Ад закрыт на реконструкцию

      А как было славно сейчас сидеть в кабинете и заполнять дурацкие отчетности. Но вот досада — он уже всё заполнил. Ночью становилось заметно прохладно, отчего Леви ёжился, мечтая поскорее вернуться в штаб и снять с себя влажную рубашку. Майк шёл чуть поодаль — уж слишком чувствительный был у него нюх. Леви чувствовал себя драной крысой из Подземного города. Не хватало ещё в таком виде попасться на глаза отряду.       — И зачем я только согласился с тобой пойти?       — Да ладно тебе. Не ворчи, не всё так уж и плохо, — Майк громко шмыгнул носом, — стоило развеяться.       — Издеваешься.       — Самую малость.       Леви, по правде сказать, на Майка не злился. Отчасти была в его словах правда. Останься он в штабе, так и просидел бы в кабинете до самого утра, пожирая свой мозг ложкой. Но только как самый избалованный граф — чайной, так более мазохично. Леви бы каждое лицо вспомнил и каждый вопль, пусть и не хотел. Память, тварь, всегда играет по своим правилам, её хотелки Леви не интересуют. И Майка, видимо, тоже.       — А где та майор из полиции?       — А ты уже откуда знаешь?       — Догадайся, — неоднозначно произнес Майк, делая простодушное лицо.       Ну конечно.       — Язык без костей, — вспомнил он о Ханджи, в голове прокручивая, где он мог так глупо попасться.       Хотя Ханджи так заболтает, сам не заметишь, как тайное выскажешь.       Леви с ответом не торопился, а Майк терпеливо ждал. Ещё одно воспоминание в копилку. И чего ему так не везёт? Она же совсем ничего не значила, но для Леви каждая потеря воспринималась тяжело. Или всё же значила?..       — Погибла она.       Майка такой ответ, по всей видимости, не устроил: он нахмурился и явно ожидал подробностей.       — Чего так смотришь? В полиции тоже люди дохнут, — резюмировал Леви, — спустилась в Подземный город, там и померла. Убили.       И Леви даже знал кто. Очень уж знакомые ранения, так сказать, с самого детства заучены. Когда остальные дети писать учились, Леви запоминал, как правильно наносить удар ножом. Как сейчас помнит: приставить к горлу, а там сонная артерия — крови будет много — испачкается, поэтому на крайний случай; в плечо или бедро, но изворачиваться придется; лучше в ребро или в печень — верный способ. Леви, конечно, о своих занятиях Майку умолчал, но догадывался, что Захариус и без него осведомлен о жизни в Подземном городе. Также Леви умолчал о том, с каким зверством ее убили, живого места не оставили. Леви знал только одного человека, способного на подобные изощрения. Кенни, сукин сын. И метку свою оставил. Не подох ещё и так и не выбрался из этой помойной ямы, что для Леви было странно.       Подделать его «почерк» было невозможно, Леви просто не помнил таких жестоких людей, как Кенни. Поэтому сомнений не было — этот ублюдок был жив. Данный факт заставил Леви держать ухо востро. Не то, чтобы Леви как-то опасался, но с Кенни следовало быть осторожным. Прожив с ним все детство, он усвоил главный урок: Кенни непредсказуем. Хитрость, ловкость и сила — он изворотлив, как змея, что даже матерому вояке не по плечу с ним справиться.       — Ясно, сочувствую, — подал голос Майк, нагло вторгаясь в размышления Леви.       — Мы не были близки, — Леви бы хотел сказать, что они просто трахались, но умолчал.       Хватит откровений на сегодня, не хватало ещё, чтобы о его личной жизни трещали на каждом углу. Тем более они уже практически пришли.       — Зайдем со двора через столовую.       Леви был только рад. Впрочем, именно так он и хотел сделать. Сейчас как раз пересменка у дежурных, поэтому в штабе должно быть пусто. Так и вышло. На глаза попалась только молодая кухарка, что волокла увесистую коробку с консервами. Только подойдя чуть ближе, заметил округлый живот, который не был олицетворением её полноты — руки висели худющие, а щеки впалые. Беременна, значит.       — Что же вы одна всё тащите, где дежурные? — Майк подхватил коробку, словно она ничего не весила.       — Так разошлись ваши солдатики, — она смущенно развела руками.       — Ещё что-то есть? — решил на всякий случай уточнить Леви, совершенно позабыв, как сейчас благоухает.       — Ой, там еще крупа и мука на завтра, но я сама, — кухарка махнула рукой, покраснев больше, — ещё офицеры мне на кухне не помогали. Неудобно.       — Не удобно жопой кверху срать, показывай давай.       Она сначала ошарашенно уставилась на Леви, но после кивнула и показала на два ящика. Испугалась, похоже.       — Ты бы хоть выражение подбирал, — цокнул Захариус, — женщина ведь, так и в положении.       Леви сразу вспомнил, о ком слухи ходили по корпусу. Значит её Патрик обрюхатил, и всё это правда. Он еще раз взглянул на её живот, опуская коробку на пол. Совсем большой уже, того гляди родит, а этот олух даже не видит, что она тут эти сраные коробки таскает. Вот будь он… Леви лишь на секунду задумался о том, что у него могла бы быть семья, и чуть было не поставил себя на место Патрика. Вовремя себя одёрнул. Леви же не идиот.       — Вы когда уходить собираетесь? — решил всё же спросить Майк, пристроив последнюю коробку рядом с лавкой.       — Пока замену мне не найдут, — она развела руками, усмехнувшись, хотя говорила она вполне серьёзно.       Леви снова подметил то, какой Патрик идиот. Но единственным дураком был тут только он, вовремя заметив, как кухарка странно на него косится, Леви вспомнил, что его рубашку можно выжать и использовать как закваску для хлеба на завтрак. М-да, отлично развеялись.

***

      На улице пахло лепешками. Такими жирными и хрустящими. Ари поглубже вдохнула, чтобы насытиться хотя бы ароматом выпечки. У неё на завтрак была лишь каша и чёрный хлеб. Есть не хотелось, но этот чёртов запах… А если лепешка ещё и с картошкой внутри… с луком! Ари сглотнула слюну, скопившуюся во рту, и смирилась. Не видать ей лепёшки, завтра у неё снова будет овсянка.       — Достало!       — Ты чего? — перепугалась рядом сидевшая Луиза, выронив самодельный конструктор из рук.       Вырвалось, не хотела это вслух произносить.       — Да, надоело тут сидеть, давай чем-то другим займемся.       — Чем же, например?       — Не знаю, — Ари повела плечами, — придумай.       Луиза Ари сначала не понравилась. Была какая-то зажатая и стеснительная. Ариадне даже показалось, что она её боялась. Гринберг сразу вспомнила себя в детстве, как пряталась за мамину юбку постоянно и молчала, как только кто-то чужой приходил. Папа всегда её «дикаркой» называл. Любя. И мама его тогда в плечо пихала, а он Ари за волосы тормошил на макушке. Нос неприятно защипало, но заплакать сейчас она не могла — Луиза вопросами достанет. Она часто проморгалась и глубоко вдохнула. Это обычно помогало.       Лепешками так и несло на всю улицу, что аж Гринберг слюной исходила. Это от дома Цедербаумов так, бабка Ванесса специально окна открывает, чтобы соседей раздразнить. Вредная она, не угостит. Хотя у Берты тоже характер не сахар был, но с детьми она всегда делилась вкусностями. Может получится одну хотя бы стащить? Если только…       — О, а давай возьмем куски извёстки и пойдём на брусчатке в городе рисовать.       — Мама ругаться будет, она мне не разрешает далеко от дома уходить, — Луиза сразу нахмурилась, собирая деревянные детали в ящик, — давай лучше на бумаге порисуем.       — Какая же ты зануда!       — Меня потом накажут и гулять не выпустят, — насупилась Луиза, смешно сморщив лоб.       — Ла-адно, неси свою бумагу, — сдалась Ари, помогая сгрести оставшиеся детали в ящичек. — Только быстро давай.       Возможность остаться одной Ари не претила. К Корнелии в таверну не хотелось, там пахло пивом, и она всегда пугалась, когда слышала мужской гогот. Однако Софи и Лука ей нравились, с ними было даже интересно, несмотря на свой возраст, она с удовольствием слушала их байки. Но это случалось лишь тогда, когда у них выдавалась свободная минутка. До самой ночи Ари была предоставлена сама себе, сидя на огромных бочках с выпивкой, складывая из листа фигуры. Лука ей показал розу из салфетки, а научить не успел. Всю смену Корнелии, Ари пыталась управиться с салфеткой.       Так и не вышло.       — Эй, ну где ты там?       Отдаленно послышалось «иду». Рисовать совсем не хотелось, она ведь чисто из-за лепешек предложила, но Луиза притащила два карандаша и куски бумаги. Сзади было что-то написано и перечеркнуто зигзагом. Читать Ари почти не умела. Мама ушла рано, а Августу было уже не до обучения. Но там наверняка ничего интересного. Отец Луизы был врачом, поэтому точно там были скучные рецепты отваров или ещё что похуже. Но раз перечеркнуто, значит, уже не нужно.       Луиза уже во всю царапала грифелем по бумаге, а у Ари был пустой лист. Она неохотно взяла карандаш между пальцев, небрежно очертив полукруг на крае листа с той стороны, где не надорвано. От полукруга пошли три луча: один покороче, тот, что посередине, а два оставшихся длинные. Она подняла голову к небу, приставив ладонь ко лбу, чтобы солнце не слепило в глаза.       Небо. Такое же голубое, как и всегда. И солнце светит также ярко, как и когда мама и папа живы были. Ничего не изменилось. Она мельком взглянула на рисунок Луизы: там три человечка: девочка с косичками, чуть выше дама в длинном платье и фартуке и мужчина высокий и коротко стриженный. А Ари кого рисовать?       — Эй, малышня, — послышался мальчишеский голос.       Ари и Луиза сразу подняли головы на звук. Гринберг его сразу узнала. Рафаэль Цедербаум. Главный задира и хулиган. А если быть ещё точнее, то хвастун и выпендрежник.       — Ты на полгода нас старше, идиот, — Ариадна отложила карандаш в сторону и встала на крыльцо во весь рост, расставив руки по бокам.       — Всё равно старше тебя, сиротка.       Дурацкая кличка привязалась к ней, как только Цедербаум узнал об Ари немного больше. Спасибо Луизе, удружила.       — Чего надо? — крикнула она сзади, прячась за спину подруги.       — Мне? Ничего. Просто у меня дома зуб титана, а у вас только надкусанные карандаши.       Ариадна готова была расхохотаться на всю улицу, что, собственно, и сделала. Из глаз уже брызнули слёзы, а живот скрутило от спазма.       — Чего ржёшь?       — Сразу видно, что титанов ты в жизни не видел, — немного успокоившись, ответила она, хватаясь за живот. — Их тела испаряются, дурень! И зуба у тебя титаньего быть не может, если только воздух в банке.       Рафаэль, кажись, готов был взорваться от возмущения. Красным налились круглые щеки, того гляди, пар из ушей повалит. Но Ари была слегка горда собой, даже грудь вперёд выпятила. Ей сразу вспомнился Эрен и его пылкие речи о разведкорпусе. С самого детства она уже не понаслышке знала, чем занимается разведка и чего за стены так рвутся. Ещё она, бывало, подслушивала разговоры гарнизонных вояк, что разведчики никак не могут раскрыть всю их суть — тело их испаряется, стоит только повалить одного. Прямо как снег весной. А Рафаэль им про целый зуб затирал. Вот ведь выдумщик!       — Вот вырвется Флок в увольнительный, у него и спросим! Уж он точно знает про титанов, — спеси у Рафаэля не убавилось, и он всё хвастался, теперь уже другом, который недавно вступил в ряды кадетов.       — А у меня… и я… я тоже в армию пойду, ясно?!       — Ты?! И в Армию? — усмехнулся он, — с такими короткими ножками в кадетский корпус не возьмут.       Ариадна обратила внимание на его руки в масле. Лепешки ел. И родители у него есть, а он ещё и зубами титанов хвастается. Да что этот проныра вообще знает? Никогда он не боялся быть съеденным громадными переростками, не спал на жестких матрасах, не ел столовые харчи. Ни-че-го. От дикой несправедливости у Ари затряслись руки, что она их сжала в кулак, больно впиваясь отросшими ногтями в ладонь.       — Это мы ещё посмотрим! — взорвалась Ари, не отводя взгляда от коротких маслянистых пальцев.       — Спорим, вы, трусихи, не добежите к той церкви на холме, — он указал пальцем на высокий холм, где сиротливо стояла ветхая церквушка, — быстрее чем я?       — Ты ещё пыль после нас глотать будешь!       Она спрыгнула с крыльца, встав почти впритык к Рафаэлю. Она бы обязательно вмазала ему по самодовольной роже, если бы он не был на голову её выше. Рафаэль, вопреки всем канонам, был высоким в его-то возрасте, в то время, когда Ари была ему по грудь. И проблемы в своих коротких ногах не видела, только желание обойти его выскочку.       — Тогда насчет три, если не слабо, — ухмыльнулся он, заведомо понимая, что девочки либо испугаются, либо продуют ему в сухую. В обоих вариантах он в выигрыше.       — Считай.       Голос Ари был уверенным и почти приказным.       — Нет, погоди, — остановила её Луиза, — это слишком далеко, я не пойду.       — Так и знал, что вы испугаетесь! — расхохотался на всю улицу Рафаэль, тыча пальцем Гринберг в лоб.       Она смачно шлепнула его по руке и оттолкнула от себя, не на шутку разозлившись. Рафаэль слегка покачнулся, чуть было не шлепнувшись в лужу. В глубине души Ари этого хотела, чтобы он забрызгал свои светлые штаны. Зависть, обида и несправедливость смешались в один клубок, заставляя кровь в жилах закипать.       — Считай, — скомандовала она, — я тебя обгоню, а ты, — она повернулась к Луизе, — так и сиди тут, слабачка.       Ари почти сразу отвернулась, поняв, что сказала что-то обидное. Луиза наверняка заплачет. Она всегда из-за всякой ерунды хныкала и была послушной. Была покладистой. Ари будто смотрела на себя в зеркало — ведь и она такой была: часто плакала, помогала матери и отцу, и сердце её не знало, что такое утрата. Та Ари не знала страха, не знала голода и чёртовой бедности. А сейчас… сейчас она зарубила себе на носу: сильные выживают, а слабым достается смерть. Слёзы для неё стали слабостью и непосильной роскошью, которую она могла разделить только сама с собой.       — Считай, чего стоишь?       — Раз… два…       — Стой, — выкрикнула Луиза, — я с вами пойду.       Ари, признаться, раздосадовалась. Луиза была для неё каким-то островком спокойствия и правильности. Всё в ней было идеально: от длинных кос до кончиков натертых до блеска туфель. В глазах блеснула неуверенность, но она всячески пыталась её спрятать. В Луизе была осторожность и капля детской невинности, которая была растоптана в Ари армейскими сапогами солдат, вернувшихся с экспедиции. От Ари пахло кровью, когда от Луизы шел шлейф парного тёплого молока.       — Сама же говорила нельзя тебе далеко уходить?       — Мы же быстро, — тут же нашлась она, больше для себя найдя оправдание, чтобы мечущуюся душу успокоить, — она даже не заметит.       — Два…три…       Ари в недовольстве раскрыла рот, чтобы обругать Рафаэля, что тот начал считать не предупредив, не обозначив старт, поступил хитро и подло. Она рванула беглой рысью, крепко сжав кулаки. Сзади послышался топот — туфли у Луизы были тяжелые, с толстой подошвой и очень громко клацали по сухой тропинке. Испачкает, в пыли извозит и носки износит. Ари туфли те очень понравились, жалко будет. Красивые. Ещё Луизе в платье бежать не удобно, наверняка подол стеснял движения. И чего она с ними поперлась? Героиня нашлась.       Ари боялась обернуться, смотрела только в спину Рафаэля, которую уже успела нагнать. Вот руку протяни и уже почти его дотронется. Толстые косы шлепали по спине, будто плети, нагоняя ее, как ездовую лошадь. Дыхание понемногу начало сбиваться, и вот она уже хватала нагретый воздух ртом, прибавляя ходу. Лишь на секунду представила, что сзади не Луиза бежит, а титан. Сердце, казалось, забилось ещё быстрее, на лбу выступила испарина. В нос ударил знакомый запах луговых трав и диких цветов. Они уже близко.       Ноги резко защипало, и Ари распахнула глаза. Листы осоки, полоснули по бледным щиколоткам, как листы бумаги: вроде царапина, а саднит больнее синяков. Впереди темно-зеленый жилет, она ведь уже дышит в затылок этому проныре. Ещё немного поднажать, ещё немного вдохнуть в себя воздуха — и вот оно…       Оступилась. Уставшие ноги не слушались, путаясь в длинной траве. Упала, больно ударившись носом о землю. Среди голубых васильков и незабудок прятался валун, об который Ари приложилась. Резкая боль пронзила голову, она на секунду потерялась в пространстве. Звуки вдруг стали приглушенными, а в глазах помутнело. Из-за слёз, вероятно. Она сжалась в комок и перестала дышать, будто вовсе разучилась. Сердце ещё колошматило по ребрам, и Ари казалось, что она слышит, как оно пульсирует в районе носа. Очень далеко слышался голос Луизы и Рафаэля, что они смешались в одно целое, слова было не разобрать. Она раскрыла рот, чтобы вдохнуть немного воздуха, но почувствовала, как на губы её стекает кровь. Слишком знакомый запах и вкус. Картинка перед глазами перестала разъезжаться в мутное цветное нечто, и она увидела перед собой муравейник.       Средних размеров, ещё совсем свежий. Видно, что соорудили его эти летом: земля ещё была рыхлая и воздушная, из «стен» торчали мелкие веточки и высохшие листья. Муравьи носились один за другим, только поспевай за ними. Перебирали своими маленькими ножками и скрывались за крупными листьями цветов. Взгляд Ари упал на одного из тысячи муравьишек. Он, казалось, был меньше остальных. На спине тащил веточку в три раза длиннее его самого, резво перебирая ножками. Но трудился наравне с остальными, пока все носили мелкие палочки и высохшие листья, он делал почти невозможное. Ари показалось, что боль на мгновенье отступила, пока она наблюдала за происходящим.       Они такие крошечные по сравнению с остальным миром: по сравнению с цветами, с деревьями, со скотом. С людьми. Пару капель крови капнуло на траву, окрашивая её в тёмно-бордовый цвет. Цвет смерти. Муравьи, казалось, всполошились, разбегаясь в разные стороны, побросав всё то, что с трудом тащили секундой назад. Огромная тень угрожающе нависла над ними, заставляя в панике прятаться. Чёрный ботинок образовался прямо перед самым носом Ари, где секунду назад кишела кучка муравьев. Раз — и их не стало. И того сильного муравья раздавила огромная нога Рафаэля, как и кучку тех, кто носил мелкие веточки и листья. Теперь она понимала, как выглядит человечество наряду с титанами. Жалкими муравьями, которых можно раздавить за несколько секунд. Каким бы сильным не был человек, есть то, над чем даже он не будет властен. Всегда найдётся тот, кто больше, сильнее и выше. Если она сильнее Луизы, то это не значит, что она сильнее Рафаэля. Если стены спасают от титанов трёх и пяти метров, то они не спасут от колоссального титана. На каждого сильного всегда найдется тот, кто сильнее. Так устроено.       — Вот это да! Ничего себе ты себе нос расквасила!       — Перестань, Рафаэль, — неожиданно для Ари, вступилась Луиза, — ей, наверно, очень больно. Пойдём, папа говорил, что раны нужно промыть и остановить кровь. Только голову не запрокидывай — задохнешься.       Она всё причитала и причитала, но от страха ойкнула, когда Ари выпрямилась, и закрыла рот ладонью. Дела были плохи.       — На, — Рафаэль вытянул белоснежный платок из кармана, который за секунду пропитался алой кровью.       — Пойдём скорее!       Ари молчала всю дорогу, слушая истории Луизы, которых она нахваталась от отца, Рафаэль пытался встревать, но тут же затихал, понимая, что заврался. Она плелась сзади, совершенно не желая возвращаться назад. Им попадёт. В первую очередь Луизе, а потом ей. Рафаэля бабка тоже накажет за платок, а он наверняка соврёт, что обронил. Они вышли на проселочную дорогу, где вдалеке виднелось здание Разведкорпус и доносилось ржание лошадей.       — Эй, Ари, кажется там твоя мама, — Рафаэль показал пальцем на силуэт, который виднелся совсем близко и направлялся прямиком к ним.       — Сколько повторять, она мне не мама, — довольно грубо выплюнула она, больше от страха наказания, а не потому, что была зла на Рафаэля.       Он как-то странно притих, и, признаться, Ариадна удивилась его жесту с платком. Она его выстирает и вернёт. Но бабка Цедербаум его все равно накажет, не зря её ведьмой называют. Рафаэль, хоть и дурак, но на свою бабушку был отнюдь не похож. Он был круглолицым с добрыми, хоть и хитрыми, глазами. Если б не его хвастовство и излишняя спесь, Ари, может, и подружилась бы с ним.       С каждым шагом Корнелия была ближе, а дети боялись шелохнуться. Кровь уже почти остановилась, но Ари всё равно дышала через рот. Губы совсем высохли от душного воздуха. А ещё хотелось пить. Пальцы слегка задрожали, когда она увидела, как лицо Хофманн вытянулось от ужаса. Ари была готова поклясться, что впервые видит её такой.       — Что у вас тут произошло?!       — Я упала, — сразу призналась Ари, опередив Луизу, которая пыталась что-то промямлить. — Напоролась на камень.       С самого детства Ари выучила одно единственное правило — всегда говорить правду, иначе будет хуже. Никто её не порол розгами, не лупил по лицу, и она не получала все те наказания, которые доставались её сверстникам. Ничего. Отец наказывал её молчанием, а это было хуже всех плетей. Её будто совсем не существовало, и Август всячески игнорировал её существование. Он ставил перед ней еду, стирал одежду и грел воду, чтобы она могла помыться, но делал всё молча. До тех пор, пока Ари не сознавалась.       — Почему вы ушли так далеко? — Корнелия опустилась на корточки, суматошно осматривая лицо Ариадны, — сейчас же домой!       Её глаза в страхе бегали по маленькому лицу, не понимая, за что зацепиться. Ари на секунду показалось, что Корнелия не собирается ругать её.       — А ну, марш все по домам! — Корнелия грозно посмотрела на них, но потом переключилась на Ари, — чёрт, как же ты так? Сильно болит?       Хофманн легонько потрепала её по плечам, а потом прижала к себе. К своему чистому платью! Обняла, по-матерински поглаживая спину. Ари нерешительно обняла её в ответ. Корнелии искренне было жаль. Гринберг ощутила теплоту её ладони на своем затылке и окончательно успокоилась.       — Пойдем домой, котёнок? Нужно промыть рану и понять, не сломала ли ты нос, вечером сходим к отцу Луизы, он посмотрит, хорошо?       В объятьях Корнелии было слишком уютно. Боль понемногу отступила. Она не помнила свою мать и не знала, каково это — ощущать её теплоту, но сейчас казалось, что это то самое. Что-то ласковое и такое далекое для неё. Недоступное. То, что у неё отняли, а она даже опомниться не успела. Ей всегда было стыдно, что она совсем не скучает по матери. Август всегда хорошо о ней отзывался. И горевал. Она должна была любить свою мать. В голове Гринберг создала себе её нерушимый образ и заставляла себя её полюбить. А сейчас Корнелия всё рушила, когда прикасалась к ней нежно и ласково. Всё, что она так упорно держала у себя в голове, могло кануть в омут.       — Давай пойдём уже, — она грубо отстранилась, замечая, что на платье Корнелии остались пятна крови, — есть хочется.       — Да, хорошо, — Хофманн кивнула и выпрямилась, видимо, привыкнув к подобному её поведению, — Ханнес передал тебе яблоки.       — Он обещал поднять меня на стену, — вдруг вспомнила Ари.       — Вот уж точно нет! Еще по стенам лазить не хватало!       Ари не удивилась, очевидно было, что Корнелия с неё сейчас глаз не спустит. А что там, интересно, за этой стеной? Такие же поля и леса? А дикие звери там такие же, как и внутри стены? Или всё одинаково? Любопытство засвербело в груди, и она оглянулась назад. Разведчики. Они вот точно всё-всё знают. И про титанов. В памяти всплыли муравьи, что подобно людям, разбегались во все стороны при виде опасности. А ведь некоторые из них взобрались на ботинок, пытаясь атаковать чужака. Прямо как разведчики.       — Корнелия.       — М? Что такое?       — А если титаны… снова пробьют стену? И эту тоже. Что тогда?       Корнелия резко обернулась, сделав такое лицо, будто её холодной водой окатили. Ари только сейчас заметила, как она побледнела, а в глазах блеснуло что-то вроде отчаяния.       — Не думай об этом, — Корнелия ответила неожиданно резко, не раздумывая, будто только и ждала этого вопроса, заведомо зная ответ. Она как-то нервно сглотнула и ещё раз добавила, скорее, больше для себя, — Не думай.