Добро пожаловать в Ад

      Либо Ацуши совсем отчаялся... либо он действительно так сильно хотел умереть.       Он искал этого человека целый месяц. Пытался задействовать часть ресурсов своей организации, выторговывал и выбивал информацию, пытался выследить в районе пяти самых высоких зданий в Йокогаме, принадлежащих Мафии. Однажды Накаджиме даже удалось увидеть его. Он наблюдал с крыши за потасовкой в темном переулке и узнал об этом человеке три вещи.       Его звали Дазай. Он не боялся смерти. И он действительно упивался чужими болью и отчаянием.       Ацуши выдохнул, отводя взгляд и прижимаясь спиной к низенькому парапету, и полоснул когтями по своему предплечью, блаженно смыкая веки. До сегодняшнего дня он знал только то, что этот человек был исполнителем Портовой Мафии и искусным мастером пыток. Он был обладателем способности, но какой — неизвестно. Хотя какая, в общем-то, разница...       Отчаяние загорелось в груди с новой силой. Даже если Дазай его убьет, он будет только рад.       Должна же эта никчемная, полная бесконечных страданий жизнь уже подойти к концу?       А на следующий день Накаджиме позвонили и пригласили на встречу. Он не был удивлен, что девушка по ту сторону линии знала его имя, фамилию, номер телефона и его намерения. У Мафии очень длинные руки, а Ацуши особо не скрывался — его прошлое и настоящее были как на ладони, не скрытые и не подчищенные.       Главное здание Портовой Мафии поражало своими масштабами. Накаджима невольно осматривался, хотя в целом обстановка его особо не интересовала. Ходили слухи, что ни одна преступная группировка, попытавшаяся проникнуть сюда и напасть, не продвинулась выше второго этажа. А он направлялся на предпоследний.       После коротко брошенного «мне назначена встреча с Дазай-саном» его проводили по петляющим коридорам к лифту, который охраняли вооруженные автоматами мафиози. Ацуши вошел, управляющей панели с кнопками не было, но лифт двинулся сам, отправляя его на нужный этаж. Видимо, каждый этаж охранялся, потому что его вновь встретили мафиози с оружием и проводили к нужной двери, открывая ее перед ним.       Накаджима оказался в просторном, практически пустом кабинете. За панорамными окнами сияла ночная Йокогама, посередине комнаты стоял столик и пара кресел. У дальней стены, заставленной высокими книжными шкафами, располагался письменный стол со стопками папок и бумаг на нем. Дазай уже ждал его. Сидел на кресле, глядя в окно, попивал виски, бутылка которого стояла на столике.       Ацуши ощущал смертельную опасность, и он был рад хоть что-то ощущать.       За всю свою жизнь Накаджима пережил столько боли и страданий, увидел так много крови, что его чувства отрезало напрочь. Если он не был в опасности, если не ощущал ран на своем теле, он не чувствовал совсем ничего. Ацуши надеялся, что сегодня Дазай заставит его что-то чувствовать.       Он сложил руки за спиной и подошел к исполнителю, вставая рядом с креслом, но не решаясь сесть.       — Здравствуйте, — исполнитель посмотрел на него краем глаза и поставил стакан с виски на столик, удивляясь чужому спокойному тону.       — Здравствуй, Накаджима Ацуши-кун, — Дазай повернул к нему голову, смотря холодно и будто бы незаинтересованно. — Член организации «Полуночные Охотники», обладатель способности Зверь Лунного Света... Чем обязан такому пристальному вниманию к моей персоне?       Он прожигал парня строгим взглядом в ожидании ответа. Уголки губ Ацуши дрогнули, но он не позволил себе улыбнуться, сохраняя видимость спокойствия на своем лице. То ли в комнате потеплело, то ли на него просто подействовала гнетущая аура Дазая.       — Я хочу вас. — Накаждима сказал это так просто, будто хотел солонку соли с дальнего конца стола. Брови исполнителя вскинулись в удивлении с долей непонимания.       — Что, прости? — переспросил Дазай, хмуря брови. — Я тебе что, блюдо на тарелке, чтобы меня хотеть? — и он сказал это так темно и угрожающе, что, несмотря на то, что исполнитель сидел, Ацуши вдруг ощутил, как тот навис над ним. — Ты понимаешь, где ты находишься и с кем ты разговариваешь?       — По крайней мере я дал вам честный ответ, — безразличие тона голоса Накаджимы и отсутствие блеска в его глазах, хоть какого-нибудь, уже начинали бесить. — Я искал вас, потому что хотел вас. Хотел узнать, правдивы ли слухи, — и Ацуши все-таки сел на кресло напротив, выпрямив спину и сложив ладони на коленях.       — И подтверждения каких слухов ты ожидал? — спросил Дазай ровным голосом, вновь отпивая свой виски.       — Слухов о том, что вы мастер пыток и дознаний, — ответил парень честно, глядя исполнителю прямо в глаза и не смея отводить взгляда.       — Я не вижу связи, — проговорил Дазай практически зло. Накаджима объяснился, все так же прямо и честно:       — Я мазохист, — он задрал рукав своей водолазки, являя чужому взору сеть ужасно выглядящих белых шрамов. — Думаете, я получил их в бою?       — То есть ты, — начал исполнитель, громко поставив стакан на столик, — пришел ко мне, — глядя Ацуши в лицо кровожадным взглядом, — и просишь меня удовлетворить твои больные наклонности? Не заинтересован, — бросил он, пренебрежительно махнув рукой.       Накаджима стал водить пальцем по шрамам на своей руке, перечисляя причину появления каждого:       — Канцелярский нож, лезвие, кухонный нож, кинжал, снова лезвие, тигриные когти, осколок стекла, — и говорил он совершенно спокойно, будто бы скучающе. Он задрал водолазку, показывая живот, тоже полный шрамов, и продолжил: — Лезвия и кинжал. Я вогнал себе в живот кинжал так глубоко, как только мог. Было так больно, что я видел звезды под веками. Мне было до смерти приятно. Думаю, я даже жалею о том, что не умер. Прекрасная была бы смерть.       Ацуши оправил одежду и вновь посмотрел на Дазая. Тот глядел на него с неверием и отвращением, но определенно с интересом. Хорошо, что удалось его хоть немного заинтересовать. Иначе пришлось бы подставиться, чтобы попасть в пыточную Портовой Мафии, и не факт, что его пытал бы и убил бы Дазай.       — Разве это не мешает в работе? — спросил он с непониманием. — У Мафии нет претензий к Полуночным Охотникам, иногда вы даже играете нам на руку. Но твое нездоровое желание боли должно вас подставлять, разве нет?       — На моем теле нет ни единого шрама, оставленного нашими противниками.       Правда о причине Накаджима умолчал. Почему-то раны, которые он получал от других, беспрекословно и бесследно заживлялись его способностью. Раны, которые он наносил себе сам, оставляли на его теле шрамы вне зависимости от того, пытался или не пытался он контролировать свою способность.       — Интересно, что думают об этом твои коллеги... — проговорил Дазай без особого интереса.       — Они думают, что мои шрамы — результат пыток и нападений. Чем их больше на моем теле, тем более преданным меня считают.       Не было смысла врать. Если правда поможет добиться расположения Дазая, Ацуши был готов вывернуть ему всю свою душу и подать ее исполнителю на блюдечке.       — Хм, занятно... — он сжал пальцами свой подбородок, в задумчивости глядя куда-то перед собой. — У тебя вообще есть какие-нибудь мечты, надежды? Тебя интересует в этой жизни хоть что-то кроме боли? — спросил Дазай, делая очередной глоток виски.       — В этом гнилом мире нет надежды, — сказал Накаджима, с завистью глядя на чужую бутылку. — Я не помню, когда в последний раз хоть о чем-то мечтал. Все, что мечты делают — разбиваются в пух и прах. Чувствуя боль, я чувствую себя хоть немного живым, я чувствую что-то. Возможно, это просто больное саморазрушение. Разложение души. Я люблю пить, курить, сношаться с кем попало и ранить себя. Никто не знает, что мне нравится ранить себя.       И Дазай засмеялся. Это был чистый, искренний смех, от которого тряслись плечи и широко тянулась улыбка на лице. Он взял бутылку и протянул ее Ацуши, не отрывая от него своего пытливого взгляда. Он смотрел испытующе, предлагая выпивку, даже будто бы вызывающе. Накаджима принял бутылку и посмотрел на этикетку. Это был очень дорогой виски.       — Благодарю. С вашего позволения...       Исполнитель не дал ему стакана, и Ацуши сделал несколько глотков прямо из горла. Бутылка уже была опустошена на треть, а теперь он добил ее до половины. Он мог бы выпить все залпом, но это было бы неуважительно по отношению к Дазаю, который, очевидно, пил свой первый стакан. Накаджима облизнулся и поставил бутылку на стол, ощущая, как нежное тепло разливается по телу. Если мафиози еще предложит ему сигарету, будет вообще прекрасно.       — Знаешь... Я передумал, — сказал он с легким смешком. — Все-таки ты довольно интересный. Я вижу перед собой сломленного человека, который потерял способность чувствовать хоть что-нибудь, кроме боли... И кроме удовольствия от боли. Неужели жизнь после приюта была так тяжела?       Он знал и это? Ацуши вздохнул, отвечая просто и коротко:       — Да.       Накаджима сбежал из приюта, когда ему было двенадцать. Он не нашел работу, он скитался по трущобам, вокруг не было ни одного доброжелательного человека: и его ровесники, и взрослые — все находили хоть какой-нибудь повод, чтобы выбить из него дурь. На улицах было почти так же плохо, как и в приюте.       А потом Ацуши узнал, что он тигр. Он пытался это контролировать, но выходило из рук вон плохо. Он не мог защитить себя, у него не было никого, кого он стремился бы защищать — может, эта мотивация помогла бы ему скорее научиться использовать свою способность?       Но, оказывается, способность контролировалась болью, страхом и ощущением смертельной опасности.       Ему было четырнадцать, когда его впервые похитили, собираясь продать на органы. Ему было четырнадцать, когда его впервые изнасиловали. Ему было четырнадцать, когда он впервые убил человека, причем не одного и не двух — он за ночь вырезал целый синдикат, хотя и не помнил об этом. Накаджима просто осознал себя посреди кучи трупов, поняв по характеру чужих ран, что это сделал именно он с помощью своей способности.       Все это и даже большее скрывалось за коротким «да».       — И что ты чувствуешь, когда тебе больно? — спросил Дазай расслабленно, подливая себе виски.       — Воодушевление, возбуждение... Существование, — ответил Ацуши пространно. — Я чувствую биение своего сердца, ощущаю собственное дыхание. Чувствую тепло и резь ран. Это... приятно. Я тону в чувствах, которые никогда не испытывал.       — Да твоя жизнь, наверное, сущий кошмар, — усмехнулся исполнитель, отпивая. — Знаешь... теперь я понял. Я понимаю тебя, — и Накаджима тихо вздохнул, наслаждаясь чужим принятием. — Я даже могу сказать, что ты везунчик. Жить в мире, полном боли, и наслаждаться болью... Очень удачное совпадение. Я еще никогда не встречал таких как ты, — и Дазай с нежной улыбкой вновь посмотрел Ацуши в лицо. — Мне вот одно интересно... с чего ты взял, что можешь доверять мне?       И тон его голоса изменился. И его лицо вновь стало холодным и непроницаемым. Он угрожал и интересовался одновременно. Накаджима даже не вздрогнул от перемены чужого настроения, просто ответил вопросом на вопрос:       — А зачем мне доверять вам?       — Ну даже не знаю... Я для тебя никто. Моя способность для тебя опасна. Я могу не принять твое предложение, а могу принять и предать. Я могу убить тебя, — сказал он ледяным серьезным голосом, и у Ацуши по всему телу пробежали мурашки. Не от страха, нет. От предвкушения.       — Если бы вы хотели меня убить, вы бы сделали это, как только я вошел. Никому же не нужен эспер в чужой группировке, способный превращаться в тигра и представляющий опасность для Мафии?       И Дазай мрачно заулыбался, практически маниакально.       — Туше́. Знаешь, я впечатлен, — он тихо и низко засмеялся. — Ты что, совсем не боишься умереть?       — Я много раз мог умереть. И... это меня не напугало. Я всадил себе кинжал в живот, я похож на того, кто боится смерти?       — Да ты просто сумасшедший, — ответил исполнитель холодным тоном. Накаджима немного начинал уставать от чужих резких перемен в голосе, хотя отчасти и наслаждался ими.       — Зато я вас заинтересовал.       — Это правда. Наверное, во всей Йокогаме не найдется человека, которому так приятна боль.       — Не знаю. Вы можете попытаться найти.       Дазай заливисто засмеялся и притих, отпивая свой виски.       — Нет нужды. У меня уже есть ты.       — Тогда сделайте мне больно.       — Ох, я сделаю, — вздохнул исполнитель, поднимаясь со своего места и пощелкивая костяшками пальцев. — Надеюсь, ты сможешь это выдержать.       — Думаю, я уже доказал, что смогу, — ответил Ацуши, поднимаясь тоже и вставая напротив Дазая. — Если не доказал, проверьте сами.       — Я могу убить тебя, — предупредил исполнитель вновь, сокращая между ними расстояние и упирая руки в бока.       — Я шел сюда, зная, что вы можете меня убить, — и Накаджима протянул к нему руки запястьями вверх с жирным намеком. — Я тоже могу убить вас. Если вы этого боитесь, можете связать меня.       — Я похож на того, кто боится смерти? — передразнил его Дазай, смеясь, и Ацуши опустил свои руки. — Единственный, кому стоило бы опасаться за свою жизнь — это ты. Ты находишься на вражеской территории, — и он сделал шаг вперед. — Даже если ты убьешь меня, тебя не выпустят из здания и прикончат... — и он коснулся ладонью чужой щеки, пробуждая внутри странное чувство. — А еще моя способность обнуляет чужие способности прикосновением. Так что мне не страшен твой тигр.       Накаджима широко распахнул глаза в удивлении и неверии. Так вот, что это за чувство... Это отмена способности. В таком случае он и регенерировать не сможет, если Дазай будет касаться его беспрерывно. Ацуши удовлетворенно вздохнул и подался вперед, горячо дыша исполнителю прямо в губы.       — Думаю, мы похожи. В отношении смерти, — выдохнул парень, начиная чувствовать что-то, погружаясь в этот омут привычных, хотя и странных с Дазаем и его способностью ощущений.       — Я тоже так думаю, — ответил исполнитель с нежной улыбкой, чуть склоняя голову, будто бы для поцелуя. — Скажи мне... Почему так радикально? Почему ты захотел именно меня?       — Я мог бы найти любого другого садиста, — ответил Накаджима с придыханием, неотрывно пялясь на чужие губы. — Который придушил бы меня, отшлепал бы меня и оставил бы в одиночестве, — и Ацуши взял чужую руку в свою, укладывая ее на свою шею. — Я хочу не этого. Я хочу задыхаться. Хочу истекать кровью. Вы можете переломать каждую кость в моем теле — и я буду рад. Вы можете убить меня, но перед смертью я хотел бы почувствовать столько боли, сколько вы можете мне дать.       Дазай заулыбался будто против своей воли, уголки его губ дрожали. Он вожделенно облизнулся, и выражение его лица резко переменилось, когда он поудобнее переложил пальцы на чужой шее.       — Знаешь... Я принимаю твое предложение. Я готов претворить в жизнь твое маленькое больное желание. Не жалуйся, если все-таки умрешь — ах, да. Ты не сможешь, — дразняще проговорил исполнитель, и Ацуши подался вперед, чтобы поцеловать его.       Поцелуй был легким и нежным. Совсем не таким, какого они оба хотели, хотя и приятным. Дазай отстранился, тихо посмеиваясь, продолжая держать Накаджиму за горло, он пронзительно заглянул ему в глаза из-под полуприкрытых век.       — И все-таки ты занятный, — только и сказал он, обеими руками накрывая шею Ацуши и крепко придушивая его.       Парень подавился вздохом и схватился за его запястья, но не чтобы отстранить от себя, наоборот — чтобы притянуть к себе ближе, вдавить чужие пальцы плотнее. Видимо, блаженное выражение лица Накаджимы понравилось Дазаю — тот стиснул пальцы крепче, продавливая хрупкую трахею.       — Достаточно сильно? — спросил он с ухмылкой.       — Да... — Ацуши едва мог говорить. Он не смел отводить от исполнителя взгляда. Горели губы, горело горло, горело что-то внутри, подавленное чужой обнуляющей способностью. — Я... Ах... — Накаджима закатил глаза, стискивая пальцами запястья Дазая.       — Надеюсь, ты не передумал. Потому что уже слишком поздно, — и мужчина стиснул его шею сильнее, не только перекрывая артерии и вены, но и сдавливая трахею — абсолютно перекрывая доступ к кислороду.       Ацуши хотел что-то ответить, но не смог. Его голова закружилась, ноги задрожали, он прохрипел и широко раскрыл рот, из которого вырвался смутный стон боли и удовольствия. Дазай видел его боль, практически ощущал ее, отзеркаливал. Чем сильнее Накаджима нуждался в воздухе, тем чаще исполнитель дышал, его безучастные ранее глаза засияли воодушевленным блеском, а губы растянулись в безумной широкой улыбке, вселяющей ужас.       — Ну, достаточно больно? — весело спросил Дазай, сжимая пальцы так сильно, будто собираясь сломать Ацуши шею, и тот едва смог ответить:       — Поч... ти... — сломленным шепотом. Лицо парня покраснело и начало синеть, он улыбался, утопая в бескрайнем удовольствии и отчаянном наслаждении.       Он практически не мог дышать. Слюна потекла из уголка рта, сбегая по подбородку и шее, Дазай выглядел так, будто был готов безумно засмеяться от такого приятного зрелища. Он привык к виду ужаса на чужих лицах, но наслаждение... от крепкого удушья... Такое он видел впервые. Это даже шокировало, хотя вместе с тем и возбуждало.       — Да ты псих, — сказал Дазай, тихо посмеиваясь. — Мне это нравится.       Накаджиме тоже нравилось. От давления язык жался к небу, слюна текла не прекращаясь, голова кружилась и тяжелела все сильнее и сильнее с каждой проходящей секундой. Уже теряющий сознание Ацуши похлопал пальцами по чужому запястью, надеясь, что его сигнал поймут, и Дазай понял — отпустил его горло, внимательно наблюдая. Парень рухнул лицом в чужую грудь, тяжело дыша, хватая ртом воздух, он приобнял исполнителя за талию, пытаясь заговорить:       — Мы... Мы только... Начали...       Дазай улыбался так широко, будто не было в его жизни и в его мире чего-то более увлекательного, чем наслаждающийся болью Накаджима. Мужчина приятно пах одеколоном, потом и совсем слегка — кровью.       — Да. Мы только начали, — ответил он, поглаживая его подрагивающие плечи.       Ацуши поднял голову.       Такой садистской улыбки он не видел никогда в жизни.       Горло болело так сильно, что Накаджима едва мог сглатывать слюну. На шее наверняка остались следы от чужих пальцев, Ацуши до сих пор пускал слюни, уже не из-за удушения — из-за разгоревшегося аппетита. Ему хотелось, чтобы Дазай сожрал его. Ему самому хотелось сожрать Дазая.       — М-м-м... Чего бы ты хотел еще?       Расфокусированным взглядом Накаджима зацепился за нож, висящий у Дазая на поясе в ножнах.       — Я бы хотел... Чтобы вы взяли свой нож... И вскрыли мне горло.       Взгляд исполнителя похолодел. Он чуть отстранил от себя Ацуши, глядя ему прямо в глаза, достал нож, лезвие угрожающе сверкнуло прямо перед лицом.       — Как пожелаешь, — сказал он безразлично, прижав острый нож к чужому горлу. Он даже не двинул оружием, но рана появилась, а от нее уже потянулась вниз капелька крови. Накаджима пораженно выдохнул, желая ощутить этот нож всем собой, желая ощутить его в себе.       Дазай неожиданно отстранил нож и отстранился сам. Посмотрел на выражение лица Ацуши, опьяненного болью, схватил его левую руку и сделал несколько надрезов на предплечье. Неглубоких. Но достаточных для того, чтобы кровь мелкими струйками потекла по руке. Накаджима блаженно выдохнул, сдерживая стон, и завороженно посмотрел на свои кровоточащие раны. Провел по ним пальцем. Мазнул окровавленным пальцем по чужим губам, странно ухмыляясь.       — Вам идет красный, — на выдохе проговорил Ацуши, любуясь чужим лицом.       — Тебе тоже, — натянуто ухмыльнулся Дазай и подался вперед, чтобы поцеловать парня, грубо, глубоко и кусаче. Накаджима поплыл, отдавая всего себя в этот поцелуй, отдавая свою кровь, свою плоть, мелко подрагивая от болезненного удовольствия.       Ацуши будто одичал. Прокусил чужую губу, насладился смешавшимся вкусом своей и чужой крови, отчаянно сплетаясь языком с чужим, стремясь доставить Дазаю хоть какое-то удовольствие, кроме садистского. Ему очень, очень хотелось, чтобы мужчина прямо сейчас всадил нож ему в живот и убил его, так страстно целуя перед смертью.       — Ох... Ты мой маленький дикий зверь, — выдохнул Дазай, отстранившись, глядя ему в глаза, гладя его по щеке кончиками пальцев.       — Да, да, да, — в забытье повторял Накаджима и вновь потянулся за жестким поцелуем, будто хотел в нем задохнуться.       Исполнитель с тихим рыком разорвал их кровавый поцелуй и подхватил парня под бедра, чтобы усадить его на край письменного стола. Вновь опасно сверкнуло лезвие его ножа. Он перекрыл порезы на его левой руке новыми, он глубоко прикусил его ключицу, вынуждая прокричать с блаженным стоном, он схватил правую руку Ацуши и принялся вырезать слово.       «Да-зай».       — Ты действительно больной, — выдохнул мужчина, наслаждаясь сломленным выражением чужого лица. — Тебе правда это нравится?       — Да, — Накаджима откинул голову, открывая взору свою шею с единственным легким порезом на ней. Дазай вжимался своим телом в его, прямо между его ног, и эрекцию скрыть было невозможно. Да и не нужно. Ацуши хотел, чтобы исполнитель понял, как сильно ему было приятно. — Да, я больной. Боже, уничтожьте меня...       Дазай облизнулся, вновь приставляя к горлу Накаджимы клинок. Тот прерывисто вздохнул и обхватил мужчину ногами, отчаянно обнимая его руками за шею.       — Хах, тебе и вправду плевать на свою жизнь, — ухмыльнулся Дазай, оставляя на его шее мелкие неглубокие порезы, стараясь не задевать крупные вены и артерии.       Одной рукой он дразнил ранами чужое поджимающееся горло, вторую крепко сжимал на боку, пробравшись под водолазку. Тело Накаджимы стремительно покрывалось порезами и синяками, он стонал, судорожно вздыхал, закатывал глаза, слабо хватаясь за мужчину пальцами. Дазай испещрил его шею неисчислимыми порезами, прижался к ней губами и зубами, стиснул ее крепкой хваткой, и Ацуши прогнулся в спине, громко стоная.       Липкий пот, жар двух тел, горячая кровь, сочащаяся из-под чужих пальцев, сжимающих раненую шею. На глазах невольно проступили слезы, и Накаджима был этому рад, очень рад. Он так давно не плакал. Ацуши ощущал чужое возбуждение между своих ног, он едва пытался двигать тазом, чтобы раззадорить Дазая.       — Я тебя уничтожу, — шепнул мужчина ему прямо в ухо, — не сомневайся, — и Накаджима громко и болезненно простонал, когда Дазай оттянул его водолазку и крепко впился зубами ему в плечо, прокусывая кожу и плоть.       Ацуши громко закричал, откидывая голову и прижимая исполнителя к себе теснее, и руками, и ногами. Дазай отстранился, любуясь чужим лицом, красным и мокрым от слез, и вновь грубо поцеловал Накаджиму, яростно всадив нож в поверхность стола.       — Боже, — меж непрерывными кусачими поцелуями выдохнул Ацуши, обхватывая своими окровавленными руками чужое лицо. — Вам нравится? Нравятся мои кровоточащие раны? Нравятся синяки на моем теле? Нравятся мои слезы?       — Не представляешь, как, — рыкнул Дазай, разбираясь с его пряжкой ремня. Он стянул с него штаны и прижал его колени к груди, расстегивая свою ширинку. — Что, хочешь еще?       — Да, пожалуйста, еще, еще, — умолял Накаджима, млея от ощущения двигающегося меж его ягодицами влажного члена.       Дважды исполнителя просить было не нужно. Он медленно вошел, давая Ацуши прочувствовать каждый сантиметр его плоти, медленно и мучительно наполняющей его тесное поджимающееся нутро. Парень закусил губу, сдерживая стон, но все равно вскрикнул, когда Дазай оказался в нем по самые яйца, вновь стискивая пальцы на его горле.       — Прекрасно, — выдохнул он с улыбкой, делая резкий толчок, и Накаджима закричал бы, если бы Дазай не душил его так крепко.       Мужчина начал двигать бедрами, вдалбливая Ацуши в поверхность стола, он снова и снова доводил его почти до потери сознания, позволял вдохнуть и лишал кислорода вновь. Дазай нервно сглотнул слюну, не переставая дико улыбаться своими подрагивающими губами. Он отпустил чужую кровоточащую шею, изо рта Накаджимы вырвалось несколько хриплых стонов, и исполнитель ударил его по щеке так, что голова резко мотнулась в сторону. Дазай поцеловал Ацуши в шею, не переставая так хорошо его трахать, он практически зарычал, наслаждаясь вкусом крови, наслаждаясь сжимающимися вокруг его члена мягкими, но тесными мышцами, упиваясь чужими криками и отчаянными стонами.       — Ты такой... Громкий... — выдохнул мужчина, и Накаджима прогнулся в спине, откидывая голову, стиснул Дазая между своих ног, притянул его ближе к себе, будто не просто хотел его ближе, а хотел слиться с ним воедино. — Боже, твои крики — музыка для моих ушей.       Дазай любовался плачущим, стонущим, разбивающимся на осколки Ацуши, будто любовался самым гениальным за всю историю человечества произведением искусства. Исполнитель продолжал грубо водить руками по его телу, царапая, сжимая пальцами до синяков, терзая жадно и голодно — ему действительно было так приятно доставлять Накаджиме столько боли, столько удовольствия? Парень прогнулся в спине, рыдая и практически воя, он больше не мог контролировать себя. Дазай положил руку ему на плечо и вдавил пальцы в свежий кровоточащий укус, вынуждая Ацуши прокричать во все горло.       — Эй, дыши глубже. Я не хочу, чтобы ты отключился прямо во время секса, — и он не знал, каким образом, но Накаджима подчинился, пытаясь подмахивать дрожащими бедрами навстречу глубоким частым толчкам. — О, да. Ты теперь принадлежишь мне, — и Дазай заскреб ногтями по своему вырезанному на чужой руке имени. — Ты будешь делать только то, что я говорю. Моя собственность... Моя зверушка...       Ацуши зажмурился, смаргивая слезы и мучительно кончая. Он старался глубоко дышать, глядя исполнителю прямо в глаза; лицо напротив было полно страсти, любви, злобы и собственничества. По Дазаю было видно, что он просто упивался происходящим, по его вискам струился пот, а его бедра стали двигаться резче и хаотичнее. Накаджима едва мог двигаться, но он приподнялся на локтях и утянул мужчину в очередной кусачий поцелуй, полный соли от слез и крови из губ. Дазай зарылся пальцами Ацуши в волосы и ударил его головой о стол, срывая новый крик с этих прекрасных разбитых вдребезги губ.       — Боже... Ты и вправду мазохист, — исполнитель еще как-то умудрялся говорить, тяжело дыша. — Так нравится боль, что жить без нее не можешь? Ха-а-а... Как думаешь, может, у меня... однажды получится... заставить тебя разлюбить боль? — и он вошел так глубоко, что Накаджима зарыдал с новой силой, практически ощущая его всеми своими внутренностями.       Парень хотел бы ответить, но не мог. Его так замечательно трахали, ему доставляли столько боли и удовольствия, что он наконец чувствовал себя живым. Если бы Ацуши мог хоть что-то сказать, он бы сказал, что нет, у Дазая не получится его заставить разлюбить боль. Скорее наоборот. Он заставит полюбить ее еще сильнее.       Он уже это сделал.       Мужчина вновь прильнул к его шее, крепко вцепившись пальцами в спутавшиеся влажные от пота и крови волосы, он жестко стиснул чужое бедро, чувствуя себя на грани, ощущая себя так, так близко.       — Ну что, Ацуши, каково тебе быть моей зверушкой? Я... Ха... Я не очень хорош в обращении с питомцами, — и трясущийся от стонов и толчков Накаджима замотал головой, обхватывая ладонями чужое лицо.       — Все... Идеально... — ответил парень, задыхаясь. — Я наконец... Чувствую себя живым...       Дазая было слишком много. Внутри, снаружи, в мыслях и за их пределами; этот мужчина буквально стал центром вселенной для всхлипывающего, дрожащего в его руках Ацуши. Если бы не сверхстимуляция, он кончил бы второй раз, но сломленное растраханное тело отказывалось следовать желаниям хозяина — оно могло только ныть, болеть и истекать кровью.       — Мой. Мой, — по-животному прорычал Дазай, хлестко и больно шлепнув Накаджиму по бедру, и глубоко излился внутрь, часто и порывисто покусывая его шею. Ацуши трясся как лист на ветру. Он был прекрасен.       — Я... Хочу ошейник с вашим именем, — с трудом проговорил парень, распластавшись на столе. Дазай не торопился из него выходить. Тяжело дышал, любовался, вперился взглядом в чужую шею. — Хочу... Быть вашей зверушкой... Хозяин.       Исполнитель облизнулся, с улыбкой заглядывая в мокрые, сияющие глаза Накаджимы.       — Хозяин... — прошептал он, будто пробуя слово на вкус. — Мне нравится, как это звучит, — хмыкнул Дазай, вытаскивая засаженный в стол нож.       — Мне не нужны Полуночные Охотники... Я хочу быть с вами и подчиняться вам и только вам. Я хочу от вас и боли, и удовольствия, и всего, что вы захотите мне дать... — говорил Ацуши будто в бреду, гладя щеки мужчины своими окровавленными пальцами. — Заберите меня в Портовую Мафию. Утащите меня в свой Ад.       — Да, конечно-конечно, — кивнул Дазай, и лезвие опасно сверкнуло перед глазами. — Добро пожаловать в Ад.       И Накаджима закатил глаза, когда мужчина вогнал нож ему в горло. Перед смертью он так приятно сжал Дазая внутри себя, что тот блаженно промычал, любуясь струями крови, пульсирующе вытекающей из чужой глубокой раны. Но в сексе с трупом он не был заинтересован, поэтому отстранился, наконец выходя из чуть подрагивающего в предсмертной агонии тела, подтянул штаны и провел ладонью по лицу, выдыхая.       — Фух... Что ж, это было весело, — сказал он сам себе и подошел к столику, на котором остался стоять его стакан с виски. Он отпил, достал из кармана телефон и позвонил. — Алло? Да, простите за поздний звонок, тут в моем кабинете прибраться надо... Да. Да, одна встреча не удалась, ничего такого. Я в порядке. Ага.       И тут послышался странный чавкающий звук.       Дазай обернулся и в ужасе посмотрел на приподнявшегося Ацуши с ножом в горле, который этот самый нож из себя вытаскивал.       — Э-э-э... — протянул мужчина, не убрав телефон от уха. — Знаете, подождите. Я перезвоню минут через десять.       И только тогда он повесил трубку, с ужасом наблюдая, как плоть Накаджимы вокруг раны запузырилась и... от нее не осталось и следа. Да и все остальные порезы исчезли — о них напоминала только никуда не девшаяся кровь.       — Мы что... закончили? — спросил Ацуши как ни в чем не бывало, хотя голос у него был заметно усталым.       — Ты... живой? — спросил мужчина недоуменно, делая пару шагов навстречу Накаджиме.       Тот приподнялся и оправил свои брюки, хоть немного пытаясь привести себя в порядок.       — Ну... Да. Благодаря моей способности меня не убить простым ножом в горле, — ответил Ацуши, пожимая плечами.       — Твоя способность — превращаться в тигра, разве нет? — Дазай все никак не мог понять логику произошедшего. Он знал о чужой способности все, что только было возможно найти. Он знал, Накаджима умел превращаться в тигра, а пули и лезвия были бесполезны против него, когда он был трансформирован.       — Да. Я и части тела могу превращать в тигриные, — и Ацуши продемонстрировал это, преобразовав кисть своей руки в лапу. — И регенерация у меня повышенная.       — То есть если бы я продолжил тебя касаться, пока в тебе нож, ты бы умер? — уточнил исполнитель. Он собирался убить Накаджиму, да. Но теперь в его голове зарождалась прямо противоположная идея — исполнить желание парня и утащить его в Портовую Мафию с руками и ногами. Нельзя было терять такой лакомый кусочек.       — Ну... Да, — ответил Ацуши, потирая шею. — Вы можете добить меня, если хотите, — и он протянул Дазаю его нож рукоятью вперед.       Исполнитель остолбенел, принимая назад свое оружие.       — Ты шутишь, что ли? — Накаджима не успел ответить, как Дазай задал другой вопрос: — Ты серьезно говорил о своем желании перейти в Портовую Мафию?       — Я... был уверен, что вы не выпустите меня из этой комнаты живым, — начал объяснять Ацуши. — Но когда вы назвали меня своим, я увидел и второй вариант. Какая разница, в какой организации убивать людей?       — Боже, ты правда сумасшедший, — с широкой неверящей улыбкой проговорил Дазай, убирая нож в ножны, и приблизился к Накаджиме, накрывая ладонями его все еще красные щеки. — Ты мне нравишься. Я тебя забираю. Отныне ты принадлежишь мне и только мне.       — Хорошо, хозяин, — Ацуши ласково улыбнулся, мягко накрывая ладонями чужие. — Надеюсь, я буду для вас хорошим питомцем.       — Конечно будешь, — Дазай кивнул и на удивление нежно поцеловал чужие зажившие губы, едва проскальзывая языком, и отстранился через пару мгновений, глядя на новоиспеченного члена Портовой Мафии. — Жаль, — сказал мужчина, пялясь на руку, на которой должно было быть вырезано его имя.       — А, — Накаджима понял и кивнул. — На мне остаются шрамы, только если я сам себе наношу раны. — Дайте нож, — и Дазай дал его беспрекословно. Ацуши присел на край стола и приготовился резать себя. — Как вас зовут?       — Ты не знаешь мое имя? — мужчина был слегка удивлен.       — Я знаю, что ваша фамилия — Дазай. Как ваше имя?       Исполнитель стоял в удивлении, восхищении и смутном ощущении облюбованного эго. Этот парень собирался вырезать на себе его имя, запечатлеть его на своем теле навечно. Откуда такая преданность? Откуда такая жажда, даже одержимость? В любом случае Дазая чужая готовность отдать всего себя, и тело и душу, прямо ему в руки, очень и очень воодушевляла.       — Осаму Дазай. Так меня зовут. — Ацуши понятливо кивнул и вывел чужое имя лезвием на своей коже. Всего несколько секунд — и на месте порезов образовался шрам. — Знаешь... Если бы я узнал о тебе раньше, я бы скорее забрал тебя в Мафию.       — Рад слышать, — Накаджима улыбнулся, и... Боже, он так давно не чувствовал желания так чисто и искренне улыбаться.       А Дазаю резко захотелось бросить к ногам этого парня целый мир, лишь бы он улыбался так чаще.       — Что ж, пойдем, — вздохнул Дазай, направляясь к выходу из кабинета.       — Куда?       — Домой, — ответил он с усмешкой. — Питомцы живут со своими хозяевами, ты что, не знал?