***
— Тут не вся сумма. Корнелия пересчитала всё ещё раз. Уж никак не могла ошибиться на третий-то раз. Она сжимала в руках монеты и купюры, выжидающе пялясь на Луку. Тот невозмутимо протирал мутный стакан и с ответом не спешил. Даже не взглянул на неё, подлец. — Лука, чёрт возьми, где оставшиеся деньги? Молчание злило Корнелию, не меньше обмана. Неужели её опять провели вокруг пальца? — А что ты хочешь? Я выдал тебе твои кровнозаработанные. Скрип белой накрахмаленной тряпки о стекло начал порядком раздражать. Стакан уже блестел при свете свечей. Корнелия могла поклясться, что видела там своё отражение. — Мы так не договаривались. Здесь не хватает, как минимум ещё пять серебряных! Лука ещё раз дыхнул на стекло. Сколько можно протирать этот стакан, того и гляди треснет уже! — А ещё мы не договаривались, что ты будешь отпугивать моих ценных клиентов и проливать на них выпивку. Как видишь, не все договоренности выполняют. Стакан глухо ударился дном о стойку. Лука закончил. — Я же говорила, что это произошло случайно, я бы не стала намере… — Не хочу больше слышать, забирай что дали, а то и это вычту, палец сосать будешь. Ярость жгучим пламенем обожгла всё нутро, вместе с кровью понеслась по венам. Корнелия и сама не понимала на кого злилась больше: на Луку, что не проявил к ней хоть каплю снисходительности, на разведчика, что оказался самым важным чёртом человечества. А может, и на себя, что даже с такой простой задачей справиться не может. Ей ведь всего-то нужно было разносить выпивку и быть приветливой. На голых эмоциях она схватила только что откупоренную бутылку портвейна и понеслась к выходу. На неё таращились все. Как назло, все затихли, от любопытства нагло косились, успевая закусывать. Представление тут увидели! Одна Софи только усмехнулась, но неодобрительно мотнула головой. — Будем считать это компенсацией! — вскрикнула Корнелия у самого выхода и подняла бутылку перед собой, — твоё здоровье, Лука! Хлебнула так, что аж успела пролить на себя, но тут же вытерла тыльной стороной ладони подбородок. Лука было открыл рот, чтобы выругаться, но Корнелия уже скользнула меж дверей и хлопнула ими напоследок. Она пожалеет. Очень горько и сильно, но не сейчас. Сейчас она неслась куда подальше от чёртовой таверны, сальных взглядов и липких столов. Под ногами летели мелкие камни, что неровно лежали на извилистой дорожке. Будто это они во всем виноваты. Улицы уже почти опустели, да и если узнают ее — наплевать. Слухов уже достаточно пустили. Что плохая мать, потому что Ари оставляет у соседки на ночь; что только «муженька» спровадила на верную смерть, так сразу к любовнику пришла; что куртизанкой работает, а таверна — лишь прикрытие… И это только то, что она сама слышала. Сейчас ещё и в пьяницы припишут. Не привыкать. Она вышла на распутье, как в дурацких сказках, которые рассказывала в лагере для беженцев. Только у нее всего два пути: домой, где никто, кроме кошмаров, её не ждет, и дальше вглубь Троста, где её, в принципе, тоже никто не ждет. Одиночество, такое незыблемое и далекое, костлявой кистью сдавило горло. Вот оно прямо перед ней. Воочию. Уже не спрячешься и не убежишь, как бы быстро Корнелия ни бежала, задыхаясь от собственных слёз бессилия, скрываясь за узкими улочками. Но куда бежать, когда оно уже сидит внутри, кутая в свои тесные и колкие объятья? В боку закололо, и она остановилась, понимая, что по пути разлила половину портвейна. Осознание больно ударило под дых — она никогда за него не расплатиться. Отчаяние избитой птицей забилось под рёбрами. Корнелия присела на полусогнутых ногах на каменные ступени, уже успевшие остыть от майского солнца. Чем она будет платить Руперту? На что будет жить? Черт! Черт! Черт! Что же ты наделала? Взглянула на свои поношенные почти до дыр туфли. Давно уже выгорели на солнце, сейчас она уже и не вспомнит, какого цвета они были. Чёрные и бордовые? А может, синие? Как глаза Августа. — Ну что, доволен? — она подняла глаза к небу, усыпанному звёздами. В ответ, конечно же, молчание. Звенящее и бездонное. И тишина. Отдаленно слышался стрекот кузнечиков и уханье сов где-то далеко-далеко. — Не сиди на холодном, ведь простудишься, — послышалось со спины и Корнелия мгновенно вздрогнула. Обернулась, чуть не опрокинув локтем стоявшую рядом бутылку. Успела придержать за узкое горлышко. Она ведь её, можно сказать, украла. — Чёрт, Ханнес, в который раз пугаешь! — выпалила она, нахмурив брови. — А ты не пугайся, — усмехнулся он своей привычной хмельной улыбкой и покосился на ступень рядом, — разрешишь? — А как же «не сиди на холодном, простудишься?» — не смогла удержаться Корнелия, но сдалась, кивнув, — садись. Ханнес приземлился рядом. — Не переживай, Лука отходчивый. — Думаю, не в этот раз… Боже… — Корнелия постыдно закрыла глаза ладонями, понимая, что Ханнес стал невольным свидетелем её выходки. Иначе не назовешь. — Ты так странно произнесла слово «богини», — задумчиво произнес он, видимо пытаясь перевести неудобную тему. Почему-то произношение для неё казалось более, чем верным. Ведь все так говорят? Говорили? Корнелии порой казалось, что она сходит с ума. — А? Да, оговорилась, — отмахнулась она, — кошмары одолевают, вот не высыпаюсь и несу всякую чушь. — Понимаю, но самое действенное средство от бессонницы, — он потянулся к бутылке, что стояла у тонких щиколоток, — немного хорошей выпивки. Проверено! Ханнес, уже и сам немного подвыпивший, держал перед ней наполовину выпитую бутылку портвейна. В голове она уже прикинула, сколько Лука вычтет за её выходку и спиртное, предназначенное для военных шишек. Цифры путались в затуманенной голове, Корнелию клонило в сон. Однако ярость стала ощущаться острее прежнего. Злость чистая и непоколебимая. — Ненавижу военных! — она вырвала бутылку и яростно хлебнула жгучего пойла. Они отняли все. Дом, который они не смогли сберечь и отстоять; еду, что выдавали скудными крохами, жадничая даже детям; Августа, оторвали от родной дочери, оставив ее сиротой; а сейчас её кровно заработанных. Все они были виноваты. Корнелия резко выпрямилась, понимая, что сболтнула лишнего. Только потом одумалась: Ханнес же тоже военный. Охнула и прикрыла рот ладонью. Наверняка еще и покраснела от стыда, благо ночью не видно. — Но вот ты хороший! — тут же исправилась она, не задумываясь о том, как глупо сейчас выглядит. Он усмехнулся. По-доброму, видимо понимая, что Корнелия языку своему не хозяйка. — Правда, тебя и детишки любят, не то, что… меня. Корнелия затихла, мысленно себя одернув за то, что выпалила лишнего. Ханнесу для полного счастья только её душещипательных историй не хватало. Хотя так хотелось кому-то рассказать о наболевшем, может, даже разрыдаться на чьём-то крепком плече, но Корнелия молчала, глупо пялясь на носки своих туфель. Неловко уже как-то. — Она вырастет и всё поймет, — все же подал голос Ханнес. — Со временем, не сразу. Ты, наверно, только и думаешь, что Август бы справился лучше? Он, безусловно, был хорошим плотником, но косички и стряпня у него выходили, мягко говоря, не очень. Я бы такое даже свиньям давать не стал, не то что ребенку. Ари, бывало, на рынке поворовывала, потому что суп его во рту не вломишь. Можно играть в ромашку, перебирая варианты, как бы сложились события до… Он запнулся, или голос его надломился на полуслове. Ханнес шумно сглотнул и продолжил, но совсем другим тоном. Глаза его суетливо забегали, не понимая, на чем остановиться, но на Корнелию он так и не посмотрел. — Никто не знает… она и ты… вы справитесь. Корнелия всё ещё чувствовала недосказанность, словно она только что прочитала книгу с испорченным финалом. Он казался нелогичным и глупым. — Она меня не примет никогда, Ни через год, ни через два. — Не примет, но уважать станет. Ты лишь прояви терпение, ты же старше, мудрее. Хофманн казалось, что они с Ханнесом говорят на разных языках, совершенно друг друга не слыша. Как просто ему её учить. Какую чушь он говорит! Ему бы на один день залезть в её шкуру и узнать, как она до смерти устала. — Тебе-то откуда знать? Не тебе выслушивать каждый день, почему у неё на ужин водянистый суп, а не картофельные лепешки. Почему у неё на рукавах заплатки, за которые её дразнят сверстники. Почему она постоянно остается у Луизы на ночь? Это тебе не яблочки таскать пару раз в месяц! До Корнелии не сразу дошло, что она только, что вытерла ноги о его доброту. Второй раз за ночь успела облажаться. Вот и отрезала все, пока хуже не стало, да так рубанула, что в груди засаднило. В голове не единой мысли. Только звенящая пустота. — Я… не хотела, не это имела в виду, я… — Нет, ты всё правильно сказала, — Ханнес даже не выслушал её жалкие попытки оправдаться, — не мне тебе советы раздавать. В его голосе не слышалось какой-то неприязни или разочарования, хотя Корнелия только этого и заслуживала. Она разозлилась на весь мир, а досталось лишь одному Ханнесу, а он ее даже бранным словом не послал. Корнелия, может, поэтому позволяла себе чуть больше, чем нужно, чувствуя толику безнаказанности, но в этот раз получила сполна. Внутри какая-то каша, лабиринт, из которого нет выхода. Ей бы самой не помешал кто-то «старше и мудрее», кто подсказал бы, направил ее, показал выход без ненужных советов. — Всё равно, я не должна была, прости. Она опрокинула в себя остатки портвейна и швырнула бутылку куда подальше. — Как думаешь, сколько он за неё вычтет? — Считай, что ничего. — В смысле? — Корнелия непонимающе уставилась на Ханнеса, ожидая всего, но не этого. — Я её купил, но это не столь важно, — он полез во внутренний карман своей песочной куртки, что-то усердно пытаясь там найти. У Хофманн слов не осталось, но даже если бы и были, то лучше ей рот сегодня не открывать. Даже обычная благодарность звучала сейчас неуместно. «Спасибо, Ханнес, что выкупил целую бутылку дорогущего пойла благодаря моей оплошности и глупости». Единственным её желанием было провалиться сквозь землю. — Вот, — он вытащил два сложенных вчетверо листа и положил их ей на колени, — возьми. Брови её сошлись на переносице, она поглядывала то на Ханнеса, то на листы, уже порядком пожелтевшие и надорванные. Он выжидающе смотрел на то, как она осторожно раскрывает злосчастные бумаги. Она ожидала увидеть там письмо, какое-то признание, да что угодно, но вместо этого в ряд аккуратно выведены фамилии и имена, а внизу — королевская печать. Приходилось щуриться, но глаз сразу зацепился за одно имя. Ее. — Что это? — она скользила по фамилиям на двух листах, иногда встречая знакомые. — Это список. — Я вижу что не стихи, — Корнелия, казалось, готова была вспыхнуть снова, но тут поумерила пыл, — что за список и почему тут моё имя? Ханнес не торопился с ответом, но Корнелия терпеливо ждала, с нарастающей в груди тревогой. Королевская печать больше всего не давала ей покоя. Какого черта эти листы у Ханнеса? Какого черта ее фамилия выведена там почти каллиграфическим почерком? — Это список тех, кто должен был отправиться вместе с разведкорпусом в экспедицию по возвращению стены Мария. Накануне я пообещал Августу, что со всем разберусь, заверил, чтобы он ни о чём не волновался. В тот день я незаметно стащил пару листов у военной полиции, во время всей этой шумихи, но они оказались не те. Все искал Августа, но не успел. Они бы заметили. Я струсил! Как в тот день в Сигансине! Я не смог их уберечь… не смог… Она вмиг отрезвела — разум её стал прозрачный и чистый. Последние его слова уже звучали так, словно он говорил в бреду. Корнелия не знала, что произошло в Сигансине, не знала про договор с Августом, не понимала его железного спокойствия. Не знала ничего! Теперь всё потихоньку сложилось в одну ужасающую картину. Что он тогда чувствовал — стоит только догадываться. Ему подарили надежду, а она ускользала от него с каждой секундой, как песок из сосуда по узкому горлышку. Каждая песчинка — имя знакомых или соседей, и последняя, как выстрел в упор, — его. Он уже тогда умер еще на площади. Поэтому и прощаться с дочерью не стал, мертвые лишнего не болтают. «Обманул меня, значит». Она опустила голову, а взгляд падал лишь на свое имя, будто других и не было вовсе. Её существование — ошибка. Она должна была погибнуть вместе с остальными, её имя должно было прозвучать там, на холодной площади, мёртвым голосом командующего Доука, она должна была гнить в желудке титана. Корнелия ахнула и тут же прикрыла рот рукой. — Прости меня, я не смог… у меня не вышло. Прости труса, Корнелия, если сможешь… Не мог я и дальше это скрывать. Прости, что взвалил это и на тебя. Но об этом никто не должен знать, прошу, Корнелия, ни слова об этом. Все что она могла — лишь кивнуть как болванчик. Стоило, наверно, Ханнеса поблагодарить. А стоило ли? — Пойдем, провожу тебя до дома, — он подхватил её под локоть, заставляя подняться вместе с ним. Она всё ещё сжимала крепко листы бумаги, пытаясь прийти в себя. Звонкая пощечина судьбы отзывалась фантомной болью, пульсируя в висках. Не каждый день узнаешь, что должна была умереть. Не каждый день узнаешь, что живешь авансом. Трагедия превратилась в комедию. — Возьми их, — она почти бросила списки Ханнесу в грудь, благо он успел подхватить, — иначе, меня стошнит. Пить на голодный желудок — была плохая идея, конечно, не такая плохая, как лишиться работы, украсть бутылку портвейна и узнать, что должна была умереть. Она покрепче ухватилась за офицерский рукав и плелась вслед за Ханнесом. Ноги ватные и неповоротливые уводили влево, в самую траву. Навстречу, как назло, попадались люди, а Корнелия и забыла, что передник она так и не сняла. Еще один слушок, который она сама породила. Да и плевать. Интересовало ее совсем другое. — Получается, все эти жесты доброй воли были… в знак извинений? — А? Нет, что ты? Нет! Это всё от сердца, без подвоха. Клянусь. Ханнес выглядел смущенным: отвёл взгляд, а кончики его ушей слегка порозовели. Темно, но пунцовые щёки Корнелия успела разглядеть. Вроде взрослый мужчина, да еще и военный, а чувств своих стыдится. А что, не человек, он, что ли? — Что… что тогда произошло в Сигансине? Ханнес поджал губы и Корнелия почувствовала, как тело его напряглось. Похоже за живое задела, не отболело ещё. Что же ты ещё такого скрываешь? — Если лезу не в свое дело, то… — Когда прорвали стену, — начал было он, — был отдан приказ эвакуировать людей. Проку от нас было мало, никто даже думать не мог, что такое произойдет, у всех была паника. Я увидел маленького Эрена и Микасу, которые пытались поднять бревно. — Бревно? — Под ним была Карла — мать Эрена. Я хотел остановить того титана… но до смерти его испугался. Схватил ребят и убежал с ними… Она… — Осталась там? — продолжила Корнелия за него, чтобы ему не пришлось говорить об этом вслух. Хотя и без слов все было ясно — Карла погибла. — Да, — ответил он, хрипло, с сочувствием и стыдливо опустил голову. Она бы могла его подбодрить и сказать, что в тот день страшно было всем, но не стала. Её там не было. Может, Ханнес и правильно поступил, что спас одних только детей, пожертвовав одной лишь Карлой. Как он там говорил? Никто не знает наверняка? Корнелия промолчала, а Ханнес больше не продолжал. Они вышли на извилистую проселочную дорогу. Трава уже успела покрыться вечерней росой. Тянуло сырой прохладой — отрезвляющей и свежей. Под ногами шуршал гравий, который Хофманн чувствовала под тонкой подошвой. Всё ощущалось слишком остро, обыкновенные вещи казались особенными. Они почти добрались, но по улице она уже пошла одна, поблагодарив Ханнеса сухо и скомкано. Корнелия почти подошла к дому. В окнах горел свет.Часть 9. Человек из прошлого
8 апреля 2024 г. в 13:08
Дни тянулись размеренно. До ужаса медленно и спокойно, что не вязалось с ночными кошмарами Корнелии. Сон повторялся один в один, отпечатывая каждую улочку Троста, каждое знакомое лицо и тот ужас, случившийся несколько лет назад. Каждая ночь — пытка длинною в сон. Она пыталась работать до изнеможения, чтобы, придя домой, рухнуть в скрипучую кровать, уложить голову на рыхлую подушку и отрубиться до самого утра. Но как бы не так. На утро становилось только хуже, будто и вовсе глаз не сомкнула.
Она медленно сходила с ума. Всегда была наготове, если вдруг…
Нет, всё позади, такого больше не произойдет.
Деревянная дверца скрипнула и вошла Софи. Корнелия на секунду встрепенулась: испугалась.
Просто Софи. Солнечная, живая и улыбчивая.
— Там опять твой женишок пришёл, — она наклонила голову чуть вбок, лукаво улыбнувшись, — тебя дожидается. С цветами.
Женишок. Так она называла Ханнеса.
— Скажи, что меня нет, — отмахнулась Корнелия, — занята.
— Он все твои смены высчитал уже, нет её. Иди, человек же ждёт, дуреха, — она шлёпнула Хофманн по заднице только что начищенным подносом.
— Не хочу я.
Очередной поднос опустился на столешницу. Мужское внимание ей было не в новинку, в таверне в полночь его хоть отбавляй. Но Ханнес от всех отличался своим простодушием и честностью. Корнелия его доброту ценила, но большего дать не могла. Не ёкало её сердце при виде офицера из гарнизона. Ей до мужиков не было никакого дела, лишь бы жить спокойно и Ари на ноги поставить. А Ханнес в её планы никак не вписывался, как бы ей ни хотелось.
Ей и не хотелось.
— Знаю, — печально выдохнула Софи, — тогда скажи ему прямо, ну, не мучай человека. Обрубай, пока хуже не стало.
Это она про себя говорила. А её «хуже» — это Томас. «Достоинство на хуй обменяла», как она любила выражаться. Вся отдавалась, а как забеременела, так след от её мужика и простыл. Но, по её словам, это ей на пользу пошло, перестала быть тряпкой половой, об которую грязные ноги вытирают. Корнелия ненароком предположила, что она свою душу с тряпкой сравнивает, но нынешняя Софи никогда бы в этом не призналась. Теперь она сама об кого хочешь ноги вытрет и бровью не поведёт. Трудности её закалили, может, поэтому она так снисходительна к Корнелии, потому что сама в такой ситуации была. Но Софи никогда не признается.
— Анку бы сюда, — Корнелия пригладила невидимые складки на переднике, прижав к груди поднос, чтобы декольте не было видно.
— Анку помоложе привлекают, да представительные, — Софи взяла её за запястья и потянула ниже, — а свою надбавку закрывать не надо, сколько учить тебя можно? Пошла давай.
Такие, как капитан Леви, например. От мыслей о грубом солдафоне Корнелию передёрнуло. А ведь Ханнес, он же совсем другой… И как же такому отказывать?
Корнелия выдохнула, собираясь уже выйти в зал и обслужить несколько столов, как вдруг пружины на двери натянулись, впуская недовольного Луку в подсобку.
— Вы сюда трепаться приходите или работать? Я вам за что плачу? Кыш в зал.
Корнелия с Софи переглянулись, подавив усмешки. Так Ари с Луизой обычно делают, когда взрослые на них ругаются. Вот только она уже не ребёнок, да и детские и юношеские годы, как белое полотно. Там ничего. Пус-то-та. Есть только здесь и сейчас.
В таверне было совсем тихо: несколько полицейских устроились у окна подальше от всех, чтобы обсудить дела, заодно слухов не распустить; несколько рабочих уселись в самом центре с пузатыми кружками кваса охладиться после знойного пекла; за баром сидела дама в большой шляпе, деловито усевшись лишь на краешек стула, так ноги кажутся длинней, а бёдра тоньше. Софи легонько толкнула Корнелию, покосившись на четвёртый по счёту стол, на котором одиноко ютились оставленные цветы. Для неё. Четвёртые за этот месяц. Каждую неделю букет. И пару хрустящих яблок для Ари. Сколько бы ни отговаривала, всё равно носит. Она взяла букет, спешно перевязанный бечевкой, поспешила поставить в воду, ведь погибнут — жалко. От доброты Ханнеса становилось невыносимо душно, стыдно и виновато.
Обрубай, пока хуже не стало.
А что, если хуже уже сейчас? Он ведь со всей душой, а она… В отражении от стекла её худые, почти костлявые плечи, лицо слегка покрылось пигментацией от продолжительной работы на солнце, у глаз мелькая паутинка морщин, что накидывает ей пару лет. «Вам навскидку лет тридцать», вспоминается фраза молодого, но хамоватого солдата с гарнизона. Да кому ж такая понравится?
А ведь понравилась. Жаль невзаимно.