Big Brain Show

— Сэнку-чан, но это ведь твой день рождени-а-ахх! — Вот именно, — припечатал Сэнку, оставляя очередной поцелуй на изящной лодыжке, что безвольно висела у него на плече. — И в свой день рождения я буду делать то, что хочу я. По комнате эхом разносились задыхающиеся стоны, и звенящая тишина морозного утра оживала мягкими томными мольбами, горячими и соблазнительными, обволакивающими разум Сэнку похлеще любого алкоголя, даже хлеще самого терпкого горячего вина из Рождественской ярмарки, которым они с Геном сдуру напились пару недель назад. Кошачьи глаза едва ли не слезились, Ген был на тонкой грани от того, чтобы начать умолять, и, да, в любой другой день Сэнку не рискнул бы будить всех внутренних демонов своего экспрессивного мужа, но сегодня был его день рождения, и он мог позволить себе всласть над ним поиздеваться. Ну, это если опустить, что на самом деле ему нравилось, когда эти узкие пальцы на его горле безапелляционно перекрывали доступ к кислороду. Но, опять-таки, у Сэнку был другой план. Поздороваться за руку с каждым из этих чертей в сизых омутах любимых глаз он сможет в любое другое время. Сегодня Сэнку хотелось себя умаслить. А разве могло в этом мире хоть что-то сдобрить эго мощнее и слаще, чем хнычущее, дрожащее, рыдающее от удовольствия нечто, в которое превратился твой муж под твоими же пальцами? И потому в ответ на очередной почти что мученический всхлип Сэнку лишь усмехнулся и продолжил осыпать медленными поцелуями бесконечно длинную, невыносимо прекрасную ногу, перекинутую через плечо, не прекращая свои медленные и точные, выверенные до чрезмерной скрупулёзности движения. Яркий свет морозного зимнего солнца проникал в окна, заливая комнату мягким золотистым сиянием, и у Сэнку на мгновение перехватило дыхание, когда луч света упал прямо на лицо Гена, искрясь в растрёпанных белых прядях, освещая его зацелованные красные губы, нежно лаская бликами фарфоровую кожу, отчего казалось, будто его сизые глаза почти что светятся. Вряд ли он однажды привыкнет к тонкой чувственной красоте этого мужчины, который по счастливой случайности согласился стать его мужем, вряд ли устанет однажды им восхищаться. — Ах, Сэнку, милый, любимый мой, пожалуйста, — задыхался Ген, дёрнув бёдрами в тщетной попытке заставить Сэнку работать пальцами хотя бы немного быстрее, но, нет. Сэнку крепко прижал его к кровати, длинно лизнув напряжённую икроножную мышцу, когда Ген заскулил в знак протеста. — Доктор Ишигами, за что вы так со мной, почему же вы так жестоки к своему мужу, какое плохое зло я вам сделал… — Ты обещал мне, — дразняще прошептал Сэнку без малейшей толики раскаяния, самодовольно наслаждаясь яркими мазками порочного, греховно-малинового румянца на нежных щеках, — что я могу делать с тобой всё, что хочу. Ген настаивал на том, чтобы подарить Сэнку какую-то баснословно-дорогую тачку, но, честно говоря, на всякого рода предметы роскоши Сэнку было глубоко плевать. Это Ген обожал предаваться гедонизму и окружать себя красивыми вещами, Сэнку же был аскетом. Единственный предмет роскоши, который был ему жизненно необходим, в данный момент захлёбывался рваными стонами прямо тут, у него в руках. — Ох, Сэнку-чан, я не знал, что всё, что ты хочешь, это — аааанкххх! бляя… — свести меня с ума! — сумел выдохнуть Ген, его бёдра дрожали, сопротивляясь суровой хватке, пытаясь податься навстречу терзавшим его терпение пальцам, но Сэнку не уступил ему ни на йоту. — Какой же ты нетерпеливый, — он дразняще упрекнул его, усмехаясь нахально и темно, так, как он точно знал, что Ген обожал. — А ты жестокий, — от его ухмылки сизые глаза блеснули адским пламенем, и этот демонический блеск был ровно тем, чего и добивался Сэнку. — Такой жестокий, Сэнку-чан, неужели ты надо мной не сжалишься? Мне ведь надо только немного быстрее, любовь моя, муж мой, родной мой, ну же, ещё, пожалуйста… — Ген знал, какую игру затеял Сэнку, и потому не проявлял своей силы всерьёз. По-хорошему он бы уже давно перевернул его и оседлал, подчиняя своей беспрекословной воле жарко и горячо, так, как умел только он, но, нет, Ген продолжал хныкать и скулить, потому что так хотел Сэнку. Сэнку так бессмысленно сильно его любил. Сэнку продолжал его растягивать — неумолимо и медленно, наслаждаясь каждым дрожанием, каждым тихим стоном, упиваясь развернувшимся зрелищем — вожделенный румянец разлился по его молочной коже ещё сильнее, ещё ярче, в этот миг своей страстной истомы Ген был абсолютно восхитителен, дрожащий и отчаянно желающий большего, с трепетно вздымающейся грудью и крошечными капельками пота на лбу, ошеломлённый мучительно медленным темпом, который не был для них обычным делом, и к которому он не был готов. Потрясающий вид. Воистину роскошный. Шедевр на миллион долларов. Когда Ген сказал, что на день рождения Сэнку может получить всё, что только пожелает, всё, что угодно, что Ген купит ему всё материальное и отдаст в пользование всё нематериальное, в светлую голову Сэнку пришли десятки идей, каждая грязнее предыдущей. Он правда думал над своим подарком, много. Даже над новым телескопом думал, но Ген уже успел его вручить на Новый год — с пошлой красной ленточкой вокруг окуляра. Однако каждый раз, когда Сэнку об этом думал, в его сознании настойчиво возникал всё один и тот же образ — Ген, совершенно измученный, раскрасневшийся и разваливающийся на части, искренне умоляющий (а не заставляющий умолять его, хотя бы один день в году, для разнообразия). В конце концов, это было простое решение. — Сэнку-чан, прошу тебя, пожалуйста, — снова хныкнул Ген. — Разве ты не хочешь трахнуть меня? Сильно, грубо, как ты можешь? Разве ты не хочешь почувствовать меня? Я так хочу тебя чувствовать, мне так нравится, когда ты внутри меня, я хочу, чтобы ты наполнил меня доверху, чтобы уничтожил, чтобы забрал всё, что тебе причитается, и я знаю, что ты хочешь того же, так почему же ты… Сэнку закусил губу, медленно выдыхая, крепче сжимая пальцами это блядски-соблазнительное бедро. Какой же Ген… негодный мальчишка. Тридцати пяти лет отроду, ага. Он ведь специально использовал все известные уловки, чтобы возбудить Сэнку до предела, до красной пелены перед глазами, намеренно шептал такие развратные слова, чтобы убедить его сдаться. Но нет. За полтора года их семейной жизни Сэнку сумел хорошенько его выучить. Его теперь так просто не купить. Он усмехнулся и запечатлел влажный поцелуй на внутренней стороне острой коленки, и, убедившись, что муж пристально за ним наблюдает, решил поиздеваться немного в ответ и произвести демонстрацию. Он медленно провёл губами вверх по изящной линии ноги, покусывая упругие тонкие мышцы, почти благоговейно прижимаясь губами к лодыжке, потираясь щекой о нежный свод стопы, целуя в самую её серединку. Ген тихо ахнул от этой ласки и чуть извернул ногу, меняя положение, проходясь большим пальцем у Сэнку по губам. Дразнится. Знает, что у Сэнку от его ног ведёт крышу. А Сэнку и не против. Он невольно поймал этот дерзкий палец языком и почти застонал, крепко зажмурив глаза — смотреть на румяное лицо Гена, что буквально сияло пороком, стало почти невыносимо. Он втянул палец в рот под довольный выдох, обвёл его языком, ощущая под пальцами мелкую-мелкую дрожь — Гену тоже нравилось. У него были настолько нежные, настолько чувствительные ноги, будто он никогда не ходил по земле, и Сэнку обожал их ласкать. Он со всё нарастающим внутренним жаром наблюдал из-под ресниц, как его любимый человек потихоньку теряет последние остатки контроля, как кусает губы и закатывает глаза. Ещё чуть-чуть, и все его мольбы станут не намеренными, а искренними. И вот тогда Сэнку, может быть, над ним сжалится. Воздух в лёгких почти горел, был тяжёлым и влажным, весь мир казался неясным, всё плыло и двоилось, и в фокусе остался только Ген и его пленительные ямочки на щеках. Ген обвёл большим пальцем ноги его губы, и от этого нехитрого действа Сэнку едва ли не заколотило. Он провёл языком вдоль ступни, чуть прикусил нежную выемку и снова вернулся к пальцам, хватая губами аккуратный мизинец. — О, я обязательно тебя трахну, котёнок… — Сэнку, наконец, погрузил в него третий палец, и с ярких припухших губ Гена сорвался пронзительный стон, он крупно задрожал, ещё шире раздвинув ноги, пытаясь снова податься бёдрами Сэнку навстречу. Сэнку замер, ожидая, пока дыхание немного успокоится, а кошачьи глаза, совершенно остекленевшие, абсолютного ошеломлённые, снова смогут сфокусироваться на нём. Сэнку едва ли не облизывался, жадно впитывая это зрелище, и снова медленно и размеренно потёр пальцами самую чувствительную точку своего любимого мужчины. — …но сначала я с тобой немного поиграю. Ты слишком красивый на тонкой грани от оргазма, не хочу лишать себя такого зрелища, — он двинул пальцами чуть резче, чуть жёстче, и Ген так жалобно заскулил, прикусив губу и сжав простыни в кулаки, что Сэнку едва подавил желание плевать на свои игры и ворваться в него прямо здесь и сейчас. Член пылал, умолял о внимании, но, нет, у Сэнку всё ещё были другие планы. — Ты потрясающий, — ещё один стон. Ещё один грубый толчок. — Ты думал, я шутил, когда говорил, что ты — мой главный подарок? О, нет. И я хочу распаковать свой подарок тщательно и спокойно, разве я не могу? У меня ведь день рождения. Ты сам говорил. Ген почти зарыдал, одной рукой хватаясь за подушку под головой, а другой прикрывая лицо. Ну, нет. Сэнку хотел его видеть. Он отпустил его бедро и крепко обхватил пальцами тонкое запястье, отводя руку, что закрывала ему обзор. — Не прячься, — слова прозвучали почти как приказ, но Сэнку было плевать. Он прижал его запястье к кровати и особенно сладко надавил на простату, тщательно отслеживая реакцию Гена. Та приятно радовала: Ген хватал ртом воздух, закрыв глаза и чуть отвернувшись, будто смущаясь, подавался навстречу его руке, сперва несмело, проверяя, не будут ли его снова держать, но с каждым движением всё более уверенно, всё более жадно и развязно. Сэнку склонил голову к плечу, наблюдая за ним и так сосредоточившись на том, как охуенно красиво вело его мужа, что напрочь забыл о себе. Оставив на подтянутом бедре ещё несколько горящих поцелуев, он убрал пальцы, лишь дразняще поглаживая нежное колечко мышц. Он подождал, пока Ген, всхлипнув, снова встретится с ним взглядом. — Я люблю тебя, — прошептал он и резко, сладко ворвался в его нутро, с усилием проводя по простате. — О, боги, Сэнку-чан… — кошачьи глаза сияли в лучах послеполуденного солнца, заливая всю комнату своим тёплым светом. — Пожалуйста, я не могу этого вынести… — Ген повернул голову, посмотрел на него, и Сэнку провалился в его взгляд — просящий, притягательный, бездонный. Под этим взглядом он потянулся за презервативом, разорвал зубами упаковку — очень пошлым показушным движением, красуясь перед любимым мужем, — и раскатал его по члену. Одной рукой, конечно, было не особо удобно, но за два года их отношений Сэнку уже знатно поднаторел в этих вопросах, а в Гене было так умопомрачительно тесно и горячо, что этот жаркий контакт хотелось продлить до последнего. Ген нервно сглотнул, наблюдая за его действиями, жадно облизывая взглядом всё его тело, и вновь посмотрел в глаза. — Я до сих пор иногда не верю, что ты настоящий, Сэнку-чан… Такой красивый… Сэнку вытащил из него пальцы, вызвав очередной жалобный всхлип, и наклонился так близко, что их носы соприкоснулись. — Ты мой, — выдохнул он, поймав нежные губы в безумном, сладостном поцелуе, жадно сглотнув с них рыдания. Хрупкая ладонь Гена оторвалась от подушки и тут же запуталась его в волосах, притягивая ближе, углубляя поцелуй, сводя с ума своей трепетной лаской. Ген крупно вздрогнул под Сэнку, чуть дёрнув его за волосы и тихо, так чертовски сладко застонал в его рот, когда Сэнку, не глядя и не отрываясь от него ни на секунду, вылил на него побольше смазки. Даже когда их губы, наконец, разомкнулись, Ген не позволил ему отстраниться, он схватил его за шею, отчаянно прижимая к себе, и Сэнку безостановочно целовал его щёки, челюсть, точку пульса на шее, шептал тихие похвалы ему в кожу, чтобы слышать, как сбивается его дыхание, чтобы чувствовать, как он дрожит и плавится в его руках, словно белый шоколад. Сэнку прижался к его входу, и Ген подавил рваный стон. — Сэнку-чан, умоляю, — прошептал он высоким, дрожащим голосом. Так потрясающе красиво, как Сэнку ещё не доводилось слышать. — Что мне сделать, чтобы ты перестал меня мучать?… — Скажи, что ты мой, — рыкнул Сэнку, жадно прикусив тонкую линию хрупкой ключицы. — Твой, только твой, — хныкнул Ген. — Весь целиком, весь твой… только пожалуйста, пожалуйста… Сэнку чуть отстранился, чтобы его оглядеть. Ген дрожал от каждого, даже самого крохотного прикосновения, его сизые глаза слезились под натиском ощущений — влажные дорожки на румяных щеках блестели в ярком свете, льющемся через окно, крохотные прядки шелковистых волос прилипли ко взмокшему лбу… Сэнку длинно лизнул линию его татуировки, и по телу пронеслась острая вспышка жара, от языка опустившись прямо в самый низ живота, и он внезапно осознал, насколько ему тяжело, как сильно ноет его позабытый член, и как Сэнку чертовски, блядь, его хочет. Он подцепил локтем второе колено Гена, закинув себе на плечи обе его ноги, и ещё сильнее прижал член к заласканному входу, который так долго и так тщательно открывал и дразнил, и вошёл в него одним длинным, слитным движением — под самый корень. Ген застонал, закусив губу, и откинул голову назад, обнажая соблазнительную шею, на которой отчаянно не хватало засосов, Сэнку рвано выдохнул, пережидая момент резко накатившего возбуждения из-за того, как туго и сладко его обхватили упругие мышцы. В голове звенело от желания загнуть Гена, сложить пополам и оттрахать до беспамятства, чтобы просил остановиться и одновременно не хотел останавливаться. Почему-то, глядя на это греховное лицо, на то, как он сводил брови, кусал и облизывал губы, Сэнку казалось, что Ген и сам хотел именно этого. Чтобы его отымели, выебали до потери сознания, он словно напрашивался на это, словно весь был одной сплошной провокацией, словно безмолвно просил Сэнку отпустить себя полностью, без остатка, и… Сэнку до сих пор было страшно по-настоящему себя отпустить. До сих пор было страшно причинить ему боль по-настоящему. — Сэнку-чан… — выдохнул Ген, и его глаза блестели от ещё большего количества непролитых слёз. Сэнку поднёс одну руку к его лицу, провёл большим пальцем по острому изгибу высокой скулы, отвёл назад бёдра, всё в том же мучительном темпе, и медленно толкнулся обратно. Он выдержал напор этого порочного, абсолютно греховного взгляда, погружаясь в его нежное нужно, наслаждаясь тем, как широко распахнулись бездонные кошачьи глаза, а нежные губы сложились в идеальную «О». У него перехватывало дыхание от плотного, скользкого жара, ему отчаянно хотелось ускориться, вдолбиться, но Сэнку, верный своей стратегии, начал медленный ритм, лишь немного быстрее, чем когда в деле были его пальцы, но всё-таки резче, жёстче, пронзительнее. Он прижал колени Гена к его животу, складывая его буквально пополам, позволяя себе скользнуть глубже и не давая Гену раскачиваться вверх, навстречу ему. — Ааах, любовь моя, ну ты почему ты меня мучаешь, — задыхаясь, прошептал Ген в слабой попытке вырваться из его хватки. Сэнку лишь зарычал и, облизнувшись, прикусил кожу на этой вопиюще-незапятнанной шее. Он поднёс большой палец к его вожделенному рту, нежно провёл по верхней губе, и, прижавшись к мягкой, такой очаровательно-припухшей нижней, засунул палец ему в рот. Ген жадно втянул его в себя, жадно провёл языком по подушечке, и Сэнку не сдержал низкого стона, упиваясь каждой унцией его внимания. — Прекрасный, — прохрипел он, высвободив свой большой палец и проведя им по румяной щеке, ощущая, как под обычно прохладной кожей Гена разгорается жар. — Я так люблю тебя, Ген… — И я люблю тебя, — беспомощно ответил он. Ген выглядел совершенно распутным, чёрно-белые волосы в красивом беспорядке спутались вокруг его лица, глаза блестели от невыносимого желания и непролитых слёз, он был прекрасен во всех отношениях, и вот это греховное, роскошно-порочное создание было у Сэнку самой любимой версией его мужа. Но даже дрожа от чрезмерного возбуждения, кусая губы и хватаясь за плечи, как будто не осознавал, что делает это, Ген всё равно оставался собой. — Не тормози, Сэнку, трахни меня, наконец, — сорванно простонал он ему в губы, и звуки собственного имени, сказанного так, таким тоном, именно этим человеком, любимым, желанным, его, только его человеком, подстегнули Сэнку, став решающим фактором в срыве, которого он хотел и ждал. Они оба хотели и ждали. Сэнку подался бёдрами вперёд, снова входя до конца, двинул ими раз, другой, отыскивая нужный угол, нетерпеливо выдохнул: — Ты сам напросился, — и сорвался. Почти сорвался, почти отпустил себя, врываясь в Гена пусть всё ещё не быстро, но неумолимо глубоко, каждый раз выходя практически до конца и вгоняя член до чертовски пошлых и возбуждающих шлепков кожи о кожу. Ген жадно дышал ему на ухо, захлёбываясь тонкими тихими стонами, и, перебирая его волосы, шептал что-то одобрительное, впивался короткими ногтями в спину и подставлял шею, запрокидывая голову и обнажая плечи, открываясь для кусачих поцелуев. — О, да, чёрт возьми, так хорошо, Сэнку-чан, так хорошо, даааа… С очередным тихим «Дааа!», почти безумным, почти ополоумевшим, на Сэнку обрушилась горячая потребность быть как можно ближе, она была такой острой, что ощущалась базовой, буквально основой блядской пирамиды Маслоу, обгоняя всё остальное, и еду, и сон, и безопасность. Он бы с удовольствием покружил в гробу несчастного Абрахама, объясняя, что человеку нужно на самом деле, но прямо сейчас был слишком занят. Сэнку взял Гена за ноги, предварительно ещё разок их облапав, зацепил вокруг своей талии, убедившись, что те надёжно закреплены, обхватил его руками и, не вынимая члена, оттолкнулся от кровати, потянув Гена за собой, самодовольно ухмыляясь удивлённому визгу. Он приземлился на спину, и теперь Ген сидел у него на коленях, положив руки ему на плечи, ошарашенно хлопая длинными чернильными ресницами, пытаясь осознать своим туманным мозгом новое положение дел. Сэнку жадно схватил мягкие, упругие, такие, блядь, удивительно приятные на ощупь полукружья этой манящей задницы и резко, глубоко и полностью насадил его на себя. Сдавленный стон эхом разнёсся по комнате, руки на его плечах когтисто сжались — точно останутся следы, — и эта мысль была как никогда приятной. Теперь Сэнку толкнулся в Гена ощутимо глубже, чем позволяла их предыдущая позиция. Ген обмяк, задыхаясь, он был таким податливым в его объятиях, уткнувшись лицом в шею и ошеломлённо шепча в кожу «блядь, Сэнку, ты просто бог, ты в курсе?». Сэнку был в курсе. Муж регулярно ему об этом сообщал. Он чуть усилил свою хватку на этих плюшевых ягодицах и легко приподнял Гена, так, что внутри остался только лишь самый кончик члена, подержал его немного, поддразнивая до первого хныканья, и с силой опустил обратно. — А-а-х, Сэнку, блядь, как же мне хорошо, — лепетал Ген, тяжело дыша, его слова сливались в какой-то единый поток от силы захлестнувшего удовольствия. — А тебе? Тебе со мной хорошо? Тихий стон сорвался с губ Сэнку. Он резко поднял бёдра и так же резко опустил Гена. Вокруг него трепетал острый жар, распыляя, с каждым движением их бёдер всё глубже погружая в пылающее, сводящееся с ума удовольствие. — Очень хорошо, — выдохнул он, — ты лучшее, что со мной случалось, — Ген запрокинул голову в безмолвном крике, когда Сэнку ударил его прицельно в простату, — ты такой хороший, такой красивый, такой мой, — Сэнку припал губами к его дрожащей груди, посасывая манящий пирсингом сосок, обводя языком линию татуировки и жадно закусывая шею. Он прижался к пылающей жаром коже, чувствуя под своими губами вибрацию неистовых стонов, и ещё крепче впился в Гена зубами. Обычно он был осторожен и старался не оставлять на нём заметных следов, не желая создавать любимому мужу лишних проблем с продюсерами телешоу (всеми, кто не был Укё) и с Хьёгой, который вечно его за это отчитывал, даже Никки пару раз просила Сэнку немного её пожалеть и не делать ей лишней работы — Ген был таким бледным, что гримировать его засосы было той ещё задачкой, — но сегодня Сэнку было всё равно. Он хотел отметить своего мужа, чтобы все, кто его видел, знали, чей он, знали, как сильно его любят, как отчаянно его желают. Сэнку хотел, чтобы ни у кого не было сомнений, что они с Геном целиком принадлежат друг другу, что они любят друг друга до беспамятства, так сильно, как только могут любить люди. Хватка Гена на его плечах тоже усилилась, тонкие пальцы впились ногтями в кожу и наверняка оставили свои следы. Сэнку любил его следы на себе. — Сэнку-чан, милый мой, любовь моя, — шептал Ген, неистово подмахивая бёдрами. — Скажи, ты ведь любишь меня?.. — Ммм, — согласился Сэнку, оставляя новую тёмную метку на тонкой молочной коже. — Безумно… — Тогда прекрати себя сдерживать, мать твою, — тёмный, мрачный голос словно вырвал Сэнку из туманного оцепенения. Чёрт, если Ген ещё был способен на столь осмысленные действия и слова, то Сэнку явно нужно стараться лучше. Он снова подался вперёд и вверх, перекатываясь в постели, навалившись на Гена всем телом, нависнув над ним жадно и голодно. Ген в его руках, полностью подчинившийся его воле, распластанный на постели под ним, со всеми этими своими томными бесовскими взглядами, блестящими тёмными глазами, припухшими губами и ногами, за которые можно было продать душу, выглядел просто потрясающе. Сэнку смотрел на него и не мог насмотреться. — Ты ещё смеешь меня подначивать? — Попробуй меня за это наказать, — с трудом пробормотал Ген, задыхаясь от возбуждения. Сэнку мрачно усмехнулся. — Тогда смотри на меня и не вздумай закрывать глаза, — низко приказал он, и Ген, втянув носом воздух, отрывисто кивнул. — И не смей себя трогать. Ясно? Получив ещё один кивок, он снова закинул обе эти благословенные ноги себе на плечи, упёрся ладонями в постель, нависнув над ним, практически сложив пополам, и жёстко двинул бёдрами, вгоняя член сразу до конца, заставляя Гена подавиться стоном. В его взгляде промелькнула отчаянная просьба, почти мольба, какая-то странная щемящая надломленность, которой Сэнку прежде никогда не замечал, но почему-то не удивился, заметив сейчас. Ладно, кажется, со всеми этими дразнящими играми и правда пора заканчивать. Сэнку рыкнул, зажмурившись, стараясь и правда себя отпустить, как и просил всё это время Ген, и принялся трахать его — грубо, безжалостно, глубоко, заставляя хватать воздух и проезжаться спиной по гладким чёрным простыням с каждым новым толчком. Что он там хотел, медленно и дразняще? Ну, щас прям. Не в этой жизни. И так ли уж он этого хотел? В постели всё решает то, чьё удовольствие важнее, и Сэнку, честно говоря, плевать хотел на себя — даже в собственный день рождения. Он хотел, чтобы Гену было с ним хорошо, для него это было так важно, действительно будто на уровне безусловной потребности, и он не собирался лишать их обоих истинного удовлетворения. — Смотри на меня! — рявкнул он, когда Ген невольно прикрыл глаза, очевидно, растворяясь во всех оттенках ощущений. Сэнку ещё сильнее ускорил темп, не прекращая буквально вламываться в его тело и благодаря самого себя (и заставляющего его Гена, конечно) за регулярные тренировки в прошедшем году. Он склонился над ним, уже не лаская, а откровенно кусая подставленную шею, оставляя на ней засосы и следы от зубов, проходясь короткими жгучими поцелуями по тонким ключицам и, не в силах отстраниться, опёрся на локти, ритмично втрахивая его в кровать. Гена трясло, натурально выламывало под ним, их тела жарко и плотно тёрлись друг о друга, и Сэнку с упоением вслушивался в эти терпкие срывающиеся стоны, ловил горячее дыхание, неприкрыто наслаждался каждой клеточкой тела своего любимого человека, его пряным, сладким вкусом и сводящим с ума лавандовым запахом, слизывал с его шеи соль и пот, прикусывая нежную распаренную кожу и впитывая его ощущения, как свои собственные. Как же, блядь, Сэнку его любил, просто немыслимо. Сейчас, глядя на своего драгоценного мужа на самом пороге оргазма, выгнувшегося над кроватью, разметавшегося под ним, с растрёпанными волосами, искусанными в кровь губами и лихорадочным румянцем на щеках, Сэнку понимал, что достиг в этой жизни, блядь, всего. Вот, ему тридцать два, и в руках у него натурально священный Грааль. Философский, блядь, камень — не иначе. Смысл грёбаной жизни. Вот он. Вот эта… власть над удовольствием вот этого конкретного человека — иначе он не мог назвать то тёмное, запретное, безрассудное, что сидело в нём всегда, не давая покоя, — подстёгивала и распаляла, заставляя забыть о страхе, предрассудках и грёбаных компромиссах с самим собой. Это было… потрясающе. И Ген, мать вашу, всегда это про него знал. Всегда старался направить это безумное эго Сэнку куда-то, где его можно и нужно выражать безопасно. Чувственно. Так, как нужно им обоим. Почему Сэнку вообще в нём сомневался? В этом дьявольски умном, божественно чутком человеке? — Я… сейчас… Сэнку-чан… могу я? — Ген прошептал сдавлено, умоляюще, и Сэнку сдался. — Можно. Давай, — выдохнул он и навалился на него всем телом, целуя самые любимые губы, ярко-красные, словно ягоды боярышника, запёкшиеся от тяжёлого дыхания, наверняка саднящие так же сильно, как и у него самого, чувствуя, как Ген обнимает его всем телом, вжимает себя отчаянно и крепко, царапая ногтями спину. Сэнку оторвался от него, вцепился в мягкие, такие, блядь, гладкие чёрно-белые волосы, стиснув их в кулаке, потянул назад, заставив Гена со стоном запрокинуть голову, и, прижавшись губами к этой богической шее, вошёл в него так глубоко, как только мог, и почти сразу почувствовал, как по телу Гена всесносящей волной прокатилась крупная сладкая дрожь, и между ними горячими брызгами выплеснулось семя. Это стало последней каплей. Сэнку смазанно поцеловал его в плечо, в последний раз толкнулся внутрь и кончил, потеряв связь с реальностью, натурально отключившись от мира на пару секунд, чувствуя, как горячая посторгазменная истома накрывает с головой. Они рухнули в объятия друг друга, не в силах пошевелиться, и лежали так то ли минуту, то ли вечность, нежно и трепетно прижавшись друг к другу. Отдышавшись, Сэнку чуть отстранился, буквально роняя его ноги на кровать, хрипло, прерывисто выдохнул ему в ухо, задевая губами нежную розовую мочку, и обнял за плечи, перебирая пальцами взмокшие волосы. Сэнку ощущал в голове гулкую, звенящую пустоту — потрясающее, удивительно редкое для него ощущение. Он улёгся на спину, утягивая Гена на своё плечо, и принялся лениво поглаживать его по бёдрам и заднице. И-де-аль-но. — Ну, что, — мурлыкнул Ген через, кажется, пару суток, когда его дыхание, наконец, восстановилось, — с днём рождения, Сэнку-чан… Сэнку усмехнулся. — Спасибо. Отличный подарок. — Надеюсь, ты понимаешь, что это ещё не всё… — Ну, да, — согласно кивнул Сэнку. — Ты обещал всё, что я захочу. И я хочу тебя. Весь день. Ген заливисто, серебристо рассмеялся, посылая по телу Сэнку табун приятных мурашек. — Увы, через два часа у тебя урок пилотирования вертолёта. А потом мы едем покупать тебе новую машину. — Пилотирования вертолёта? Серьёзно? Ген довольно усмехнулся. — Ага. Нечестно, что управлять вертолетом в нашей семье умею только я. — Ты умеешь управлять вертолётом?! — Да, и ещё двухместным самолётом… — Какого чёрта я об этом не знаю?! — Я полон сюрпризов, Сэнку-чан! Сэнку рассмеялся и чмокнул его в растрёпанную чёрно-белую макушку. — Это ещё мягко сказано… Как же, чёрт возьми, Сэнку его любил.