Княже мой, княже,
Шелкова пряжа
До ворот твоих мне дорогой легла.
Враже мой, враже,
Грозна твоя стража,
Что ж от меня-то не уберегла?
Цзян Чэну снится тьма. Она подбирается к нему почти незаметно, змеями вползая в его безмятежные сны. Она ласково трется об него, будто живая, обвивает густыми клубами дыма его босые ноги, и ее холод медленно просачивается сквозь тонкую кожу, пробирая до самых костей. Ему бы увернуться, убежать прочь, но по своему опыту Ваньинь знает, что не сможет — тьма найдет, тьма поймает своими цепкими когтями, вцепится в плечи и утянет обратно, поглощая без остатка. Это сон — а значит, бороться с ней нет смысла. Цзян Чэн лежит на мокрой траве, и тьма изучающе кружит около него. Она осторожно касается чужих пальцев, легко-легко, будто на пробу; оглаживает нежную кожу на впалых щеках, ластится к нему, потираясь об скулы, будто пытаясь смягчить остроту уже не юношеского лица. Она проскальзывает под плотную ткань нижних одежд, и мужчина крупно вздрагивает, чувствуя, как тысячи тонких иголочек, будто сотканных изо льда, медленно входят под кожу, сливаясь с бурным потоком крови. Она медленно растекается по его венам, как чистый яд, затуманивая сознание, и Ваньиню кажется, что он качается на волнах, растворяясь без остатка в этой темноте. Он поднимает руку вверх, погружаясь на дно, и последнее, что предстает его взору, прежде чем тьма застилает глаза — это черная бабочка на его окоченевших пальцах. Цзян Чэн никогда не отличался крепким сном. Но сейчас все становится еще хуже. Он лично возглавляет один из патрулей ордена Цзинь. Цзинь Гуанъяо долго не хотел отпускать его и рисковать главой клана, но мужчина был непреклонен. В конце концов, Ваньинь не был обычным заклинателем, в отличие от других членов группы, и не мог не заметить, как вздохнули с облегчением люди клана Цзинь, узнав, что он пойдет с ними. Хоть его и опасались и откровенно побаивались, в этой ситуации его присутствие было каким-никаким гарантом их безопасности. Они продвигаются куда быстрее обычного, едва поспевая за широким шагом главы Цзян. Тот идет вперед решительно, только успевая бросать острые взгляды по сторонам, но пока не замечает ничего необычного на своем пути. Только проходя неподалеку от до боли знакомого ущелья мужчина невольно замедляется, пристально вглядываясь вдаль. Но ответом ему тишина — будто здесь не было кровавой бани десять лет назад, будто здесь не лежали разлагающиеся трупы остатков клана Вэнь, разбухающие под непрекращающимся дождем, будто здесь не были разорваны на части надзиратели из клана Цзинь, попавшие под руку обезумевшего от гнева темного заклинателя. На периферии мелькает какое-то движение, и Цзян Чэн без промедления взмахивает рукой. Вспышка Цзыдяня с треском проходится по черному пятну, пока сзади раздаются крики ужаса. — Это он! Ваньин бросает быстрый взгляд назад. Перед его глазами пляшут бабочки — и они черны, как ночь. Они облепляют руки и одежду людей, не давая пошевелиться, и сколько бы те ни бросались из стороны в сторону, бабочки неотступно следуют за ними, будто приклеенные. Они бьются в искаженные от страха лица, не давая увидеть ничего за этим черным смерчем, кружащимся вокруг. Люди в ужасе размахивают руками и мечами, отгоняя полчища насекомых, но перед ними — только живая трепещущая крыльями тьма, сворачивающаяся плотным коконом. Цыкнув, Цзян Чэн сжимает ручку Цзыдяня покрепче и раскручивает кнут, разгоняя искры лиловых молний. Воздух трещит от электричества и наполняется горьким запахом гари, бабочки сгорают заживо, рассыпаясь серым пеплом, и на смену им тут же летят другие. Но все движения мужчины отточены до автоматизма — и темный поток понемногу иссякает, разгоняемый мощными разрядами тока, едва не задевающими напуганных заклинателей. Те наконец бросаются врассыпную, не сдерживаемые коконом, и дают Цзян Чэну больше пространства для маневров. И только внезапные переливы колокольчика заставляют его руку дрогнуть. Мужчина резко оборачивается в сторону холмов, и едва успевает разглядеть алую ленту в копне темных волос, мелькнувшую лишь на мгновение. Он бросается с места и несется вперед, не обращая внимания на крики заклинателей позади. Земля под его ногами дрожит от стремительных шагов, а сердце колотится, будто сумасшедшее. Он не хочет, не может верить — но и остановиться уже не может. Цзян Чэн буквально взлетает на вершину холма и оглядывается по сторонам, ища знакомую фигуру. Но вокруг — пустота. Ваньинь тяжело дышит и окидывает неверящим взглядом холмы вокруг. Он сжимает Цзыдянь в кулаке до жгучей боли, но ничего не меняется — здесь никого, кроме него самого да кучки заклинателей из ордена Цзинь, растерянно смотрящих на него снизу вверх. Только черный пепел сгоревших бабочек напоминает о том, что здесь случилось. Нахмурившись, мужчина опускает руку, и Цзыдянь послушно оплетает его запястье и сворачивается в кольцо. Внимательно осмотрев окрестности, Ваньин уже собирается спускаться, как его взгляд вдруг цепляется за блестящий предмет, лежащий в траве. Заклинатель пригибается, пытаясь рассмотреть его поближе, и вдруг замирает. Среди полусухих стеблей лежит до боли знакомый колокольчик клана Юньмэн, привязанный к длинной алой ленте. Цзян Чэн сглатывает и цепляет ленту дрожащими пальцами. Холодный атлас послушно ложится в его ладонь, будто ручная змея, и от этого на сердце становится еще тяжелее. Битва закончилась. Но почему-то он совсем не чувствует себя победителем.Черной бронзою окованы холмы,
Через сердце прорастают тени тьмы.
Тени-оборотни, темно-серый мех.
Ох, Господи, не введи во грех!
Я ударюсь оземь да рассыплюсь в прах,
но я знаю — тебе неведом страх.
Возвращение дается ему тяжело. Цзян Чэн ничего не говорит Гуанъяо про свою находку — только коротко резюмирует о нападении бабочек и исчезновении темного заклинателя. Тот лишь кивает в ответ с понимающей улыбкой, но Ваньиню мерещится, будто бы чужой взгляд время от времени скользит к мешочку цянькун на его поясе, где спрятана лента с колокольчиком. Холодный атлас прожигает его бедро даже через плотную ткань, и мужчина с трудом удерживается, чтобы не рвануть в Пристань сию же секунду. Он едва борется с желанием проверить цянькун, убедиться, что все это не сон, не еще одна галлюцинация, порожденная его больным сознанием, жаждущим поверить в то, чего нельзя произносить вслух. — Вы бы отдохнули, глава Цзян, — замечает Цзинь Гуанъяо, внимательно глядя на него. — Вижу, вы плохо спите в последнее время? На вас лица нет. Цзян Чэн только встряхивает головой. — Все нормально, не беспокойтесь, глава Цзинь. Мне нужно возвращаться в Пристань. Заклинатель только тяжело вздыхает и медленно шагает к нему. Маленькая и изящная, почти женская ладонь ложится на его локоть и медленно скользит вверх к плечу, оглаживая напряженную мышцу. Ваньинь вздрагивает, но заставляет себя стоять на месте. — Я серьезно, — без улыбки шепчет Гуанъяо, глядя на него снизу вверх, и льнет к застывшему телу. — Останься. Хотя бы на сегодня. Цзян Чэн смотрит в темные омуты напротив, и эта теплая темнота шепчет ему оставаться. В голове птицей бьется фантомный звук колокольчика, зовя домой. Красная лента продолжает жечь его бедро, но Ваньинь старается не думать о ней. Где-то на периферии мелькает темное пятно, и он не глядя выбрасывает руку в сторону и сжимает ее в кулак. Смятая черная бабочка медленно спадает на холодный пол обрывком обугленной бумаги. — Это было… красиво, — усмехается глава Цзинь, краем глаза следя за ее последним полетом. — Я тоже могу сгореть в твоих руках? Цзян Чэн обхватывает стройную талию одной рукой и притягивает мужчину к себе. Он цепляет его подбородок пальцами и поднимает выше, открывая себе доступ к полоске светлой кожи, выглядывающей из-за плотного воротника. Большой палец ласково гладит нижнюю губу, слегка припухшую от частых закусываний — Ваньинь не понаслышке знает, как тяжело держать себя в руках в приличном обществе — и Гуаньяо приоткрывает рот, опаляя его подушечку горячим дыханием. — Если предашь меня, то да. Глава Цзинь тихо смеется. Его руки обвивают шею Цзян Чэна, и мужчина слегка приподнимается на носочки, тянется вверх, к сухим искусанным губам. И Ваньинь послушно опускает голову вниз. С Гуанъяо до боли приятно. Он умеет быть тихим настолько, чтобы его не услышала ни одна живая душа, и Цзян Чэну доставляет удовольствие то, как тот изо всех сил сдерживается, чтобы не стонать в полный голос. Глава ордена Цзинь едва слышно скулит в подушку и прогибается в пояснице, позволяя втрахивать себя в кровать. Всегда аккуратно уложенные волосы растрепаны, на белоснежной коже распускаются багровые цветы засосов и укусов, по бледному маленькому лицу текут слезы удовольствия — мужчина насаживается на чужой член со всей возможной отдачей, постанывая от каждого попадания головки по простате. Ваньинь же с силой вбивается в худое узкое тело, до синяков сжимая чужую талию, и с каждым толчком из него будто бы вылетает одна тревожная мысль за другой. Он полностью отдается этому опьяняющему ощущению власти, оставляя следы своих так долго сдерживаемых эмоций на чужой спине, будто рисуя тушью на чистом холсте. — Ваньинь… — задушено хрипит Гуанъяо, повернувшись к нему и жалобно глядя из-за плеча, — Ваньинь, я… Цзян Чэн не дает ему договорить — вместо этого он выходит из чужого тела и резким движением переворачивает его на спину. Гуанъяо всхлипывает и крепко обнимает его за шею, притягивая к себе, и Ваньинь склоняется вперед, еще сильнее вжимаясь в чужое тело, буквально придавливая собой, лишая последних остатков кислорода. Цзинь сдавленно мычит и трясется в его руках, прежде чем изогнуться в спине и кончить. Его мышцы судорожно сжимаются вокруг члена мужчины, и Цзян Чэн с силой толкается в последний раз, изливаясь в горячее тело. Его накрывает мягкая усталость и легкая истома, и он с коротким выдохом опускается на влажные простыни, позволяя себе расслабиться. Гуанъяо жмется к его груди, и Ваньинь на автомате обвивает чужие плечи рукой, давая тому спрятаться в теплых объятьях. Они не первый раз находят утешение в постелях друг друга, и сегодняшняя ночь не должна была стать исключением. К сожалению, в этот раз она не спасает Цзян Чэна от непрекращающегося звона колокольчика в голове.Ровно десять лет я не смыкал глаз,
Десять лет ты спал спокойным сном, мой князь.
Но в ночь гнева все не так, и жена не жена, и душа не мила,
И когтей летучих стая развернула крыла.
Ваньинь возвращается в Пристань Лотоса той же ночью. Несмотря на все увещевания Гуанъяо, он с колотящимся сердцем поспешно покидает дворец клана Цзинь, вскакивает на Саньду и вылетает за пределы чужой территории. Мужчина и сам не понимает, что его так тянет домой — но в груди повисла такая невыносимая тяжесть, что бороться с ней решительно невозможно. Тревога гнилыми клыками рвет его сердце на ошметки, и он пытается ускориться — но члены его клана едва не воют, умоляя главу притормозить, и ему приходится прислушаться к ним, слегка выравнивая скорость. Но когда Цзян Чэн оказывается дома, его встречает только тишина. Патрули не сообщают о чем-то подозрительном и даже с тоской и чем-то обреченным, до боли похожим на жалость, в глазах смотрят на своего главу, приказавшего им в срочном порядке осмотреть Пристань. Ваньинь и сам не сидит на месте — он спешно проверяет все комнаты и коридоры, спускается в подземелья, вглядывается в темноту тюремных камер и даже доходит до защитных вышек. Но все, что он видит — это уставших людей, и даже его каменное сердце укалывает тонкая игла сомнений и раскаяния. Мужчина обреченно машет рукой, давая им знак разойтись, и старается не думать об облегчении и гребанном сочувствии в их глазах, пока возвращается в спальню. Уже в комнате он поспешно достает колокольчик на алой ленте и внимательно осматривает его. Тот едва слышно звенит на каждое движение чужих пальцев, и Ваньиню кажется, что так же когда-то звенел чей-то смех. Мужчина жмурится и крепко прижимает ленту к своей груди, пытаясь сдержать отчаянный позорный всхлип. Это все было так давно. Это все уже так давно отгорело и пеплом разнеслось по миру. Отчего же так плохо? Отчего же так больно? Он проваливается в холодные объятья сна, и только обжигающие дорожки слез на его щеках напоминают ему о том, что ничего не прошло.Через семь смертей к тебе я шла,
Мой князь.
И заклятья сеть тебе ткала,
Мой враг.
Наконец-то я тебя нашла.!
— Проснись и взгляни на меня. Цзян Чэн судорожно дергается, с ужасом осознавая, что не может двинуться. Он на пробу пытается пошевелить руками, но они оказываются запрокинуты над его головой и крепко стянуты… кто бы мог подумать — алой лентой с маленьким колокольчиком. — Ты…! — цедит мужчина сквозь зубы, с ненавистью глядя на человека, сидящего на краю кровати. — Тебе совсем жить надоело, раз ты заявился сюда?! — Напротив, — со смешком возражает его собеседник, склоняясь к нему, — я наслаждаюсь жизнью во всей ее полноте. И потом, ты разве не рад меня видеть, А-Чэн? — Вэй Усянь! — имя брата слетает с его губ так резко… и до боли привычно, будто и не было между ними десяти лет, наполненных сжигающей все на своем пути яростью и обидами, тянущимися еще дольше. Внезапно воскресший Вэй Ин смотрит на него и улыбается — Ваньинь хотел бы сказать, что тот совсем не изменился, но нет, это невозможно не заметить. Греемая когда-то палящим солнцем Юньмена загорелая кожа теперь белее снега, отчего алые глаза кажутся еще ярче, как две капли киновари, растекшиеся по листу бумаги. Мягкие черты, за которые юношу когда-то обожали все девушки в округе, исказились почти до неузнаваемости, будто кто-то обрубил тесаком все лишнее, оставив лишь острые углы и прямые линии, превращая лицо в маску, натянутую на череп. Усянь улыбается, его тонкие губы едва не трескаются до крови, и Цзян Чэн, словно завороженный, смотрит на него, пытаясь понять, что в нем осталось от того Усяня, что он когда-то знал. — Усянь… — Вэй Ин задумчиво перекатывает собственное имя на языке и кивает сам себе… — так странно слышать это, А-Чэн… все эти долгие десять лет меня называли только Старейшина Илин. Оказывается, это так приятно, когда тебя зовут по имени. Ты скучал по мне, А-Чэн? — он нависает над связанным мужчиной, шепча ему вкрадчиво в самые губы. — Ты так долго меня искал, и вот он я, прямо перед тобой! — Усянь резко выпрямляется и со смехом раскидывает костлявые руки в стороны, взмахнув тяжелыми рукавами — ворот его темного грязного ханьфу распахивается, обнажая бледную грудь со сморщившимся шрамом от клейма, оставленного когда-то Вэнями. — Вот он я, неужели ты не рад?! — Развяжи мне руки, и я покажу, как сильно я рад, — холодно цедит Ваньинь сквозь зубы. — И Цзыдянь заодно верни. Вэй Ин тут же хмурится, кидая взгляд на стол на другом конце комнаты, и дуется — и если раньше это выглядело мило, то сейчас любое искажение этой посмертной маски вместо лица кажется жуткой клоунадой, насмешкой над самой жизнью. — Ну нееет, — хрипло тянет юноша, — мне и так пришлось повозиться, чтобы наша встреча состоялась. Не хотелось бы, чтобы нам помешало… — Как ты выжил? — перебивает его Цзян Чэн. — Ты упал со скалы, и тебя разорвали собственные мертвецы! Ты не мог выжить! — Кто сказал? — голос Усяня меняется едва уловимо, но мужчина сразу чувствует растекающийся по комнате холод. Вэй Ин снова придвигается ближе и обхватывает пальцами его подбородок, заставляя смотреть себе в глаза. — А-Чэн, ты такой наивный… — он почти ласково оглаживает его лицо большим пальцем, прежде чем мечтательно вздохнуть, — неужели ты и правда думаешь, что тьма так легко отпускает тех, кто вступил на ее путь? Сердце Ваньиня трещит по швам. — Ты безумец, — выдыхает он, — и всегда им был. — И тебе это нравилось! — смеется Усянь, глядя на него с теплотой в блестящих в лунном свете сумасшедших глазах. Это слишком даже для него. — Да, до того, как погибли мои родители, как сгорела Пристань, как не стало сестры! До того, как ты бросил меня одного разбираться со всем этим, бессердечный ты ублюдок! Цзян Чэн кричит ему в лицо, подаваясь вперед настолько, насколько позволяют связанные печатью руки. Вэй Ин смотрит на него спокойно — только на последней фразе его брови слегка изгибаются, и лицо выглядит чуть печальнее и растеряннее. — Но я же здесь, — он смотрит на Ваньиня как на глупого ребенка, не понимающего очевидные вещи. — Я тут, с тобой, что не так? — Да ты… Рот Цзян Чэна закрывается чем-то вязким и темным, и мужчина дергается, пытаясь уйти от контакта с вязкой субстанцией, но та придавливает его голову с кровати, и все внутри вжимается от первобытного ужаса. — Невежливо перебивать старших, А-Чэн, — спокойно замечает Усянь, отводя взгляд куда-то в сторону. Вокруг него пляшут вязкие тени, готовые в любой момент атаковать, но юноша только с улыбкой оглаживает одно из черных щупалец, и оно послушно ластится к его ладони. Ваньиня трясет от этой картины — а еще три таких же тени обвивают его руки, ноги и торс, не давая пошевелиться, не давая вдохнуть. — Вот так лучше, ты ведь не против, м? Впрочем, можешь не отвечать… ну то есть, ты ведь действительно не можешь отвечать, забавно, да? — Вэй Ин заливисто смеется, будто только что прозвучала самая смешная на свете шутка, и его смех звенит в такт колокольчику на связанных руках мужчины. — Так о чем я там говорил? Ах, да… — он усаживается на кровать и бережно укладывает чужие ноги на свои колени, ласково оглаживая их ледяными ладонями. — Я так скучал, А-Чэн… ты знаешь, застрять на десять лет в междумирье — это то еще приключение. Безумнее, чем борьба со змеечерепахой… — темные щупальца скользят по связанному телу, распуская тугие узлы на одежде, и Ваньинь протестующе мычит, — тише-тише, в постели нельзя лежать в грязной одежде, иначе мадам Юй снова нас выпорет, — укоризненно шепчет Усянь и тут же хихикает, щуря глаза, — помнишь, как когда мы прибежали домой после ловли гулей все в водорослях и тине? Она тогда так ругалась, помнишь? Хотя, чего это я, конечно, ты все это помнишь, — ласково улыбается юноша, глядя в сощуренные от гнева глаза Цзян Чэна. Щупальца уже успели стащить корону с волос, развязать ленту с колокольчиком на руках, тут же перехватывая запястья, и, приподняв торс мужчины, отбросили в сторону верхний халат, оставляя Ваньиня только в нательной рубашке. С распущенными волосами, разлившимися темным водопадом по плечам, с раскрасневшимися от гнева щеками, со сверкающими яростью глазами, связанный по рукам и ногам, он выглядит будто дикий зверь, силой посаженный на цепь и готовый в любую секунду перегрызть горло тому, кто сотворил с ним это. — Ты такой красивый, А-Чэн, — восхищенно шепчет Усянь, и тени тут же разводят ноги мужчины, позволяя Вэй Ину сесть между чужих бедер. — Ты стал еще прекраснее за эти десять лет, что я тебя не видел… Все нутро Цзян Чэна содрогается от ужаса и злости, не имеющих выхода. Тени держат его в стальных тисках, сдавливая до невыносимой боли, стоит ему дернуться хоть на мгновение. Почему? Почему он? За что…? — Я проснулся совсем недавно, — как ни в чем ни бывало продолжает Усянь, проникая руками под его рубашку и касается самыми кончиками пальцев контура ребер. Ваньиня тут же подбрасывает на месте от этого могильного холода, но юноша даже не смотрит на его реакцию, уже напористее гладя бока мужчины испещренными шрамами ладонями, — знаешь, это было похоже на то, как ты выныриваешь из-под воды — тебе до ужаса холодно, нечем дышать, и ты весь мокрый… правда, от крови, — он едва слышно хихикает и стаскивает рубашку с чужих плеч, оставляя Цзян Чэна в одних штанах. — А ты такой горячий, прямо печка, — мурлычет Усянь, склоняясь вперед, и прижимается ухом к чужой груди. — И твое сердце бьется так быстро и сильно… Ваньинь мычит, опаленный вспышкой боли — острые зубы смыкаются на чувствительной коже ровно напротив сердца — и выгибается дугой, пытаясь уйти от чужих касаний. Но Вэй Ин не дает, он ложится на него, утыкаясь холодным носом в шею, и тихо смеется, обнимая брата за плечи. — Ты так вкусно пахнешь… я бы с удовольствием сожрал тебя, А-Чэн… — шепчет юноша ему и прикусывает бьющуюся жилку под тонкой кожей, будто подтверждая свои слова. Цзян Чэн в панике дергает головой, но щупальце держит крепко, и он может только в ужасе ждать, когда эти клыки разорвут его сонную артерию... Но Усянь отстраняется и с улыбкой смотрит ему в глаза. — Но тогда ты умрешь, а я не для того столько времени пытался вернуться, чтобы снова оставить тебя. Ты ведь хотел, чтобы я был с тобой — и вот я здесь, я здесь, А-Чэн, брат больше не оставит тебя, — юноша трется носом о его скулу и оставляет едва ощутимый поцелуй. От него пахнет смертью. Он скатывается с мужчины и прижимается к нему сбоку, обхватывая одной рукой за талию. Тени стаскивают с его бедер штаны, и Ваньинь не знает, куда деться от пронзительного холода, иглами пробирающегося под обнаженную кожу. — Я очнулся в ущелье, — улыбается Усянь, опуская ладонь к его паху, и гладит мягкий член. Цзян Чэн вспыхивает от одного только прикосновения, но юношу ничего не смущает — он обхватывает ствол рукой и неспешно обводит большим пальцем головку. Пока одни тени держат Ваньиня, другие едва ощутимо скользят по его телу, будто змеи, и мужчине становится слишком жарко, будто все его тело — одна чувствительная точка. Он изо всех сил пытается держать разум под контролем, но ощущений становится слишком много, и он чувствует, как дрожат его бедра в ответ на нехитрую ласку. — В том самом, под горой Луайцзан. Знаешь, там так тихо сейчас — будто и не было того побоища десять лет назад, — слушать Вэй Ина, не обращая внимания на его действия, становится все тяжелее, и Цзян Чэн искренне ненавидит свое тело, охотно отзывающееся на прикосновения холодных пальцев и теней. — Я даже не понял сначала, что произошло, думал, битва еще идет… Но вокруг было так тихо, так тихо, даже ветер пропал — можешь себе представить такое, А-Чэн? — он распахивает глаза в притворном удивлении, прежде чем засмеяться и сжать уже твердеющий ствол чуть сильнее, слегка царапая ногтями чувствительную кожу. — Конечно, можешь, ты все можешь, А-Чэн, — он умиленно кладет голову ему на плечо. — Надо же, ты уже такой твердый… так сильно скучал по мне, А-Чэн? Ты хотел моих прикосновений? Помнишь, как тогда, на почтовой станции… — его голос опускается до вкрадчивого шепота, и Ваньиня будто бьет молнией от осознания, — тебе тогда было все равно, что внизу нас ждал второй молодой господин Лань… Ваньинь с удовольствием отхлестал бы ублюдка Цзыдянем за эти слова — они поклялись никогда не вспоминать ту ночь после памятного возвращения Вэй Ина, когда Цзян Чэн толкнул его на жалобно затрещавшую балку в метре от трупа Вэнь Чжулю, подвешенного под потолком, и жадно целовал, не в силах удовлетворить собственный голод. Он слишком хорошо помнил, как Усянь, обхватив его руками за шею, вжимал Ваньиня в себя так сильно, словно пытался слиться с ним в одно целое. Он слишком хорошо помнил их дрожащие руки, спешно развязывающие завязки на чужих штанах, и тихие вздохи в шею в попытках сдержать рвущиеся из груди стоны. Он слишком хорошо помнил острый взгляд Лань Ванцзи, ожидавшего их снаружи, и то, как невольно прижал к себе брата в нелепой попытке спрятать свое от чужих глаз. Они поклялись не вспоминать об этом, но пути назад уже нет. Что-то влажное касается сжатого колечка мышц, и даже через плотное щупальце слышно, как стонет Ваньинь, не ожидавший этого. — Я так хотел тогда убить Лань Чжаня, — мечтательно тянет Вэй Ин, неспешно надрачивая чужой член. Цзян Чэн смаргивает злые непрошенные слезы и дергает ногами в попытке отстраниться, но тени, обвившие его бедра, крепко удерживают мужчину на месте, и щупальце продолжает свое движение, медленно растягивая горячие стенки. Это не больно, нет, но ощущается слишком… странно. — Ты тогда был так красив, весь в крови ублюдка Вэнь Чао… я бы отдался тебе прямо там. Но зато сейчас нам никто не помешает… — он довольно улыбается и снова целует острую скулу Ваньиня. — Ты ведь не против маленькой смены ролей? Тебе понравится, обещаю, я буду очень нежным… Мужчина пытается покачать головой, но плотная тень задевает что-то внутри него, и его будто прошибает разряд, разливаясь по телу волной удовольствия. Усянь с нескрываемым удовольствием смотрит на его реакцию. За одним толчком следует другой, и Цзян Чэн жмурится, пытаясь удержаться в сознании. Все его тело горит огнем, острое возбуждение будто выжигает его разум, оставляя лишь низменные инстинкты. Словно почувствовав сменившийся настрой мужчины, тени начинают двигаться активнее, задевая бусины сосков, лаская напряженную грудь и тяжело вздымающийся живот. Щупальце, удерживающее голову Ваньиня, вдруг отрывается от его лица, давая ему судорожно вздохнуть, и тут же приникает к его губам, проскальзывая в рот. Цзян Чэн едва не давится, но тень продолжает двигаться, доставая едва ли не до горла. Ужас, смешанный с возбуждением, заполняет сознание мужчины, и он жмурится, лишь бы не видеть, не осознавать, что сейчас с ним происходит. Ваньинь чувствует и одновременно не чувствует собственного тела, стянутого плотными путами, бросаемого то в жар, то в холод, ему плохо и хорошо одновременно, и шепот Вэй Ина, потирающегося о его бедро возбужденным членом, не улучшает ситуацию. — Я так скучал по тебе, А-Чэн, — от его хриплого голоса по шее Ваньиня бегут мурашки. Усянь медленно поднимается на колени и усаживается между его разведенных бедер, внимательно наблюдая за тем, как расширившаяся тень медленно толкается в дрожащее от удовольствия тело мужчины. Он проводит ладонями по напряженным бокам, и щупальце послушно выскальзывает из тела. Цзян Чэн едва успевает ощутить, как прохлада тени сменяется твердым горячим членом — Вэй Ин входит в него на одном выдохе до упора. Ваньинь сдавленно мычит, закатывая глаза от жгучей смеси боли и удовольствия — хочется свести ноги, закрыться от этого переизбытка ощущений, но Усянь сжимает пальцы на его талии и начинает размеренно двигаться, натягивая чужое тело на себя. Мужчина практически рыдает, ему тяжело дышать из-за щупальца, продолжающего трахать его рот и оглаживающего язык, конечности свело из-за цепких теней, держащих его и одновременно тянущих его навстречу члену Вэй Ина, тело горит от всех этих прикосновений, и все, что ему хочется — это окончания этой сладкой пытки. — Так хорошо… — судорожно шепчет юноша, втрахивая его в постель, — А-Чэн, в тебе так хорошо, ты такой красивый, я так скучал по этому, ты ведь тоже скучал, правда? Тебе ведь хорошо, А-Чэн? Ты ведь кончишь ради меня, А-Чэн? Каждое его слово сопровождается рваным толчком, от чего Ваньиня буквально подбрасывает на простынях. Его трахают с двух сторон, и с каждой секундой ему все тяжелее осознавать происходящее. Он сдавленно мычит, и глаза Усяня тут же светлеют. — Да, я знал, что ты тоже этого хочешь, — довольно смеется Вэй Ин. — Я ведь обещал, что буду рядом, — он склоняется над ним, практически сгибая мужчину пополам. — Я опоздал, — в его безумных глазах на секунду мелькает что-то вроде сожаления, а затем сменяется темной дымкой, — но теперь… я тебя не отпущу. Никогда и ни за что. Тень резко покидает измученный рот Цзян Чэна, и он отчаянно стонет в голос, разбивая ночную тишину. Над его головой в лунном свете пляшут черные бабочки. А в ушах переливами колокольчика звенит безумный смех Вэй Ина.Мне не уйти —
Ты прости, прости,
Прости мне…