пусто, — Просто очень хочется поделиться новостью. Юнги вжался в спинку сидения, с шумом выдыхая воздух. Он был на могиле Тэхёна всего один раз, вместе с Джином, на следующий день после той перебранки у проезжей части. В целом, опыт с вылазками вдоль кладбища у него имелся: они с Чимином ещё подростками облюбовали заброшенную пятиэтажку неподалёку. А вот в качестве гостя он стоял здесь впервые. Место для Тэхёна выбрали тихое. Белоснежный ангел взращивал каменные цветы на рыхлой земле, оплакивая печальную юную смерть, примостившись у края памятника. Весь он был какой-то мягкий, лишённый грубых черт, словно ребёнок, сошедший с картин эпохи ренессанса. Замер с крошечной лейкой в руках, рассыпав кудри на ветру. Тэхёну должно быть так неудобно спать. Самоубийц ведь не отпевают, запрещают дарить им прощальный поцелуй, лишают могильного креста. Его даже не обернули в саван – церковь не позволила. Джин рассказывал, что мать Тэхёна вымаливала прощения перед гробом сына на коленях за то, что душа его не будет знать покоя ни здесь, ни в загробном мире, целовала край его постели в исступлении и тихо шептала нежное «люблю», звала по имени. Среди всех присутствующих на похоронах Джин был единственным, кто осмелился нарушить запрет и поцеловать Тэхёна в лоб перед погребением. Легок ли теперь его вечный сон? Джин оказался совершенно разбит. Юнги до этого не замечал как громко трещат сколы на его сердце, но когда высокая статная фигура вдруг содрогнулась у могилы, словно её потянуло магнитом к земле, он внезапно осознал, что Джин ведь тоже потерял близкого ему человека. Портрет Тэхёна с надгробной плиты, казалось, виновато смотрел на плачущего навзрыд на коленях у свежей насыпи. Джин держал руки скрещенными у груди, его плечи тряслись в судорожных вздохах и несмелых попытках взять больше воздуха, который всё никак не шёл внутрь, вставая поперёк. Он прижимал покрытые крапивницей костяшки к губам и растирал их о морозные щёки, стараясь задушить в себе одну единственную фразу: «Прости, что за тобой не досмотрел.» Теперь же Юнги на кладбище был один. Здесь даже ветер не шумел: беспокоить покойников ему было ни к чему. Если живым можно было трепать волосы и забираться за шиворот, лаская нежную кожу, то среди пропитанной скорбью земли ворошить оставалось лишь громоздкие неудобные венки. Пластиковые листья гнулись во все стороны, шурша в невесомых касаниях, но спящие так и не просыпались, как бы сильно ветер их не звал с другой стороны ограды. Не слышали. Сон их был слишком глубок. Некоторые памятники напоминали произведения готического искусства: мрачное украшение с вензелями и острыми углами, а вовсе не ориентир на душу покойного. Обелиски, каменные изваяния, последние строчки и желания, высеченные на камне, Юнги брёл вдоль бесчисленного множества крестов, углубляясь всё дальше, не сворачивая с прямой дороги. В какой-то момент тишина стала настолько гнетущей, что он поправил кохлеарный аппарат за ухом, подумав что тот перестал работать, и заозирался по сторонам. Ни души. Юнги свернул влево. Через пару перекрёстков ограда, что оберегала кладбище от всего остального мира, не позволяя разрастаться как средневековой болячке, закончилась, открывая взору небольшой закуток. Здесь было совсем немного могил: пять или шесть, не считая той, где лежал Тэхён. Снег вокруг его оградки был притоптан, словно кто-то успел прибраться, стряхнув еловыми ветками наметённые за ночь сугробы. Юнги внезапно остановился, прикованный взглядом к вороху рыжих волос. У изголовья Тэхёна лежали принесённые им семь белоснежных тюльпанов. Издалека казалось, будто они были окроплены то ли слезами, то ли росой: мягкий свет играл на бликах, сбивая с толку. Юнги осторожно обошёл его с левой стороны, заходя в оградку. Чимин вздрогнул, приходя в себя. — Я не знал, что ты сегодня придёшь. — пробормотал он, шмыгая носом. — Мне сегодня настроили кохлеарный аппарат. — Юнги вымученно улыбнулся, поднимая на него взгляд, — Я хотел рассказать об этом Тэхёну. Чимин на мгновение поймал привычную ласковую искорку в глазах, но она потухла так же быстро, как и воспламенилась, уступив место какой-то болезненной хвори. Возможно то, что отражалось в Юнги, перекликалось с его струнами души тоже. — Поздравляю. — шепчет он дрожащим голосом, — Я, кажется, совсем об этом забыл. Его глаза слезятся, он отворачивается, рассматривая небольшую неказистую могилу в стороне. Чимин был вновь одет в клечатую теплую куртку Чонгука, узкие серые джинсы плотно облегали его ноги. Он как всегда мёрз, но не изменял привычке носить «скинни» даже в жуткие морозы. Ботинки на небольшом каблуке были припудренны снежными пушистыми хлопьями. Он спрятал замотанные марлей ладони в карманы, подавив всхлип. Юнги подходит ближе к могиле и тянется к карману на груди, вытаскивая плетёный браслет. Он в последний раз оглядывает его, бережно кладя на помост и присаживается, поравнявшись с высеченным на камне портретом. Совершенно такой же, каким он его помнил. Тэхён обладал красотой, способной разжигать войны, но взмах его руки имел власть все эти войны остановить, не потеряв ни одного солдата. Принц, нежным взглядом которого Юнги был сокрушён. Теперь же он остался редкими фотографиями и письмами на страницах собственной печальной сказки. Юнги всегда считал, что этому миру Тэхён никогда не принадлежал. Ни душой, ни телом. — Вот, принёс тебе твой браслет. Ты его забыл взять. — Юнги нежно гладит памятник, царапая подушечки пальцев о шершавый край. В его голове возник образ Тэхёна: мутноватый, расплывчатый, что улыбался ему своей особенной улыбкой-коробочкой и ласково щурился, обретя потерянную безделушку, — Я по тебе соскучился. — Юнги… — Юнги не сразу оборачивается на звук собственного имени. Чимин бывал разный. Покоцанный, ведомый страстью, с разбитой губой и коленками, плачущий от боли на старой заброшке, свешивая ноги с третьего этажа или лежащий без чувств на клубном диванчике в загородном доме. Провокационный, с растрепанными волосами, с закатывающимися от удовольствия глазами, с улыбкой до ушей и хитрым прищуром – Юнги видел его всяким. Но он никогда не видел Чимина таким, каким он был сейчас. Чимин стоял поодаль от отграды, вытирая вспотевшие руки о край стёганной куртки. У него зуб на зуб не попадал, он дрожал от макушки до пят: ноги его с трудом выдерживали собственный вес, не смотря на то, что Чимин всегда славился исключительной выносливостью. В его глазах, отчего-то показавшихся Юнги выцветшими, сквозило самое настоящее безумие. Он прижал руки к голове, запуская пальцы в волосы и крепко сжал их, сгибаясь пополам. Юнги вскочил, в несколько шагов оказываясь подле, но Чимин отшатнулся от него как от прокажённого, не позволив даже дотронуться. Не терпя возражений Юнги хватает его за рукав и тянет в сторону, подальше от могилы Тэхёна, чтобы он не дай бог не свалился за ограду и не напоролся на пластиковые венки, как вдруг кохлеарный аппарат с поразительной точностью ловит звук. — Я был тогда с Тэхёном на путях. — на одном дыхании. Рассудку вопреки, Юнги подумал, что ослышался. — Что? Сердце стучало как полоумное, но тщетно. Пульс, казалось, собирался выбраться наружу только вместе с кровью. Чимин одергивает руку, не поднимая взгляд. — Я был с Тэхёном той ночью на железнодорожных путях. — произносит он так громко, насколько у него хватает смелости. Не ослышался. Он и правда это сказал. Чимин поднимает голову. Умытый слезами, с нездоровым фарфоровым блеском лица он сдерживает всхлип ладонями, уставившись в точку чуть ниже солнечного сплетения Юнги. Юнги делает шаг назад. Говорят, глаза – зеркало души. Но в том, что сейчас глядело на Юнги души больше не было. Он слышит характерный треск: так рвётся самая важная и последняя не сгнившая нить, связывающая их с Чимином воедино. — Я его не убивал, — слова пронзают Юнги насквозь, — нет, я этого не делал, я не толкал его под поезд, я точно это знаю, я знаю, я не мог, я бы никогда… — как в бреду бормочет Чимин, оттягивая ворот куртки. — Ты поэтому за оградку не заходишь? — Юнги не верит. Не принимает. Внутри него как будто гаснет свет: некто окровавленный, покрытый вязкой тиной приглушил ночник у изголовья осторожной рукой. Ни взрыва, ни стёкол во все стороны. Медленная физическая смерть. — Я ничего не помню… — шепчет в ужасе Чимин, пошатнувшись, — Но я слышал…я слышал как он закричал… Юнги не может сделать вдох. Пытается, но не выходит: воздух не поступает в разорванные лёгкие. Голова от недостатка кислорода начинает кружиться. Пристрастие к наркотикам было не лишено последствий: у Чимина случались частые провалы в памяти и как Юнги с Тэхёном не старались огородить его от собственной зависимости, он удирал втихую за железнодорожные пути, чтобы получить возможность слизать заветный порошок с чьих-то животов. Юнги не хотел даже думать о том, что происходило там после того, как Чимин получал желаемое. — Сколько раз… — голос Юнги обессильно дрожит, — Сколько раз я просил тебя перестать впихивать в себя эти разноцветные порошки с таблетками? Сколько раз Тэхён умолял тебя… — его замутило. Кладбищенский воздух внезапно стал разить гнилью. — Я не хотел… — скулит Чимин, задыхаясь в рваных всхлипах. — Не у того прощения просишь… — Юнги смотрит на него с отвращением, не сдержав неприкрытого сердца. Он опускает взгляд. В чувствах творился самый что ни на есть публичный дом. — Он приехал за мной в «Шанхай», — мука в голосе Чимина развела под сердцем пожар, — Юнги, пожалуйста, послушай… «Шанхай» — весьма сомнительное заведение на окраине, куда стекались многие любители дешёвого алкоголя и разврата. Раньше это место было под контролем Юнги и Сон-а, из которых последний неплохо следил за порядком, а первый лишь придавал некую значимость и ликвидность, не свойственной притону. Даже выдача «колёс» была регламентирована особыми договорами, но с тех пор как Юнги потерял слух и авторитет среди местных банд, Сон-а сдал «Шанхай» кому-то из бандюганов вместе с руководящей позицией. Из элитарного, этот бар превратился в нечто, что любой дорожащий своей репутацией и чистотой во всех смыслах этого слова обходил стороной. Горестный вой Чимина перешёл в крик и он упал на колени перед Юнги, вцепившись в края его куртки бледными тощими руками. — Да посмотри же ты на меня! Я очнулся у перегона только когда Тэхёна вытаскивали из-под локомотива! Я не знаю, что случилось до этого, я не знаю, слышишь, не знаю! — он отчаянно рвёт тишину своим звонким голосом, — Я ничего не помню…но я не мог…нет… — А почему не вышел к путям собрать его по частям, раз не виновен? — сплёвывает ему в душу Юнги. А Чимин молчит, крепче стискивая его куртку. — Тэхёна разрубило пополам. — хрипит он в землю, — Не тебе меня за это судить: ты даже не смог придти на его похороны. — Никаких похорон бы не было, если бы ты лег на блядскую реабилитацию, как он тебя и просил! — наконец срывается на крик Юнги, — На Тэхёне клеймо самоубийцы. Ему даже на кладбище досталось одно из самых дальних мест. А ты вновь остался не при делах. Мне тебе в ноги кланяться? Ты хоть понимаешь, что ты натворил? — шипит Юнги, склоняясь ниже. Если вы начинаете с самопожертвования ради тех, кого любите, то закончите ненавистью к тем, кому принесли себя в жертву. Всё внутри заалело от боли. Юнги утирает слёзы рукавом, поднимая глаза к небу. — Выкинь меня из своей жизни, ненавидь, презирай, — шепчет Чимин, давясь слезами, — но, Юнги, умоляю, не рассказывай об этом Чонгуку. Не отнимай его у меня. Я не смогу…я так не смогу… — Ты не приблизишься к Чонгуку более ни на шаг. — мрачно отрезал Юнги. Чимин потянул его куртку в новом приступе слёз, — Узнаю – собственноручно положу рядом с Тэхёном. «И сам лягу следом.» — добавил он уже про себя. Юнги грубо выдрал куртку из хватки Чимина, возвращаясь к могиле. Портрет Тэхёна, казалось, умолял его остановиться, но тщетно: Юнги переступил ограду, минуя калитку и поднял белоснежные тюльпаны с постамента, запуская их прямиком Чимину в лицо. Лепестки брызнули во все стороны, цветы разлетелись по промерзлой земле, окончательно лишившись жизни. Чимин не шелохнулся. — Только потому что это была последняя просьба Тэхёна, — Юнги трясло, — я помещу тебя в центр и ничего никому не скажу. Ни Джину, ни Чонгуку. А ты делай что хочешь. Живи с мыслью о том, что твой сгнивший от наркотиков рассудок мог вытолкнуть Тэхёна под поезд. И никогда, слышишь, никогда — он вытягивает дрожащую руку вперед, указывая на растерзанные лепестки, — больше не приноси сюда живые цветы. Никогда. Перед глазами расплывчатая фигура Чимина съёживается и тянет руки к лицу. Разве можно было понять это чувство? Разве можно было его принять? Это не предательство, не измена, это череда неправильно сложившихся обстоятельств, где лишь одному из них смерть очертила полный оборот косой. Юнги хорошо было известно, что Чимин в его руках – всё равно что клинок. Чуть вынь из ножен, любуясь красотой, он станет самовольничать. Но разве он мог представить, что не удержав его, лишится двух близких сердец за раз? Тэхён приехал в «Шанхай», когда Юнги строго-настрого запретил ему соваться к Чимину, пока жизнь того диктуется вкусом приторных шипучих веществ на языке. Юнги будто сдирают куски мяса прямо с кости. Он не может понять, отчего так душит собственное сердце, отчего хочется броситься к Чимину и и до разрыва голосовых связок просить его вспомнить, опровергнуть страшную догадку. Убедить в обратном. Он совсем не понимает, что это за чувство, прижавшее его грудь к рыхлой земле. Юнги окончательно потерял равновесие, скорчившись в судорожных рыданиях на ледяном мраморе, словно побитый пёс. Но камень оставался молчалив.