Сила есть, но и ум тоже пригодится!

В то время как в Литтл-Уингинге едва не разыгралась драма, которая, разумеется, не обошлась без участия падкого на такие приключения Поттера, на площади Гриммо наступила темная, темная ночь. Казалась, сама тьма сгущается вокруг двух обычных, пусть и древних домов на этой улице, под номерами одиннадцать и тринадцать. Но дело было вовсе не в них, а в скрытом надежными чарами, причем отнюдь не светлыми, невидимом для посторонних глаз и просто отлично замаскированном и всесторонне защищенном доме под номером двенадцать. Да, этот дом производил гнетущее и в общем-то малоприятное впечатление на всех его невольных постояльцев и гостей — членов Ордена Феникса. Вот ведь парадокс! В родовом гнезде Темных магов — Блеков, ныне располагался штаб Светлых Сил — Ордена Феникса, являющегося нелегальной организацией, призванной бороться со злом. В частности, с сошедшими с ума и решившими захватить мир Темными Лордами, наподобие престарелого Гриндевальда, доживающего свои дни в камере им же возведенного Нурменгарда, или того же Волдеморта, что недавно имел наглость возродиться. В общем, члены Ордена были не в восторге от своей штаб-квартиры, но выбирать им не приходилось — других вариантов попросту не было, да и во всей Британии вряд ли нашлось бы место более скрытое и защищенное, кроме, разве что, временной резиденции Темного Лорда — родового поместья Малфоев. Тем не менее, большинство членов Ордена Феникса приходило на собрания и уходило. Ну а гостившее в доме не в полном своем составе семейство Уизли и присоединившаяся к ним Гермиона находились там уже около месяца постоянно, видимо, лишь с одной целью — не дать наложить на себя лапы, то есть руки, хозяину мрачного дома — Сириусу Блеку, который, находясь в международном розыске, был вынужден бездействовать — безвылазно сидеть и медленно, но верно чахнуть с тоски, в буквальном и переносном смысле этого слова, воя от осознания своей бесполезности и никчемности в своем собственном доме, где он должен был находиться безвылазно, в месте, по сути ставшем для него вторым Азкабаном. Казалось, этот дом буквально высасывает всю жизненную энергию из своих обитателей. По крайней мере, так думала Гермиона, которой в эту темную ночь отчего-то совсем не спалось. Сегодня ей приснился сон, странный сон. Нет, гриффиндорке часто снились странные сны, но этот, этот был другим. Неясные образы в нем оформились в более четкую картинку: Белые бесконечные коридоры, которые, казалось, никогда не кончатся. Молодой мужчина и невысокая девушка, петляя, бежали по ним, при этом не забывая отстреливаться от своих преследователей каким-то странным видом пистолета, отдаленно напоминавшим бластер. Впрочем, их преследователи тоже были настроены отнюдь не мирно, но, хоть их и было намного больше, девушка явно знала эти запутанные коридоры лучше их. Так что вскоре парочке удалось оторваться от преследователей. — Куда дальше? — спросил мужчина, с виду контрабандист, когда им наконец-то удалось немного оторваться от погони. — Там дальше должен быть потайной проход, если сможем добраться туда и не нарваться, то сможем добраться и до ангара, а там... — начала было девушка, но он не дал ей закончить предложение, вдруг ни с того ни с сего оттолкнув её в сторону. Бедной принцессе оставалось лишь с ужасом как в замедленной съемке смотреть, как бластерный выстрел, предназначавшийся ей, пронзает грудь того, кого она любила, но так и не успела признаться в этом... — НЕТ! — в ужасе, в каком-то исступленном неверии и отчаянии воскликнула она, её тонкая рука умело, привычным жестом взвела курок: раздался выстрел — её противник упал поверженный, мертвый, но все же торжествующий — он сделал свое черное дело. — Нет... нет... нет... Хан... Ситх тебя раздери, даже не вздумай оставлять меня! — едва сдерживаясь, чтобы не зарыдать во весь голос, яростно шептала Лея, опустившись на колени на пол, залитый темной, багровой, ещё теплой кровью, которая ещё несколько мгновений назад билась в жилах этого горячего, храброго, иногда чертовски наглого, но все же любимого ею кореллианина... Он был ещё жив, хоть и без сознания, но она-то знала, что это ненадолго... — Хан, — Лея сделала ещё одну попытку докричаться до него, — Эй, слышишь, Соло, я тебя люблю! — как на духу выпалила признание она, склонившись над ним и поцеловав, вкладывая в этот поцелуй всю свою душу, вливая все свои жизненные силы... И вот веки контрабандиста дрогнули и он, сначала удивленно, а затем уверенно ответил на этот поцелуй, которого он так долго ждал от неё... — Что ты до этого сказала, повтори... — с трудом произнес он, изо всех сил борясь за свою ускользающую жизнь и попросту не веря, что его ледяная, неприступная, но такая желанная и любимая принцесса наконец-то сдалась... — Я люблю тебя, — тихо повторила она, чувствуя, как соленые предательские горькие слезы скатываются по её щекам... — Я знаю. — Из последних сил растянув губы в своей фирменной наглой, самодовольной улыбке, прошептал Хан. — Ах ты... — Кто? — Неважно! Главное, не смей, не смей умирать сейчас и оставлять меня! Этого не может быть. Я ведь чувствую, я знаю, Сила, она... У нас же должна была быть впереди целая длинная и счастливая жизнь, у нас должно было быть трое детей! Я видела, видела: у меня были видения! А ты... — дочь Вейдера всхлипнула, — Сила ведь не врет, она не может обмануть... Ведь не может же? — с надеждой спросила, давясь душившими её рыданиями, Лея. — Не плачь, Лея, мы обязательно встретимся... Я знаю, и у нас будет, будет это счастливое будущее, не в этой, так в другой жизни... Я тебе обещаю, мы будем вместе рано или поздно. — Произнес Хан, которого озарило то самое "просветление", какое бывает у людей перед смертью, когда перед ними приоткрываются врата великой и вечной тайны... — Хан, нет... — сдавленно произнесла Лея, чувствуя, что тот уже ушел... Душераздирающий, полный боли и отчаянья вперемешку с яростью крик огласил, наверное, весь флагман. А ведь Лея и не придала тогда должного значения последним словам, списав все это на предсмертный бред, но, выходит, напрасно... Этот сон оставил Гермиону в смешанных чувствах. С одной стороны, она любила разгадывать загадки, любила тайны, но вся её жизнь с самого детства была полна тайн и странностей, на которые она до сих пор не могла найти ни ответов, ни хоть каких-то объяснений. Но она не сдавалась, она привыкла идти до конца, до победного конца. И хоть гриффиндорке и не удалось запомнить их лиц, пусть она знала лишь эти два имени, но она разгадает эту тайну во что бы то ни стало! Так же, как и то, причем же здесь все-таки она? Почему именно ей снятся эти странные сны? Почему в ней, тихой и забитой заучке Грейнджер, дочери дантистов, порою просыпается та, кто по праву может называться лучшей подругой Мальчика-Который-Выжил, которая, не раздумывая, бросается в самое пекло, вопреки всем правилам, ненарушаемость которых и их (правил) четкие и узкие границы, привили ограничивавшие всю её сознательную жизнь родители. Почему такая благовоспитанная девушка дружит с двумя обормотами, не ставившими учебу, правила, четкие конструкции и дисциплину ни во что? На этот вопрос девушка знала ответ, совершенно точно. Во-первых, эти двое пресловутых обормотов — самые милые обормоты на всем белом свете, во-вторых, именно рядом с ними она по-настоящему живет, именно рядом с ними просыпается та бесстрашная, веселая, дерзкая, красноречивая, харизматичная, даже немного опасная Гермиона, в глазах которой в таких случаях пляшут черти. Гермионе нравилось такое свое состояние, но то, что так старательно с детства прививали ей родители, не желало так просто уходить. Она все ещё тряслась из-за таких пустяков, как невыполненное домашнее задание... Она привыкла всегда по возможности оставаться в тени; в обычной школе, до Хогвартса, она, умная и начитанная девочка, чересчур опекаемая родителями, отслеживающими каждый её шаг, стала излюбленной жертвой нападок сверстников. Она не понаслышке знала, насколько жестокими бывают дети... Но ответить не могла, воспитание, данное ей родителями и проистекающая из этого воспитания излишняя скромность не давали ей этого сделать, хотя на её остром языке всегда вертелись пропитанные ядом, готовые точно стрелы поразить своего противника в его самое больное и слабое место, словечки. В Хогвартсе, на четвертом курсе, столкнувшись с возмутительнейшим, просто вопиющим фактом — рабством домовых эльфов, в ней проснулись такие непривычные, неприемлемые, но в тоже время такие родные замашки лидера-оратора, способного одним своим словом повести людей за собой. И её не покидало ощущение, что она уже готовила восстание, причем гораздо более масштабное, чем восстание домовых эльфов... Жаль только, эльфы не так поняли её. Но это не так уж и важно, в этом-то году Гермиона точно убедит их всех в том, что рабство — это такой неприемлемый и варварский пережиток прошлого, что пора его уже устранить. Кстати о пережитках, Гермиону уже с момента её знакомства с волшебством возмутил тот факт, что волшебный мир брезгливо относится к обычному миру, открещиваясь от всех его гениальных изобретений, завязнув в Средневековье... И это при том, что с помощью магии можно было так классно модифицировать магловские приборы! Она уже это проверила на практике. "В общем, если отец Рона узнает о моих "изобретениях" и решит меня сдать, а не попросит показать, где, что и как работает, то я рискую загреметь в Азкабан!" — подумала Гермиона, чуть улыбнувшись. Однако улыбка быстро слетела с её лица — её вдруг охватило необъяснимое чувство тревоги. Такое чувство почему-то всегда возникало у неё, когда Гарри опять влипал в неприятности. Кажется, и этот раз не был исключением, вот только в этот раз тревога была в несколько раз сильнее. А вспомнив про возродившегося нынче летом Волдеморта, Гермиона забеспокоилась ещё больше. Уснуть она больше не могла, это совершенно точно, поделиться опасениями тоже — ей бы не поверили, а сидеть и просто ждать, когда её лучшего друга, возможно, уже пытается убить красноглазая тварь, она не могла... "Нужно действовать!" — решила она и, быстро одевшись, стараясь по возможности не разбудить Джинни, с которой делила комнату, выскочила на лестничную клетку, где столкнулась с почему-то не спавшим, а как будто специально её подстерегающим Роном.