ever after

Его хоронят в закрытом гробу. Не то чтобы Энджи видел это воочию. Никто в здравом уме не желал его появления там, и, честно говоря, он думает, что сделал бы только хуже своим присутствием. Мир все еще наблюдает за ним, так и не решив до конца, чего он стоит. Он чувствует чужие взгляды на себе, но никак не может понять, каких действий или слов от него ожидают. Чего хотят от Номера Один в результате всех последствий? Отставки? Извинений? Вообще никаких извинений? Он не дает им ничего из этого, потому что так проще. Проще, чем выяснять, что нужно ему самому. Восемь месяцев спустя Энджи стоит с цветами у его могилы. Его посещает мысль, что он приходил сюда недостаточно часто. Ему давным-давно следовало бы сделать это привычкой. В том, чтобы стоять здесь, есть определенный покой, которого он больше нигде не может найти. Здесь, на кладбище, расположенном на высоком холме, на этой бесценной земле, которую выкроили в угоду традициям. Приносить букет цветов призраку и желать чего-то большего от себя. В самом начале причиной, по которой он не приходил, было ощущение, что он не сможет вернуться домой целым. Но после первого, второго и третьего раза Энджи понял, что беспокоился совсем не о том. Он был единым целым именно здесь, у подножия надгробия, втаптывая высокую траву в землю, чтобы прочитать имя Ястреба и произнести его вслух в тысячный раз, не меньше. Затем уставиться на линию в камне между датой рождения и смерти, потому что эта черта, соединяющая годы — именно там Ястреб жив. Теперь это его дом. Энджи, наверное, единственный, кто все еще приносит что-то в качестве напоминания. На могиле нет никаких памятных вещей, кроме букета увядающих роз: точно таких же, какие Энджи посылает Рей каждый месяц в знак о своем чувстве вины. Я все еще здесь, думает Энджи. Как будто он может быть где-то еще. И как будто это вообще имеет значение. Ястреб никогда особо не любил цветы. У Энджи звенит в ушах, когда он стоит тут, навещая своего героя Номер Два. Он будет продолжать звать его именно так, даже если его и лишили звания посмертно. Шум нарастает, становясь только громче, пока не достигает своего апогея, раздувая пламя Энджи по ветру. Он внезапно опускает руку в карман в поисках телефона: неловко, как только Ястреб мог заставить его чувствовать себя. Его любимым занятием было ловить все странности Энджи. В этом он был так хорош. Звук прекращается, и Энджи прижимает телефон к уху с такой силой, что его ушная раковина вдавливается в череп. Пламя гаснет от выступившего пота. Он прощается со сдержанностью и душит цветы в своей смертельной хватке. Раздается шорох, и на мгновение воцаряется тишина. И вот, наконец, приветствие с другого конца провода, которое звучит так небрежно, что любой подумал бы, что они просто говорят о погоде: о том, что уже несколько дней идет дождь, а земля все еще мокрая под ботинками Энджи. Возможно, именно поэтому ему кажется, что он плавится. — Привет. Вот и все. Так легко, что это просто не может быть реальным. Так едино, что Энджи не может вспомнить, каково это — быть разбитым на части. — Не думал, что ты позвонишь, — говорит он. Хватка и на телефоне, и на цветах ослабевает, и Энджи обнаруживает, что смотрит на забор, окружающий кладбище. Он ни на что не надеется, но все еще вынужден какой-то неистовой силой хотя бы попытаться. — Где ты? Он никогда раньше не получал прямого ответа, но вынужден продолжать задавать и этот вопрос. — Достаточно близко, чтобы заметить, что ты принес подарок. — Пауза. — Почему ты опустил пламя, Номер Один? Уверен, что Ястреб хотел бы, чтобы ты согрел его могилу. Энджи издает гневный звук, и его пламя снова разгорается, хотя он и пытается убедить себя, что сделал это нарочно. — Не будь таким мерзким. — Я мертв, не так ли? В чем смысл, если я не могу даже пошутить над этим? Энджи переминается с ноги на ногу. Эти слова не должны заставать его врасплох, но именно это и происходит. И именно поэтому Ястреб продолжает это повторять, напоминая Энджи каждый раз, как заевшая пластинка. Мучает весь час, что они проводят на телефоне, будто Ястреба это вообще не заботит. Или даже если когда-то и волновало, он похоронил это так же, как собственный пустой гроб, назвав это покоем, в котором все нуждались. Ястреб мертв. Так почему он не может этого произнести? Может быть, дело в том, как его голос звучит в ухе Энджи с сокрушительной ясностью, присущей лично ему. Или, может, это еще одна странность Энджи, на которой Ястреб его подловил. Ястреб знает это и не позволит ему отмахнуться так просто. Жадный, думает Энджи. Эта мысль лицемерна, и почему-то это ощущается хуже всего остального. Он не может мыслить трезво. — Суть в том, что тебе больше не нужно быть здесь. Может, сейчас не время для этих слов. Даже если это и правда. — Мне больше некуда идти. — Ястреб смягчает ситуацию, как и всегда; он так хорош в этом. — А у тебя какое оправдание? Папарацци больше нет, некому ловить кадры с тобой, стоящим на могиле. Сдержанность на лице Энджи дает трещину. — Ты этого не знаешь. — О, но это так. И я также знаю, что они уже как несколько недель перестали показывать эту милую мордашку в новостях. Горе, должно быть, больше не идет рейтингам на пользу. — Ястреб задумчиво хмыкает. — Или это теперь не такая уж и трагедия, когда все вернулись обратно к теме высшей справедливости? — Не имеет значения, что они говорят. Никто о тебе не забыл. — Пока что. С его голосом что-то не так. Энджи не уверен, говорит ли Ястреб так потому, что хочет этого, или же наоборот. Раньше, конечно, он отверг бы эту идею как абсолютно нелепую: этого не могло случиться. Не тогда, когда Ястреб жил на виду под объективами камер и восхищенными взглядами. Но Энджи уже не так уверен в себе, как раньше. Возможно, угасание своего геройского прошлого действительно то, на что стоит надеяться. На другом конце провода слышатся помехи. — Ты так и не ответил на мой вопрос. Почему ты пришел на этот раз? — спрашивает Ястреб, даже если он никогда и не задавал этого вопроса напрямую. У Энджи есть ответ, но он сформулирован лишь наполовину; и в ту же секунду, когда он пытается преобразовать его в слова, ему приходится проглатывать их обратно, как нечто мрачное, болезненное и совершенно неестественное. Он не желает, чтобы над ним потешались. Не желает, чтобы Ястреб слышал что-либо из того, что он хочет сказать, даже несмотря на то, что Энджи может просто положить трубку и держать рот на замке. Но вместо этого он все еще здесь, все еще держит телефон так же, как и розы: как будто и то, и другое сделано из золота. — Это не имеет значения. — Он довольствуется лишь этим, злясь на себя за неоткровенность. — Что насчет тебя? Ястреб отмахивается от искренности этого вопроса. — Мне кажется, что теперь это правильный способ скоротать свои деньки, знаешь? Преследовать тебя, уравновешивая вселенную и все такое. Ты тот, кто убил меня. Энджи вздрагивает. — Ты не… Болезненное чувство возвращается, и на этот раз он не может просто проглотить его. В его сердце больше нет места для лицемерия. Энджи снова сжимает букет роз в кулаке, сдавливая его так сильно, что необрезанный шип впивается ему в большой палец; он не замечает этого, пока тот не прокалывает кожу насквозь. Ты тот, кто убил меня. Каким-то образом Энджи удается держать голос ровно. — Ты знаешь, что у меня не было другого выбора. Ястреб издает звук, который может означать что угодно. — Я знаю. Но ты мог бы выглядеть немного печальнее, по крайней мере из-за того, что прикончил меня. Он так безразличен, что это ранит Энджи куда сильнее, чем когда-либо мог его гнев. Порез на его пальце кровоточит, и он тяжело вздымает грудь в поисках воздуха. Вокруг все пахнет сырой землей. — Ты понятия не имеешь, что творилось у меня в голове в тот день. — Так расскажи мне. Но Энджи не может даже открыть рот, и не только потому, что не знает, с чего начать. Иногда такие дни существуют, а иногда Энджи не хочет, чтобы они существовали… не может позволить им существовать, иначе он снова затрещит по швам и превратится в чертов беспорядок. Поэтому, благодаря чистой силе своей воли, он делает вид, что этого всего никогда не происходило. У него все под контролем. У него есть выстроенная десятилетиями система. Энджи не стоял бы сейчас у могилы мертвого мальчика, если бы хоть на мгновение почувствовал, что это станет и его концом тоже. — Ладно, — прорывается Ястреб сквозь тишину, — если ты собираешься и дальше быть таким упрямым ослом, давай сыграем в игру. Горячо или холодно. Энджи ненавидит это, даже если и не знает почему. Он ненавидит то, как Ястреб переключился на непредсказуемость и легкомысленность. Это больше не кажется очаровательным: не тогда, когда мальчик не находится рядом, наклоняясь слишком близко, желая слишком многого, впиваясь в него взглядом. Не оставляя ничего воображению. — Г… — Горячо или холодно, — перебивает Ястреб, сразу же нанося удар в уязвимое место, даже и не притворяясь, что рассматривает это как игру, к которой Энджи в любом случае никогда не был бы готов. — Ты ненавидел меня за то, что я лгал тебе. Энджи сжимает челюсть, а затем говорит так медленно, что слова сами стекают с его языка. — Я никогда тебя не ненавидел. Ястреб не верит ему. Или, что еще хуже, он запоминает его ответ: впитывает и прячет подальше в закромах собственного разума, чтобы попытать удачу разобраться в его поверхностных словах позже, когда Энджи не будет рядом, чтобы разъяснить ему, что он имел в виду. Затем он продолжает. — Горячо или холодно. Ты собрал воедино все те гребанные ужасные вещи, которые я совершил, пока был под прикрытием, и это упростило тебе задачу. Энджи качает головой, как будто Ястреб может его видеть. Может быть, так и есть, а может, он даже и не смотрит. — Нет. Ничто не могло бы сделать это проще. Однако этот ответ Ястреб не принимает без боя. — Я — причина твоего шрама. Не будь таким высокомерным. Это все произошло из-за меня. Ты мог погибнуть, когда я привел к нам высококлассного Ному. Это правда, и это отвратительная правда, но разве не странно, что она меркнет по сравнению со всем, что сделал Энджи? — Все герои рано или поздно обзаводятся шрамами, — рассуждает он; следом его голос понижается, поскольку по какой-то причине он до сих пор никогда не произносил этих слов: — И ты спас мне жизнь. Ястреб на мгновение замолкает. Затем тишина затягивается, и пустое пространство между ними становится настолько большим, что Энджи тонет в нем, шатается неустойчиво, отдаляясь все дальше и дальше от бестелесного голоса Ястреба в телефоне: от единственного, черт возьми, что у него осталось. И теперь он задается вопросом, не это ли утаивал Ястреб все то время, пока притворялся, что хочет вернуть Энджи? Ненависть? — Горячо или холодно, — немного дружелюбнее повторяет Ястреб. Хотя слова и не совпадают с мягкостью его тона. — Ты в любом случае убил бы меня снова. И теперь наступает очередь Энджи замолчать. — Ты пылаешь, Старатель-сан. Это больше не игра. И он не станет поддаваться. Энджи ощущает необъяснимое желание бросить пылающие розы на землю и окрасить надгробие в пепельно-черный цвет. А затем разбрасываться искрящимся пламенем повсюду в приступе гнева, как будто ему снова двадцать, и он учится пониманию, что сила не универсальная валюта, как он когда-то думал. Все так и есть, и почему-то он все еще не может этого понять. Поэтому теперь, вдобавок ко всему, Энджи разочаровывается в себе, перевешивая собственное желание швырнуть камень. Он не хотел бы разрушать могилу Ястреба, чувствуя себя таким ничтожеством. Наконец он делает вдох, пытаясь взять себя в руки, хотя и имеет полное право злиться. Потому что все заявления до этого были всего лишь ловушками Ястреба… и он будет продолжать попадаться на них раз за разом. — Другого выхода не было… хочешь сказать, я не думал об этом? Что я не прокручивал в голове каждый богом забытый момент, пытаясь найти связь? Ты думаешь, я не… Но Энджи обрывает себя на полу фразе, потому что идти по этому неисследованному ходу мыслей — все равно, что сойти с рельс в небытие. — Что «не»? Не жалею об этом, заканчивает он в безопасности своих мыслей, где увядает абсолютно все, что когда-либо было ему дорого. Что я не презираю себя. Или, по крайней мере, презирал весь тот месяц, когда ты заставил меня поверить, что все это абсолютная истина. Или, может, у тебя было больше веры в то, что я сам узнаю правду. И что это моя собственная вина — так легко поверить в то, что ты предал меня, даже без единого, мать его, сомнения. Как будто я никогда тебя и не знал. — Теперь это не имеет никакого значения, — вместо всего говорит Энджи. — Боже, как бы я хотел обратного. Энджи отнимает телефон от уха, чтобы не огрызнуться и быть в состоянии снова воздвигнуть вокруг себя стены; чтобы вернуть свою стойкость и непоколебимость ради них обоих. Ему невыносима мысль о разрушении их хрупкого перемирия… или того факта, что оно было хрупким с самого начала. Что они сами стали хрупкими. Если он не сменит тему, то Ястреб продолжит давить на него в поисках ответа, потому что он должен знать наверняка, на что Энджи теперь пошел бы ради него. Что Энджи не стал бы думать дважды, если бы это что-то значило для Ястреба, даже что-то незначительное; он никогда не почувствует разницы. Затем Энджи снова прижимает телефон к уху, на этот раз мягко. Думая о том, что, возможно, он сможет передать все словами на этот раз. — Расскажи мне что-нибудь еще. Скажи мне, что ты хорошо ешь, что не спишь в каких-нибудь переулках, где они могут тебя найти. Он намеренно не вносит конкретики. «Они» может означать самых разных людей: Геройскую Комиссию, злодеев, избежавших битвы, или даже товарищей по оружию; тех, кто выступил против Ястреба, узнав лишь полуправду и даже не имея совести дать его телу остыть, прежде чем распять. Высшая справедливость, как выразился Ястреб, цитируя новостных репортеров, которые не имеют никакой важности и никогда не будут. Таким образом, все остальные стали «поэтами», а «мы» стало словом, обозначающим только Ястреба и Энджи. Ястреб достаточно умен, чтобы заметить отвлекающий маневр… не то чтобы Энджи даже и пытался его скрыть. Но, может, Ястребу тоже это нужно. — Можешь хоть немного поверить в меня, ладно? Как будто я не жил сам по себе последние десять лет. Все нормально, буквально как прогулка по парку по сравнению со всем, что было. И, кроме того, — следует пауза, за которой, несомненно, скрывается улыбка, если Энджи все еще может доверять своим инстинктам, — у меня есть герой Номер Один на быстром наборе. Энджи слышит, как его голос пропитывает каждое слово, возвращая его к тому Ястребу, которого он знает; к Ястребу, который знает его. К тому, кто никогда бы не сказал что-то столь неправильное и чужое, как «ты ненавидел меня». — Хорошо, — соглашается Энджи. — Я доверяю тебе. К чему он пришел еще семь месяцев назад, и, прежде всего остального, безоговорочно. После этого Ястреб снова замолкает. Похоже, он пытается осмыслить непростую для себя мысль, но Энджи просто рад, что тот прекратил свою игру, которую он больше не мог выносить. — Почему ты не думал, что я позвоню? — в конце концов интересуется Ястреб. По его тону понятно, что слова Энджи беспокоили его весь разговор, как заноза, которая вышла, наконец, наружу. — Я всегда сомневаюсь, — отвечает Энджи. И, прежде чем успевает передумать, добавляет: — Я уверен, что ты все еще жив, только когда звонит мой телефон. Нечасто ему удается застать Ястреба врасплох, поэтому заминка в его дыхании — своего рода лакомство. — И кто из нас теперь мерзкий? — бормочет Ястреб. — Все еще ты. Энджи не может поверить собственным ушам: он только что признался, что эти телефонные звонки как спасательный круг для него. Что он приходит сюда в надежде, на которую мог положиться только дурак; что он так изголодался по голосу Ястреба, что соблюдает все правила, чтобы не вызывать с его стороны никаких сомнений, которые так или иначе разорвут его на части. В конце концов, Энджи больше ничего не остается. Разве что час, который для любого наблюдавшего показался бы трауром; возможно, так оно до сих пор и есть. Или цветы, которые он кладет на могилу, пока Ястреб дразнит его и просит что-нибудь получше: например, порцию якитори. Если Ястреб никогда не жил по правилам, то «почему мой призрак должен довольствоваться другим?» И он прав. Но Энджи по-прежнему приносит исключительно цветы. Ты такой упрямый. Это голос Ястреба, только теперь он звучит в голове Энджи. Ястреб повторял эти слова так часто, что Энджи следовало бы взимать с него плату с каждым последующим разом. А ты несуразный, ответил бы Энджи в который раз. Но и это тоже было правдой. Несуразный мальчишка. Нелепо таскался за Энджи, заставляя его оглядываться, чтобы ответить; появлялся без предупреждения, без приглашения, будто Энджи должен был ждать его все это время; ходил слишком большими шагами, которые не соответствовали его привычной ходьбе, слишком много смеялся, побуждал Энджи двигаться ему навстречу, подойти ближе, открыть душу. Летал он тоже несуразно, заставляя каждого человека на земле, включая Энджи, чувствовать себя неполноценным. И нелепо то, как он подвергал сомнению все подряд. Гораздо хуже метода Сократа, нечто более изящное. Метод Ястреба. Он произносил что-то заумное в форме вопроса, и Энджи, вынужденному потакать Ястребу, приходилось отвечать, даже если он прекрасно понимал, что делает. Иногда уголки губ Энджи подергивались, еще реже — оставались неподвижными. И оказалось, что улыбка, полученная с одной попытки из ста, — это ответ, который Ястреб искал все это время. Так что Энджи знал, насколько он умен. Он должен был понять тогда, что Ястреб не стал бы просто так предавать каждого героя и человека, которому когда-то поклялся своей жизнью. В том числе единственного, ради кого он пошел на все эти сложности, лишь бы заставить его улыбнуться. Внезапно он снова возвращается в ту неделю до битвы. До разрушений. До смерти. Лепестки цветущей вишни все еще покоятся на деревьях, и Энджи заходит в свое агентство, где ему докладывают о посылке, лежащей на его столе. Лично ему, замечает Жжение. Должно быть, это что-то важное. Только вот это не так; пока нет. Это все та же самая книга, листая которую, он хмурил брови с бешено колотящимся сердцем в груди, соединяя точки воедино; но в этом экземпляре нет ничего особенного. К нему не прилагается какое-то сообщение или обратный адрес. Расшифровывать больше нечего, и Энджи кладет его в ящик своего стола, когда понимает, что в книге нет ничего ценного. У него куча дел. Жалкое оправдание, но он пользуется им. У него нет времени на рассылку спама и еще меньше — на игры. И когда лепестки наконец начинают опадать, Энджи делает все возможное, чтобы Ястреб пал вместе с ними. Прошел месяц после битвы. Теперь все прекрасно, потому что они победили. За исключением героя Номер Два, которого нарекли отвратительным и хладнокровным предателем. Энджи стоит у распахнутого окна своего кабинета и смотрит вдаль. Он ни о чем не думает. А если бы и думал, то о Ястребе; поэтому вместо этого он оставляет зияющую дыру внутри себя, потому что это легче, чем убеждать себя, что он когда-либо мог ненавидеть мальчика. Он не знает почему. Не помнит, зачем сел за свой стол и снова открыл тот ящик, уставившись на посылку, которую списал со счетов: ничего особенного, не от кого-то важного. Он проводит большим пальцем по обложке, будто это какой-то раритет, а не копия книги, которую он уже читал. И тогда он понимает. Почти истощенное сердце Энджи останавливается, заикается и снова начинает биться в таком бешеном ритме, что можно было подумать, будто он боролся изо всех сил. Осознание опустошает. Но более того: это так умно, спланировано и несуразно; это единственная причина, по которой он понимает, что все это правда. Энджи не нужно ни в чем убеждать. Ему и так потребовалось слишком много времени, чтобы все понять… Ястреб будет без конца дразнить его по поводу старческой медлительности. И Энджи будет упиваться его голосом, не воспринимая больше ничего вокруг. Умный мальчик, думает он. Его глаза наливаются слезами. Костяшки пальцев все еще белые от того, как он вцепился в обложку книги. Он никогда не испытывал такого облегчения; оно пронизывает все его тело с ног до головы, разжигая пламя. И с этого момента он сжигает по маленькой порции этого облегчения каждый раз, когда Ястреб звонит ему. Энджи сказал правду ранее: иногда ему действительно кажется, что Ястреб мертв; и это так иронично, так абсурдно, что ему приходится посещать могилу мальчика, чтобы напомнить себе, что это не так. Ястреб жив, и Энджи сам восполнил все недостающие пробелы. Как будто это был единственный выход; как будто то, чем угрожала ему Лига, было настолько ужасным, что ситуация вышла из-под контроля; как будто Ястреб не мог больше их остановить, и все, что ему оставалось — это катиться по наклонной. Даже сейчас Энджи не знает всего, но у него достаточно уважения, чтобы не совать нос не в свое дело, как это любит делать с ним сам Ястреб. Единственная вещь, в которой он абсолютно уверен, — он убил двойника Ястреба, что подразумевает участие Твайса с самого начала; либо Ястреб использовал его. Имеет ли значение, какой из вариантов верен? Может быть, но не настолько, чтобы Энджи не мог смотреть сквозь пальцы. Его больше волнуют те непростительные моменты, которые последовали за этим. Начало битвы, когда их взгляды встретились: гнев и растерянность, стоящие по разные стороны. Стоящие на противоположных концах гребанной планеты, когда всего два дня назад Ястреб махал ему с такой широкой улыбкой, что та чуть не рассекла уголки его губ, выплескивая кровь израненного сердца на воротник. Ястреб, которого он видел тогда, казался незнакомцем. В этом и был весь смысл. Потому что он знал Энджи как никто другой: он знал его причуду, его характер, а также все, на что он способен при их комбинации. Ястреб должен был стать неузнаваемым, чтобы Энджи срывал голос, причиняя ему боль; эта ублюдочная игра в копа и грабителя продолжалась до тех пор, пока пламя Энджи не вспыхнуло глубокой, тревожной синевой. Никто не стал сомневаться, когда Ястреб просто расплавился, развеялся в прах, испепелился, умер прямо там, в огне Энджи. И если даже сам Энджи не заметил подвоха, то как мог весь остальной мир? Ему доверяли, как Номеру Один; никто не мог знать, что Ястреб использовал его, потому что так было нужно. Но это был не Ястреб. И это сущая правда, которой Энджи не знал. И никогда ничего он так не боялся, как сейчас, спрашивая Ястреба, когда тот ожидал, что Энджи все поймет: до или после того, как убил его. Это был не Ястреб. Но независимо от того, насколько силен мальчик, и каков был его изначальный план… должно быть, было невыносимо тяжело наблюдать, как твой герой приходит по твою душу, убивая прямо на месте; сдирая кожу с твоих гребанных костей, пока вы оба не достигаете своего предела. Это все оказалось обманом, и все же… фальшивым это не было. Но теперь все взаправду: реально, как голоса на разных концах провода, на этом самом кладбище, где один из них должен спать вечным сном. Отвратительно, каждый раз так отвратительно. Он хотел бы, чтобы был другой выход. Энджи почти говорит это вслух, но Ястреб… его молчание сейчас совершенно иное, нежели те злосчастные восемь месяцев назад, когда Энджи ринулся прямо на него… и так отличается от привычного молчаливого Ястреба тех времен, когда он был абсолютной занозой в заднице Энджи. Это почти ощущается, как неуверенность… если тишину вообще можно как-то описать. И когда Ястреб прерывает молчание, оказывается, что он еще не закончил свою игру. — Горячо или холодно, — в очередной раз начинает он; делает глубокий вдох и снова замолкает, пока шум его дыхания не перестает доноситься из динамика телефона. — Ты хочешь меня увидеть. Энджи чувствует, как нечто крепким хватом упирается ему сзади в ребра. И почти ломает его: темное, израненное, будто монстр, который десятилетиями спал внутри него, выдыхая пепел в его легкие. Он ненавидит его, и тот ненавидит в ответ. Энджи приходится замереть на мгновение, потому что небо, кажется, вращается над его головой, и он не может даже думать, не то что чувствовать вообще хоть что-то. Поэтому он решает присесть на корточки, неустойчиво держась на собственных ногах, и положить розы на могилу Ястреба прямо под его именем, выгравированным на камне. Настоящим именем, подчеркивает он. Но Энджи никогда не указывал на это, а Ястреб не спрашивал, и поэтому все остается на своем месте: в земле. Ты хочешь меня увидеть. Каким-то образом голос Энджи насквозь пропитан фальшью, когда он отвечает. — Только если ты хочешь. Ястреб смеется над ним с толикой раздражения. — Я начинаю думать, что ты не знаешь, как работает эта игра. Он знает. Энджи прекрасно понимает, что сейчас ведет себя непростительно эгоистично; что ему давным-давно следовало бы сбросить звонок, и это исключительно его вина, что он не может этого сделать. С каждым звонком и каждой проходящей минутой становится понятнее, почему Ястреб до сих пор здесь. Почему до сих пор охраняет свои безжизненные земли, когда мог бы восстать из пепла где-нибудь в другом месте. Там, где его заслуживают. Но даже простая мысль о том, чтобы повесить трубку и прогнать Ястреба, причиняет такую невыносимую боль; и не имеет значения, будет ли это благоразумнее для него. Для Энджи. Потому что, черт возьми, что Энджи вообще знает о благоразумности? Не в его праве решать судьбу Ястреба. Так было всегда, пока мальчик не заставил его. Эгоист, упрекает себя он. Эгоист в своих действиях, даже непреднамеренных; потому что легче поддерживать разговор с Ястребом, чем швыряться камнями, давая повод уйти. Все потому, что он не хочет думать о будущем без мальчика, который дважды жертвовал ему свои крылья; последний раз из которых — без малейшей уверенности в том, что когда-либо сможет снова свободно ими пользоваться. Ястреб заземлен безвозвратно. Он больше не может быть самим собой, не может быть тем героем, коим когда-то был, и все же… Ты хочешь меня увидеть. Горячо или холодно. — Тепло, — выдыхает Энджи, и его пламя развивается на ветру, поднимаясь ввысь к облакам. Проходит слишком много времени, прежде чем он понимает, что постоянные помехи в динамике исчезли, а Ястреб не отвечает ему уже около минуты или даже больше. И, возможно, в первую очередь ему следовало бы истолковать это как отказ, но Ястреб никогда не убегает: он либо оказывается в поле зрения в мгновение ока, либо не появляется вообще. Он не бросает слов на ветер. Поэтому Энджи не прощается, оставляя могилу позади себя; он оглядывается за ограду, как делал в первые месяцы, а затем еще дальше, где Ястреб мог бы находиться все это время. Могилы на окраине кладбища. Ясени, все в ряд. Именно там Энджи видит его, прислонившегося к одному из деревьев: руки в карманах, одна нога отставлена назад, будто он только и ждал, когда его заметят. Энджи чувствует, как содержимое его желудка подступает к глотке. Это действительно, безошибочно он. Не призрак. И не поверхностный двойник, безрассудно кидающийся на Энджи… у которого не осталось ничего от знакомого ему Ястреба. Он. Мальчик, которому Энджи отдал бы все. Мальчик, которого Энджи не забыл и никогда не сможет. А также мальчик, которого Энджи убил, потому что у него не было выбора. Либо он, либо позволить миллиарду невинных последовать по его стопам и обратиться в прах в течение года. Не то чтобы это имело значение теперь, когда остались лишь они двое, с вывернутыми наизнанку душами. Энджи понятия не имеет, что ему следует сказать или даже как посмотреть, несмотря на то, что они только что разговаривали по телефону: как будто один из них не притворялся мертвым, а другой, — что убил его. Так что в итоге он вообще ничего не говорит; его ноги продолжают нести его вперед по своей собственной воле, будто он плывет по ветру. Ястреб выпрямляется и чешет макушку, нервничая так, как никогда раньше в присутствии Энджи. — Дело в волосах, да? — Он взъерошивает короткие кончики. — Так и знал, что следовало выбрать красный. Он выглядит таким смущенным из-за своего признания, потому что ни для кого не секрет, почему в первую очередь он подумал покрасить свои волосы в красный, даже если в итоге выбрал каштановый. Самый теплый оттенок: коричневый, как земля. Та самая земля, которую Энджи перекопал, чтобы посадить розы. Энджи дышит прерывисто, когда подходит вплотную. Он изо всех сил старается унять дрожь в руках, но одного вида Ястреба вблизи достаточно, чтобы его затрясло с головы до пят; и эти золотистые глаза посылают вспышку прямо сквозь щели его ребер. Она рикошетит от самых его костей, разжигая в нем чувство вины до тех пор, пока оно не сгорает дотла, забирая с собой всю боль. Ястреб наклоняет голову, и челка спадает ему на глаза. Он раскачивается с мысков на пятки, совсем непохожий на себя. Но Энджи так любит его, что это не имеет никакого значения. — Старатель-сан? — спрашивает Ястреб таким тоном, будто сделал что-то не так. Они снова столкнулись, чтобы все исправить. Энджи гасит свое пламя, чтобы обнять Ястреба по-настоящему. Он поглощает его в свои надежные объятия целым и невредимым, едва дыша. Он никогда в жизни не чувствовал себя настолько лишенным чего-либо. Они стоят под ясенем достаточно долго, чтобы солнце сдвинулось с места. Энджи запускает пальцы в нелепые светло-каштановые волосы, притягивает голову Ястреба ближе. Он обнимает его, такого теплого, живого и реального, что нет сомнений: с ним никогда больше ничего не случится. Странно, но Энджи вдруг захотелось позаимствовать давно похороненные слова, которые не принадлежат ему, и сказать: «Я здесь». Но вместо этого Энджи перебирает его волосы и прижимается губами к его лбу. Ястреб краснеет и улыбается… ненадолго, пока его руки не начинают дрожать так же, как ранее и у Энджи, когда все казалось таким неправильным. Но Энджи не отстраняется, он просто не может; по крайней мере, пока запечатлевает этот момент в закромах своей памяти, жалея, что не может передать всю свою привязанность прямо в прелестный разум Ястреба. В этот хитроумный разум, который нашел способ выжить во всемирном хаосе. Весь этот хаос все еще вращается вокруг них прямо сейчас; так будет продолжаться, пока Ястреб в бегах, сумевший перехитрить саму Смерть. Единственный человек, который испытал бы облегчение, увидев его живым, уже здесь. Мы. Другие лишь попытаются убить его или потребуют ответы, которые никогда их не удовлетворят. Они уже решили для себя, на чьей Ястреб стороне. Они. У Ястреба уже отняли все, что могли. Время не повернуть вспять. Не в этом случае. Энджи отстраняется и смотрит на него. И когда он действительно смотрит на него, его облегчение падает прямо в свою неглубоко вырытую могилу. — Горячо. Или холодно, — начинает Энджи, настолько уверенный в своем внезапном осознании, и ему становится так больно, что это отражается в его голосе. — Ты пришел, чтобы попрощаться со мной. Ястреб сдерживает звук, застрявший в его глотке, улыбаясь и притворяясь, делая вокруг все лучше, чем есть на самом деле. Он так хорош в этом. Энджи позволяет ему взять себя за руку и прижаться к ней носом. Нежность, которая не соответствует ни словам, ни действиям. Энджи знает, что он прав. Ястреб отвечает точно так же, как и Энджи до этого. — Тепло. Так что они обосновались где-то посередине всего происходящего: в месте, где Энджи жив, а Ястреб едва ли мертв; но ничего из этого не важно. Мир позволил им снова соприкоснуться, и Энджи никогда не сможет сполна расплатиться за это. — Ты знаешь, куда отправишься? Энджи спрашивает, потому что не может притворяться, будто ничего не происходит. Он реалист до мозга костей и не привык отрицать очевидного, даже если сейчас именно это ему и нужно; даже если позже он пожалеет, что в кои-то веки не стал сражаться. — Пока нет. Понятия не имею. — Ястреб смеется так, будто его вообще не волнует концепция бессмысленного бытия. Улыбка снова проступает на его лице. — Может, настало время для импровизации. Энджи осуждающе хмыкает в ответ. — Не глупи. Ястреб опускает взгляд на свои ботинки, но не потому, что его отругали. Он снова трется щекой о руку Энджи, о его раскрытую ладонь, запечатлевая этот момент так же, как и Энджи ранее; он специально выбрал именно этот момент, чтобы уловить и хорошее, и плохое одновременно. Тогда Ястреб сможет увековечить его в своей памяти в серых тонах. Энджи ощущает себя так же, как и восемь месяцев назад, держа в руках тот самый экземпляр книги Фронта Освобождения; когда все встало на свои места и его сердце снова начало биться с прежней силой, стоило ему провести пальцем по обложке. Сейчас он смотрит на Ястреба с тем же удивлением, поглаживая его скулу большим пальцем руки. Энджи называет его по имени, чтобы вместо этого не начать изливать мальчику свою чертову душу. Ястреб моргает. — Ты обязан быть добр к призракам. Оскорблять их — к невезению. Энджи добр к своему призраку. Он прижимает Ястреба к своей груди и согревает его холодные, розовые губы своими, скользя рукой по талии мальчика, а затем под рубашку, проводя несвязные линии, впиваясь в его плоть, одежду и мягкие перья. В любом случае, все это призраку было бы ни к чему. Мерзкий, думает он, целуя Ястреба среди могил. Еще, думает он громче, затмевая все остальное в своей голове, когда Ястреб обхватывает его шею руками. Энджи понимает, что, когда он все же отпустит его, то, возможно, у него больше никогда не будет еще одного шанса. Эгоист, кричит он в своих мыслях. Ястреб весь раскраснелся, и выражение лица его непроницаемо, когда он отстраняется от Энджи и внезапно выпаливает: — Италия. Есть что-то забавное в том, что Ястреб решился на ответ только после того, как Энджи поцеловал его. Веселье длится ровно столько, сколько требуется, чтобы сглотнуть, перевести дыхание и осознать, что это означает. Он уезжает. — Почему? — Полуостров. — Ястреб ждет, пока Энджи сообразит, но когда он этого не делает, продолжает: — Я люблю пляжи. Там их достаточно, чтобы было из чего выбирать. Энджи кажется, что в его теле каменеет каждый мускул. — Из твоих уст звучит так просто. — Может, так и будет, — отвечает Ястреб. — Но скорее всего нет. — Мм. К лучшему, если я не буду знать подробностей. Энджи требуется вся его сила воли, чтобы разговаривать с Ястребом вот так: спокойно, практически равнодушно, несмотря на жгучую боль в груди, которая только и делает, что растет; удивительно, что из его ноздрей все еще не валят клубы пара. Но он должен быть именно таким человеком. Он нуждается в той силе, что способна сдвигать здания и сбивать самолеты. Возможно, это не такая уж и универсальная валюта, но ее достаточно, чтобы дать Ястребу еще один шанс на жизнь. Ястреб сжимает кулаки на рубашке Энджи немного сильнее. — Если я не могу доверять тебе, то какой вообще тогда смысл во всем этом? Это пугает его. Но Ястреб прав, ведь он так умен. И если бы Энджи только закрыл глаза, он смог бы увидеть все это воочию: райский пляж, где никто не знает его имени или как он выглядит; или того факта, что он был всеми обожаемым героем Номер Два, пока не стал обречен. Италия, повторяет Энджи, пока это не зазвучит естественно. Совсем как Ястреб. Пока он не сможет представить себе привлекательность ночного бриза, дующего с разогретого дневными лучами побережья, разгоняя тепло, чтобы Ястреб мог прочувствовать его в небе перьями своих крыльев. Может, в какой-то мере это компенсирует все то, что натворила с ним страна, люди которой презирают его за принесенную им жертву. Энджи мгновенно проглатывает эту мысль и забирает свои слова обратно. Не жертва. Это последнее слово, которым Ястреб хотел бы, чтобы его называли. Он бы разозлился, узнав, что Энджи так о нем подумал. Они смотрят друг на друга. — Я слышал, там прекрасно, — только и может сказать Энджи. Глаза Ястреба вспыхивают в ответ. — Ты когда-нибудь задумывался, почему ты никогда не работал за пределами Японии, как Всемогущий? Энджи знает этот тон. То, как изогнулись его губы, и то, как он ждет ответа. Это Метод Ястреба во плоти. — Нет. — Серьезно? Я думаю, что это немного странно, особенно сейчас, когда активность злодеев находится на спаде. Уверен, никто не будет скучать по тебе, если ты уедешь ненадолго. На несколько дней. — Он тянет Энджи за рубашку. — Если я буду вести себя сдержанно. И это… совсем не про Ястреба, так что на его языке несколько дней означают явно больше двух целых недель. Энджи из принципа уговорит его на семь дней, но затем Ястреб не успокоится, пока они не договорятся хотя бы на восемь. Просто чтобы почувствовать, как он облапошил Энджи и ему сошло это с рук. Но это, в любом случае, совершенно не граничит с «ненадолго». — Не знал, что ты следишь за статистикой. — Сила привычки, я полагаю. Просто не могу ничего с собой поделать. И тогда, наконец, на лице Энджи появляется улыбка, которая возникает раз из сотни попыток, потому что Метод Ястреба проверен и надежен. Энджи и в голову не пришло бы пытаться бороться с этим. Они прощаются прямо там, под ясенем. Ястреб благодарит его за то, что стал героем, и извиняется за все остальное. И хотя Энджи не согласен, он все равно позволяет Ястребу обрести свой покой. Ничто не должно отягощать его в полете. Наблюдая за тем, как он уходит, — стоя в тени его крыльев, — он вспоминает так отчетливо, каково ему было в те первые часы, когда он узнал, что Ястреб жив. Не имея ни малейшего понятия, что делать, как жить с этим осознанием, как связаться с ним, и хотел бы он вообще, чтобы Энджи это сделал. В конечном итоге придя к его могиле со слабым отголоском надежды на то, что именно этого бы ожидал Ястреб. Он помнит абсолютный ужас от телефонного звонка с незнакомого номера, хотя какая-то глубокая, извращенная часть его знала, что это Ястреб. Прямо как сегодня. — Привет, — сказал тогда Ястреб. Вот так. Так просто. Затем, прежде чем Энджи даже начал обдумывать ответ мальчику, которого убил менее месяца назад, Ястреб прервал его. — Не… — Он запнулся, переводя дыхание, будто только что пролетел сотню миль или даже больше. — Не произноси мое имя вслух. Не хочу рисковать. Энджи не мог поверить, что это все происходит на самом деле. Он сходил с ума от ярости, облегчения и какого-то отчаяния, которое никогда раньше не позволял себе испытывать: даже в тот момент, когда сбил Ястреба с неба. Но хуже всего было снова услышать его голос, прямо возле собственного уха… извиняющийся, коим ему не стоило быть, и совершенно не злой, как следовало бы… потому что он всегда был слишком добр к своему герою. У Энджи тоже перехватило дыхание, когда он оглядел горизонт. — Тогда как мне тебя называть? — в конце концов интересуется он. Кто ты теперь, когда я все у тебя отнял? И он помнит, что Ястреб ответил ему; как его смех превратился в бесконечный и легкий звук. После всего, что он сделал, после того, как исчез, обманув весь мир и заставив всех думать, что он сгорел дотла… лишь для того, чтобы воскреснуть по другую сторону всего этого. — Свободным.