Будешь или нет?

                   Волки окружили собаку, захотели сожрать.

Она просила не убивать, обещала взамен помогать загонять овец.

      

      Подумали и оставили её в стае.

Она выручала их целых два года, всему обучала.

Охотились вместе.

      

      Настала особо холодная зима.

Волки поразмышляли да решили сожрать собаку.

Косточки похоронили.

      

      Поставили надгробие.

Стали думать: как подписать?

«От друзей»? Нет, убили же.

«От врагов»? Нет, так долго жили бок о бок.

Постояли да написали: «От коллег».

      

      Старый анекдот

      

Москва, 2016

Страшная история, заставившая Женю прекратить шутливо цитировать «Преступление и наказание», стартовала двадцать девятого февраля. Начало не имело с Достоевским ничего общего. Вместо петербургских квартирок-шкафов — современный московский офис. Вместо топора — маленький кондитерский нож. Вместо бабки — праздничный торт. Вместо Родиона — Максим. Он — так редко улыбающийся чётко очерченными губами и так часто улыбающийся круглыми глазками — цветовой гаммой своего образа отлично сочетался с обстановкой офиса этим хмурым слякотным утром. Уложенные тёмные волосы, лежащие прядка к прядке и норовящие коснуться пламени маленькой оранжевой декоративной свечки на верхушке клубничного торта, отлично подходили к чёрной, старательно вычищенной уборщиками кухонной панели, на которой стояла того же цвета измызганная сороками (так Женя про себя называл коллег) кофемашина. Оливковая кожа — гладкая, сияющая, ровная — имела такой же оттенок, как и пугающе мягкие кресла без ножек, раскинутые по пространству «зоны отдыха», на одном из которых с наблюдающим видом сидел Женя. Цвет карих глаз успешно сравнивался с ковриком в этой самой «зоне»: пушистым, тёплым, чистым из-за требования Босса (так все звали начальника) носить в помещении сменную обувь. Когда Женя спустился взглядом до неопределимого цвета водолазки — отставил мыслительный процесс, так как стал в воображении её стягивать, а за ней и всё остальное. — Будешь или нет? — тихонько спросил Максим, практически прошептал. Подбородком — чётким, почти модельным — указал на отрезанный кусок торта на картонной подставке, слегка запятнанной кремом. Тарелок не водилось. Босс имел бзик (один из миллиона) и не позволял хранить в офисе никакую посуду, кроме кружек и стаканов. — Почему нет? — Злишься, может? — Максим не стал дожидаться ответа на вопрос и поставил перед ним картонку. Сел на соседнее кресло и раздвинул длинные ноги в чёрных, слегка потёртых джинсах, заставив оценивающе вскинуть брови. — На что? — Женя запустил руку в собственные золотистые волосы и сделал задумчивое лицо. Кажется, Максим имел в виду вчерашнее замечание. Он — уставший и отчего-то расстроенный к концу дня — назвал вёрстку Жени чем-то вроде «детской поделки», а после добавил, что, мол, «учиться нужно быстрее». Далее округлил глаза и невиннейшим тоном выдал негромкое извинение. Женя не злился. Всё равно больше смотрел, чем слушал. — Ни на что, — сказал он и облизал ложку. В штанах зашевелилось. — С днём рождения. — И тебя. — Никто не сказал глупость. Так получилось: день рождения в одно — забавное, необычное, служащее поводом для шуток — число. Дальше Женя пластиковой вилкой ковырялся в торте: приторно-сладком, полном жирного крема с привкусом маргарина и безвкусной влажности замороженных ягод. Максим занимался тем же самым, параллельно бесшумно попивая кислый кофе (другого Босс не покупал) без молока. Он безостановочно писал что-то в рабочие чаты, выдавая, вероятно, душные «профессиональные» комментарии по поводу всего и сразу (плоская иерархия, пропади она пропадом). Они ещё не успели подружиться. Женя за месяц пребывания в этом безусловно современном лофт-пространстве — где боковые панели рабочих столов украшали плакатами, что отражали безусловно глубокие индивидуальности каждой сороки: поп-арт картинки, постеры с электро-техно-рейв-чумная-вечеринка группами, логотипы брендов вроде Vans, загадочные наклейки с солнцем и луной — не особо социализировался (может, потому что внутренне на всё вонял, и это отражалось). Женя потратил прошедшие дни не на общение с сороками, а на наблюдения в попытках понять мироустройство компании. Отделы состояли из одного человека (Босс так и говорил: «управляй собой сам»), заработную плату давали в конверте (полноценную — только начиная с четвёртого месяца); клиентов, конечно же, ласково называли «лохами»; гибкий график перемежался с крайне детализированной программой учёта рабочего времени на компьютерах, а также запрещались любые разговоры о доходе между сороками. В целом, за тридцать дней Женя так и не понял главного: чем они все, в итоге, вообще занимались. Странности начались ещё на этапе собеседования, что проходило в одной из крохотных переговорных, за матовыми стеклянными дверьми. По красочным рассказам Босса, компания предоставляла различные digital-услуги для различных сторонних заказчиков. Интервью получилось анекдотичным. Сорокалетний Босс в виде татуированного с ног до головы качка с выкрашенными в красный короткими волосами витиевато рассказывал о разнообразии и разносторонности предоставляемых «семьёй» (так и говорил, прости господи) услуг. Он непомерно много времени уделял свободным взглядам и толерантности коллектива (в особенности касаемо тату и пирсинга), а также с грозным видом предупреждал о недопустимости слишком долгих перерывов на туалет. Женя еле удержался от вопроса: «Вы запрещаете срать?». Дальше Босс вообще перешёл на лютый новояз, вставляя невпопад в речь всякие «сиписи», «ситиар», «кипиай», и «реджектить». До этой глубоко модной беседы Женя имел дело с рекрутером, что сидела и дрожащим голосом спрашивала о хобби, друзьях и видении себя через пять лет. «Ебаться», — подумал он, но ответил другое: — Готовить. «Рязанские нарожали детей, а московские сторчались», — подумал он, но ответил другое: — Они все очень творческие личности. «Богатым», — подумал он, но ответил другое: — Я человек гибкий. Честно. Рекрутер усердно черкала что-то на бумажке ручкой с бахромой на колпачке. Вероятно, просто рисовала какую-нибудь дурь. Несмотря на скепсис, Женя порадовался, что в «семью» его приняли. Во-первых, график действительно оказался гибким. Тренд на «магию утра» до Босса, видимо, пока не дошёл, поэтому он с широкой душой позволял приходить хоть к двум часам дня. Во-вторых, Максим — этот программист, надевающий очки во время работы и превращающийся в охуенно горячего ботаника — очень мотивировал каждое утро отправляться в офис. В-третьих, денег катастрофически не хватало: ни на съём ободранной квартиры с сестрой, ни на мобильную связь, ни на банальное и вечное «пожрать». За четыре месяца до собеседования Женю уволили из квест-центра, в котором он работал актёром, из-за того, что тот спёр пятьдесят тысяч из кассы. Акция была обусловлена любовью начальницы к обещаниям (выплатить зарплату), угрозам (штрафами) и запретам (брать больничные). До этой смехотворной работёнки — на которой кожа портилась из-за грима, желудок из-за пятнадцатиминутного перерыва на обед, а психика из-за визжащих подростков — Женя чем только ни занимался: писал курсовые, продавал пододеяльники, вязал веники (мозолистое дельце), собирал шариковые ручки, редактировал статьи про менопаузу (что есть, то есть). Факультет книгоиздания, на котором он провёл пять лет во избежание армии (мужчин, конечно, любил, но не настолько), всё-таки, подобные творческие порывы стимулировал. Пять лет — отличный срок, чтобы посадить практически все внутренние органы. — Вкусно? Женя, увлёкшийся размышлениями о собственной биографии, слегка вздрогнул от голоса Максима. — Жирно. Тот поджал губы, посмотрел дольше положенного в приличном обществе, после чего отвернулся. Неясный зверёк, но горячий же — пиздец. Вскоре молчаливые гляделки виновников торжества стали прерывать сороки. — Поздравляю, мальчики! — Рекрутер — в цветастой юбке и с длинными, доходящими до поясницы блондинистыми волосами — пустила в розовую кружку с принтом в виде поросячьего пятачка струю кофе, в который потом добавила четыре нажатия ванильного сиропа. Она встала у советского плаката с надписью «Береги рабочую минуту!», прильнула к стене и улыбнулась. — Кому сколько лет? — Двадцать четыре. — Ответили в один голос. Женя её не очень любил. Она постоянно болтала, собирала сплетни, а также бесконечно косячила. Зато ему нравился местный маркетолог. Та всегда ходила в наушниках, из которых доносились звуки визжащих мужиков, молчала и помогала при надобности. Пришла, буркнула поздравление, забрала положенный кусок торта и ушла к себе за стол, сверкая здоровенной платформой чёрных ботинок в серых бахилах (протест против сменки). Следом показались курильщики. Они выходили на улицу каждые сорок минут — вьюга ли, зной ли, ливень ли — и что-то вальяжно, почти интимно обсуждали, стоя перед входом в бизнес-центр у лавочки, на которой извечно лежала доска с надписью «Окрашено!». Паренёк работал в отделе продаж, в свободное время играл на бас-гитаре в никому не известной инди-рок группе (о чём бесконечно говорил), редко мыл волосы и носил туфли на небольшом каблуке. Девчонка работала в отделе дизайна, о чём говорила её лысая голова и фиолетовая помада. Также она, кажется, построила личность на меме «белый — это элегантно». Их имена Женя так и не выучил. — С днём рождения! — крикнули они. Тихая ненависть была вызвана, на самом деле, не сороками, — пусть щебетали, пусть бегали туда-сюда (чем быстрее ходишь — тем более занятым выглядишь) — но следующими проблемами: день рождения выпал на рабочий понедельник, в вагоне проклятой фиолетовой ветки по пути на Улицу 1905 года в утренний час пик Женя пережил что-то вроде очередного посвящения в клерки (побили, потолкали, ноги потоптали), из-за Максима горело в штанах. Плюс, в пятницу, во время тет-а-тет разговора, Босс выдал Жене длиннющий монолог, заполненный повторениями слов «результат», «качество», «сплочённость» и «отдача». Словоблудие закончилось неловким: «зарплата задерживается». Долг за съём однушки с тараканами в Тушине рос с каждым днём. Такая получалась плебейская жизнь в румяные двадцать четыре. — Холодина какая, братцы. — Залетела очередная сорока, на этот раз мужского пола. Никита — коренастый и скудно одетый парнишка возрастом под тридцатник — криво улыбнулся и кивнул именинникам. Ассоциативно он напоминал Карлика Носа. — С днём рождения. Подарка нет, но я тебе в задачу отписал кучу неработающего говна. — Никита похлопал Максима по плечу. — Как некультурно, — сказал тот и слизал капельку кофе из уголка своего рта. Женя уже планировал, как в учёте рабочего времени напишет объяснение десятиминутному туалетному перерыву: «дрочил на нашего разработчика». — Иду. — Как ты тут? Осваиваешься? — Рекрутер обратилась к Жене, но вскоре отвернулась. Отошла к серебристой мойке и вылила туда остатки кофе. Видимо, с сиропом, всё же, переборщила. — Освоюсь. — Женя убрал за собой. — Спасибо за торт. Вкусный. Он прошёл в конец помещения — глаз цеплялся за свисающие с потолка искусственные растения, оставшиеся от переезда коробки; зелёные упаковки от принтерной бумаги, лежащие на широких подоконниках длинных грязноватых окон; обилие добра на столах коллег (принесённого из дома для уюта и, конечно же, самовыражения), огромный плакат с «Мстителями» на двери одной из переговорных; подобие шкафа, разделяющее сеткой пространство — и сел за свой практически девственно-чистый бежевый столик. Активно шёл против системы. О Максиме, что находился в пределах видимости, нельзя было сказать того же. Он держал всё аккуратно, — даже сидел с идеально ровной осанкой и каждые две минуты поправлял очки — но всё равно имел на столе барахло: красные Moleskine, чашки и стаканы для каждого отдельного вида напитка, ручки и фломастеры в серой ёмкости (видимо, сначала писал код от руки), огромный лист в линейку с нарисованными на нём синей шариковой ручкой шизофреническими рисунками. Рабочий ноутбук — на адекватные персональные компьютеры Босс не разорился, так как всё потратил на беговую дорожку у входной двери, которую сам же использовал в качестве вешалки — был в наклейках: логотипах брендов и картинках с кошками (белыми и рыжими). Женя открыл Brackets, что уже стал родным и включил в наушниках плейлист на одном из стриминговых сервисов. Он верстал статью для регионального новостного ресурса. Журналисты пурпурно повествовали о распорядке дня обезьян в липецком зоопарке. Пока Женя вручную прописывал альтернативный текст для каждой картинки с приматами, плейлист случаем вырубился и из-за спины послышались характерные звуки системного администратора. Он — ленивое существо с задницей-бочкой, в обязанности которого входили ответственные предоставления новичкам паролей от внутренних систем и катки в Dota 2 — не увлекался, похоже, ни мужчинами, ни женщинами, а только чаем. Он хлюпал им так громко, каждый раз добавляя почти эротическое «а-а-х», что Женя верил — любовь к напитку тот испытывал далеко не платоническую.

—

Женя вовсю пользовался гибкостью графика. Приходил к самому позднему разрешённому часу, из-за чего заканчивал ближе к одиннадцати вечера. Ежедневно обещал проснуться пораньше, приехать к десяти и после работы отправиться до метро вдвоём с Максимом. Тем не менее, любовь ко сну всегда оказывалась сильнее желания послушать на пути о проектах, багах и костылях из уст этой ненормально привлекательной сороки. В день рождения решил изменить жизнь: поднялся полдевятого под звук ремикса с криками петуха в качестве будильника, пару раз по дороге в ванную врезался в стену, выслушал язвительные комментарии по поводу режима от сестры, обжёгся кипятком, когда умывался; перепутал зубную пасту с кремом, надел разные носки. Тем не менее, оно того, кажется, стоило. Максим и Никита — противоположности внешне, но, видимо, родственные души по уровню речевого занудства — стояли в курилке-беседке недалеко от выхода и о чём-то разговаривали. Женя пошёл по направлению к ней: деревянной, пропитанной табаком, обрамлённой старыми ветвистыми берёзами, покрытыми февральской изморозью. Поправил клетчатый шарф, который слишком сильно затянул, из-за чего он душил шею и спросил у Максима: — Угостишь? Тот надул губы, поднял брови (чуть-чуть, еле-еле), медленно махнул рукой с зажжённой сигаретой в ней и пробормотал: — Это последняя. Никита — имеющий беспредельно уставший вид: то ли сидел на чём; то ли регулярно рыдал в туалете, так как работал в digital-кошмаре четвёртый год; то ли даже по ночам не отрывался от производства, продолжая тестировать странички сайтов, которые ваял Максим — подал сигарету (толстую, коричнево-белую). Женя, вообще-то, не курил. Эти двое действительно говорили о работе: тасках, багах и фичах. Он с бóльшим удовольствием послушал бы спор о правильной чистке банана (вечный вопрос: с какой стороны?), а не о тягомотной работе, из-за которой не в нужных местах болела жопа и вываливались глаза. — Ладно, пойду, братцы. Опоздаю в город ещё. — Никита пожал им по очереди руки и ушёл. — Ты до метро, да? — подал голос — убаюкивающий, почти бархатный — Максим. К своим годам тот так и не повзрослел, раз не надел шапку в минусовую температуру. — Да. — Мысленно залезал руками под его куртку и смачно лапал горячее, гладкое, нежное. Они вместе пошли вниз по холмистой дорожке, мимо низеньких палаток с уличной едой, сквера с тремя пустыми скамейками, внешних стен подземных переходов, магазинов; фонарей, излучающих бледный свет; побитых бордюров, поспешно идущих навстречу людей. Максим шёл быстро, словно пытался сбежать, но выходило всё равно плавно, даже изящно. Женя лениво глядел по сторонам и вдруг напрягся, когда увидел на автобусной остановке жёлтый треугольник с молнией. Откуда электричество могло взяться в таком месте — неизвестно. — Отмечаешь? — спросил он, когда они подошли к переходу. Станция, старая серо-коричневая сороконожка, располагалась в кругу напротив. Впереди были видны светящиеся башни. Женя испытывал к ним материальную страсть. Символ благополучия — сомнительного и не всегда правдивого — преследовал его в этой местности, напоминая, что пока он клацал тормозящей мышкой в мелком офисе, другие (посообразительнее, понаглее, пообщительнее) распивали на шестидесятом этаже игристое во время позднего завтрака. Неоновые вывески стреляли по утомлённым глазам. Перекрёсток — извилистый, широкий, шумный — выл, ревел. Машины неслись с бешеной скоростью. Сбесились, что ли. Женя видел, как двое водителей перегоняли друг друга: кто кого. — Нет. Знаешь, не люблю этот праздник. — Максим резче обычного опустил голову и посмотрел на свои ботинки: кожаные, чёрные, покрытые капельками от скатившегося с них снега. — На один год ближе к смерти? — Женя посмеялся. Он не очень любил эту шутку. Теперь использовал её в некотором метасмысле. — Ты так думаешь? — Максим повернулся и посмотрел в его глаза. Он стоял опасно близко к своему коллеге в острой стадии спермотоксикоза. — Знаешь песню «Сдохнуть» у «Кровостока»? Женя поднял брови, смотря на красного человечка на светофоре: стоял он, как Максим, ровно на двух ногах. Так и видел, конечно, этого пижона с намазанной воском чёлкой, сидящего в наушниках за тысячу долларов и присваивающего значения переменным под монотонную речь Шило во всей красе искусственной криминальной эстетики. Вспомнилась единственная строчка: Можно сдохнуть буквально из-за ебучего одного сраного рубля. — Ну, допустим. — Я вообще такое обычно не слушаю… — Женя улыбнулся и отвернулся (чтобы не приметил, ну). Заиграла старая, всем знакомая мелодия: «ни капли в рот, ни сантиметра в…». — Там всё правда, как в жизни. Я иногда думаю: умру сегодня или нет? Сосулька упасть может. Или кусок торта в горле застрянет. Или коллега под машину бросит. Люди, они… Непредсказуемые создания. Вот. Максим точно был не по девочкам — изощрённо же припизднутый. К сожалению, Женя не боялся ни бзиков, ни заебов, ни необычного взгляда на жизнь. Он вообще мало чего боялся. — Плохого ты мнения о коллегах. Не такие же они тупые, чтобы убивать напоказ. Тот издал тоненькое «угу-у-у» и молнией пошёл вперёд, когда красный человечек перекрасился в зелёного. Они зашли в душное метро, и Женя проследил за движением руки Максима у турникета. В правой он зажимал не только проездную карточку, но и чёрную кредитку с надписью Platinum. В забитом людьми поезде они встали между вагонами, и Максим зачем-то показательно отошёл подальше, чтобы не соприкасаться плечами. — Тебе куда? — спросил Женя. — В Тушино, — ответил он, прислонившись к поручню головой, на которой виднелись мелкие капельки от зимней мороси. — Мне тоже. Ну, чтобы ты не думал, что я тебя преследую. Максим неясно дёрнул бровями и уткнулся в телефон. На экране блокировки стояла картинка с очередным рыжим котом. Женя включил боковое зрение. Он посмотрел на меню приложений и — кроме социальных сетей, игр, стандартных иконок — увидел Grindr. Пришло лёгкое, безмятежное, почти хитро-радостное ощущение. Женя не пользовался ни сайтами, ни приложениями для знакомств. Действовал по старинке: сходи в новое место в городе, пропусти пару коктейлей, подскочи к кому-нибудь у входа, задай несколько стандартных вопросов. Нет значит нет. Да значит да. Отсутствие что денег, что времени в последние месяцы развлекаться не позволяло, из-за чего любой стройный кареглазый мальчик умудрялся превращать мозги в вату. Качался на железке под ногами, как на волнах. Мистическая женщина сверху монотонно заговорила «Следующая станция — Спартак». Другая мистическая женщина ждала его дома, окончательно испортившая праздничное настроение тревожным сообщением днём. Поговорить надо серьёзно. Лиза любила поиздеваться. В детстве закидывала лёд за шиворот, воровала шоколадки, доносила матери о вырванных листах в дневнике и даже убила любимую аквариумную рыбку (это, правда, нечаянно). Во взрослой совместной жизни обещала засунуть в задницу втулку от туалетной бумаги, так как Женя никогда их не выкидывал; бесконечно стучала кулаком в стенку, чтобы не шумел за полночь; могла устроить скандал, если видела вещи не на своих местах. — Мне прямо, — сказал Максим, когда они вышли из четвёртого выхода. Вид Тушино значительно отличался от центральных станций: серые многоэтажки с прямыми проводами над крышами, вечная стройка, зазывалы на автобусы в область, бомжи, ямы на дорогах. — Мне тоже. В последующем диалоге — всё таком же неловком и натужном — выяснили, что жили практически в одном дворе. За два года проживания на Тушинской Женя никогда не видел его в окрестностях: ни в супермаркетах на первых этажах; ни на серой и широкой дороге к метро, проложенной недалеко от эстакады. — Нравится тебе здесь? Максим излучал напряжение, иллюзорным голубым свечением крутящееся вокруг его тёмной фигуры. Обычно Женя не додумывал за других людей и не накручивал паутиной тревожные мысли в их отношении, но теперь дискомфорт действительно чувствовался. — В смысле? — Он посмеялся, но как-то совершенно неестественно. — Как сказать. В общем, не всегда дело в том, что нравится или нет. Я просто надеюсь, что это временно. Вот. — Ладно, я пойду. Мне налево. До завтра. — Женя пожал его холодную ладонь. — Пока.

—

Он дошёл до дома: высокой кирпичной свечки с типичной тёмно-коричневой железной дверью подъезда и покосившейся лавочкой возле неё. Тишина, укромность, скудность. Когда температура на улице превышала десять градусов — обстановка становилась поинтереснее. В глаза бросались самодельные клумбы в побелённых автомобильных шинах и вынесенные на улицу детские плюшевые игрушки. Контингент выходил сказочный: алкоголики с пивом в одной руке и с ручкой от детской коляски в другой. В общем, от родной Рязани двор в Тушине не сильно отличался. Забытые многоэтажки на окраинах Москвы казались Жене порталом в родной, знакомый для «понаехавших» мир. Устал от барокко и сталинского ампира — езжай на последние станции, гуляй, ностальгируй, наслаждайся. Лифт — крошечная кабина с маленьким зеркальцем внутри — снова не работал. Женя стянул с растрёпанных отросших волос серую шапку и потопал в сторону тусклого лестничного пролёта. В квартире наткнулся на сестру, стоящую в прихожей без штанов и моющую тряпку в маленьком пластиковом ведре, наполненном мыльной водой. Она, видимо, мыла шкаф. Хозяйка квартиры — древняя и вполне добродушная бабулька — должна была, по идее, доплачивать за ежедневную генеральную уборку её собственности в исполнении Лизы. — Привет, — сказал Женя и аккуратно сложил верхнюю одежду, чтобы избежать перепалки. — Что ты хотела? Я устал. Она — невысокая крашеная шатенка в белой футболке и старых полосатых тапках — отложила важное дело и посмотрела в сторону. Они были похожи только глазами: тёплым зелёным оттенком с желтоватыми вкраплениями. — Через месяц мама приедет. Женя тяжело выдохнул и прислонился к зеркалу. Лиза выглядела слегка виновато, но, конечно, не имела никаких причин для этого чувства. — И что ты мне предлагаешь? — Он нервно потёр переносицу. — Она приедет дня на четыре. Найдёшь место, я думаю. Лиза ушла в ванную, находящуюся буквально в двух шагах, чтобы, видимо, поменять одно средство на другое. Она убиралась беспрерывно и жила странновато, не имея ни хобби, ни жажды приключений: только криминальные истории в наушниках, тряпки и работа в ненавистной парикмахерской после окончания всеми забытого условного «заборопрессовочного» колледжа. Место требовалось искать не только из-за тесноты, но и из-за обиды. Мать обижалась на извращённость сына, а Женя… Он, в общем-то, убеждал себя в безразличии. После того как отец ушёл за хлебом (который, видимо, отлично пекла его любовница) и не вернулся, мать вцепилась в шеи детей толстыми верёвками гиперопеки. Вскоре пришло разочарование. Уважение к Лизе — у женщины, которая родила сына (Женю) в семнадцать лет — временно пропало из-за случая, когда она застукала её за лобзаниями с каким-то парнишкой из соседнего дома. Уважение к Жене и, в целом, признание его своим ребёнком навечно пропало, по иронии, из-за такого же случая. Сексуальная жадность его всё время губила. Лиза, которую гомосексуальность Жени смущала гораздо меньше его неряшливости, от матери совместную жизнь с нерадивым братом честно скрывала. Та в реальности могла разыграть целый скандал, так как и ранее не особо разбиралась, провожая сына в Москву со словами: — Не возвращайся. Если можешь с мужиками, то можешь и с сестрой. — Тебе нужна кухня сегодня? — спросил он и когда Лиза отрицательно покачала головой, ушёл в свою «комнату». Закрыл дверь на замок: хиленький, с торчащими из-под краски опилками. Кухня выглядела истинно, первозданно советской. Стены были покрашены в два цвета: белый под потолком, голубовато-бирюзовый книзу. В середине стояла вечно воняющая средством для удаления жира плита-бандура. В духовке обнаруживалась целая страна сброшенного в неё хлама. Вокруг небольшого сиреневого стола находились табуретки, похожие на поделки мальчишек во время урока труда в общеобразовательной школе. Тюль на окне висел прямо над креслом (спальным местом), застеленным цветастым постельным бельём. Из атмосферы тяжёлого ретро выбивался только электрический чайник. Скинул вещи на стол и поставил голые ноги на пухлый рыжий подлокотник. Вместо размышлений о местах собственного пребывания на время семейных интеракций он скачал Grindr. Пролистал с десятка два скучных анкет. Ничего принципиально нового в них не увидел. В одних присутствовали конкретные требования к пассиям: «манерным не писать», «ищу чёткого мужского секса». Чётко в этих объявлениях было всё, кроме линий подбородков их сочинителей. Другие ничего, кроме минималистичных описаний и фотографий лощёных физиономий в зеркальце, не содержали. Максим — попавшийся пролистывании на двадцать пятом — относился, скорее, ко вторым. Смутило только одно маленькое предложение. МП с вас. Нахмурился и залез в поисковик, так как ничего, кроме «Московского проспекта», в голову не приходило. Материальная помощь. Брови поползли вверх, а уголки губ вниз. Замечательная получалась гроза серверов, столь ровно сидящая за аккуратным столиком в царстве плоской иерархии и тимбилдинга. В тихом омуте водились строчки «Кровостока» и торговля пятой точкой. Женя сделал скрин одной из фотографий — бледные широкие плечи, покрасневшие губы и, всё-таки, чёткий подбородок — для последующего снятия напряжения. Облизнулся и написал Максиму короткое личное сообщение прямо в рабочий мессенджер. Женя: Хочешь пива выпить в пятницу? Ответили быстро. Максим: Извини. Я буду занят… Стало немного противно. Дело заключалось не в самом отказе, а в полезших в голову картинках этого чёткого мужского секса за материальную помощь. Женя не считал себя ханжой и, более того, прекрасно понимал проблемы безденежья, но, видимо, оставался романтиком (в глубине души). Вылезла змея, маленькая язва, которая подтолкнула на подколку. Женя: А за МП? :) Прочитали сразу же, но, видимо, взяли пару минут для обдумывания увиденного. Максим: Не понял… Женя тихо засмеялся и заблокировал телефон прямо в момент, когда в дверь постучали. — Чего? — крикнул он, не желая вставать и демонстрировать Лизе свои трусы с перцами. — Открой! Женя с хмурым видом поднялся и отпёр дверь. В неловко поднятые руки прилетела шоколадка. — С днём рождения. — Она улыбнулась и ушла в комнату с полотенцем на голове и во всё таком же полуголом одеянии. Выглядела, как персонаж из несмешного скетча. Женя кинул шоколадку на стол, выключил свет и лёг в постель, по-детски положив руку под подушку. Он даже не притворялся, что радовался празднику. В ранних подростковых мечтаниях представлял себя в этом возрасте успешным человеком, — чтобы с часиками на руке, белой рубашкой, отпуском на островах и чёрным Lexus — но реальность оказалась зубастой и безразличной сволочью. Воспоминания о прошлом, полном пустых пьянок под неозвученным названием «говно под стразами», вызывали скуку. Мысли о будущем, где Женя стал Башмачкиным из гоголевского сочинения, но не в сердитости департамента, а в «свободе» пятидневки, вызывали ужас. Все проблемы — от вечной апатии до разрушающей нелюбви к окружающим — заключались в деньгах (их отсутствии). Богатые тоже плакали, вытирая щёчки купюрами, но Женя не думал о причинах их слёз, когда сидел на шее у сестры или приучался к скоростным арифметическим расчётам в пролётах магазинов. Он хотел одного, как в той книжке: иметь столько денег, чтобы о них не думать.