Мой Лейтенант

      — А оно так заметно?       — Говоря о возможной свободе, как и победе, я представляю лица тех пациентов, кто уже расписался в собственном бессилии, но резко приходит положительный результат и вот! Рак повержен. Они сидят как прокаженные, а затем начинают рыдать горячими слезами от своего счастья, — Сигма поднимает свои глаза на бывшего лейтенанта. — То счастье не поддаётся описанию. Мученики получают вознаграждение и возможность жить дальше. Ты же не рад, что-то бросает на тебя тень. Да и... Почему мне? Разве эта информация не будет полезна для тех, кто приносит больше пользы или находится здесь не первый год?       — Если я скажу это тем, кто приносит наибольшую пользу для фронта, то они просто расслабятся, как и свойственно тем, кто знает, что финиш уже перед глазами. Это пойдет в убыток и в минус армии. Даст раскол, под лозунгом "заведомо победители". Да и как человеку, мне иногда хочется выдать какую-нибудь одну вселенскую тайну, чтобы облегчить свою душу. Это почти не помогает, зато теперь я точно буду держать свой рот на замке. «Слишком ты проницателен, Сигма. Да и сам будто совсем не рад переходу...По крайней мере, твоих полномочий было приложено прилично. В городе будет легче, — майор прикинул с каким успехом может вернуться его военный врач. — Это будет лучшим вариантом для тебя.»       — Даже не смей говорить, что тебе понравилось выживать в полевых условиях, которые я всей душой ненавижу. И что ты бы с радостью не продал это проклятое место за пару копеек, если уж и не даром.       — Мои условия здесь лучше, чем у любого солдата. Но в чем-то ты прав, на войне хорошо мне не будет, — Сигма улыбается дежурной улыбкой. — Врачебная тайна существует не один десяток лет. Правда, стою ли я твоего доверия, чтобы ты говорил мне о таких вещах? Не легче ли сделать вид, что ничего не было? Прости, слишком много глупых вопросов...       — Если бы я не доверял тебе, то не сказал бы всё это, но даже если ты захочешь кому-то рассказать, ведь мало ли какой соблазн падёт на твои плечи, то просто подумай. Врач, который по большей своей части не имеет никакого соединения со штабом, начинает говорить что-то про отход, когда вышестоящие должности молчат. Эта ситуация будет ещё более глупой, чем какое-либо количество вопросов. Поэтому, если тебя что-то ещё интересует, то можешь ко мне обратиться, — Николай слегка улыбнулся. После алкоголя он воспринимал все легче, вспоминая кучу шуток. Как и про смерть, как и про войну на войне. Подумаешь, может быть у него просто хорошее настроение? — Ладно тебе, товарищ врач. Прекращай впадать в чувство смущения, ведь за ним может незримо следовать унижение. Не можешь что-то спросить прямо, импровизируй. Но никогда не применяй этот навык на поле боя.       — Сомневаюсь, что у меня могло бы появиться желание кому-то рассказать о таком. Да и импровизировать... Лучше набраться смелости для прямых вопросов.       Сигма замолкает, задумываясь что о ночи, что о своем уходе ко сну. Уходить не хочется, ноги не идут. Да и его ждёт документация, разбор и счёт медикаментов, заменит ли такой набор живого человека?       — А когда всё закончится?       — Всё?       — Да, что ты будешь делать когда война закончится? Куда ты пойдёшь?       — У меня нет жизни, где нет войны, — спокойно ответил Гоголь. Свеча возле койки шелохнулась. Блестящие глаза оказались лишь отражением блёклого пламени. Он не горит, лишь пародирует жизнь. И странно, что с таким настроем, он всё ещё не потух. — Если война закончится, то возможно, к тому времени я закончусь быстрее. А если же нет, то скорее всего, меня отправят в другой дивизион или же на Парад Победы, после которого мой чин будет повышен, а сам я буду переквалифицирован на другую специальность. И возможно с ней заново вернусь на фронт. Не может быть мира во всем мире. Где-то всегда есть война. Где-то всегда есть противостояние. Именно поэтому, я не знаю что такое оседлый образ жизни. Семьи у меня нет. Детей тоже. Все кто раньше знали, сторонятся. Есть ли мне место среди обычной жизни? Я мог бы стать лектором, но смогу ли я поменять кровь и смерть на скуку и безопасность? Да хоть разнорабочим в сельхоз подаваться, да только не то... Я ведь уже привык просыпаться с мыслью, что сегодня это уже точно последний день. Не будем об этом, пока все живы, так что уж говорить о смерти? Тебя то что ждёт войны?       Сигма просто слушал. Люди после войны остаются неполноценными, что-то навсегда в них теряется и загнивает, атрофируется и больше не возвращается в своё исконное состояние. Доктор лишь подумал о том, что сердце его в очередной раз полно жалости до края. Николай ведь не видит той жизни, к которой стремятся его соармейцы – тихой, мирной и без войны. Он видит только кошмар, который будет кошмаром и для всех других.       Неужели Гоголь никогда не мечтал лежать на цветущем лугу, глядя в безоблачное майское небо, прислушиваясь к пению соловья из ближайшей лесной глуши? Неужели ему действительно не хочется порой просто слушать тишину и наслаждаться мгновениями, когда ты можешь не думать о бесконечных потерях, о поле боя залитом кровью, о безумолкаемой трели из выстрелов?       Сигма непроизвольно вздрогнул. Потерян. Это первое, что пришлое ему на ум. Гоголь потерян, движется с вытянутыми вперёд руками, сквозь такой мутный туман, словно воздух вокруг заменил молочный кисель.       — Разве может пропасть врач после войны? Меня возьмут обратно, возможно и с радостью. Но не хочется мне возвращаться к документации и бумажкам... Страсть у меня к полевой медицине, помогать тем, кто не может спасти себя сам. К детям бы с удовольствием вернулся. Они так радуются, когда говоришь им, что скоро они смогут снова пойти в школу к друзьям и жить как раньше. Но пусть детей будет меньше в больницах. Детство должно проходить ярко и весело, а не под кварцевыми лампами. Могу вспомнить много приятного из своей практики, хотя и чернухи повидал... Осложнений различных, дефектов, пороков... Ничего не переплюнет быть свидетелем смерти во время операции.       — Смерть - это дисциплинирующий фактор, — Николай разворачивает голову в сторону окна. Где-то вдалеке горит огонь, возможно небольшая керосиновая лампа. Не только он и врач сегодняшней ночью не спят. — Смерть заставляет нас что-то делать, что-то оставлять после себя, к чему-то стремиться, о чём-то заботиться.       — Не так страшна смерть, как её ожидание, — Сигма обхватывает себя руками. — И ждать в этом случае труднее всего.       Бывший лейтенант закусывает губу. Ему не понять, то, как именно чувствует свою работу Сигма. Но парень находится там, где должен быть. Больница дарит ему больше тепла и отдачи, несмотря на то, что одновременно показывает конец угасания человека и неприглядную его сторону жизни.       А что помнит Гоголь? Что сразу ворвётся в его мозг, рисуя незабываемые виды?       Плен. Сырость и мороз подвальных помещений...Но одновременно, в этом же плену, зализывая глубокие порезы от хлыста, исполосовавшего его спину в мясо, его угощает какой-то пьяный комендант безумно горькой настойкой, что в тот момент казалась Николаю слаще мёда.       Или вот. Воспоминание про Достоевского. Первая встреча. Его приятные подачки и найденное решение от усталости и бессонницы. Фёдор его великий благодетель, кто знает, что бы случилось, не встреться Гоголю этот воистину гениальный человек.       Конечно ещё и служба. Сам Гоголь спасал жизни людей. Тысяч. Миллионов. Он же стоит с автоматом в руках не просто так. Держит оборону. Да и товарищей часто приходилось доставать чуть ли не с того, в ожидании доктора, осколком вырезая из кожи более крупные куски от снаряда... Было дело. Было время. Сейчас же всё стало спокойнее. Но слушать про другую сторону монеты, про жизнь, которая так далека для Николая, но так близка для Сигмы. Невообразимо.       — Всё хотелось спросить, — глаза майора вновь цепляются за пуговицы медицинского халата. — А зачем люди идут искать помощи, зная что им ничего не поможет? К чему себя обманывать, а не принимать всё так, как есть?       — Хм... Зачем..? Ну, знаешь, многие надеяться хоть на капельку чуда в их жизни, на помощь, пусть даже и божественную. Век назад люди умирали от температуры, а сейчас борятся и 50/50 побеждают рак. Когда ты был в небе, то разве не жаждал поддержки? Помощи от кого-то?       — Нет. Я был готов умереть, — Николай сжимает простынь под собой. Это не правда. Он знает это, но солжет. — Хочу открыть тебе один секрет. Смерти я не боюсь. И ждать её тоже не страшно.       — Тебя закалили условия. Страшно же от того, что не знаешь. А ты всё видел. И когда за жизнь борятся, и когда рискуют напрасно, и когда смерть уже приходит. Но всё же, надеяться на чудо не плохо. Был случай, мужчина попал к нам с ужасными переломами и казалось, что он больше не сможет встать, не то что ходить. 4 месяца шла за него борьба. Срощать кости сложно, проводить реабилитацию ещё сложнее. Никто не верил, что он встанет. А он встал! И сейчас спокойно живёт, — Сигма улыбается. — Понимаешь, в мире почти что нет невозможного. В медицине уж точно. Любая болезнь может быть излечена, но для этого может понадобиться не то что несколько лет работы врачей, а вся их жизнь. В моей больнице, если пациент умирал, нам запрещалось показывать это, ведь если об этом узнают другие пациенты, их накроет страх. Всё было тихо, человеколюбиво и быстро. Единственное, мы чувствуем на себе вину за то, что не помогли должным образом... Но именно эти смерти ведь и заставляют медицину в общем двигаться дальше, понимаешь? При мне было зарегистрировано 27 случаев смерти.       — И ты сам согласился связать свою жизнь с медициной?       — Уже со школы. Я знал, что там мое место.       Гоголь прикрывает глаза, улыбаясь. Бывший лейтенант не испытывал зависти, но голос разума намекал об одной интересной мысли. У Сигмы был выбор. Он связал жизнь с тем, что было ему по душе. Он может в любой момент закончить или изменить свой курс, если только сам этого пожелает. Он может свернуть горы и быть окрылённым, пока кого-то держат то ли торчащие из земли руки мертвых товарищей, то ли ржавые кандалы.       Николай решил не думать об этом. Плохие вести, что ему вдруг стало настолько надобно сравнить себя с кем-то. Ему же вполне нравится своя жизнь на данный момент. Абсурдно. Однако нравится.       Бывший лейтенант привык рассчитывать свои шаги, каждый день превосходя себя предыдущего. Просто бывает такое, что люди из двух абсолютно разных миров, встречаются в одном. Вопросы и рассказы Сигмы ещё станут стервятниками на голову Гоголя, но тот выдержит их нападки. Профессиональная привычка - обезвреживать или убивать то, что точно восстанет потом против тебя. Без лишних мыслей и эмоций живётся легче. Гнать то, что внушает недоверие и сомнения.       — Кажется, мы заговорились. У тебя завтра полно дел. В скором времени в медсанчасть будет приставлена ещё одна медсестра или медбрат. Поговаривают, хороший будет специалист... Для помощи и поддержки присылают. Весна ведь...

Весна Цветенья чудный аромат, И ею воздух осквернен, Идёт все дальше батальон.

      — Будь начеку. Начнётся оттепель. С приходом тепла приходит и сырость. Куча солдат сляжет с проблемными бронхами, если, конечно, не подхватят пневмонию. А теперь, спокойной ночи, — Николай поворачивается на подушке, но замечая несколько капель рябиновой крови, решает не менять своего положения. — Береги себя.       Сигма выдыхает. Как у природы нет плохой погоды, как и у солдат нет проблем со здоровьем.       — Буду, ты тоже...Себя береги, Коля,— встав с нагретого места, Сигма немного поправил одежду, после чего слабо потянулся. — В любом случае, завтра я к тебе зайду. Как ты и сказал, эти медсестры не могут что-то хорошо сделать, хах, пока ты одариваешь их своим вниманием.       — Настолько это хорошо у меня получается?       — Думаю, они даже забывают про предписанные тебе лекарства, а некоторые при тебе и вовсе забывают сегодняшнее число. Смешно, не правда ли? Хах... Хотя, я мог бы их понять, — Сигма улыбается, поправляя ворот халата. — Ладно, теперь заговорился я. Надеюсь, эта ночь в госпитале будет приятнее для тебя. Спокойной ночи.       Сигма аккуратно проводит по волосам военного, тепло улыбаясь, наклоняясь к Гоголю и целуя того в щеку. И если раньше доктор алел, а затем терял дар речи, то сейчас он не выглядел таким робким. Максимально плавно и спокойно он подходит к двери, бесшумно скрываясь за ней, летящей походкой проходя мимо десятка палат, пока перед ним резко не возникает дверь собственного кабинета. Сердце колотилось как бешеное, на щеки набежал жар. Он выдыхает, прикрывая глаза, радостно улыбаясь.       — Боже...боже, боже, боже! — закрыв лицо руками, врач стал шёпотом это повторять, пока щёки слабо покраснели от стыда, пока Сигма стекал по двери вниз. — О боже... Красноречив на искушение, казался страстным... Ах! Предался обольстителю... Но это было так приятно делать! Он так красиво улыбался пару раз, так внимательно слушал! Всё в нём такое... Необычное, красивое и... Теперь я прекрасно понимаю медсестёр, как же стыдно, чувствовать в животе тех самых бабочек, о которых все влюбленные бредят.       Сигма прячет своё лицо в коленях, стараясь выровнить дыхание.       Вдох. Выдох... Николай.       — Успокойся, Сигма! Успокойся... Возможно, майору просто это было нужно... Никто же не обещал мне свергнутых гор и любви с первого поцелуя, — подперев щёку рукой, доктор смотрит в окно. — Он просто мой пациент... И вместе мы, пока он лежит в госпитале... Мхх... Я веду себя так глупо, но мне не хочется прекращать...       И даже спустя время, лежа в кровати, под прикрытыми веками выступал знакомый силуэт бывшего лейтенанта, а в памяти свежо рисовались их неловкие поцелуи, неоднократные касания, долгие разговоры. Бессознательно, этим можно сладко бредить до самого утра, мечтая об утопии, но всё же, усталость берёт верх.       Однако, приятные томления охватили не только врача. Оставшись наедине, Гоголь дотрагиваться своей рукой до щеки. Что уж тут подумать, такое было ожидаемо, поэтому и заставляло экс-лейтенанта улыбнуться ещё шире. Но только его глаза вновь открылись, как стали серьезными. Блондин поспешил убрать руку от лица. Он рано радуется. Сам же для себя принял сложное и ещё не оглашенное для батальона решение. Парень нагнулся к свече, задувая её огонек, заставляя то тепло и свет, что она дарила, превратиться в тонкую струйку дыма.       — Все. Отбой .       Николай вернулся на подушку, уже в темноте вглядываясь в больничный потолок. Гоголь знал, что в госпитале пробудет недолго. Всё ночи посчитаны. Ещё с самого детства было отмечено, что у мальчика очень быстро проходят ссадины и синяки, да и все процессы реабилитации идут быстрее. Сосредоточившись, экс-лейтенант штудирует воспоминания по протоколам медицинской сестры. У него перелом ноги, множественные гематомы и пара трещин. Да, вставать ему ещё сложно . Но разве сегодня было больно? Боль можно стерпеть. Возможно, в кое-чем ему может помочь Федор. А в остальном, Николай сам себе поможет.       Или не совсем во всем... Сигма. В вереницу его тучных мыслей вошёл луч света. Перед Гоголем вновь трудное решение, которое пришлось взвешивать. Нужна ли любовь на фронте? Да и где же тут любовь? Действительно ли майор мыслит трезво, а не видит мир в разбитых розовых очках, где простая доброта сойдёт за симпатию и даже больше?       Сигма - врач, Николай - пациент, Николай - его начальник, главнокомандующий, Сигма - подчинённый, нижестоящий.       Почему так сложно думать о делах сердечных? Гоголю давно нужно было уже смириться с тем, что для окружающих он не человек. Машина, робот, исполнитель, да всё что угодно, но только не человек. Бывший лейтенант привыкал ко всему, свергал всё ради миссии, не жалел ни тела ни силы, забывал обо всем человечном... А теперь эти мысли. Любит? Не Любит?       Солдаты часто говорят о женщинах, мечтая о бане и о пышных грудях. Вот только Сигма не женщина. Он мужчина и Николай даёт себе в этом отчёт. Поэтому спрашивать про любовь у подчинённых тот точно не будет. Загуляют интрижки в окопе. Ведь да, многие медсестры красивы, а много солдат ещё совсем молоды. Любовь для них ещё простительна... Но ничего не даст для Николая. Ни примера, ни совета. С ним что-то не так. Ему всё это чуждо. Поэтому так свирепо гонимо.       Он вновь открыл глаза. Рассвет быстро яснел, и пока солнце умывалось в тумане за дымящимся бором, золотые стрелы его лучей уже остро вытягивались на горизонте. Северные сумерки и рассветы с их шелковым небом, молочной мглой и трепетным полу освещением, кровавые зори. Как они были хороши. Уже было светло. Тьма расступилась. Николай поднялся. Первым, кого сегодня ожидал майор был врач, но первым зашёл Достоевский, со странным мешком на узле и железками.       — Уже не спите? — спросил Гоголь с улыбкой, глядя на некого товарища.       — К черту сон, какой сон? Бессонница заела. Обнаружил твоё сообщение ко мне. Уже всё нашел, — Достоевский ставит мешок перед собой, открывая его. — Твоя задача сесть и свесить ногу.       — А про вторую часть что скажешь?       — Так ты про бессонницу? — сверкнув аметистовыми глазами ответил Федор, облизнув губу. — Сегодня зайду . Попрошу 10%. В порошке. Уж на этот недуг я точно знаю одно верное решение.       — Благодарю.       Майор садится на край кровати, наблюдая за тем, как Федор Михайлович присаживается на колено, вооружаясь старой мерной лентой, начиная измерять его ногу, приставляя некоторые железки сразу к коже. Всё что-то прикидывал у себя в голове этот человек, после задумчиво заявляя:       — Сегодня до обеда уже всё сделаю.       — Рассчитываю.       Достоевский достает свой гримуар, в котором возможно таились все его тайны, делает несколько коротких записей и складывает все обратно.       — Мрачноваты вы нынче, Фёдор Михайлович...       — А чему же радоваться? Не вижу оснований.       — Какие еще вам основания? Живой? Живой. Ну и радуйся. Смотри, денёк-то какой выдался!       — О да, какое счастье снова здесь проснуться, — саркастично замечает мужчина, приглядываясь к бутылке с коньяком, которую он удачно разглядел ещё сидя на колене. — Мерки я снял. Как и обещал, в скором времени ты всё получишь, — и все же, не кольнуть Достоевский не мог. — Случаем, когда стало разрешено пить алкоголь в больничной палате?       — Пхх, да забирай, чёрт старый, — Гоголь махнул рукой. — Возьми в качестве аванса.       — Уверен? Содержимое то на редкость добротное.       — Ясное дело, другого не держим.       — Врач что-ли расщедрился? — Фёдор прячет бутылку в мешок, вновь крепко его завязывая. Вчера ведь именно Достоевский поймал Сигму на акте выноса бутылки. Следовательно, всё он уже давно знает, лишь убеждается в догадках.       — Больше некому, здесь не пойло, а яд.       — Надеюсь, мне тоже предстоит скорое с ним знакомство, — мужчина глядит на свое запястье, отряхивая рукав. — В конце концов он вызывает во мне интерес, какого давно не вызывали, и это — интерес, неприятно раздражающий... Время. До встречи.       — Свидимся, — в приподнятом расположении духа ответил майор.       Последние слова Достоевский уже сказал, но соблюдши надлежащее приличие, напоследок кивнул головой и потом уже ушел прочь.