мне бы хотелось рисовать твои руки

      Карандаш мягко касается бумаги, оставляя после себя легкие штрихи — тень в ямочке над ключицей. Сережа немного отстраняется, чтобы посмотреть на рисунок в целом. Неплохо. До оригинала из его сна все равно не дотягивает, куда уж, но дотянуться до него невозможно в принципе. Ни в каком из смыслов.       Разумовский тяжело вздыхает, последний раз задерживает взгляд на своем творении, а затем закрывает альбом, прячет в самое непримечательное место на книжной полке — между учебником английского и тяжеленным томом Шолохова. Олег в его вещи и так не полезет без разрешения, но конкретно в этой части шкафа ему делать вообще нечего, рассуждает Сережа, и, снова тяжело вздохнув, возвращается в свою постель. Друг вернется с тренировки через пять минут, и у Разумовского снова будет живой референс перед глазами. Вот бы только в этот раз и детали получше запомнить и не спалиться за разглядыванием, думает он.       Уже месяца два, если честно, думает.       Вопрос «когда это началось?» Сережа в голове даже не поднимает — не вспомнит, и пытаться не стоит. А вот, как это осозналось — воспоминание еще свежее.       Мерзкий петербургский февраль, как обычно, выдавал погоду в духе «Питер, ты пьян, иди домой». С утра было до жути холодно, к середине дня начинал таять снег, и под вечер все снова замерзало и заметало. В итоге превращались все дороги в опасное месиво из гололеда, сверху покрытого хрустящим свежим слоем снежинок. Куда наступать безопасно — вопрос риторический. Сделав шаг, Сережа сходу чуть не кувырком летит, но под локтем весьма оперативно появляется опора в виде руки Олега. Разумовский пару секунд думает и поднимает уверенный взгляд на друга.       — Так, Волч, ты впереди идешь, — Олег в целом чего-то такого от Сережи и ожидал, и даже сам хотел предложить, но повредничать — дело святое.       — Тебе путь развездывать и расчищать? Отправишь меня на такой риск? — получается, быть может, самую малость наигранно, но Сережа на дурашливость ведется. Или делает вид.       — Так это не я здесь олицетворение слова удача! Сам мне только что хвастался: «Ой, Серый, я само везение, не готовился ни секунды, а балл высокий получил, посмотрите на меня!» Ну вот, считай, дохвастал…       Сережа крепче хватается за руку Олега, потому что ноги начали разъезжаться в ну очень опасных направлениях. Волков мог бы усмехнуться, но сам за рыжее недоразумение испугался и крепче перехватил. Разумовский своими синими глазищами с такой надеждой начинает глядеть, что в груди колет даже.       — Пожалуйста?.. – Олег, продолжая крепко держать Сережу, спокойно начинает идти чуть впереди. Разумовский сияет от радости.       — Сам же знал, что я и так впереди пойду, зачем спрашивать лишний раз глупости, Сереж? — льда пока на пути не встречается, да и сама дорога недолгая. Олег прекрасно понимает, что Сережа и без него бы без происшествий дошел. Ситуация даже сюрреалистичная немного, ну вот вроде два взрослых — десятый класс к концу подходит! — парня, а льда боятся под ногами, ага. Хотя дороги Петербургские и правда суровы бывают…       И все же Волков не глупый, по глазам видит — Серый хочет, чтобы о нем заботились. Потому что всем им в приюте этой дурацкой любви не хватило, и Разумовский, как и многие, лишен ее с пеленок. Олег потерял родителей позже, но тоже рано, и теперь ужасно хочет быть нужным. Не можешь заботу получить — так дай ее другому, вот что решил для себя Олег неосознанно, когда впервые эти грустные синие глаза увидел. С тех пор прошло полжизни, и оказалось, что глаза не только грустными бывают, но и радостными, если рисунок похвалить, и злыми, если воспитатель предлагает отрезать волосы, и хитрющими, почти лисьими — как сейчас. Волков убеждается в этом, оглядываясь на Сережу из-за спины.       — Ты давай иди аккуратнее, смотри вперед, я же за тебя держусь. Упадешь ты — упадем оба.       Сереже очень нравилось тепло от руки. Он как обычно забыл — не стал надевать — перчатки, а потому даже через вязаные шерстяные петельки чужая рука ощущалась горячей. И была какая-то радость и в том, чтобы вот так держаться, и в том, что Олежа снова ругаться будет за ледяные руки. На секунду Разумовский вспомнил, как друг читает нотации, когда тот не ест. Таким милым он выглядит в этот момент, даже появляется мысль в голове совсем есть перестать, но Сережа знает, что это плохая идея. Он улыбается, внимание рассеивается, и Разумовский наступает немного не туда, куда Олег секундой ранее. Начинает терять равновесие, и рефлекторно хватается за протянутую руку крепче, тянет на себя.       Они не упали только потому что у Олега реакция мгновенная, но стоят они весьма непрочно. За одну руку все еще цепляется Сережа, вторая этого же Сережу за спину прочно держит от падения. Ноги Разумовского скользят туда-сюда по земле, ищут опору. Находят быстро, но положение Сережа с Олегом почему-то не меняют.       Разумовский застыл, в глаза другу вглядывается, а потом смотрит на свою руку в его руке. Вау, как красиво. Чувствует за спиной опору. Олег его поймал. А еще он такой сильный, Сережа видит как напряжены плечи, руки и кисти. Как эти кисти вместе смотрятся. Если бы Серый уже не был красный от мороза, то румянец вспыхнул бы по другой причине. Через пару секунд он возвращается в более устойчивое вертикальное положение.       Руку не отпускает.       Олег на него, подвисшего в прострации, смотрит, окликает.       — Серый, ты чего, все хорошо с тобой? — голос такой взволнованный. Любой другой бы так глупо поскользнись — Олег бы пошутил, но если дело не касается Сережи. Разумовский продолжает пялиться на руки, но после вопроса поднимает взгляд на лицо Олега и только сейчас осознает, как оно близко. Они всегда так близко к друг другу стоят, и он только сейчас заметил, или правда раньше такого не было?       — Порядок.       Олег отпускает его спину и делает шаг назад. Сереже очень тяжело скрыть разочарование, но как-то получается. Руки не расцепляют. Дальше друзья выбирают идти спокойнее.       Вот только покой сережиной хрупкой нервной системы уже заметно расшатывается. Когда они приходят в детдом Олег снимает перчатки, берет руки Разумовского в свои и дыханием греет — не может на эти костяшки ледяные смотреть без боли.       И вот тут даже неуловимый намек на спокойствие у Сережи сваливает, даже ручкой напоследок не машет.       Руки ему теперь даже снятся. Как тепло и шероховатость олеговых ладоней ощущается в холодных сережиных. Как чувствуется на шее. Как пальцы аккуратно убирают рыжую прядку с лица. Как здорово было бы, если бы он провел этими ладонями ему по ребрам.       Сережа думает сначала, что может его чутка на образе заклинило. С кем не бывает? Ну руки и руки. Олеговы, теплые, он ими сигареты держит между пальцами зажав, бьет ими обидчиков, сережино плечо хлопает, обнимает. Только вот теперь каждое из этих действий заставляет немного залипнуть. Из научного интереса Сережа прикасается к ладони одноклассницы — та ее резко одергивает, Разумовский делает вид, что случайно. А еще вывод делает — он так, кажется, только на олеговы руки реагирует.       Кажется, душа Сережи больше не свободна от бремени.       Это маленькое глупое осознание рушит весь его привычный мир. Олега теперь в каждом дне становится страшно мало и до ужаса много, потому что каждое его действие становится центром внимания Сережи. Особенно, если это действие он совершает руками.       Олег большим пальцем давит Разумовскому на губы, и тот открывает рот, впускает. Языком облизывает по кругу, зубами прикусывает, втягивает в себя глубже. Лучший друг смотрит, глаз оторвать не может, вторую ладонь кладет на шею. Сжимает совсем легонько.       Разумовский просыпается и ощущает собственную сперму в трусах. А еще — растерянность.       Нет, так дело не пойдет.       Сережа лениво встает и идет в туалет, прихватив свежее белье. Олег спит, пока Разумовский пытается хотя бы частично смыть позор холодной водой из раковины. Потом моет руки. Затем лицо — для лица воду специально ледяную выкручивает, чтоб конкретно так проснуться.       Нужно срочно разобраться, думает Сережа, когда уже возвращается в комнату. Что мы имеем? У Олега красивые руки. Очень. Особенно пальцы. Пальцы, которые этой ночью во сне ебали его в рот и сжимали шею, отчего он кончил. Замечательно, класс, супер. И теперь, когда он вспомнил, его снова заводит эта картинка.       Пиздец.       Разумовский смотрит на спящего Олега. Руками, к счастью, он обнимает подушку, на которой лежит, так что их не видно. К счастью же? Сережа не знает. Пытается что-то в себе распознать, понять ощущения, которые у него возникают, когда он смотрит на спящего друга. Хочется провести по этой спине рукой вдоль, погладить плечо. Проверить кожу на вкус. Черт.       А еще обнять и уснуть вместе. Очень хочется. Сережа в ужасе сглатывает. Пиздец какой.       Влюбился.       Пубертат дело злое, и фантазии Разумовского отпускать не собираются. Напротив — в последующие недели ему кажется, что он сходит с ума только сильнее.       Олег улыбается и желает доброго утра, а эту улыбку сцеловать хочется, чтобы утро действительно таким стало. Олег мягко хлопает Сережу по плечу рукой и тот аж подпрыгивает. Олег подтягивается на физкультуре, занимаясь без майки, и Серый сбегает дрочить в туалет. Олег произносит его имя, и Сережа улыбается вне зависимости от контекста. Олег где-то утаскивает для него шоколадку в честь удачной контрольной и сердце, если бы умело, начало бы пищать жалобно, может даже мяукать.       Олег, Олег, Олег, Олег.       На самом деле у Сережи не так много выходов из этой ситуации. Первый — проебать дружбу, второй — молчать. Выбор более чем очевиден. Но просто молчать оказывается мучительным. И Разумовский снова начинает делать то, что всегда помогает ему хоть куда-то деть свои чувства — рисовать. Если от кошмаров помогало, поможет и здесь, верно?       Он уже рисовал Олега раньше, тот даже как-то раз сам из интереса попросил. Но вот так — никогда. Сережа в каждую линию вкладывает столько, кажется, даже бумага не способна столько в себе держать, сколько он носит все это время.       И он рисует, рисует, рисует. То лицо в профиль, то плечи крепкие, то руки. Особенно руки. Переплетенные со своими пальцы, — приходится взять самого себя за руку, чтобы именно свои тоже точно нарисовать — держащие то кружку, то сигарету, то Бог знает, что еще. Сегодня Сережу слегка заносит, и он рисует как Олег за шею его держит и мажет пальцем другой руки по губам, как во сне том. Вернее рисует только руки, часть лица и шею, переходящую в плечи с веснушками и длинные рыжие волосы, не более. Но и так понятно более чем.       Сережа рисунки прячет. Не то, чтобы была прям необходимость — Олег всегда знал, что творчество для Разумовского дело интимное и без разрешения в его скетчи не подглядывал. Но для подстраховки Сережа все равно кладет альбом между книгами, которые — он уверен, — самое непримечательное место в комнате. Кладет, и ждет возвращение Олега.       Конец апреля уже теплый, Олег после тренировки вваливается в комнату в своей немного панковской — немного, потому что не панковская, а поношенная детдомовская — черной джинсовке. Смотрится пиздец горячо, думает Сережа, так его тоже надо будет нарисовать. Олег улыбается. Разумовский улыбается в ответ, сходу спрашивает как дела и слушает радостно, какие у Олежи успехи в спорте, хвалит искренне. Так радуется сейчас его слабое влюбленное сердце, знал бы кто. Так радуется, что даже больно немножко и стыдно — не должно так хорошо становиться из-за тебя Олег, не надо быть таким чудесным, зачем ты так?       А тот смотрит на него с таким же счастьем в глазах, и как же хочется верить, что причины те же. Олег улыбается ему так тепло, так заботится.       Олег знает его как облупленного, а о самом страшном не догадывается, и хорошо, и пусть дальше так будет. Пусть фантазии где-то во сне живут, или на бумаге, или в мыслях, пусть только он не отворачивается от Сережи, даже если это нечестно совсем с сережиной стороны — скрывать такое.       — Серый, ты рисовал, кстати? В последнее время часто карандаши на столе вижу разбросанные, сейчас вот тоже. Покажешь? — Разумовский бледнеет до ужаса, глаза распахивает. Мотает головой почти в панике. Олег лишь с тревогой смотрит на такую реакцию.       — Давай в другой раз, там ничего красивого не получилось.       Врет. Олег гладит его по плечу, улыбается утешительно.       — Другой раз, так другой раз, ты не пугайся так сильно, я же все равно в восторге буду, такой талант, — Сережа аж усмехается нервно. Он же не догадался, да?       Олег мягко отпускает его плечо, — Сережа только после этого дышать снова начал, – и отходит к своей кровати, чтобы сесть на нее.       Ему очень не нравится реакция Сережи. И то, что тот скрывает рисунки. Это пугает. Олег понимает, что это снова его чертова гиперопекающая паранойя, но не может из головы выбросить — Сережа себя так уже вел. Когда ему снились кошмары с птицами и воображаемым другом, он тогда закрытым стал таким, рисовал, пугался всего. Даже самых безобидных вещей. Просыпался с криками по ночам и плакал. Это закончилось еще лет пять назад, но что если внезапно вернулось? И тогда Сережа ему тоже свои рисунки не показывал. Боялся реакции, боялся, что Олег посчитает его ненормальным. Олег тогда первый и последний раз сам залез посмотреть — птицы и огонь были на рисунках. Какой-то сгоревший сарай и Сережа, но не совсем он, а кто-то очень похожий с черными жуткими перьями.       Поэтому стоит Разумовскому отлучиться ненадолго из их комнаты, Олег первым делом берет его альбом с рисунками — он неглупый и заметил, что тот его прячет и знает, что искать нужно между книгами. Сережа всегда туда все пытается тайное протиснуть, наверное, потому что думает, что раз Олег особо читать не любит, то и к книгам лезть не станет. Волкову сейчас даже немного стыдно, что он нарушает доверие Сережи, но он же помочь хочет. Для благого дела. Заботу проявить. Да и нечего ему Олега таким глупым считать, неужели он по мнению Разумовского совсем книг не читает?       Олег начинает листать страницу за страницей, сначала видит какие-то наброски, — видимо Сережа начинал что-то и не стал заканчивать — потом себя. Ну, это неудивительно, Сережа уже рисовал его раньше. Но в груди все равно теплеет, приятно. Олег смотрит дальше, и уже не понимает ничего.       Почему здесь так много рук? И это что, его руки? Ох…       Блять. Вау. Ахуеть.       Олег видит тот самый рисунок. А еще его член встал. Волков бегает взглядом по каждой детальке, рассматривает губы, причмокивающие его — Олег не сомневается, это его рука, — палец, рассматривает кадык под второй, тоже его, рукой. Рассматривает.       — Олег, какого хуя?       Волков аж подпрыгнул. Сережа вернуться решил очень вовремя. Вот у кого точно нет проблем с таймингом. А еще Сережа очень злится. Олег бы назвал сейчас его вид испепеляющим.       — Серый…       Серый сейчас не серый, а красный как рак. Ни то от ярости, ни то от стыда, но пока первое преобладает.       — Олег. Какого. Хуя. Ты. Полез. В мои. Вещи. — Олег примирительно пытается выставить перед собой руки.       — Сереж, я беспокоился! Ты начал закрываться от меня, и я подумал… — Олег на всякий случай шагает назад под этим взглядом, хотя Сережа не шагает в его сторону, — подумал, что с тобой что-то происходит, заволновался. Прости.       Разумовский, кажется, хочет еще что-то сказать, но почему-то останавливается, сделав вдох. Долго смотрит на Олега, и его взгляд сначала смягчается, — Олег о нем волновался, — потом грустнеет. Они где-то секунд десять растерянно друг на друга смотрят, после чего Разумовский печально усмехается.       — Ну, теперь не будешь волноваться, да? — взгляд Сережи сейчас устремлен куда-то в сторону, плечи сникли, лицо завешано волосами как занавеской. Олег ожидал увидеть привычный ураган имени Разумовского, но видит будто птенца раненого. Не дело.       — Буду. Всегда буду. Люблю же тебя, чудо рыжее. — признание так легко слетело с губ, а как же долго Олег его носил! Год уже, кажется. Сережа в шоке поднимает глаза.       — Повтори? — он просит с такой надеждой. Боже.       — Буду волноваться, Сереж. — Разумовский закатывает глаза и подходит к нему в три шага.       — Не это, — Олег улыбается его напору, от побитого птенца и следа не осталось, — там еще было кое-что. — Сережа смотрит, молчит, ждет.       — Я тебя люблю.       Сережа его целует. Первый. Олег все еще в той самой джиновске, и Разумовский его к себе за нее тянет как мечтал уже очень давно. Олег тупит всего секунду, а потом отвечает с таким напором, что у Сережи крыша едет. Она у него в целом всегда едет, но сейчас особенно, и это «особенно» хочется продлить.       Они целуются так, словно нашли воду в пустыне и напиться не могут. Олег языком толкнуться пытается, и Сережа его сразу втягивает, свой выпускает, по губам Олега мажет, черт. Хорошо пиздец, и Олег запускает руку в волосы Разумовского и пальцем большой руки гладит того по скуле. Сережу током прошибает, и он прямо в поцелуй стонет. Какие же приятные у Олега руки, черт, а когда он целует его, то вообще в стратосферу уносит. Он ненадолго отстраняется, чтобы вдохнуть, хотя воздух последнее, в чем он сейчас заинтересован, но если потеряет сознание Олег перестанет его целовать, или он проснется, поэтому он делает вдох, пока Волков ему в глаза заглядывает. Какого черта это так горячо? Олег снова гладит его по скуле, и спускается пальцами к подбородку. Разумовский, конечно, только что вдохнул, но втянуть в легкие судорожно еще больше воздуха ему никто не запретит. Член дергается так, будто Сережа только от этого действия Олега кончить готов.       — Значит, тебе нравятся мои руки? — Сережу уже трясет. Боже, какой же низкий голос сейчас у Олега, черт, он плывет от всего происходящего, тут ни один, сука, врач не поможет. Олег начинает пальцами легонько касаться шеи, и если бы Сережа не был так заведен, ему было бы даже немного щекотно. Он снова стонет, и Олег за этот звук убивать готов людей пачками, лишь бы еще раз услышать.       — Очень, — Сережа не ожидал услышать свой голос… таким. Хриплым и умоляющим. Олег сглатывает, — пиздец нравятся, а ты можешь..? Как на..?       Олег оттягивает нижнюю губу Сережи большим пальцем, и это лучше чем в любом сука сне. Их обоих трясет кажется, а Разумовский делает только хуже — палец облизывает и всасывает, втянув щеки. Он не знал, что чувствовать себя настолько ахуенно возможно физически. Он даже не уверен, законно ли это.       Олег и сам стонет. Палец оставляет Сереже — пусть развлекается, — а сам припадает поцелуем к его кадыку и лижет вдоль шеи. Сережа начинает скулить, и резко отстраняется.       — Подожди, подожди, это много… слишком. — Разумовского на ногах до этого момента держала только вселенская доброта, но после — она их двоих покинула, оставив наедине, и Сереже пришлось резко схватить стоящий рядом стул и сесть на него, уперевшись лицом куда-то в пресс Олега. Вау.       Волков смотрит на него с такой смесью чувств, что самому страшно — как не лопнул все еще? Сережа сидит перед ним такой поплывший, взгляд обдолбанный совершенно, дышит тяжело, трясется, ноги не держат, и он робко прикасается к олеговым бедрам. Сережу хочется погладить по голове, успокоить. Ему эти ощущения, кажется чересчур, но в то же время его хочется таким целовать до одури, еще больше стонов вытаскивать, хочется, чтобы он еще попросил выебать его в рот пальцем, может не только в рот, может не только пальцем.       Олег выбирает погладить, потому что это Олег.       — Ты такой красивый, Сереж, – если бы было куда, Разумовский бы еще сильнее покраснел, — ты себя нормально чувствуешь? — в ответ Сережа не очень уверенно кивает, – Мне продолжать? — а вот теперь увереннее некуда.       Олег пятерней снова зарывается ему в волосы, а Сережа пытается не кончить слишком позорно быстро. Они смотрят друг другу в глаза слишком голодно, и чувств становится слишком много.       Разумовский хотел бы снять эту куртку с него, но расстегнуть джинсы оказывается ближе. Олег не успевает среагировать — на памяти Сережи такое впервые, — а тот уже залез в белье и сжал в кулаке чужой член. Внезапно окатывает смущением. Он впервые держит в руке не свой член. И если бы Олег ТАК не застонал, Сережа бы испугался и вытащил руку, но ради того, чтобы Олег снова издал этот звук, Сережа на пробу гладит рукой по члену вверх, задевая головку.       Блять. Кажется у Сережи теперь фетиш еще и на его стоны. Может ли эта симфония играть вечно?       Под накатившим возбуждением Сережа становится смелее, и стягивает белье с Олега полностью. Ему приходится слегка наклониться, чтобы лизнуть головку, и Олег сначала не сообразив, что делает, за голову вжимает Сережу сильнее в свой член и сильнее сжав волосы стонет. Разумовский тоже стонет от того как прекрасно и больно ощущается рука в волосах, но Олег резко расслабляет ее. Не может пока так грубо с Сережей. Тот слегка разочарованно выдыхает, надеется, что позже они к этому вернутся. А пока он лижет вдоль члена и прихватывает губами головку. Олег снова стонет, и Сережа берет в рот. Самую малость, но этого хватает, чтобы Олег с почти всхлипом немного отодвинул Сережино лицо от своего члена.       — Подожди, теперь мне.., — он задыхается, — теперь мне слишком много. Блять.       Сережа много раз в своей жизни чувствовал гордость за себя, но так — впервые. Олегу так нравится, что он едва не упал. Разумовский, самодовольно улыбаясь, гладит его по бедру.       — Олеж, пойдем в кровать, — Сережа пытается встать со стула, Олег делает шаг назад, чтобы освободить ему пространство для этого, — нам лучше лечь.       Разумовский берет его за руку и тянет в постель на себя, спиной прижимаясь к стенке, и снова целует. Блять, да. Так хорошо. Так действительно явно лучше. Олег стягивает с него штаны, и одной своей рукой обхватывает оба их члена. Второй рукой гладит кадык Сережи. Это все ощущается просто ахуенно, и Сережа на секунду смотрит вниз, как Олег дрочит им обоим и просто кончает от одного зрелища. Волков смотрит, как того трясет, как сперма почти выстреливает из члена Сережи, а он сам едва не задыхается, такой красивый сейчас, и кончает следом, простонав Разумовскому куда-то под ухо. Выкручивает всего без остатка, дышать нечем, но как же ахуенно.       Они оба очень тяжело дышат, и Сережа только сейчас осознает, что произошло. Он смотрит на Олега, и не может поверить в реальность происходящего. И улыбается самой счастливой улыбкой на планете.       Олег открывает глаза и видит улыбающегося Разумовского, тянет на себя, чтобы обнять, но в итоге еще и целует. Сережа смотрит на него с такой нежностью, что сердце щемит.       — Олег, я тоже тебя люблю.       —Красивый у тебя рисунок, Сереж.       Они говорят это одновременно и оба смеются, а за окном апрель, а Олег все еще в этой джинсовке на кровати, но пока Сережу гладят по волосам любимые руки, он будет продолжать счастливо улыбаться.