Картина

Находиться в обществе Розарии не нравится. Для этого нет особой причины, просто так сложилось, что она готова терпеть в своём окружении присутствие только одного человека за раз, в противном случае голова начинает болеть, а душа, если она у неё всё-таки есть, в чём её приёмные родители сомневаются — проситься домой в промозглую квартирку где-то на окраине отчаянно знобящего этим ноябрём города. Честно говоря, заблудиться и умереть в пурге — перспектива получше, чем тоскливо сидеть на диване с бокалом вина в руке в дальнем углу гостиной Рагнвиндров, наблюдая за тем, как все, кого Кэйа позвал отпраздновать свой двадцать третий с плюсом — она упорно не признаёт тот факт, что не помнит, сколько ему лет — день рождения, веселятся. Алкоголь на Розарию никогда не действует как катализатор улучшения настроения, скорее, наоборот, тут два варианта развития событий: либо она будет тоскливо пялиться в стену, рассматривая незамысловатый узор на обоях в бесполезной попытке слиться с окружающей средой, чтобы её не трогали… — Розария, хочешь с нами в карты? — Барбара о личных границах никогда не слышала, а Розария — явно не тот человек, который должен ей это объяснять, так что она просто отрицательно качает головой, надеясь, что хмурого взгляда исподлобья достаточно, чтобы та отвязалась до самого конца вечера. И это правда работает, потому что она, хоть и поджимает обиженно губы, но потом бросает: — Если что, мы на кухне, — и уносится в поисках другой жертвы. Розария мысленно делает пометку на будущее: на кухню не ходить. Так, на чём мы остановились? …либо плакаться о своей жизни Кэйе, который всегда эти моменты воспринимает как соревнование, которое всегда заканчивается одинаково, а именно тем, что они устраивают стендап на двоих и засыпают со слезами от смеха на глазах где-то на огромной кровати в гостевой спальне Рагнвиндров, из-за чего наутро им приходится лицезреть недовольное лицо Дилюка, которого не очень радуют их посиделки. Но плакаться Кэйе сегодня было бы слишком, сегодня он должен чувствовать себя счастливым, не то чтобы Розария в принципе ощущала это на себе хоть раз в жизни, но звучит это слово именно так, как он заслужил. Если бы не его день рождения, она бы уже давно, честно говоря, ушла домой, ещё в самом начале, когда входная дверь открылась, впуская её с ледяным воздухом в прихожую поместья, из которой уже было видно, что пришла на этот праздник не: «…пара человек, Рози, я буду рад, если и ты там будешь». Гостиная постепенно пустеет — все уходят на кухню играть, и Розария, наконец, решает отлипнуть от дивана и с хрустом позвонков, присущим любой двадцатипятилетней женщине, поднимается. Курить особо не хочется, хочется просто подышать свежим воздухом, а не состоящим из алкоголя на молекулярном уровне, поэтому она накидывает куртку на плечи, подхватывает бокал вина и поднимается на второй этаж, чтобы выйти на балкон — выходить через главную дверь, чтобы все сидящие на кухне видели через эркер, как она матерится, пока ищет зажигалку, когда весь вечер притворялась несуществующей, хочется меньше всего. Балкон у Рагнвиндров застеклён, и по своему прямому назначению — быть свалкой всякой рухляди — не используется, он широкий, с мягким диванчиком и мини-холодильником, который Кэйа уговорил Дилюка поставить, когда они делали ремонт. В общем, идеальное место для того, чтобы сидеть летними вечерами и смотреть на виноградники, попивая вино и болтая о разном. Но сейчас удивительно снежный конец ноября, так что там никого не бывает, поэтому, открыв дверь и увидев там смутно знакомую светлую макушку, Розария подвисает. — Добрый вечер, — приятный голос вытягивает её в реальность, и она встречает взглядом голубые глаза, сияющие отражением коридорной подсветки. Молодой человек — Розария относит в эту категорию всех, кто выглядит на возраст от девятнадцати до тридцати — сидя на диванчике, дарит ей мягкую улыбку и выжидающе смотрит. — Если вы пытались спрятаться здесь ото всех, кто пытается заманить вас играть в карты, советую закрыть дверь, в противном случае нас найдут. Довод логичный и приводит Розарию в чувство, и она зачем-то садится с ним рядом, несмотря на то, что есть место подальше. — Не сочтите за дерзость, — она переводит на него замутнённый алкоголем взгляд, в мыслях бегущей строкой проносится: «И откуда ты такой вежливый взялся, принц?», — у вас не найдётся сигареты? Вопрос ставит её в тупик, потому что она честно ожидала, что он попросит отсесть от него, чтобы она не дышала на него алкоголем, но чтоб такое? Она отпивает из бокала, который всё ещё держит в руке и щурится, чтобы присмотреться к нему, надеясь, что делает это не слишком очевидно: светлые волосы с заплетённой косичкой поперёк, молочная кожа с редкими мелкими веснушками, голубые глаза с красными паутинками капилляров и приветливая улыбка. Ну точно, принц, короны не хватает и мантии. Взгляд падает на ухо с пятью проколами, а затем на татуировку в виде изогнутой четырёхконечной звезды на шее. Да откуда ж ты такой взялся, и почему из твоего красивого рта за три предложения не выскочило ни одного слова-паразита? — Если вы сомневаетесь, что мне можно, могу показать паспорт, — он выглядит забавно, когда смущается, Розария зачем-то записывает это мысленно где-то на периферии сознания, а потом не сдерживается и хмыкает себе под нос, потому что это первый раз, когда на вписке или квартирнике ей хотят показать паспорт. — Да брось, сейчас, — рука тянется к карману куртки и быстро нашаривает измятую пачку и зажигалку. Сигарета в пачке оказывается последней, и её почти не хочется отдавать, но Розарию так выбила из колеи вежливость случайного недособеседника, что она готова пожертвовать её безвозмездно. Он тянется к форточке, чтобы её открыть, а затем сжимает сигарету губами и терпеливо ждёт, когда подмёрзшие пальцы Розарии высекут хотя бы пару искр — давать в чужие руки зажигалку она отучилась на пятой украденной у неё, так что с тех пор у всех, кто просит у неё прикурить, волшебным образом находится своя. Кроме вот… него. Огонь, наконец, взлетает рыжим языком, освещая красивое лицо и тёмные круги под глазами, а затем — когда сигарета начинает тлеть — так же внезапно исчезает. Почти незнакомец — Розария уверена, что видела его где-то раньше, а память у неё на лица хорошая — делает затяжку и прикрывает глаза. Дым тянется изо рта светлой струйкой прямо в открытое окно, и здесь Розария впервые ловит себя на мысли, что, умей она рисовать, попросила бы его стать моделью для её картин. — Я Альбедо, кстати, — он подносит к губам сигарету, сжатую двумя изящными пальцами, в косом луче света из коридора взгляд ловит татуировку на запястье, выглядывающем из-под белоснежной манжеты, идентичную той, что над ямкой ключиц. И от этого зрелища ну — хочется закурить. — Розария, — пустая пачка от сигарет так хорошо — и нервно, как же ещё — мнётся в руках, когда Розария задумывается о том, что могли бы значить татуировки, и что вообще из себя представляет её невольный товарищ по дружбе с Кэйей, что появившаяся перед глазами рука с сигаретой между пальцев вводит её в ступор. — Хотите? — он смотрит на неё с нескрываемым интересом, будто это его какой-то социальный эксперимент, и она — его жертва. В голубых глазах сияют блики-отсветы коридорных ламп с примесью алкогольного блеска, и Розария, слишком пьяная, чтобы не нырнуть в это ледяное море, понимает, что даже если бы она хотела отказаться, не отказалась бы. Она протягивает руку, чтобы сигарету взять, но Альбедо будто смеётся над ней и галантно подносит фильтр к самым губам, не касаясь их пальцем, и, когда затяжка уже сделана, возвращает её себе. — Не делай так в следующий раз, — сделай так Кэйа, она бы возмутилась от наглости, но сейчас почему-то ей хочется рассмеяться, потому что, ну серьёзно, Розария, какой следующий раз? Дни, оставшиеся до конца года идут своим чередом, и Розария правда-правда не пытается найти в списке друзей Кэйи в социальных сетях кое-кого с красивым именем Альбедо, чтобы — чтобы что, Розария? — узнать о нём немного информации. Нельзя же вот так вот сваливаться на балкон в доме первого богача Мондштадта, курить одну сигарету на двоих и сидеть рядом в хрупкой тишине, а потом бесследно исчезать со всех радаров. Принцы так не поступают. Мог бы хотя бы оставить свой ботинок, раз уж решил сыграть Золушку. Кое-что Розария всё-таки о нём узнаёт — никакой, даже очень старой, созданной в детстве странички, где он может хранить свои постыдные секретики и подписки, у него нет. И это правда печально. В первую очередь потому, что придётся расспрашивать Кэйю, а это грозит просмотром коллекции его усмешек на все случаи жизни в прямом эфире, а также ехидных подколов, начиная с «ого, Розария заинтересовалась Альбедо» и заканчивая «оказывается, тебе нравится не только вино». Но делать — нечего. Она уже слишком сильно себя накрутила, чтобы просто так сдаться, ничего о нём не узнав. На кухне Рагнвиндров уютно и тепло, в духовке разогревается курица, оставленная Аделиндой, уехавшей на выходные, в бокале плещется вино, а Кэйя, довольный тем, что их выходные так удачно совпали, подпирает ладонью подбородок, готовый обсудить последние новости. Да уж, новость дня от Розарии приведёт его в полный восторг. Небольшая цена за возможность спокойно устроить допрос. — Слушай, а тот мальчик, Альбедо… Ты хорошо его знаешь? — Кэйа давится вином — Розария закатывает глаза: какая растрата — и, прокашлявшись, переводит на неё взгляд. — Да, а я ему не верил, когда он мне жаловался, что ему алкоголь не продают, — он начинает смеяться, пока Розария угрюмо на него смотрит, а затем добавляет: — Ему двадцать семь, он просто выглядит очень молодо. Кэйа вопреки ожиданиям над ней не шутит, ухмылки не давит, а спокойно всё про Альбедо выкладывает. И смотрит при этом он на неё с каким-то слишком подозрительным прищуром, как будто что-то знает, как будто Альбедо про неё тоже спрашивал. Да ну, бред какой-то. В любом случае, досье пополняется новыми, точнее, первыми, фактами: Альбедо работает в больнице, проходит ординатуру, одновременно пытается закончить худграф. — Для души, — делает акцент Кэйа, прожёвывая кусок ветчины, украденный с бутерброда, который Розария пытается сделать уже пять минут, пока ингредиенты медленно, но верно исчезают в чужом болтливом рту. — Тогда понятно, почему он выглядит так, будто спал последний раз в прошлом году, — задумчиво бормочет она, шлёпая Кэйю, потянувшегося за ломтиком сыра, по руке. — Ты не можешь хотя бы дождаться, когда я его доделаю? Разговор с Кэйей не выходит у неё из головы всю следующую неделю, он даже отправляет ей ссылку на страницу, где Альбедо публикует свои работы и очень редко — нашлось всего три фотографии — себя. Долистав до постов двухлетней давности, она находит фото Кэйи в его студии, одно, второе, третье, и, наконец, понимает, откуда она Альбедо вообще помнит. Они с Кэйей встречались, и он точно показывал ей снимки. Вкладка со страницей закрывается от греха подальше, нет уж, не хватало ей в жизни бывших Кэйи. Вот только Альбедо так не думает. Он рядом появляется внезапно, без предупреждения о нападении. Просто в какой-то момент заходит со звоном дверного колокольчика в кофейню, в которой она работает, и после негромкого вежливого: «Добрый день, Розария» заказывает средний латте и два кусочка красного бархата. Ничего особенного, но, видимо, это магия какая-то, не иначе, а Розария, на секундочку, в магию не верит вовсе, но день действительно становится добрым, а сигарета во время короткого перерыва так удобно передаётся между ними. Кэйа бы точно шутил про непрямые поцелуи, у него какой-то пунктик на такие шутки, но Альбедо — другой. Он не произносит вслух глупости, и Розарии это — она задумчиво жуёт нижнюю губу, прежде, чем додумать мысль — нравится. Альбедо говорит, что работает неподалёку, и она вспоминает, что клиника, о которой Кэйя упомянул, и правда находится где-то в пределах квартала. Но в совпадения она не верит, поэтому тратит время на размышления о том, поблагодарить Кэйю, очевидно, растрепавшего о ней всё, что можно было, или побить. Второй вариант, конечно, предпочтительнее и привычнее, но впервые в жизни она решает отключить логику и поддаться. Тому, чем бы волнение в её груди ни было вызвано. Альбедо — что-то на умном, и Розария не понимает, что он вообще рядом с ней забыл со своими забавными и не очень историями про пациентов с открытыми переломами. У неё за спиной — брошенный колледж и работа в кофейне сменным графиком два на два по двенадцать часов, а ещё полнейшее непонимание половины из того, что он говорит. Но слушать его голос — приятно. Она ловит себя на мысли, что под него отлично бы спалось, если бы они, конечно, засыпали на одной кровати. Вот только тащить его в постель — не хочется, как и объяснять, почему он непременно должен бубнить ей на ухо свои умные вещи, пока она спит сном младенца. Это всё становится таким сложным вопреки её желанию, а трудности Розария презирает. У неё и так непростая жизнь, чтобы какой-то миллиардер, плейбой, филантроп всё усложнял своей загадочностью. Но Альбедо поступает просто ужасно. Он практически сразу — ровно через неделю их обеденных перерывов на двоих — говорит о своих намерениях и, пока Розария, опешившая от абсолютно серьёзного: — Если ты не против, я бы хотел за тобой поухаживать, — приходит в себя, невозмутимо перехватывает из её замершей руки сигарету и делает затяжку. Она ему так ничего и не отвечает, выбитая из колеи его словами. Он ответа и не требует, давая ей время на размышления, и, докурив, уходит на работу, как обычно пожелав хорошего дня. — Он сумасшедший, — они с Кэйей сидят на балконе Рагнвиндров, потому что захотелось курить, а на улице сейчас — холодно. Форточка открыта нараспашку, и свежий морозный воздух смешивается с сигаретным дымом, правда дышать Розарии легче от этого не становится — мозг, так и зависший там, в курилке за кофейней, почему-то отказывается посылать сигнал лёгким, что опасность, если Альбедо можно так назвать, миновала, и можно спокойно функционировать. Она уже успела нажаловаться Кэйе, пока они ехали в особняк, поэтому он только понимающе хмыкает и выдаёт ни капли не объясняющее: — Это Альбедо, — и смотрит при этом на неё таким взглядом, будто сказал что-то настолько очевидное, что в пояснениях не нуждается, как-то, что небо голубое, а вода мокрая. Только вот проблема в том, что Розарии нужны эти пояснения. Ей не нравится ничего не понимать, а в случае с Альбедо она кое-как решает одну сторону головоломки, при этом на другой — хаос, а решать это всё централизовано сложно. А Розария трудности презирает. Кэйя, видимо, прочитав на её лице, что это не тот ответ, который она хотела получить, всё-таки решает сжалиться над её грешной душой и поясняет: — Альбедо, он ну вот такой, не смотри на меня так, он прямолинейный и поначалу довольно молчаливый, но, если ты ему нравишься, он начинает много всего рассказывать. А ещё есть в нём что-то язвительное, но из-за того, что он вежливый и обходительный, он всем и нравится. Даже Дилюку. — И как он только терпит твоих бывших? — Розария выбрасывает докуренную сигарету в мусорку и поднимается. Кэйя почти что возмущённо давится ледяным воздухом и с горьким смешком тянет негромкое: — Он учится доверять мне. По тону, с которым он это говорит, Розария понимает, что царапнула его по больному месту, поэтому садится к нему ближе и обнимает одной рукой. В этом нет никакого подтекста: они не то что давно остыли друг к другу, просто никогда и не были «кем-то» в романтическом плане. В то время всё было просто: Кэйя страдал по Дилюку, а Розария страдала из-за того, что страдал её близкий друг. Уравнение простое, купируется простым человеческим сексом по дружбе. Сейчас всё относительно налажено, если не считать, что и Кэйа, и Дилюк за эти четыре года разлуки так сильно изменились, что им пришлось заново знакомиться друг с другом. Они кроваво-красной нитью связаны, и Розария ещё давно поймала себя на мысли, что на месте Кэйи уже бы давно сдалась. По Дилюку видно, насколько сильно он Кэйю любит и дорожит им, даже когда он тщательно пытается это скрывать, вот только она наблюдала американские горки их отношений в реальном времени, и ей лично, честно, такого не надо. Такая великая любовь ей не по душе. Ей бы что-то попроще. Умудрилась же зацепиться об Альбедо, чёрт бы его побрал. Когда в какой-то момент он становится константой в её жизни, она не удивляется. Он неизменно ждёт её во время обеда с порцией свежей и вкусной еды, рассказами о смене и очень своеобразными шутками, которые ему приходится объяснять, чтобы она улыбнулась. И в эти моменты Розарии кажется, что его лицо как будто сияет. Он всё ещё не требует от неё ответа, но Розария ловит себя на мысли, что вариант согласиться на его предложение ей нравится. Она, конечно, забывает, что он ниже на полголовы, что его, по-видимому, ни капли не смущает, но менее комичным их пару — «друзей, которые решили походить по выставкам,» — добавляет мысленно Розария для собственного спокойствия — это не делает. Она старается не пялиться на него слишком откровенно, но достаточно и беглого взгляда на Альбедо, чтобы заметить, что, даже с тёмными кругами под глазами, которые с каждым днём становятся всё больше, он настолько красивый, что с него самого бы писать картины. Розария мало понимает в искусстве, она и в музеях была всего раз пять в жизни, но, будь она художницей, он был бы её музой. Альбедо изящный и до тошноты вежливый. У него даже руки красивые и очень мягкие, когда он берёт её руку в свою, чтобы наклониться и коснуться губами её тыльной стороны. И Кэйя прав: у Альбедо и правда фантастическая способность нравиться всем. И Розарии почти не жаль, что у неё нет врождённого иммунитета к его обходительности. Альбедо и правда за ней ухаживает: ждёт её после смены, если заканчивает раньше, чтобы довезти или проводить до дома, покупает сигареты и каждый раз угощает новым десертом; водит на выставки и в рестораны по выходным, и — самое страшное — каким-то неведомым образом угадывает, что именно ей понравится, как будто знает её не какие-то три недели, а вечность. Альбедо не дарит ей цветы, зато приносит одуванчиковое вино и её портрет. И он, вроде, открытая книга с текстом, напечатанным крупным шрифтом, но его мотивы Розария всё ещё не понимает и, наверное, была бы немного напугана таким вниманием, будь у неё инстинкт самосохранения. Сдаётся она на третьем свидании. Капитулирует безоговорочно, глядя в кристальные голубые глаза напротив, пытаясь расслышать хоть что-то из того, что доносится из его рта. И дело не в тихой мелодии ресторана, в который он её пригласил, а в нём самом. Никто никогда не смотрел на неё так, как это делает он, и ощущать его взгляд на себе — странно. У Розарии нет законченного высшего, но тут достаточно жизненного опыта, чтобы понять, что Альбедо по какой-то, возможно, и ему самому неведомой причине, в неё влюблён. И, что ещё хуже, странное волнение, которое заставляет её щёки розоветь, когда он рядом, желание слушать его и, самое важное, делиться с ним последней сигаретой, подсказывают ей, что она и сама — кружка пива выпивается в рот залпом под удивлённо-восхищённый взгляд Альбедо, и мысль теряется в алкоголе. С Альбедо почему-то слишком комфортно, с ним тепло на внутреннем уровне, это необъяснимое — вполне себе объяснимое, Розария — чувство преследует её вплоть вот до этого момента, где они сидят на новый год во всё том же особняке Рагнвиндров, на всё том же диване, близко-близко друг у другу, чтобы всем хватило места, и играют в какую-то настольную игру, названия которой она даже не помнит — в ней сейчас полтора бокала вина, а в голове ужасная волнительная мысль о том, что Альбедо сжимает её руку своей. Как обычно, при этом невозмутимый. В гостиной шумно, в основном, из-за Кэйи, который решил всех впечатлять своими шутками в каждый свой ход, и Барбары, заливисто смеющейся практически над каждой из них, и Розария даже не уверена в том, что ей пугает больше: то, что поток этих шуток нескончаемый, будто он выучил все анекдоты из руководства для чайников, то, что Барбара, абсолютно трезвая, к слову, по религиозным соображениям, находит их смешными или то, что даже Дилюк, обычно скрашивающий обстановку своим хмурым лицом, периодически тянет губы в улыбке. Розария наблюдает за всем этим из своего угла и впервые лишней себя не чувствует. Через некоторое время шум гостиной стихает — все расходятся кто куда: Дилюк с Барбарой уходят посмотреть, что там с пиццей в духовке, Кэйа спускается в подвал, чтобы вынести ещё пару бутылок вина, Лиза лениво одевается, чтобы пойти и встретить Джинн, которая работает, кажется, двадцать пять часов в сутки без выходных. И в итоге они с Альбедо остаются одни. Розария понимала, что рано или поздно это произойдёт: они окажутся на одном диване в разгар их небольшого квартирника, достаточно пьяные, чтобы одновременно потянуться друг к другу для поцелуя, и оказывается права. Она редко ошибается, и это её проклятье. И, когда Альбедо, замерев в миллиметре от её губ спрашивает, можно ли её поцеловать, она на секунду трезвеет и не на шутку пугается. Не своей прозорливости, а того, что он, видимо, сумасшедший, раз думает, что она для него достаточно хороша. Но она бы не была собой, если бы упустила этот момент, поэтому, едва алкогольное опьянение снова вытесняет разум, она кивает. Врать как минимум себе она пьяная не в состоянии, и всё, о чём она последние несколько минут думает — о том, как хочется, чтобы Альбедо её поцеловал. Губы у него мягкие, он придерживает её за затылок, перебирая волосы пальцами, целует так, будто пытается ей, Розарией, надышаться хотя бы на несколько дней. На языке всё ещё кисло-сладкий привкус одуванчикового вина, но целовать Альбедо оказывается приятнее, чем пить вино двенадцатилетней выдержки. Ему хочется поддаваться, хочется отвечать, не отвлекаясь на руку на затылке, на разговоры на кухне, на собственные мысли, разбегающиеся от количества одновременных воздействий на органы чувств. Но она, наверное, так и осталась бы на этом диване, продолжая бесконечно целовать Альбедо, если бы ей не нужно было дышать. И время от времени — курить. Сердцу не прикажешь — потребность затянуться сигаретой и серьёзно подумать о том, что она делает со своей жизнью, заставляет её отстраниться от Альбедо, а затем шепнуть на ухо, по инерции слегка мазнув по нему губами: — Я покурить. Сейчас вернусь. На балконе холодно: кто-то не закрыл форточку, когда курил, но Розарии всё равно, она ставит бокал с вином на подоконник и достаёт сигарету. Звук открывающейся двери её не пугает, но она слегка удивляется, когда в проёме показывается Альбедо. — Я сделал что-то не так? — он закрывает дверь, но не спешит садиться, заглядывает ей в глаза, будто пытаясь найти ответ на вопрос. Голос у него и правда немного обеспокоенный, и Розария вздыхает. — Нет, ты всё сделал так, — Розария теряется в сомнениях касаемо того, стоит ли вообще ему говорить о своих неприятных мыслях, но, когда он присаживается рядом и почти невесомо касается тёплыми пальцами ей уже замёрзшей руки, она решает, что пора бы и озвучить то, что её беспокоит весь этот месяц. Пьяной почему-то всегда легче говорить о своих чувствах, — но я не знаю, почему ты решил быть именно со мной. За тобой разве что не рассыпается золотая пыль, а я настолько обычная и скучная, что иногда и мне самой кажется, что со мной можно только пить. Ты мне нравишься, но я действительно не понимаю, почему ты не решил ухаживать за кем-то… Она глотает слово «равным» с вином и откидывается на спинку диванчика, ловя взглядом редкие фейерверки вдали. — Розария, — Альбедо говорит тихо, с присущей ему серьёзностью, она вздыхает и косится на него, поднося сигарету к губам, — я ни разу не подумал, что ты скучная. Просто потому, что ты такой по определению быть не можешь. Если ты не заметила, то мы с тобой за всё время пьём вместе впервые. Мне нравится то, с каким вниманием ты слушаешь мои рассказы или краткие экскурсы в историю создания тех или иных картин, мне нравится тебя рисовать, у тебя очень красивые черты лица, мне нравится, когда ты что-то спрашиваешь. И ты единственная смеёшься, когда я тебе рассказываю истории про переломы. Он осторожно, будто сомневаясь, стоит ли, касается её щеки рукой, и Розария прикрывает глаза и хмыкает, потому что поделать с собой ничего не может. Надо же было влюбиться в Альбедо. Он больше ничего не говорит, только опирается головой о её плечо и протягивает руку, чтобы получить свою затяжку, но алкоголя в Розарии слишком много, чтобы не попытаться сделать кое-что глупое. Она сигарету ему не даёт, а подносит к самим губам, касаясь их кончиками пальцев, когда он её ими обхватывает. — Сделай так и в следующий раз, — он слегка щурится, выпуская изо рта бледную змейку сигаретного дыма, в глазах отблеском фейерверков загорается огонёк, и Розария приближается ему, чтобы поцеловать, чувствует кожей чужое дыхание, видит, как чужие губы растягиваются в предвкушающей улыбке, и вздрагивает от звука открывающейся двери, заставившего её отстраниться под разочарованный вздох Альбедо. — Вот вы где! — нет, Барбаре определённо нужно рассказать о существовании личных границ. — Джинн уже приехала! Мы идём запускать фейерверки, спускайтесь. Она исчезает так же быстро, как и появилась, и Розария встаёт, протягивая руку Альбедо. Находиться в обществе ей совсем не нравится. Для этого нет особой причины, просто так сложилось, что она готова терпеть в своём окружении присутствие только одного человека за раз, в противном случае голова начинает болеть, а душа — проситься домой в промозглую квартирку где-то на окраине города. Но, честно говоря, с Альбедо и общество ощущается терпимее, и даже бойкая Барбара почти не раздражает. И она ловит себя на мысли, что благодарна судьбе, что в день их встречи не заблудилась в пурге. Было бы грустно не иметь возможности смотреть фейерверки, обнимая Альбедо, сжимающего её замёрзшие руки в широких карманах своего пуховика, со спины.