Королевский гамбит

Я не имею ни малейшего представления, каким образом должен присматривать за Уэнсдэй Аддамс — поэтому просто останавливаюсь в дверях маленькой комнатушки в подвале, когда Гамбино довольно грубо швыряет её на кровать. Она всё ещё без сознания. Голова безвольно запрокидывается назад, ударяясь о стальные прутья изголовья. Мне это совсем не нравится. Пусть она дочь нашего заклятого врага, пусть она едва не зарезала одного из приспешников отца, пусть она едва не пристрелила меня самого — но она по-прежнему остаётся хрупкой миниатюрной девушкой. А насилия над слабым полом я категорически не приемлю в любом виде. Правда, слабой её можно назвать с очень большой натяжкой… Но тем не менее. — Гамбино, выйди, — командую я, кивком головы указывая амбалу на дверь. Тот колеблется с минуту, чем вызывает стремительно нарастающее раздражение. Пусть я и не являюсь его непосредственным боссом, но я нахожусь в своём собственном доме и имею полное право отдавать приказы. — У тебя проблемы со слухом? Живо выйди отсюда. Томас бросает опасливый взгляд в сторону Аддамс, словно прикидывая, насколько безопасно оставлять меня с ней наедине, но всё же подчиняется. Черт бы побрал этого кретина. Какую опасность может представлять девчонка со связанными руками в бессознательном состоянии? Вместо верёвки на её запястьях теперь красуется белая кабельная стяжка — настолько тугая, что на бледной коже отчётливо выступили красноватые полосы. Это совсем нехорошо. Не то чтобы меня сильно заботит окончательный исход сделки, но отступать теперь поздно — и Гомес явно не обрадуется, если мы вернём его дерзкую дочурку в таком потрёпанном виде. Пожалуй, стоит хоть немного это исправить. Поразмыслив несколько секунд, покидаю импровизированную тюрьму, предусмотрительно заперев толстую железную дверь — и направляюсь на второй этаж. В ванной комнате должна быть аптечка. Когда я спускаюсь обратно в подвал, Уэнсдэй лежит в той же позе — голова безвольно запрокинута назад, глаза закрыты. Я мало разбираюсь в медицине, но даже скудных познаний хватает, чтобы догадаться, что настолько длительная потеря сознания не предвещает ничего хорошего. Может, у неё сотрясение, и ей нужен врач? Тупоголовый кретин Гамбино крепко приложил её затылком об пол — силы у него явно побольше, чем мозгов. Проклятье. Нашатыря или чего-то подобного в принесённой мной аптечке, увы, не обнаруживается. Только несколько рулонов бинтов, перекись водорода и парочка блистеров с отцовскими лекарствами от давления. По крайней мере, стоит убрать с её лица кровь. Вдобавок на мертвенно-бледной скуле постепенно расцветает лиловый синяк. Не сводя с Аддамс настороженного взгляда — не стоит проявлять беспечность, она вполне может притворяться — я медленно подхожу ближе и усаживаюсь на самый край кровати. Старые пружины жалобно скрипят под моим весом, но Уэнсдэй остаётся неподвижной. Похоже, она действительно в отключке. Мой пристальный взгляд против воли падает на её длинные стройные ноги — чёрное летнее платье задралось до середины бедра, открывая довольно привлекательный вид. Всё-таки она и вправду чертовски красива. Пустоголовые дочери отцовских приспешников и рядом не стояли… Стоп. Проклятье. О чём я вообще думаю? Мгновенно одёргиваю себя, осознав, что мыслительный процесс принимает совсем уж странный оборот. Эта ненормальная девчонка едва не прикончила меня с полчаса назад — а в том, что она действительно намеревалась выстрелить, я ни на секунду не сомневаюсь. Она слишком уверенно держала в руках пистолет — и явно не впервые в жизни. Качнув головой, словно это поможет отогнать непрошеные мысли, я осторожно протягиваю руку к её бедру, намереваясь одёрнуть подол платья — незачем подвергать себя лишнему соблазну. И в ту же секунду Уэнсдэй подскакивает на кровати, резко принимая сидячее положение и тем самым предотвращая попытку прикоснуться к ней. Всё-таки притворялась. Какое поразительное коварство. Даже немного забавно. — Браво. Ты хорошая актриса, Аддамс, — я слегка усмехаюсь, изображая аплодисменты. Она молча сверлит меня неприязненным взглядом исподлобья — словно маленький дикий зверёк. Загнанный в угол, но не сломленный. Проклятое платье от её стремительного движения задралось ещё сильнее. Я стараюсь не смотреть, но получается откровенно дерьмово — взгляд то и дело падает на обнаженные ноги. Заметив моё недвусмысленное внимание, она презрительно кривит вишневые губы и поспешно одёргивает лёгкую чёрную ткань. А ещё подаётся назад на пару сантиметров, вжимаясь в спинку кровати. Черт, она что, в самом деле принимает меня за гребаного извращенца? Вероятно, она всё же боится, хоть и всеми силами старается напустить на себя бесстрастный надменный вид. — Эй… — я отодвигаюсь назад, специально увеличивая расстояние между нами. Вторгаться в чужие границы не в моих правилах. Ровно как и намеренно пугать людей. — Тебе нечего бояться. Я тебя не трону. И никто в этом доме не причинит тебе вреда. Уэнсдэй хранит непроницаемое молчание. Только чернильно-чёрные глаза подозрительно прищуриваются. Ладно, я и сам понимаю, что несу полнейшую чушь — ей уже причинили вред, и огромный синяк на скуле прямое тому доказательство. Но не оправдываться же перед ней, в конце концов. Много чести. Запоздало вспоминаю, что принёс с собой аптечку. — У тебя кровь. Могу я…? — не сумев подобрать подходящей формулировки, я достаю из светлого контейнера бутылочку с перекисью и кусок бинта. — Только тронь, — шипит Аддамс сквозь зубы. Невыносимо гордая. И чертовски дерзкая. Даже находясь в таком незавидном положении, она пытается угрожать. Похоже, с ней будет неимоверно трудно. Решив не вступать в заведомо бесполезный спор, молча кладу аккурат между нами перекись и бинт — и тут же подаюсь назад, чтобы не нервировать её ещё больше. Не сводя с меня пристального взгляда — полного арктического холода и почему-то совершенно немигающего — Уэнсдэй осторожно пододвигается на середину кровати и обхватывает тоненькими пальчиками бутылёк с перекисью. Но со связанными запястьями даже такая простейшая задача многократно осложняется. Едва она откручивает крышку, как маленькая бутылочка выпадает из рук, и добрая половина прозрачной жидкости выливается на тёмно-серое покрывало. — Дай сюда, — меня вовсе не прельщает перспектива провести в подвале полдня, поэтому решительно забираю перекись и быстро смачиваю в ней заранее оторванный бинт. — И не вздумай дёргаться. Придвинувшись ближе, я почти бережно прижимаю кусок белой ткани к её разбитой губе — Аддамс едва заметно хмурится, но не отстраняется. Раздаётся тихое шипение перекиси. Кончиками пальцев я случайно задеваю её кожу. Такую же белую, как бинт, такую же ледяную, как у окоченевшего трупа… И удивительно мягкую. Отрицать не буду — приятно. Даже очень. — Вот видишь. Я тебя тронул, а ты ничего не сделала, — не могу удержаться от лёгкого сарказма, слишком уж забавными кажутся её громкие, но пустые угрозы. Уэнсдэй недовольно закатывает глаза. А в следующую секунду вдруг внезапно подаётся вперёд, сокращая расстояние между нами до нескольких сантиметров — она настолько близко, что я даже могу уловить тяжёлый насыщенный аромат парфюма. Немного специй, немного табачных ноток, немного горьковатого цитруса. Похоже, весь её первоначальный испуг тоже был притворством. Или она притворяется сейчас? Черт её разберёт. Актерская игра, поистине достойная Оскара. Я поспешно отодвигаюсь, как только спадает мимолетное наваждение — одному Дьяволу известно, какие мысли роятся в её мрачной головке, и чего можно от неё ожидать. Благоразумнее будет держать дистанцию. — Боишься меня, — это совсем непохоже на вопрос. Кукольное личико приобретает триумфальное выражение. Чертова стерва явно что-то задумала. Но я не собираюсь поддаваться на такие откровенные провокации. — Лучше бы тебе держать рот на замке, — роняю я сквозь зубы, прежде чем подняться на ноги. — Счастливо оставаться, Аддамс. И быстро покидаю подвал, не удостоив стервозную девчонку ни единым взглядом. Никаких существенных планов на сегодняшний день не имеется — разве что Аякс обещал заглянуть вечером, чтобы пропустить партейку-другую в покер. А пока что я твёрдо намерен отправиться в мастерскую, дабы наконец закончить картину, над которой работал всю последнюю неделю. И пусть искусство не стало моей профессией, но осталось приятным расслабляющим хобби. Но стоит мне подняться на первый этаж, из подвала начинает доноситься громкий стук — словно в металлическую дверь барабанят чем-то тяжелым. Проклятье. Мысленно чертыхнувшись, возвращаюсь обратно и дважды поворачиваю ключ в замке. Уэнсдэй стоит посередине своей импровизированной темницы, сжимая обеими руками туфлю на высоком массивном каблуке — вот и источник противного звука. — Чего тебе? — спрашиваю я после нескольких секунд напряжённого молчания, смерив внимательным взглядом её тонкую точёную фигурку. — Я хочу пить, — заявляет она, высокомерно вздёрнув подбородок. — Принеси мне стакан воды. С двумя кубиками льда и долькой лимона. — А волшебное слово? — её наглость настолько велика, что это невольно вызывает насмешливую улыбку. — Живо. Ну разумеется. Я и не ожидал, что Аддамс снизойдёт до просьбы — это явно за гранью её несносного характера. Мне претит выступать в роли мальчика на побегушках, но будет совсем нехорошо, если она умрёт от обезвоживания раньше, чем успеет исполнить своё предназначение. Поэтому заставляю себя наступить на горло гордости и направляюсь обратно наверх, не забыв предварительно запереть крохотную комнатушку. Лимон и лёд в стакан с водой, конечно же, не добавляю — обойдётся. Вернувшись обратно, застаю Уэнсдэй в той же позе — она продолжает стоять ровно на середине собственной тюрьмы, словно статичная каменная статуя. Без единого слова оставляю воду на небольшом круглом столике возле кровати. И не без удовольствия замечаю её немигающий жадный взгляд, обращённый в сторону стакана. Уверен, она чертовски сильно хочет пить — но невероятное природное упрямство не позволяет ей броситься к желанной цели в моём присутствии. — Лимона не нашлось, — безмятежно сообщаю я, нарочно оттягивая момент ухода. — Он в нашем доме предусмотрен исключительно для тех, кто не пытается убить хозяев. Чернильно-чёрные омуты глаз мгновенно впиваются в меня ледяным взглядом, полным холодной ярости. Даже ненависти. Забавно. Держу пари, мысленно она проклинает меня на всех языках мира — но кукольное личико остаётся бесстрастным. Самообладания ей точно не занимать. Специально выждав ещё несколько томительных минут, коротко киваю в знак прощания и очень медленно делаю шаг назад — поворачиваться к ней спиной в высшей степени неблагоразумно. Надёжно заперев тяжелую металлическую дверь, быстро поднимаюсь по лестнице. Но моим планам спокойно провести остаток дня явно не суждено сбыться — как и в первый раз, едва стоит ступить на верхнюю ступеньку, несносная девчонка опять принимается барабанить в дверь. Если у меня и оставались какие-то сомнения, теперь они улетучиваются окончательно. Чертова стерва намеренно издевается — словно точно знает, сколько времени требуется, чтобы подняться на первый этаж и специально выжидает подходящий момент. Если так пойдёт и дальше, я сам отстегну Гомесу пару миллионов, лишь бы избавиться от этой занозы в заднице. Поминая всех Богов, чертей и особенно Аддамсов последними словами, я спускаюсь обратно. Теперь Уэнсдэй сидит на краю кровати, болтая босыми ногами с самым невинным видом. Туфли небрежно брошены рядом. Стакан на столе пуст. — Что ещё? — Я голодна. — Не могла сказать сразу? — Ты не спрашивал. Проклятая стерва. Не считая нужным чрезмерно утруждаться, поднимаюсь на кухню и достаю из холодильника вчерашнюю пасту с лососем — перекладываю немного в тарелку и наспех разогреваю в микроволновке. Давать в руки Аддамс вилку или, тем более, нож равносильно самоубийству, поэтому достаю из верхнего ящика кухонного гарнитура большую ложку. Ей явно будет неудобно, но мне плевать. Пусть помучается. Может, займёт свой маленький ядовитый ротик на подольше и прекратит донимать меня своими требованиями. Но по возвращении в подвал меня поджидает очередная проблема — едва взглянув на тарелку в моих руках, Уэнсдэй брезгливо морщит нос. — Я такое не ем. Ненавижу рыбу, — она с вызовом вздёргивает подбородок. Уверен на все сто, она специально это говорит. — Да мне насрать, — я уже не пытаюсь быть вежливым, неуклонно приближаясь к точке кипения. — Здесь тебе не ресторан. Не хочешь есть рыбу — значит не хочешь есть вообще. И оставив пасту на столе, решительно направляюсь к выходу. Уэнсдэй равнодушно пожимает плечами, а в следующую секунду подаётся вперёд и смахивает тарелку на пол. Раздаётся звон бьющегося стекла. И вместе с этим вдребезги разбиваются остатки моего самообладания. — Значит, будешь сидеть голодной, — я больше не намерен покорно плясать под её дудку и исполнять роль прислуги. К черту. Надоело. В этот раз Аддамс начинает долбить каблуком по металлической двери сразу после того, как я дважды проворачиваю ключ в замочной скважине. Но я не намерен поддаваться. Пусть стучит хоть до посинения — мне тотально наплевать. Стараясь игнорировать неприятно бьющий по ушам звук, возвращаюсь в гостиную и отдаю ключ первой попавшейся служанке. — Спустишься вниз через часик-другой и принесёшь чертовой стерве, что она попросит. В пределах разумного, конечно. Главное, не подходи к ней слишком близко, — приказываю я, и горничная покорно кивает. Благо, вышколенная до идеала прислуга привыкла не задавать лишних вопросов в обмен на солидное жалование. А ещё все эти люди прекрасно знают, что отцовские головорезы делают с теми, кто не умеет держать язык за зубами. Назойливый стук из подвала не прекращается ни на секунду, отдаваясь эхом от высоких стен особняка. Металлические петли надрывно дребезжат от каждого удара, вызывая настойчивое желание зажать уши руками. Отец отвалил немало денег, чтобы переоборудовать один из винных погребов в самую настоящую тюрьму — узкие окна под потолком заварили толстыми решётками, вместо хлипкой деревянной двери вставили прочную стальную… Но раскошелиться на шумоизоляцию он не догадался. Чертовски досадное упущение. Впрочем, я знаю, что делать. Наконец оказавшись в мастерской, я включаю колонки на полную громкость — и громкие басы известной рок-группы почти полностью заглушают непрекращающийся грохот. Почти терпимо. Аддамс непременно сдастся. Стресс, переутомление и голод обязательно сломят её несокрушимое упрямство — рано или поздно. Устроившись на табурете напротив мольберта, я достаю из ящика масляные краски преимущественно тёмных тонов — на большом холсте изображена моя личная интерпретация «Розы Марены» из одноимённого произведения Стивена Кинга. Женщина в пурпурном хитоне и с массивным золотым браслетом на плече стоит на вершине холма спиной к зрителю. На горизонте плывут низкие свинцовые тучи, а вдали виднеются очертания разрушенного древнего храма. Эта картина отняла немало времени, но даже на текущем этапе обещает стать одним из лучших моих творений. Тянусь к баночке с желтой краской — в оригинале Роза Марена была блондинкой, но вдруг останавливаю себя на полпути. Атмосфера работы слишком мрачная, чтобы разбавлять её светлыми цветами — и, поразмыслив с минуту, выбираю чёрный. Да, так точно будет лучше. Но когда я отвожу руку с кистью спустя несколько десятков минут, с удивлением обнаруживаю, что женщина на картине теперь слишком уж напоминает Аддамс. Точно такие же волосы цвета воронова крыла, водопадом спускающиеся ниже поясницы. Какого черта так вышло? Наверное, проблема в том, что я не мог забыть о ней ни на минуту — в перерывах между песнями продолжал слышать её бесконечные попытки достучаться хоть до кого-нибудь. Похоже, я недооценил её невыносимый характер. Проходит полчаса, затем час — а чертова стерва никак не успокаивается, явно намереваясь довести до белого каления всех присутствующих в особняке. Черт бы её побрал. Я уже почти готов сдаться и спуститься вниз, чтобы привязать её к изголовью кровати и лишить возможности свободно перемещаться по комнате. Но дальнейшие события принимают совсем уж поганый поворот. — Мистер Торп! — в мастерскую без стука залетает растрёпанная горничная. Она судорожно всхлипывает и прячет правую ладонь в складках передника, обагрённого кровью. — Что случилось?! — я резко подскакиваю на ноги, едва не свернув мольберт. — Девушка внизу… Она напала на меня… — несчастную служанку бьёт мелкой лихорадочной дрожью и, не сумев больше вымолвить ни слова, она молча вскидывает руку, демонстрируя длинный порез от запястья до сгиба локтя. Вот дерьмо. Каким надо быть идиотом, чтобы оставить возле Аддамс осколки тарелки? Я так хотел поскорее убраться оттуда куда подальше, что даже не подумал о возможных последствиях. Благо, обошлось малой кровью. А ведь чокнутая стерва вполне могла всадить осколок горничной в глотку. Проклятье. Какой же я кретин. В голове вдруг вспыхивает ещё одна мысль, пострашнее всех прочих. — Ты заперла дверь? — резко спрашиваю я, перебивая жалобные всхлипы несчастной горничной. Она вздрагивает всем телом, замирает с приоткрытым ртом… и отрицательно качает головой. — Нет… Нет, простите меня… — девушка явно близка к истерике. — Я так испугалась… Едва успела убежать… Пожалуйста, простите… Черт. Черт. Двадцать раз черт. Но сетовать на собственную неосмотрительность и на глупость служанки совершенно нет времени — если Аддамс удалось выбраться из заточения, есть огромная вероятность, что прямо в эту минуту она жестоко расправляется с кем-то из наших людей. Я не совсем идиот, чтобы питать в отношении неё фальшивые иллюзии — эта девчонка не знает милосердия. Она и глазом не моргнёт — безжалостно прикончит любого, кто встанет на пути. — Запрись тут и никому не открывай, — командую я, стремительно приближаясь к столу, в верхнем ящике которого лежит антикварный револьвер. На втором этаже в отцовском кабинете имеется оружие и помощнее, но нет никакой гарантии, что Уэнсдэй не поджидает меня за углом. Медлить опасно. Аккуратно притворив за собой дверь мастерской, чтобы она не хлопнула, я очень осторожно устремляюсь вперёд по длинному коридору. Вокруг царит звенящая тишина — я прислушиваюсь, силясь уловить звук шагов, но безуспешно. Запоздало вспоминаю, что Аддамс давно сняла туфли на каблуках. В сущности, я не совсем чётко понимаю, каким образом собираюсь действовать — ведь стрелять в неё нельзя. Вооружённые до зубов люди в бронежилетах охраняют весь дом по периметру, но внутри никого нет. Положение вещей совсем не радует. Девчонка может быть где угодно, за любой из многочисленных дверей, за любым из многочисленных поворотов. И она наверняка сумела разрезать острым стеклом кабельные стяжки на запястьях. Я вовсе не хочу её калечить, но что делать, если Аддамс нападёт первой? Очень осторожно, стараясь двигаться как можно тише, я пересекаю гостиную, крепко сжимая в вытянутой правой руке револьвер. Никаких признаков присутствия Уэнсдэй тут не обнаруживается — на всякий случай проверяю окна, но все они надежно заперты. Странно. Лестница из подвала ведёт прямиком в гостиную, откуда есть только два пути на улицу — либо через входную дверь, либо через окно. Пожалуй, стоит проверить цокольный этаж. Спустившись вниз, я напряжённо озираюсь по сторонам. Здесь множество технических помещений, комнат прислуги и винных погребов, один из которых и выступает в роли тюрьмы для нашей заложницы. Серебристая металлическая дверь слегка приоткрыта. Невольно затаив дыхание, подхожу ближе и поддеваю её носком ботинка — раздаётся негромкий скрип, и дверь распахивается. Уэнсдэй не сбежала. Вопреки всем моим ожиданиям и всем законам логики, она до сих пор здесь — сидит на самом краю кровати с неестественно-ровной осанкой, сложив уже развязанные руки на колени и задумчиво прокручивая пальцами осколок тарелки, обагрённый кровью. И даже не поднимает голову в мою сторону, словно вовсе не замечая моего появления. Но я ей не верю. Всё происходящее — очередной акт странной пьесы, сценарий которой известен только ей. — Брось стекло на пол и отойди в сторону, — приказываю я, угрожающе щелкнув предохранителем. Делаю два шага вперёд, но благоразумно сохраняю дистанцию в несколько метров. — Убери пушку, — равнодушно отзывается Аддамс, закатывая глаза. — Ты же всё равно не выстрелишь. Кишка тонка. Меня чертовски злит её ядовитый снисходительный тон, но голос разума подсказывает, что это намеренная провокация. — Уверена? На дела отца мне плевать, а ты доставляешь немало проблем, так что мешает мне спустить курок? — конечно, я этого не сделаю. Но надменное выражение на лице фарфоровой куклы неимоверно раздражает. Похоже, провокация всё же работает, и это осознание бесит всё сильнее с каждой секундой. — Тем более, по счастливому стечению обстоятельств, в вашей семье двое детей. При необходимости мы легко заменим тебя младшим братом. — Вот как? — Уэнсдэй презрительно усмехается самыми уголками губ. — В таком случае не утруждайся. Я упрощу тебе задачу. А мгновением позже она резко заносит острый осколок стекла над своим тонким запястьем и делает надрез. На мертвецки бледной коже мгновенно выступает насыщенно-алая кровь. Проклятье. Что она творит?! Рефлексы срабатывают быстрее мозга — отбросив в угол револьвер, я стремительно бросаюсь к ней. И, перехватив оба запястья одной рукой, опрокидываю Аддамс на кровать, вжимая её хрупкое тело всем своим весом. Она впивается в меня колючим ненавидящим взглядом исподлобья, но упрямо не выпускает из маленьких пальчиков злополучный осколок — даже наоборот, сжимает его крепче, поранив впридачу ладонь. Сумасшедшая. Она точно абсолютно сумасшедшая. — Брось стекло немедленно, — усиливаю железную хватку на хрустально-хрупких запястьях. Наверное, это чертовски больно. Её кровь стекает по моей руке прямо на постель, насквозь пропитывая серое покрывало. Но лицо Уэнсдэй остаётся абсолютно бесстрастным. В отличие от моего. — Черт бы тебя побрал, Аддамс! Какого хрена ты вытворяешь?! Она мстительно усмехается — словно самым извращённым образом наслаждается моей бурной реакцией — а секунду спустя разжимает пальцы, и осколок соскальзывает с подушки прямо на пол, разбиваясь окончательно. — Я же сказала, что у тебя кишка тонка, — смоляные брови дерзко взлетают вверх над угольными глазами. И лишь сейчас, присмотревшись получше, я замечаю, что порез совсем неглубокий. Чертова стерва только поцарапала кожу в нескольких местах, чтобы эффектно пустить кровь. Это была очередная коварная провокация, на которую я повелся самым идиотским образом. Аддамс мгновенно прослеживает направление моего взгляда и продолжает говорить невыносимо ядовитым тоном. — Должно быть, ты жутко гордился собой целых две секунды. Хренов рыцарь благородно спас даму от самоубийства. Браво, Торп. Даже жалко разрушать такие приятные иллюзии. А теперь, если не хочешь повторения ситуации, ты будешь делать всё, что я скажу. Иначе в следующий раз я перережу глотку. Себе или тебе — не так важно. Уэнсдэй недовольно возится подо мной, стараясь освободить хрупкие запястья из стального захвата моей руки. Она явно считает, что выиграла этот раунд. Как бы не так. — Да хрена с два, Аддамс, — первоначальный шок от её фальшивой попытки суицида быстро спадает, уступая место сокрушительному желанию стереть с её красивого личика это высокомерное выражение. Она хочет вести нечестную игру? Ради Бога. Пожалуйста. Вот только играем мы на моём поле. — А ты точно уверена, что я благородный рыцарь? — с вызовом изогнув бровь, я нарочито медленно склоняюсь ниже, сокращая расстояние между нами до нескольких миллиметров, и понижаю голос до вкрадчивого шепота. — Вдруг ты ошибаешься? Ты здесь совсем одна… Полностью в моей власти. Что будешь делать, если я внезапно захочу этим воспользоваться? На бледных щеках вспыхивает гневный румянец. Чернильная бездна глаз загорается ледяным адским пламенем. Уэнсдэй дёргается всем телом, настойчиво пытаясь меня отпихнуть, но только усугубляет своё положение — свободной рукой крепко сжимаю её бедро, прекращая хаотичные метания. А потом блокирую сопротивление окончательно, коленом раздвигая стройные ноги. Ясен хрен, я не собираюсь её трогать. Но катастрофическая близость её тела и насыщенный аромат парфюма вызывают приятную тяжесть в паху. Красивая. Дерзкая. Непокорная… Опасная. Определённо, мой типаж. — Убери от меня свои грязные руки, гребаный мудак. Ты ещё пожалеешь об этом, сраный ты ублюдок, — шипит Аддамс сквозь плотно стиснутые зубы, прожигая меня ненавидящим взглядом. Но что это? Неужели я вижу тень страха в самой глубине угольно-чёрных глаз? Это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Но это правда. Всё тело Уэнсдэй напряжено словно туго натянутая гитарная струна — похоже, перспектива потерять достоинство пугает её куда сильнее риска лишиться жизни. И хотя обычно я не испытываю удовольствия, столь бесцеремонно вторгаясь в чужие личные границы, выходки несносной девчонки пробуждают самые тёмные стороны души. Ощущать её страх, видеть, как чётко очерченные брови трогательно изгибаются домиком, а вишневые губы растерянно приоткрываются в попытке вдохнуть поглубже — весьма приятно. — Ауч. Ты ругаешься как сапожник, у меня буквально уши в трубочку сворачиваются. Разве этому нынче учат в Гарварде? — сполна насладившись её испуганным замешательством, я наконец отстраняюсь и быстро поднимаюсь на ноги. Критически осматриваю перепачканные в крови руки — и её, и свои собственные. Перевожу взгляд на покрывало, местами покрытое багровыми пятнами. Хорошо бы оставить всё как есть, чертова стерва сполна это заслужила. Но я так не могу. Слишком ценю элементарный комфорт, чтобы так безжалостно лишить его другого человека. — Вставай, Аддамс. Нужно умыть тебя и убрать тут всё.