***
Любимый кабинет внес хоть немного спокойствия в незадавшееся утро. Харитон сам расставлял тут мебель, знал абсолютно каждый угол и каждую бумажку, убранную в ящик. Это была его обитель, крепость, где он чувствовал себя на порядок комфортнее, чем дома. Там пахло годами усердной работы, зернами арабики прямиком из кофемолки и свежим весенним воздухом, тянувшимся из открытой форточки. Профессор снял с крючка халат, чистый и отглаженный, надел его и проверил карманы. «Леденцов, что ли, напихать? Вдруг расплачется», — съехидничал он про себя, но передумал, посчитав, что это уже слишком.***
— Почему я нисколько не удивлен тому, что ты опять недовольный, — Сеченов встретил его в регистратуре медицинского центра. Один. И это вселяло робкую надежду на срыв изначальных планов. — Не вижу поводов для радости, если мне придется уговаривать здорового лба дать мне ручку, чтобы «комарик укусил». Дим, я в шоке с твоих агентов, честное слово, откуда ты их такими берешь? — риторический вопрос, ответа на который ему знать не хотелось. — Все не так плохо, не ворчи. Подумаешь, я немного преувеличил ситуацию в карикатурных целях. — Разумеется, — Захаров знал не понаслышке: когда Дима так говорил, дела были раз в пять хуже. — Ну и где мой пациент? — Будет с минуты на минуту. Лицо попроще сделай, окажи услугу. Пожалуйста, — попросил он, зыркнув на друга с прищуром, и со второго раза пожелание было исполнено. — Спасибо. Академик сверил часы, а потом оба мужчины обернулись на двери, когда те распахнулись. В проходе нарисовался рослый юноша в комбинезоне цвета хаки, в берцах и с темными собранными у затылка волосами. Шел он уверенно, руки держал на виду, из чего сам собой напрашивался вывод: он не знал, что его ждет. — Здравствуйте, шеф, — заявил он басом, игнорируя всех, кроме начальника. Но ему пришлось обратить внимание на другого человека. На того, кто намеренно перебил Сеченова, не позволив и слова сказать, и заявил: — Доброе утро. Меня зовут профессор Харитон Захаров, сегодня я ответственен за вашу диспансеризацию. Ни единый мускул не дрогнул у «Плутония» на лице, зато взгляд, которым он смерил собеседника с головы до ног, оставлял желать лучшего. Он просто искрил недовольством, какой-то грубостью вперемешку с отрицанием и тревогой, ввиду которой Сергей впоследствии поджал губы. Харитону такой жест резко не понравился. «Агрессия, вызванная страхом, — подумалось ему, — как у собак». Он недружелюбно поправил очки, посмотрел на него косо и исподлобья, а Сеченов, поняв, что это очень плохое начало, поспешил вмешаться: — Сынок, все хорошо, пойдем с тобой отойдем на минуту, — залепетал он, хватая «Плутония» под локоть и утаскивая в сторону процедурной. Но тот совсем не охотно шел, академику приходилось его буквально волочить за собой, приговаривая: — Давай, пошли. Сереженька, я тебе все объясню. Ну хватит упрямиться. Мне-то ты веришь? Захаров так и остался стоять у регистратуры, хлопая изумленными глазами. Забрал карту, посмотрел бланки, словно бы впервые их видел, и пытался поглубже дышать, чтобы не изойти на месте от всех ехидных красноречий, которые ему хотелось хоть куда-нибудь излить. Поверить только. Сеченов, конечно, не скрывал, что его агенты ему как члены семьи, но чтобы он настолько к ним привязался… Да, видимо, возраст давал о себе знать. Хотя из них двоих именно Дима всегда предавался чувствам и не стеснялся показывать эту свою чуткую сторону, а не душил ее в себе, в отличие от некоторых. Дверь процедурного кабинета повторно хлопнула спустя минут пять или около того, но вышел оттуда только Сеченов; его физиономия выражала запредельную усталость. Он вытер со лба испарину, поправив заодно волосы, глубоко вздохнул со словами «господи боже, какой тяжелый», а когда подошел, то увидел, что Харитон уже весь покраснел вплоть до вздувшихся вен. — Ну давай, скажи, — сдался он, хлопнув по стойке руками. — Иначе ты сейчас лопнешь. — Давно ты стал отцом? — Захарова не стоило просить дважды, и наконец он испытал эмоциональное облегчение: — Сынок? Дима, я удивлен. — Не осуждай, а. Ну что ты начинаешь… — Да я без зла. Только вот большеват он для «Сереженьки», как мне кажется. Захаров правда не осуждал. Сеченов, между прочим, всегда мечтал о сыне, которого бы воспитал и для кого стал бы примером, все уши об этом прожужжал, но что поделать, если они оба отдали себя науке и теперь были вынуждены искать компенсации, обманывая самих себя. — Можешь приступать, он вроде бы успокоился. — Вроде бы? Звучит как риск получить по лицу, а я только новые очки надел, между прочим. На самом деле, он не боялся «Плутония» так, как об этом говорил. Максимум, к чему могло привести их недопонимание — словесная перепалка и побег пациента. Захаров не сомневался: Димины псы всегда знают свое место и ни за что не рискнут сорваться с поводка, иначе последует наказание. Но от шанса примерить на себя образ жертвы и надавить лишний раз другу на совесть он не отказался. — Я заметил, тебе очень идет, — улыбнулся Сеченов до тошноты угодливо, — помолодел лет на «дцать». — Лизоблюд, — хмыкнул он, а потом, проходя мимо, подвигал плечами и прибавил: — Ты мне должен. — Не вопрос, за мной не заржавеет. — Ловлю на слове. В процедурном кабинете стоял перманентный запах дезинфицирующих средств и перевязочных материалов. Еще там было светло из-за белой мебели и яркого освещения, и тихо вплоть до того, что слышался гул лампочек под потолком. Захаров прокашлялся, закрыл за собой дверь и неминуемо получил в свой адрес напряженный взгляд со стороны «Плутония». — Что вы так на меня смотрите? — не удержался он, приспустив очки. Однако на сей раз это было лукавство, а не пренебрежение. — Я вас не съем, обещаю. Я такой же врач, как и академик Сеченов, к вашему сведению, отличаюсь от него хорошим чувством юмора и отсутствием густой шевелюры, — он улыбнулся, усаживаясь за стол, но его шутку не поддержали. — Так, ладно, начнем с простого. Нечаев Сергей Алексеевич, верно? Молодой человек кивнул и угукнул. Он сидел напротив него, нервно потирая ладони, и пилил глазами карту, которую профессор принялся исследовать. — Хорошо. Жалобы есть какие-нибудь? — Нет. — А если подумать? — Харитон оторвался от записей: — Ваша медицинская карта толщиной с кулак, товарищ Нечаев. Он демонстративно пролистал ее и лишь тогда увидел, что прямо под корочкой лежал тот самый заветный листочек со шпаргалкой, который, судя по кривому почерку, писал Сеченов. Он про него уже успел забыть. Не подавая виду, Захаров пробежался по основным пунктам; ничего нового он там не нашел, а внизу длинного перечня была классическая приписка: «Прошу, не задавай вопросов и следуй абсолютно всем указаниям. Спасибо, Тош, как всегда выручаешь». «Пожалуйста, Дим, как всегда напрягаешь», — ответил он мысленно. — Нету жалоб, — повторил Сережа резче, отводя притом взгляд, и профессор был вынужден уступить: — Нету так нету, — он потянулся к тонометру. — Закатывайте комбинезон, кладите правую руку. Тяжелый локоть с грохотом опустился на стол. Нечаев оголил плечо, и Захаров смог рассмотреть вблизи упругий даже в состоянии покоя бицепс. Вне всяких сомнений, такая притягательная форма стоила больших усилий и долгих часов тренировок. Давление было в норме — абсолютно ожидаемый исход. Зато у Харитона оно, кажется, начинало подниматься, но он предпочел игнорировать это явление. — Сейчас я вас осмотрю, ладно? — он больше предупреждал, чем спрашивал, поскольку выбора у Нечаева не было. Профессор встал над ним и потянулся к его лицу руками, чтобы прощупать лимфоузлы. Теплая и приятная кожа контрастировала с жестковатой бородой, а Захаров старался ни о чем постороннем не думать. У него это с натяжкой, но получалось; после пальпации он оттянул агенту нижние веки, затем, достав фонарик, попросил открыть рот и высунуть язык. Невзирая на возраст, у Нечаева оказалось больше половины искусственных зубов, и это бросалось в глаза. «Ему их в драке выбивали, что ли?» — Вставайте, раздевайтесь до нижнего белья, — приказал Харитон, отступая в центр кабинета. В следующую минуту комбинезон был снят и аккуратно сложен на кушетке, а «Плутоний» предстал перед врачом почти обнаженным. Захаров прокашлялся, сглатывая наполнившую рот слюну. «Красивый, зараза». Он зашел пациенту за спину и провел руками по его сильным рельефным плечам — оценивал осанку, не более. Очерченные мышцы были твердыми, горячими, и Харитон мог почувствовать, как они попеременно напрягались под его пальцами. Захотелось вдохнуть поглубже, чтобы привести себя в порядок и отрезвить врачебный разум, позволяющий себе лишнего. Просто удивительно, что ему никак не удавалось себя обуздать. Его изнутри дергало какое-то странное чувство, в котором он сходу не мог разобраться. Он не ощущал неловкости, в отличие от товарища Нечаева, но глядел на него и под ребрами сразу начинало саднить. Ему в корне не нравилось то, что неоднозначные эмоции отрывали его от серьезной работы, поэтому он быстро заткнул уши фонендоскопом, встал спереди и сбоку от Сергея и оповестил его о том, что собирается его послушать. У «Плутония» был завидный пресс. Ровные кубики выступали на фоне косых мышц живота, приковывая к себе внимание и вынуждая невольно помышлять о том, какие они на ощупь. Захаров провел аускультацию передних, боковых и задних долей, а заодно и сердца, но далеко не сразу заметил, что повторял «дышите — не дышите» гораздо больше, чем нужно, пока Нечаев все послушно выполнял, запыхавшись. — Идеально, — заключил Харитон чуть дрогнувшим голосом, и у Сергея не возникло сомнений, что он говорил о состоянии его легких. Потом с Сережи сняли замеры, посадили обратно на стул и велели следить за перкуссионным молоточком. Помимо того, он без проблем дотрагивался пальцем до кончика носа, его рефлексы при ударе инструмента работали как положено, глаза у него в разные стороны не разбегались, так что они быстро разобрались с этим этапом и настало время самой неприятной части. Неприятной и психологически трудной она была для Нечаева, естественно, Захаров проделывал такие манипуляции несчетное множество раз. — Расслабьтесь, товарищ Нечаев, — попросил Харитон, натягивая перчатки. — Я всего лишь поставлю вам внутривенный катетер. Данная процедура обязательна для последующего введения контрастного вещества. Он открыл шкафчик со стеклянными дверцами и натужно выдохнул, уперев руки в боки. Затем взял лоток, поставил в него спирт, ватки, пластырь, пару катетеров и столько же жгутов: один обычный, а второй — детский, с утятами. Сеченов ведь недаром предупреждал его о специфике «Плутония». — Ебучие пироги, — тихо раздалось из-за его спины. Сережа, натянув назад одежду, сидел на стуле и нервно топал ногой. Его левая рука покоилась на мягкой процедурной подушечке для забора крови, рукав комбинезона был закатан выше локтя. — Что, простите? — профессор не удержал смешка. На самом деле он прекрасно расслышал, а потому сразу продолжил: — Какое занимательное выражение. Могу поинтересоваться, что оно означает? Он вернулся к нему, сел за стол, расставляя все добро в правильном порядке, а пока занимался этим, косо поглядывал на майора, не в силах себе отказать. Он невольно замечал, как сокращались мускулы его сурового, мужественного лица, а на щеках появлялись впадинки. — Ничего, — фыркнул Сергей после затянувшегося молчания, на что Захаров лишь ухмыльнулся. — Но звучит превосходно, — сказал он, накладывая жгут. Который с утятами, разумеется. Длины хватило впритык. Хоть бы не порвался. — И часто вы матом ругаетесь, позвольте спросить? — А какая разница? — Нечаев огрызнулся, но вид нарисованных утят, по всей видимости, отвлек его, а потому он сразу прокашлялся и поправил себя: — Часто, работа такая. И что с того? — Ничего. Кулаком поработайте, пожалуйста, — попросил Харитон и бережно коснулся кожи, прощупывая крупные вены. Он слышал и чувствовал, как резко дышал «Плутоний», видел, как дергался его кадык, и эта огромная встревоженная, но такая интересная скала напротив давила на его профессионализм. — А вообще я тоже матом ругаюсь, — вбросил он, чтобы разрядить обстановку, иначе правда некомфортно становилось: не дай бог мимо попадет — ему этой иглой потом его собственную яремную вену вскроют. Матом он не ругался, конечно, зато оперативно придумал, как раскрутить потенциально интересную тему. Он работал в педиатрии некоторое время, поэтому в высшей степени овладел навыками отвлечения. — Че? Вы? Не верю, — возразил Нечаев, вскинув брови. — А ну скажите. — В конце дня обязательно скажу, — он заглянул ему прямо в глаза, такие добрые, невзирая на дерзкий внешний вид самого «Плутония», и использовал их зрительный контакт, чтобы быстро протереть место укола. В нос ударил запах спирта. — Не скажете, — поспорил Сережа. Он вызывающе улыбнулся, хотя краем глаза мониторил ситуацию. Каждое движение профессора не оставалось без его внимания. — Вы просто блефуете. — Еще как скажу, товарищ Нечаев, уши в трубочку завернутся, — отшутился Захаров и, оголив стелет катетера, приставил его к коже: — Отвернитесь-ка на секундочку. Вот так. Глубокий вдох… В вену он попал безупречно — опыт, как ни крути, — вынул потихоньку стелет и сразу подставил пробирку, чтобы собрать кровь. Сережа так и не повернулся. Сидел, нахмурившись, лицом к стене, и невесть о чем думал. Наверное, о том, что ему будут руку отрезать. — Уже все, — сообщил профессор. Жгут звонко щелкнул и расстегнулся, оставив на коже четкий опоясывающий след. — Разжимайте кулак. Затрещал моток лейкопластыря. Захаров залепил им катетер крест-накрест, вытер спиртовой салфеткой остатки крови, после чего похлопал Нечаева по руке и поинтересовался: — Не страшно? — А я не боялся, — хмыкнул Сережа. У него, несмотря на всю его внешнюю суровость, были добрые глаза, смотреть в которые — одно удовольствие. — Я вообще-то не маленький. — О, я заметил, — Захаров принялся стягивать перчатки. Он едва различимо улыбался. — Не маленький, это точно. Собирайтесь, будем МРТ делать. И не вздыхайте вы так тяжко, в самом деле. Абсолютно каждая процедура нацелена на ваше благо. — Конечно блять… — саркастический смешок, тихий-тихий, который, тем не менее, не мог пролететь мимо профессорских ушей. Но он не стал никак это комментировать. Им обоим уже надоел процедурный кабинет, так что покинули они его с облегчением. В коридорах суетился народ. Медперсонал мотался по своим делам, пациенты сидели у кабинетов, ожидая своей очереди. Там были мужчины и женщины, крикливые дети и ворчащие старики. Какой-то мальчик тянул за руку отца и капризничал, жаловался ему, что хочет домой и вообще, у него уже ничего не болит. Захаров не смог утаить смешка: прямо сейчас по правую руку от него шло точно такое же «дите», только размером со шкаф и способное уложить в рукопашном бою не то что на лопатки, а сразу в могилу. Но привлекательный ведь, засранец, этого Харитон просто не мог отрицать. Такой весь необычный, противоречивый внешне и наверняка внутренне — взгляд-то совсем не глупый — и все на фоне честной простоты и удивительной наивности, которая волей-неволей подкупала Захарова. Ему хотелось бы узнать Сергея поближе, но он старался не баловать себя мечтами о несбыточном. Вероятность того, что они снова встретятся тет-а-тет, ничтожно мала. — Насколько мне известно, в прошлый раз вам стало нехорошо в томографе. Что именно случилось? — Пустяки, — отмахнулся Нечаев. Он шел, пряча в карманы руки, и по-прежнему старался избегать прямого зрительного контакта, но разговаривал уже гораздо бодрее. — Там было очень шумно, у меня заболела и закружилась голова. — К сожалению, таковы особенности процедуры, — Захаров щелкнул языком и встряхнул плечами. Подобные инциденты часто случались с людьми во время томографии: у кого-то развивалась клаустрофобия, кого-то пугали звуки или необходимость лежать в аппарате без движения — вполне классическая картина, понятная каждому врачу. В предбаннике МРТ кабинета Сереже пришлось раздеться догола, но ему дали одноразовую операционную рубашку и даже тапочки. Порядок проведения исследования он выучил досконально, а потому Захарову не пришлось ничего ему особо объяснять. Профессор уложил его в томограф, обошел и, остановившись около его головы, внезапно выяснил, что кое-чего не хватает: куда-то делись наушники. А лежать «Плутонию», к слову, где-то час. Так и с ума сойти можно. — Что-то случилось, доктор? — забеспокоился Нечаев, поворачивая голову вслед за его перемещениями. — Нет-нет, все нормально, — соврал Захаров. — Проверяю кое-какие настройки. Пустяки. «Да куда они запропастились?!» Он заглянул за стеклянную дверь, в комнату управления — врачебные наушники были на месте и подключены к аппаратуре, когда второй комплект как в воду канул. Чудеса, да и только. Харитон, тем не менее, в чудеса не верил, а неожиданности не любил, поэтому решил дальше не гадать насчет внезапной пропажи и набрал Сеченову для консультации. — Ах да, — послышался вздох с другого конца. Судя по звукам, на заднем фоне работал кардиограф. — Совсем забыл сказать, что вчера в вашем корпусе сломались наушники. Мне только утром прислали отчет, я ничего не успел с этим поделать. На полученную новость Захаров отреагировал вполне спокойно: у них вечно что-то ломалось, а докладывали об этом в последний момент, так что никакой мистики. И он предложил самый логичный вариант: перейти на время обследования к ним, однако, к своему удивлению, его инициативу резко не поддержали. Сеченов нашел сто пятьдесят одну тысячу аргументов сомнительного качества, а когда Харитон заявил ему в ответ, что Нечаеву просто станет плохо, то услышал: — Ему и раньше наушники не надевали, все время какие-то накладки возникали. В следующий раз я лично им займусь и все проконтролирую, а пока имеем что имеем. И вообще, будь с ним построже. Я знаю, ты это умеешь. Если дела совсем выйдут из-под контроля, то ты в курсе, где лежат фиксаторы. Вызови охрану и разберитесь с этим. Ему надо кончать придуриваться с посторонними и понимать, что я не всегда смогу с ним возиться. Разговор закончился, а Захаров так и остался сидеть с твердым чувством, что ему навешали на уши горячей лапши. Он слишком долго был знаком с Сеченовым, чтобы научиться распознавать, когда тот выкручивался, подобно ужу на сковороде, только вот смысла таких игр он упорно не понимал. «Это его агенты, — осадил себя Харитон через силу, возвращаясь к Сергею, — его право делать с ними то, что он считает нужным». Чтобы еще хоть раз он повелся на уловки старого друга… Ни за что. — Итак, сейчас я подключу вам капельницу с контрастным веществом, — сказал он, подходя к непрозрачной бутыли на специальной стойке. От нее тянулась спирально изогнутая канюля, напоминающая телефонный провод. — Большинство пациентов ничего не чувствует при введении, некоторые ощущают легкую прохладу, что является вариантом нормы. Нечаев не ответил, зато на его физиономии читались абсолютно все мысли. В первую очередь о том, что сейчас эта машина будет час выносить ему мозги. В его глазах кипело не просто недовольство — это была чистая ненависть вместе с осознанием неизбежности. Ему словно подписали траурный приговор, с которым он ничего не мог поделать, кроме как закусить удила и терпеть до последнего. — Постарайтесь не настраивать себя на негативный сценарий, — посоветовал Захаров, вкладывая ему в правую руку силиконовую грушу, соединенную с томографом длинным перешейком. — Но если станет плохо, сожмите кулак, и процедура автоматически прервется. Хорошо? Индифферентный кивок стал исчерпывающим ответом. Пациент покосился на врача недобрым взглядом, будто бы затаил на него зло или был как минимум уверен в том, что тот намерен ему как-либо навредить, а в конце демонстративно вперился в магнитную трубу над головой, показав тем самым, что не настроен на болтовню. Удивительно, как резко сменился его настрой, Харитону даже стало не по себе, хотя его редко задевали чужие эмоции. Пора было начинать. Профессор закрыл прозрачную дверь, уселся за контрольный пункт и, надев наушники, запустил процесс. Аппарат загудел, затем стол, на котором лежал Нечаев, поднялся наверх — происходящее было видно через широкое толстое стекло во всю стену. И пока шумел томограф, набирая обороты, Захаров занялся подробным изучением медицинской карты своего необычного пациента, начав с момента, как тот был зачислен на службу в отряд «Аргентум». Но среди бумажных записей не нашлось совершенно ничего интересного: одни только справки, вклеенные результаты операций и анализов, данные о травмах, истории ОРЗ и так далее — скукотища. Совсем не то, что ожидал увидеть Харитон, наслушавшись пугалок от Сеченова. Он протянул руки к компьютеру, намереваясь посмотреть архив обследований с детализацией, где столкнулся с окошком «неверное имя пользователя, доступ запрещен». Загадочная история, учитывая, что так быть не должно — у всех врачей автоматически открываются электронные карты пациентов в системе. Недоброе послевкусие возникло на корне языка. Захаров терпеть не мог, когда из него делали дурака, его это злило до мозга костей, а здесь он буквально задним местом чуял, что так и происходило. Наверняка Дима не держал злого умысла, но недоговаривал знатно. Осталось разгадать, зачем. Не став более колебаться, Захаров вошел под логином Сеченова и ввел пароль с первого раза. Он давно располагал этой информацией: академик однажды забыл выключить автозаполнение полей при входе с его компьютера, однако он ни разу не пользовался ей за неимением поводов. Видимо, настал тот самый час. Программа впустила его, и множество подробных отчетов появилось перед глазами. Сперва он слабо разбирался в назначении процедур и причине такого их количества, зато потом стал замечать тревожные вещи. К примеру, то, что зубы Сергею не выбили в бою — ему их вырывали на живую, без капли анестезии, до тех пор, пока у него не случилась истерика при входе в стоматологический кабинет и его не заталкивали в кресло силой. Потом, как указано в рапорте, прикрутили ремнями, а в рот пришлось вставлять металлический расширитель, чтобы он не откусил пальцы горе-стоматологам. С МРТ возникла похожая история. Сперва он просто тяжело переносил сканирование, жалуясь впоследствии на ухудшение состояния, затем ему потребовался перерыв, но в прошлый раз у него не просто закружилась голова, а случилась паническая атака и томограф останавливали целых два раза. Нечаев отказывался продолжать, бесился и материл сотрудников, так что в конце концов ему пригрозили кабельными стяжками, но до принудительной фиксации дело не дошло, сканирование все-таки доделали спустя почти два часа. И все это по личному распоряжению Сеченова. Его подпись стояла на каждом документе, хотя лично он эти ужасы не проводил. Если верить записям, он появлялся тогда, когда ситуация становилась хуже некуда, разгонял остальных врачей и с тех пор занимался Сережей сам, делая все аккуратно и без боли. Поэтому Нечаев шарахался от чужих докторов. Ждал, что ему обязательно сделают больно и страшно, и искренне верил, будто один только Волшебник не причинит ему зла. Выходит, дело было не в детском нраве или капризах, как это преподнес Сеченов, а в том, что его банально мучали, чтобы дать академику возможность предстать в роли единственного спасителя. Оригинальный способ завоевать доверие. Захаров мог ошибаться, конечно, но ему ясно показалось, что было по меньшей мере странно поступать так с тем, кого трепетно называешь «сынок». Он замечал за Сеченовым его увлечение манипуляциями без веских поводов и то, как вдохновенно он об этом рассказывал. Ему будто бы доставляло искреннее удовольствие понимание того, что организм подопечных является для него открытой книгой и у него есть неограниченный доступ ко всем его частям. Но кто такой Харитон, чтобы вешать ярлыки, когда у него самого их было до кучи. А еще до него наконец дошло, какую роль во всей этой системе играл он: такого же доктора-изверга, как и все остальные, по мнению Сергея. Тогда он открыл новую вкладку, нашел электронную карту Екатерины Муравьевой и сравнил записи за аналогичный период. Интересные дела, но ничего примечательного он там не обнаружил. Ни выдернутых зубов, ни фобий перед врачами, ни инцидентов на территории медицинского центра. Еще бы. Зинаида мигом голову оторвет, если дочка хоть раз пожалуется, а за Нечаева заступиться было совсем некому. «Что ты сделал с ним, Дима?» — только и сумел подумать Харитон, перед тем как запищал томограф: пациент нажал на грушу, и аппарат немедленно выключился. — Тихо, не вставайте резко, иначе закружится голова, — сорвавшись с кресла, Захаров подлетел к Нечаеву, вытаскивая его из трубы. По дороге он перевернул емкость с контрастом, чтобы та не поступала бестолку в кровяное русло. — Что, опять стало плохо? — спросил он, обхватывая лицо Сергея руками. А потом опустил эти руки ему на плечи, слегка придавив. — Да, — процедил тот сквозь сцепленные зубы. Он загнанно дышал. — Тошнит. — Тошнит… — повторил за ним Харитон с нотками сожаления. — Ничего. Отдохните, и пройдет. Он помог ему медленно сесть, придерживая под локоть, вынул из его все еще сжатой руки грушу и присел рядышком. Томограф прочный, и троих выдержит. Нечаев ничего более не говорил, только молчал и жмурился, как будто до сих пор слышал гудки и грохот в ушах, а Захаров смотрел на него и понимал, что его так изводило: эмпатия. Та самая штука, которой он не позволял выходить наружу много-много лет, пробила все воздвигнутые стены и разожгла огнем насильно охладевшее сердце. И ничего уже нельзя было сделать, чтобы спрятать ее обратно в темный ящик. Он чувствовал внутри желание прикоснуться, обнять, сказать что-нибудь ласковое — немыслимые вещи, которые рушили с треском его мировоззрение. И это было горько: признаваться самому себе в том, что он человек и так же падок на все человеческое. — Можно в туалет? — попросился Сергей, чуть оклемавшись. — Давайте честно, товарищ Нечаев, — Захаров положил руку ему на плечо и намеренно заглянул в глаза: — Я вас потом оттуда не достану, верно? Вы там закроетесь и не выйдете. Только не врите, у вас это плохо получается. Он попал в точку. Сережа стыдливо отвел взгляд, нахмурился, а на его лбу появились угрюмые морщины. — Побег — это не выход, так вы только добавите себе и мне… В эту же секунду пациент сорвался с места и драпанул прочь из страшного кабинета. Трубка из-под контрастного вещества вырвалась с корнем, из катетера брызнула кровь, но Нечаева ничего не могло остановить в его стремлении к свободе. — Стоять! Захаров пустился за ним по инерции, понимая, что если «Плутоний» вырвется в коридор, то устроит там балаган и непременно собьет кого-нибудь с ног. А это значит, будет шум, гам, паника и жесткая выволочка от вышестоящих лиц. Да Харитону за это потом тоже роторасширитель поставят, только не для стоматологических процедур. К счастью, Сергей пробежал мимо выхода — по всей видимости, испугался, что его скрутит охрана — пронесся через предбанник в кабинку для переодевания и там закрылся, захлопнув дверь прямо у профессора перед носом. — Детский сад трусы на лямках, товарищ Нечаев! — Захаров бестолку подергал за ручку, а у самого пальцы похолодели. — Заканчивайте этот цирк. Живо! — Позвоните Дмитрий Сергеичу! — Не позвоню, — он заводился вместе с ним под бешеный стук собственного сердца. На лбу проступила нервная испарина. Ну и схлопотал он проблем на свою лысую голову. Чего ему, спрашивается, не сиделось на пятой точке ровно? — А я не выйду блять! — заявил пациент, перетаптываясь в тесной каморке. — Я сейчас опять туда лягу, и будет хуже! — Не будет. У меня есть предложение, как облегчить ваше нахождение в томографе. Дельная мысль посетила его только сейчас, и невзирая на то, что она требовала жертв, он готов был на них пойти. Осталось лишь убедить в своей правоте запуганного «Плутония». — Ага, знаю. Ебучие стяжки! Нет, спасибо. — Не угадали, — Харитон старался держать миролюбивый тон, ведь криком ничего не добиться, но было непросто. — Я дам вам специальные наушники. У него плохо получалось решать конфликты, он обычно их начинал. А потом, доведя оппонента до белого каления, бросал напоследок язвительную фразочку и удалялся с гордо поднятой головой. Отныне же приходилось наступать себе на горло и выпускать наружу чувства, те самые, которые он не признавал. — Врете, у вас их нет. Если бы были, вы бы надели их мне с самого начала. Не пиздите, что вам есть дело до меня! Только Дмитрий Сергеевич обо мне заботится. Захаров осекся, даже передумал отвечать. Он мог бы рассказать ему всю правду, но это не стоило того, чтобы портить с Сеченовым отношения. Его люди — его собственность, они сами подписывали контракт, поэтому обвинять Сеченова в жестокости можно было лишь с точки зрения морали. Но мораль и наука — вещи зачастую несовместимые, а влечение Захарова вообще лишало его объективности по отношению к «Плутонию». — Послушайте меня внимательно. Я понимаю, у вас был негативный опыт общения с врачами, но я отвечаю за себя и мои методы далеки от тех, которые к вам применяли, — его мягкая интонация ласкала слух и манила, подобно прянику. Но и без кнута не обошлось: — Я могу вызвать сюда охрану, чтобы они сломали дверь, могу пристегнуть вас к томографу и заставить подчиниться, однако я прошу вас одуматься и принять иной вариант развития событий, — профессор навалился плечом на дверь и поправил очки, сползшие на нос. — Вы правы, у меня нет наушников для пациентов, они сломались, но я отдам вам свои на время процедуры. — Не верю, — буркнул Сережа, и Харитон буквально почувствовал, как тот сложил руки на груди. — Вы так специально говорите, чтобы я вышел. — Мне что теперь, в воздухе перевернуться, чтобы завоевать ваше доверие? Мы же с вами взрослые люди. Выходите, и вам ничего не будет. Я обещаю. — Позвоните шефу… — вновь попытался «Плутоний», а в голосе вместо боевого настроя звучало отчаяние. Он понимал, что в конечном итоге проиграет, и слышать такое было больно. — Пожалуйста. — Это исключено, Сергей. Либо вы сейчас поверите мне на слово и мы пойдем спокойно доделывать томографию, либо мне придется поступить так, как я поступать не хочу. Я близкий друг академика Сеченова, следовательно, у нас с ним общие интересы и похожие подходы к пациентам. Но если вы понимаете только язык силы, то мне жаль, вы не оставляете мне иного выбора… Он громко вздохнул и демонстративно отошел от двери по направлению к выходу, потом прокашлялся, сделал вид, что собрался в коридор, и закричал: — Охра… — Не надо! — тут же раздалось из раздевалки вместе с щелчком замка. Сережа боязливо выглянул в щелку, как затравленный зверь с арканом на шее, а Захаров едва сдержался, чтобы не прижать его к себе, утыкая в плечо и поглаживая по затылку. Это был какой-то парадокс, согласно которому Нечаев мог выглядеть одновременно сильным и слабым, непобедимым и уязвимым, грозным и беззащитным — Харитон даже по-своему понимал, почему Сеченов воспитал в нем такую пугливость. Должно быть, это было чертовски приятно: успокаивать его, рассказывая, что все будет хорошо, а получать в ответ благодарные взгляды и безропотную покорность. — Правильный выбор, — сказал Захаров бархатистым голосом и медленно приблизился. В его извечно равнодушном взгляде было много живого тепла. — Я на вашей стороне, товарищ Нечаев, честное слово. Позволите руку? Мне нужно проверить, не выдернули ли вы катетер. Не выдернул, профессор надежно его прилепил. А Сережа в панике даже додумался закрыть порт, чтобы кровь не капала. Нечаев робко покинул свое укрытие, переступив через органический страх, и они начали с чистого листа. Захаров довел его до томографа, уложил на ненавистное место, а сам, склонившись над ним с наушниками в руках, сказал: — Только у меня одно условие. — Какое? — сразу занервничал «Плутоний». — Дмитрию Сергеевичу мы об этом не скажем, договорились? Дело в том, что эти наушники нельзя выносить из комнаты управления, такие правила, и мне может влететь. — Я не скажу, обещаю. — Вот и славно, — заботливо улыбнулся профессор. — Тогда расслабьтесь и получайте удовольствие. Я вам сейчас радио попытаюсь настроить, будете музыку слушать. — А вы? — За меня не беспокойтесь, там все равно не настолько громко. Сережа больше ни разу не остановил томограф, а Захаров благополучно заткнул уши берушами, накрыл сверху руками и успел за освободившееся время почитать обрывки личного дела Сеченовского «любимчика». Он выяснил, что тот норовистый, упрямый, местами буйный, но сговорчивый, если к нему найти правильный подход, и до последнего преданный людям, которые попали в зону его доверия. Собачник, исходя из того, что часто вызывался гулять со служебными псами и мог потом играть с ними часами напролет, катаясь по траве. А еще он любитель сгущенки, пирогов со сладкой начинкой и холодного молока. Такие, на первый взгляд, мелочи, а столько много могут рассказать о человеке. Хотя, может, это Захарову так казалось, пока он читал взахлеб характеристику «Плутония». Он ни разу не усомнился в том, что сделал правильный выбор, и награда была высока: услышать в конце от Сергея «огромное спасибо», поймать на себе его взгляд, искрящийся признательностью, и понять, что контакт между ними установлен. Нечаев не забыл и про извинения, сказал, что не хотел доставлять хлопоты и вести себя дико, однако профессор совсем не держал на него зла.***
Злосчастный катетер Сереже сняли, заменив его давящей повязкой, и на сердце у обоих отлегло. С кардиограммой трудностей не возникло — делов-то на пять минут, они дольше из кабинета в кабинет переходили, и осталось последнее: УЗИ и ЭХО-кг. Датчик скользил по животу, щедро измазанному гелем. Из области пупка Захаров повел его в тазовую полость, потом вывел поочередно почки с надпочечниками, селезенку и поджелудочную железу. — Сильно же вам доставалось, — обронил он, пробегаясь взглядом по старым шрамам. И все равно его тело выглядело в понимании Захарова неимоверно привлекательным. Как и Нечаев в целом. — Фигня, — брякнул Сергей, смотря прямо на него своими светлыми глазами. Потом его взгляд зацепился за что-то и он добавил: — Можно спросить? — Спрашивайте. — Это что за датчик такой? — он кивнул головой в сторону нужного. — Меня таким ни разу не обследовали. — Это для женщин, им делают УЗИ органов малого таза, — ответил Захаров с каменным лицом, хотя ему стало забавно. Особенно с того, как Нечаев отреагировал. Он сначала не понял, почему именно для женщин и что за малый таз такой, а потом как понял, вылупил глаза и протянул игриво: «Ааааа…». — Нет, ну если вы хотите, можем поэкспериментировать, конечно. — Не, не надо, — засмеялся он, и ему так шла эта чистая, искренняя юношеская радость, что профессор засмотрелся на него и сам стал улыбаться. Широко так, по-доброму. — Так, все, чщ, потом посмеетесь, — шикнул он с наигранной строгостью: из-за веселья пациента никак не получалось вывести нужную проекцию органа, все прыгало на экране. А вот он бы не отказался поэкспериментировать с «Плутонием» в самых неординарных смыслах слова, и любая такая секундная фантазия пускала мелкие разряды по его телу, в основном в низу живота. Приятное ощущение, безусловно, но не на рабочем месте, так что он оперативно свернул подобные мысли. Хорошо, что халат длинный, по ГОСТу. Но Захаров, к своему сожалению, будет думать об этом далеко не один вечер, давясь тем жалким удовольствием, которое он доставит себе сам. Может, Сеченову подмигнет пару раз, чтобы тот пришел и скрасил его одиночество — главное его Сережей нечаянно не назвать, а так вполне себе сойдет. — А Дмитрий Сергеевич разве не рассказывал? — Харитон повел датчик выше и остановил его в районе печени, периодически нажимая на «Freeze» и делая замеры. — Я не спрашивал. Ему не очень нравится, когда мы говорим. — То есть? — То есть отвечать нужно только тогда, когда тебя спрашивают, и не отвлекать шефа от дел, — в его голосе не звучало ни тени недовольства, он просто констатировал факты, пока они болтали. — Понятно. У меня такого запрета нет, поэтому если вас что-то интересует, говорите. — Спасибо, — неожиданно произнес Сергей, на что ему честно ответили: — Не за что.***
С исследованиями было покончено. Мучения для «Плутония» завершились, а для Захарова наоборот, только начались: ему предстояло заполнить все многочисленные бланки, дать заключения и везде поставить печати с припиской «отклонений не выявлено». К счастью, присутствие Нечаева на данном этапе не требовалось. — Что-нибудь будете? — спросил профессор, когда они шли мимо столовой. Оттуда по обыкновению тянуло свежей выпечкой и картошкой пюре с мясной подливкой. — Нет. — Нет? Вы с утра ничего не ели, а время уже третий час, — Харитон списал это на его застенчивость, поэтому продолжал: — Вы плохо себя чувствуете? — Никак нет, — повторил Сережа, — просто мне нельзя. — Вот как, — Захаров удивился, схватившись за дужку очков. — А почему? — Дмитрий Сергеевич не разрешает. Правило такое. До тех пор, пока все процедуры не закончатся и я не покину центр, — объяснял «Плутоний» обыденно и, кажется, не понимал, почему на него так странно смотрели. — Зато потом он отводит нас в столовую «Челомея» и угощает абсолютно всем, чем нам захочется. Обычно у нас строгий режим питания, сами понимаете, а после медобследования все можно. Поэтому спасибо, но я не буду. — Как знаете, — профессор спорить не стал и даже не показал виду, насколько выпал в осадок от услышанного. Морить агентов голодом, после чего кормить до отвала — совсем не медицинский подход. — Но сегодня я ваш врач, а это означает, что другие правила не работают. Нечаев волей-неволей прислушался к нему, поставив под сомнение принципы — по лицу было видно. Желудок свело голодным спазмом, но ему по-прежнему не хватало смелости проявить инициативу. Но для этого у него и был профессор: — Вы вообще голодны? Есть хотите? — Ну хочу, — застеснялся Сережа и почесал нос. — Тогда пойдемте пить чай, как вам такая идея? А перед академиком Сеченовым я вас прикрою, если что. Вы только сами не проболтайтесь. Они набрали в буфете плюшек, а потом завалились к Захарову в кабинет, где профессор закрыл двери изнутри. Вскоре засвистел чайник, на столе помимо выпечки появились конфеты, и разговор быстро пошел на лад. Харитон обмолвился об их дружбе с Сеченовым, но повествовал в основном о себе и исключительно с хвалебной стороны, а «Плутоний» поделился впечатлениями от работы и сказал, куда их на сей раз отправляют — в Милан. — Не забудьте привезти оттуда брендовую сумочку, — напомнил ему Захаров, принимая в ответ смешки. — Будете самым модным на Предприятии. — Ха, да не то слово. Вы мне, кстати, обещали показать, как вы матом ругаетесь, — Сережа навернул творожник и после этого заметно осмелел, а профессор только и ждал, когда тот раскроется и скажет ему что-нибудь прямо в лоб. — Да? Когда это? — прикинулся он, игриво поведя бровью. Впрочем, он быстро сдался. — Ладно. Признаюсь откровенно, я пребывал в полном ахуе, когда вы от меня убежали и заперлись в раздевалке. — И все? — захохотал Нечаев, а потом откинулся на диван. — Пф, подумаешь. — Ну до вашего лексикона мне, конечно, далеко, — парировал Захаров. — Одни только ебучие пироги чего стоят. Куда мне с вами тягаться. — Вы классный, — признался наконец Сережа, чем поставил профессора в тупик. — Вы правда так думаете? — спросил он уж слишком серьезно, а на его лице невозможно было прочитать ни одной эмоции. — Ну… да, а что? — Нет-нет, ничего, — отшутился он и первым отвел глаза, попутно теребя очки. — Просто мало кто так считает. Черт побери, еще чуть-чуть, и он бы покраснел, как первокурсник. Вот уж он не думал, что так основательно вляпается по зрелости лет. — А вы забейте, — выдал «Плутоний», шурша фантиком очередной конфеты. Затем закинул ее в рот и сразу заговорил: — Какая рафьница, кто как считает вообфе. — Золотые слова, товарищ Нечаев. Ну нет, он точно не зря согласился. Пускай Сережа для него недосягаем, пускай он никогда не ответит ему взаимностью и даже ни о чем не узнает, Захаров будет ценить эти воспоминания.***
— Да, мы только закончили, — рассказывал он Сеченову, когда тот позвонил, а сам отряхивал халат от крошек, перед тем как выйти в коридор. — Вот как раз спускаемся в регистратуру, так что можешь забирать своего «сынка»… Проблемы? Разве что, с МРТ, как я и полагал… Что?.. Конечно, потом все расскажу, обязательно… А я и не могу внести это в электронный отчет, представляешь, меня программа не пускает что-то… Да, я тоже думаю, что это сбой и ее пора обновить. — Слушайте, доктор… то есть, профессор, — Сережа вдруг обратился к нему, перед тем как официально распрощаться в шумном людном холле. — А можно я к вам и дальше буду приходить? — Я… кхм… — закашлялся Харитон так не вовремя, что пришлось отвернуться. Он хотел спросить, почему у «Плутония» возникло такое желание, однако в конечном итоге передумал и просто молча порадовался. Ему показалось, что лучших признаний от пациентов он в жизни не слышал, и приятное сердцу тепло коснулось души, в существование которой он не верил. — К сожалению, не могу удовлетворить вашу просьбу, — впервые отказ дался ему так трудно, обычно его забавляло разочарование собеседников. Но Сережа был одним большим исключением из всех его строгих правил. — Вы закреплены за академиком Сеченовым, и изменение вашего лечащего врача возможно только при его согласии. Но… Знаете, если вам вдруг будет нездоровиться в мои смены, график которых вы можете увидеть при входе, то я как дежурный сотрудник не смогу отказать вам в оказании помощи. Я, правда, в основном работаю по ночам, если вас это не смущает… — Не смущает, — перебил «Плутоний», за что сразу извинился. — Что ж, значит, я не в праве вам запрещать, — улыбнулся Захаров, гордо расправив плечи. — А я могу называть вас «док»? — «Док»? Не вижу противопоказаний. Если вам так удобно, называйте. Выходит, теперь у него тоже было прозвище, данное ему «Плутонием». Сеченов был шефом, а он — доком. Все вполне логично. — Тогда до встречи, док! — Сережа прямо весь просиял и попятился назад, махая ему рукой на прощание, когда налетел кого-то спиной и воскликнул: — Ой! Обернувшись под грохот падающего подноса и бьющегося стекла, он увидел ошеломленную девушку, белый халат которой оказался безнадежно испорчен красителями: фуксином и метиленовой синью. На полу все тоже было окрашено и усыпано осколками, и Нечаев сразу отскочил, чтобы не запачкать форму. А потом уже попросил прощения. — Лариса Андреевна, — произнес Захаров, который видел полную картину неизбежного столкновения. Он ехидно посмеивался. — Знаете, как бы ни звучало, но вам идут эти цвета. Разбавляют ваш серый образ.