And They Were Roommates...

— Джек. Отец не называл его так с тех пор… — Джек, это не было… ты не… — Его отец подходит ближе. Джон вздрагивает, когда отец кладет руку ему на плечо. Он не осознавал, что они трясутся, пока его отец не сжал одно из них, почти привязав его обратно к реальности. Он никогда не рассказывал отцу, какой была та ночь. Он не смог найти слов, чтобы признаться в том, что он сделал, и в том, что ему не удалось сделать. Его мать утонула на мелководье всего в метре от него, и он не смог это остановить. Это он вытащил её за подарком в ту ночь, в грозу. Именно его нетерпение и его слабость привели ко всему этому. — Ты не убивал свою мать. Это не те слова, которые Джон ожидал услышать. Когда он отводит взгляд от портрета, глаза Джона встречаются с глазами отца, их лица теперь разделяют всего несколько дюймов. В этот мимолетный момент он видит кипящий гнев, похожий на бурю, скрывающийся прямо за глазами его отца. Атмосфера становится напряженной, и сердце Джона замирает, потому что его отец не смотрел на него так с тех пор, как понял, что Джон гей. Джон делает глубокий вдох, чтобы успокоиться, и наблюдает более внимательно. Странное открытие приходит к нему, когда он понимает: нет, на этот раз все по-другому. Гнев, который он видит, направлен не на него; это не гневная буря, развязанная из-за него. Это что-то другое, что-то не связанное с ним. — Тебе было одиннадцать. — Генри шепчет, будто пытается предотвратить эффект эха, который преследует эту неоправданно большую комнату. — Ты был настойчив, неблагодарен, нетерпелив, разочарован. Джон старается изо всех сил, но не может не вздрогнуть, когда отец выплевывает эти слова. — Но ты был ребенком. А твоя мать… она… — Руки отца опускаются по бокам. Он отворачивается от Джона, будто боится, что его глаза что-то выдадут. — Она поддалась этому, поддалась тебе. Она баловала тебя, отдавала тебе всë. Она была слабой, когда дело касалось тебя. Руки Джона сжимаются в кулаки, все его тело дрожит от непреодолимого прилива ярости и энергии. Как он мог произнести такие обидные слова? Говорить о ней в такой унизительной манере? — Она любила меня. Руки его отца сцеплены за спиной, когда он идет к ближайшему окну. Он кивает головой, глядя на проливной дождь. — Любовь сделала еë иррациональной. — Она любила тебя. — Джону почти больно говорить это, но это была правда. Несмотря на все то ужасное, что было в его отце, его мать нашла в нем что-то, что можно любить. — Любовь — это еще не половина дела. Знаете, почему у нас все получалось? Почему наш брак продлился, почему у нас родилось пятеро здоровых детей? Его отец поворачивает голову ровно настолько, чтобы один глаз мог видеть Джона, пока тот качает головой. — Любовь сделала ее иррациональной, а меня… разумным. — Его отец поворачивается и откидывается на подоконник. Его взгляд падает на туфли, и он продолжает. — Я был в ярости, когда встретил твою мать. Восходящий политик, у которого слишком много возможностей и слишком мало времени, чтобы тратить его на болтовню. Я хотел перемен, я хотел исправить и исцелить эту страну, и я думал, что смогу это сделать. Я думал, что смогу отдать свою жизнь Америке, отдать ей всю свою любовь. — Генри не говорил с ним о матери с момента её похорон. Джон не может вспомнить, было ли когда-нибудь в его жизни время, когда его отец говорил о прошлом, говорил о том, каким он был, когда был в возрасте Джона. — Твоя мать была противоположностью. Она была достоинством и грацией, окутанными в самые красивые платья, в самом чудесном стиле. Ее разум и язык были острыми, как шипы розы. Она вошла в мою жизнь, и я был беспомощен. Она привела меня на нашу свадьбу и в этот дом, а в конце концов и к тебе. В тот день, когда ты родился, Джон, всë изменилось. Их прерывает треск молнии, оба поворачиваются к свету. Его отец ждёт, пока пройдут раскаты грома, прежде чем продолжить. — Я почувствовал, как все мои убеждения покинули меня, как только я увидел твое лицо, услышал твой крик. Все, о чем я тогда мог думать, это защита тебя, защита моей семьи. Я стал рациональным. А ваша мать, успешно осуществив свою мечту о семье, перестала видеть любые опасности. Она жила только ради счастья своих детей. Мы боролись больше, чем когда-либо, мой страх против её любви. — Любить своих детей — не преступление. — Голос Джона напряжен, глаза снова горят. Генри качает головой, на его губах появляется легкая улыбка, как будто то, что сказал Джон, забавно. — У нас все получалось, потому что она могла любить и баловать тебя настолько, насколько того желало её сердце, и я всегда был рядом, чтобы спустить её на землю. — Теперь глаза отца снова смотрят на его. — Я бы установил правила, я бы обеспечил вашу безопасность и позаботился бы о том, чтобы с этой семьёй ничего не случилось. — Ты стал диктатором. — Джон даже не может улыбнуться в ответ на его слова, какими бы приятными они не казались. Однако его отец улыбается. На самом деле он смеется. Он смеется Джону в лицо этому обвинению. — Ни для твоей матери, о боже, никогда для неё. У нее была воля бога. Нет, я бы спорил с ней до тех пор, пока мы не пришли к компромиссу, пока она не увидела бы смысл. Пока я не увидел выражения на ваших лицах, когда она добилась своего, когда вы оба были в полном восторге. Его отец встает и снова сокращает расстояние, кладя руку Джону на плечо. — Мне следовало остановить твою мать в тот вечер, Джон. Я был вторым взрослым. Я видел предупреждения о погоде по телевизору. Я мог бы сыграть плохого парня, отправить тебя в твою комнату, потребовать, чтобы твоя мать одумалась. Она была бы в ярости и спорила бы со мной ещё долго после того, как ты пошел спать. Вы оба ещё долго бы обижались на меня… но она… она была бы здесь, если бы я это сделал. Джон плачет. Его слезы такие же, как у отца, когда он смотрит на него с недоверием. Джон никогда не думал… даже не задумывался о том, о чем сожалел отец в ту ночь. Джон всегда просто предполагал, что отец винит его. — Я пообещал себе, что после этого компромиссов больше не будет. Что я буду следовать своему инстинкту со всеми вами, чтобы вы были в безопасности. Я не позволю себе еще одного подобного сожаления. Даже если это значит, что ты меня ненавидишь, Джон. Мне все равно. Теперь я знаю, что есть гораздо худшее чувство, чем ненависть. Джон слышит эхо своего отца, выкрикивающего имя матери. Он понимает. Ему трудно это осознать, но он наконец понимает своего отца. Он обнимает его. Не потому, что его отец прав. Не потому, что Джон наконец соглашается с ним. Джон обнимает его, потому что в этот момент он понимает, что его отец — единственный живой человек, который чувствует ту же боль, что и он сам. Он обнимает своего отца, потому что, несмотря на все его недостатки, заблуждения и ложь, есть человек, которого Джон действительно любит. Человек, которого Джон может понять. Человек, который является его отцом. Его отец напрягается, когда Джон обнимает его, прижимаясь лицом к груди отца. Это занимает несколько секунд, но Генри медленно возвращает объятие. Ни один из них не осмеливается говорить, между ними проходит неизвестное количество времени. Когда Джон наконец отстраняется, он берет себя в руки. — Я не ненавижу тебя. — Джон никогда не думал, что произнесет эти слова и будет иметь в виду именно их. — Теперь я понимаю. Или, по крайней мере, я думаю, что понял. Ты считаешь, что то, что я «стал» геем, это как в ту ночь, да? Ты пытаешься защитить меня от упрямого попадания в еще одну опасную ситуацию, по-видимому, из-за моих собственных эгоистических желаний. — Точно. — Его отец выдыхает воздух, Джон даже не заметил как тот задержал дыхание. — Ты не прав. — Джон, я… — Нет. Нет, позволь мне сказать. Я знаю, ты думаешь, что быть геем — это выбор, и ты думаешь, что я выбираю эту «опасную» жизнь, и что, если ты будешь достаточно убедителен, я на это не пойду. Но это не бурная ночь, не опасные дороги или что-то, что ты можешь предотвратить. Ты не можешь диктовать, кому кого любить, и ты не можешь просить меня провести свою жизнь в одиночестве и несчастье. Джон вызывающе смотрит в глаза отцу. — Ты уже знаешь, на что похожа такая жизнь. Была же какая-то знаменитая цитата? Лучше полюбить и потерять, чем вообще никогда не любить. Ты знаешь, каково это — любить её, и да, эта любовь причинила тебе столько боли, но изменил бы ты что-нибудь из этого? Ты бы вернулся и сделал вид, что никогда не встречал маму? Был ли у тебя когда-нибудь шанс сопротивляться ей? Пока Джон говорит, он не может не думать о каштановых вьющихся волосах и зорких карих глазах. — Это не то же самое, что… — Но это тоже самое! Я не могу сопротивляться любви больше, чем ты. И я не могу изменить себя и то, чего я хочу. Ты встретил маму и вся твоя жизнь, твои приоритеты и стремления изменились. Возможно, это проклятие Лоуренсов. Может быть, нам суждено любить, суждено измениться благодаря любви. Я люблю кое-кого, папа. И да, это мужчина. Я не знаю, есть ли у меня с ним шанс, я не знаю, сработаемся ли мы когда-нибудь. Но что я точно знаю, так это то, что если я поддамся твоим страхам, я останусь таким же пустым и потерянным, каким был ты с тех пор, как умерла мать. — Джон сглатывает комок в горле, решив пережить это. — Мне не нужно, чтобы ты менял или принимал что-то из этого. Мне просто нужно знать, что ты не будешь мешать мне, пока я это делаю. — Джон, средствам массовой информации… — Придется это принять. Я уверен, что это будет какая-то грязная новость, но сейчас я к этому готов. И в конце концов они перейдут к чему-то новому… — Джон, ты мой сын, они будут использовать это, чтобы разрушить любую мою политику, они назовут меня лицемером, ненадежным. У меня всë ещё есть работа. — Тогда сделай это. Иди на компромисс, меняйся, развивайся, меня это не волнует. Ты всегда был самым агрессивным, уверенным и умным человеком, которого я когда-либо знал. Я ненавидел тебя за это, ненавидел то, что у меня никогда не было шансов спорить с тобой. Используй это. Иди, спасай Америку, спаси её всю. Не только милых людей, которые поклоняются той ненависти, которую ты распространяешь. Его отец тяжело сглатывает и отворачивается, чтобы посмотреть на стены с наградами. Он хмурится, и Джон замечает, как его руки сжимаются в кулаки. — Или нет. Откажись от меня, если это решит проблемы. Я не буду возражать, папа. Я пойму. Только не мешай мне видеться с братьями и сестрами и помоги мне с колледжем. Тогда я больше не буду тебя беспокоить. Я не буду принимать никаких интервью или комментировать то, что ты делаешь. Если понадобится, я воспользуюсь фамилией мамы. Я не буду ненавидеть тебя за это, думаю, я больше не знаю, как тебя ненавидеть. Потому что мне жаль тебя сейчас. Его отец не отвечает. Джон понимает, что не знает, как это сделать. Он не знает, что будет делать дальше. Джон, вероятно, только что перевернул весь свой мир с ног на голову. — Подумай об этом. Я уйду рано утром, но вернусь после зимней сессии. До тех пор я не буду ничего публиковать. Челюсть Генри сжимается, и он кивает, показывая, что услышал его. Но он ничего не говорит. Он не посмотрел на Джона, выходящего из кабинета. Джон не уверен, способен ли его отец измениться. Но впервые в его жизни принятие трудных решений оказывается в его руках. Джон наконец освободился.

***

Джон уходит из дома до того, как просыпаются его братья и сестры. У него не было ни времени, ни сил объяснять им, почему он так внезапно пришел домой и почему он так внезапно уходит. Они просто расстроились бы из-за того, что он не смог провести с ними время, а у Джона не было сил, чтобы справиться с этим и еще с одной вещью, которую он запланировал на сегодня. Одной рукой он закрывает дверь, а в другой сжимает еще теплый листок бумаги, только что из принтера. Он складывает страницу пополам и направляется к своей машине. Он осторожно кладет лист в карман на внутренней стороне куртки. Когда он садится в машину, у него чешется затылок. Он чувствует на себе взгляд отца, вероятно, из окна комнаты на втором этаже, но он не оглядывается. Он просто заводит машину и возвращается в колледж. Долгая поездка необходима, учитывая, как много всего произошло всего за двадцать четыре часа. Это шанс для Джона отключить свой мозг. Он позволяет полям, городам и шоссе проходить мимо него, их размытые цвета успокаивают разум Джона. Он не включает по радио. Гула машины достаточно. Это убивают тишину, позволяя Джону слушать тексты песен, играющие у него в голове. Вчера вечером он уже сделал невозможное. Значит сможет и снова. К тому времени, как он возвращается в кампус, все занятия уже закончены. Было около четырех часов, когда он садился в автобус, который отвезет его обратно. Он клянется, что едет медленнее, намеренно делая больше остановок, чем обычно. Странно, что он ушел только вчера вечером, а кажется, что прошли дни. Возможно, это произошло из-за того, что ему удалось поспать совсем недолго и из-за того, что он спешил уйти из дома пораньше. Вскоре он подъезжает к своей остановке. Когда он идёт к общежитию, он получает уведомление на телефоне. Томас: Эй, я думал, ты вернулся к своему отцу, но только что увидел лицо Чарльза xD Я уверен, что есть история, которую ты очень хочешь нам рассказать… Где ты? Мы все направляемся в закусочную Ракета Оу, точно. Наверняка, Чарльз уже распустил о нем целую кучу слухов. По крайней мере, Джон может быть уверен, что консерваторы и участники дебатов в университетском городке уже слышали об этом. Кроме того, Джон снова непреднамеренно оставил своих друзей в неведении. Ему нужно кое-что объяснить… и поделиться определенным секретом. Джон: Я пас, но встретимся после ужина, ребята, у меня новости Он кладет телефон в карман и старается ни о чем пока не думать. Решаем по проблеме за раз. Когда он входит в холл общежития, он едва не упускает Лафайета и Маллигана. Он просто замечает их спины, когда они идут на общую кухню, но Алекса не видно. Джон надеется, что это означает, что он дуется в их комнате. Осознание этого вызывает у Джона новую волну чувства вины, когда он думает об этом, но он также не может скрыть облегчения от того, что может застать Алекса одного. Он поднимается по двум ступенькам за раз, останавливаясь только для того, чтобы бросить сумку в свою комнату, прежде чем направляется к другой двери. При этом он старается не смотреть на пустую половину комнаты. Для этого ему пришлось приложить усилия. Он стучит в дверь, три резких удара костяшками пальцев. Тишина. — Алекс. Это Джон. — Он слышит шарканье внутри, будто кто-то приближается к двери, но останавливается. — Я знаю, что ты там. Я видел остальных внизу. Джон нервно оглядывает коридор, испытывая облегчение, что никто больше не видит, как он громко разговаривает с дверью. — Иди нахуй, Лоуренс. Джон чувствует, как бабочки порхают у него в животе, когда наконец слышит голос Алекса спустя почти двадцать четыре часа. Он не знал, что может так сильно соскучиться по голосу. Как Джон раньше не замечал, насколько он одержим? — В конце концов, тебе придется поговорить со мной. Просто позволь мне объясниться. — Джон наклоняется ближе к двери, прижимая к ней один из кулаков. Судя по тому, насколько близко звучал голос Алекса, он задается вопросом, не делает ли он то же самое. — Просто оставь меня в покое. Меня не волнуют любые оправдания, которые ты придумаешь. На этот раз Алекс не звучит сердито. Он звучит побежденным и усталым. Джон задается вопросом, спал ли он так же мало, как Джон. — Пять минут. — Джон изо всех сил старается торговаться. — И тогда я отвалю. — Нет, спасибо. Ты не получишь ни минуты моего времени. На самом деле, Лоуренс, сейчас я надену наушники и уйду. Он слышит удаляющиеся шаги, и паника схватывает его. Ничего страшного, он к этому готов. — Как насчет десяти секунд? Тебе даже не обязательно смотреть на меня. Джон вытаскивает сложенную бумагу из кармана, его рука дрожит, когда он понимает, что ему действительно нужно ею воспользоваться. Если это не сработает… если Алекс сохранит это… Джон сглатывает, чтобы напомнить себе, что он все еще может что-то изменить. Он наклоняется, чтобы засунуть лист под дверь. Если бы он не доверил это Алексу, то ни одно из его чувств или поступков не имело бы значения. — Просто посмотри на это, пожалуйста. Вот почему… Это… — Джон пытается кое-что понять. Это не то, о чем он собирается кричать в коридоре. — Я объясню, если хочешь, просто посмотри. Джон опирается на стену рядом с дверью. Он слышит, как Алекс снова медленно приближается к двери. Возможно, это всего лишь его воображение, но он клянется, что слышит, как Алекс волочит страницу по полу, и поднимает её. Его колени слабеют, когда становится ясно, что Алекс смотрит на фото, изучает его. Секрет Джона наконец-то… ну, больше не секрет. Если бы сегодня ему удалось съесть больше, чем кофе и булочка, его бы стошнило от волнения. Он поворачивает голову к двери, когда прошло полных тридцать секунд. Это ничего не говорит о реакции человека на другой стороне. Вместо этого Джон замечает искаженную версию себя, отражающуюся на чистой белой доске. Он слышит, как дверь открывается. Джон чувствует, как комната кружится, когда он отталкивается от стены и заставляет себя встать прямо. Алекс наполовину прячется за дверью. Он кажется меньше обычного, одетый в спортивные штаны и футболку, которую Джон видел только в постели. Он выглядит заметно измотанным, о чем свидетельствуют темные круги под глазами, которые соответствовали усталости Джона. Губы Алекса были плотно сжаты, образуя едва заметную тонкую линию. Выражение его лица остаётся загадочным, но если Джону придется описать это одним словом, он бы выбрал «вычисляющий». Складки на его лбу и напряжение мышц лица выдают, насколько пристально он наблюдает за Джоном. Листа не видно, поэтому Джону приходится предположить, что он сжимает её в руке, спрятанной за дверью. — Что… это правда? — Алекс хмурится; его прежнее выражение лица сменилось неуверенным гневом. Джон не может винить его за то, что он задался этим вопросом. — О да… к сожалению. — Алекс неправильно понимает и поднимает бровь, как бы говоря: ты серьёзно? Джон быстро понимает, как это звучит вслух, без контекста. — Я просто имею в виду, что я не… я не знал, что была сделана фотография. Это был не друг или что-то в этом роде. — торопливо объясняет он, не вдаваясь в подробности. Он не будет вести этот разговор в коридоре. — Тогда кто это сделал? Джон не может не проверить коридор еще раз, когда на лестнице доносятся голоса. — Могу я войти? Тогда я отвечу на любые твои вопросы. Алекс задумывается на мгновение, снова смотрит на дверь, а затем и на фотографию. Джон чувствует, как румянец заливает его шею. Он ждет, пока Алекс кивнет и отойдет от двери, оставив ее открытой, чтобы Джон мог следовать за ним. Алекс садится на кровать слева, когда Джон закрывает дверь. Вероятно, это кровать его брата. Джон внезапно осознает, что ему не рады в этой комнате, поэтому вместо этого он полусадится на край стола Маллигана. По сути, прислонившись к нему, а не сидя на нем. Алекс снова смотрит на изображение. Джон получил фото с угрозой от Ли вчера вечером, за несколько часов до того, как Джон ударил его по лицу. Распечатанное на домашнем принтере оно выглядит зернистым, но изображение достаточно четкое. Легко разглядеть его лицо, целующее явно какого-то парня посреди клуба. — Я не знаю, кто это сфотографировал. — Джон пожимает плечами, не осознавая, насколько горько он себя чувствует по этому поводу, пока не слышит презрение в своем голосе. — Но кто бы это ни был… он каким-то образом связан с Ли. Алекс резко вдыхает, его внимание переключается с изображения на лицо Джона. Джон хочет отвести взгляд, внезапно испугавшись эмоций, которые он обнаружит в глазах собеседника. Но он не позволяет себе. Он был обязан быть уязвимым перед Алексом, показать ему, что именно он чувствует по поводу всего этого. — Ли распечатал это? Джон не может удержаться от смеха. Показалось странным то, что именно Джон это сделал. — Нет, я принес это на случай… ну, я предполагал, что мое слово не будет иметь большого значения после вчерашнего. — объясняет Джон, хватаясь руками за край стола. Укол об острые края дерева помогает ему успокоиться, когда он продолжает. — Когда я зашёл в закусочную… — Трудно было не заметить, как вздрогнуло лицо Алекса, когда он упомянул это место. Джон на мгновение отводит взгляд, делая вид, что не замечает движения. — Ли был там со своей командой. Они сидели в кафе за углом. Думаю, это было лучшее место для остановки. Джону нужно время, чтобы перевести дух, понимая, что он торопится произнести слова, отчаянно пытаясь объяснить все это, прежде чем Алекс сможет его перебить. Но его сосед по комнате, похоже, рад его слушать. Очень странная вещь. — Он сказал, что мой отец будет присутствовать… Я понятия не имел. Я просил его не приходить… но Ли может быть весьма убедительным, когда захочет. Он собирался рассказать мне об этом во время дебатов, напугать меня прямо перед их началом и использовать это, чтобы заставить меня поменять команду… то, что это произошло в закусочной, было совпадением. Алекс хмурится, история ещё не совсем складывается, поскольку фотография в его руке все еще не имеет смысла. — Ну и что? Ты бросил нас, не сказав ни слова, потому что боялся, что твой отец увидит, как ты споришь с такими, как мы? — Алекс пытается звучать сердито, но получается мрачно горько. — Нет. На самом деле я сказал Ли, что не буду этого делать. — Ох. — Алекс откидывается на кровать. Его руки сжимают простыню. Он внимательно смотрит на человека, с которым ежедневно проводил часы с начала семестра. Джон изучает стол Лафайета, как будто это самая интересная вещь на свете, но когда Алекс больше ничего не говорит, его внимание переключается. Их взгляды встречаются, и, несмотря на то, сколько раз Алекс чувствовал себя обманутым Джоном, он не может не чувствовать, что тот говорит правду. — Почему? — Я не боюсь своего отца. Конечно, я не хотел, чтобы он был там. Я знал, что с этим будут проблемы… но я был готов с этим справиться и думал, что победа над Ли на глазах у обоих наших отцов будет… удовлетворением, я думаю. — Но ты бросил нас… не сказав ни слова. — Теперь Алекс звучит сердито. Страх, который поглощал его вчера, вплоть до момента, пока не сменился разрушительной болью и растерянностью, не могу не вылиться в его тон и выражение лица сейчас. — Когда я почти ушёл, Ли достал свой телефон. — Джон на секунду прикусывает внутреннюю часть щеки, боль помогает остановить дрожь в теле. Он указывает (вероятно, без надобности) на фотографию в руках Алекса. — Он показал мне это… это было сделано несколько недель назад, во время Хэллоуина. Я… ну, судя по фотографии, я не заметил, что нас снимали. До вчерашнего дня я понятия не имел, что оно существует. Он не сказал, что будет делать, если я не присоединюсь к нему, но я думаю, что это только ухудшило бы ситуацию. Зная, что у кого-то вроде него есть это… Он может разместить его где угодно, послать СМИ… Я знаю, это звучит глупо, и это ужасное оправдание, но я даже не осознавал, что делаю, пока не оказался в его машине, уезжая. Я… боялся и был трусом. Я всегда был очень осторожен, что чувствовал себя дураком. — Он издает самоуничижительный смешок, сжимая руки вместе. Он отворачивается прежде, чем Алекс успевает поймать его взгляд. Нелегко сказать своему заклятому врагу, что ты жалкий и слабый. Всегда был очень осторожным? Алекс чувствует, как его пульс предательски учащается от этой простой фразы. Так и было задумано? — Это… я имею в виду… то есть это не единственный раз, когда ты… — Целовал парня? Алекс не может поверить, что заикается, размахивая фотографией, показывая, что он пытается сказать. Он планировал сказать Джону миллион вещей прошлой ночью, когда сон никак не приходил к нему, но сейчас ничего не может вспомнить. Никогда, даже в сотнях сценариев, которые он представлял, и сотнях выдуманных аргументов, которые Джон мог привести ему, он ни разу не представлял, что Джон откроется вот так. Джон качает головой. Почему это было так сложно? Неужели до этого он действительно открывался только людям в Интернете? Вживую это отстой. Как он собирается сделать это больше одного раза? Или станет легче позже? Джон не может себе представить, чтобы это вообще когда-нибудь стало легко. — Не можем же мы все быть бисексуалами. — Джон пытается пошутить, но улыбка никак не появляется. Вместо этого он звучит угрюмо. У Джона никогда не было возможности попытаться найти женщину, которую можно было бы полюбить или даже с которой можно было бы просто подурачиться. — Да, это не был единственный раз. — Подожди, так ты… Прежде чем Алекс успевает закончить предположение, Джон прерывает его. — Я ни разу не целовал девушку. Никогда не хотел. Он никогда раньше в этом не признавался. Большинство людей привели бы это в аргумент, почему Джон не может быть на 100% геем, если он ни разу не попробовал альтернативу. Но Джон просто знает, глубоко в своих костях и в той части его живота, которая сжимается, когда он видит красивого мужчину. У него нет влечения к женщинам, никогда не было. Когда у Джона и Алекса произошло последнее большое откровение, когда Джон убедил Алекса, что он не гомофоб, его сосед по комнате отнесся к этому с подозрением и даже рассердился. Сейчас всë по-другому. — Это не какой-то очередной трюк… не так ли? — Алекс говорит так, будто каждое слово — стекло. Если он будет слишком громким и быстрым, они разобьются. Джон знает, что, учитывая все, что произошло, это выглядит так, будто он все это время лгал сквозь зубы. Он не может винить Алекса за то, что он выглядит уставшим, покончив со всем этим. — Я никогда не хотел тебя обманывать. Я не лгал… Я не знаю, почему все было так сложно. — Ты мог бы просто сказать мне. Первый день, когда мы съехались. Это изменило бы все. — Ты не дал мне и шанса. — Джон отмечает, испытывая облегчение, что Алекс вернулся к дискуссии, пусть и в незначительной степени. Алекс смеется, искренне и немного безумно. Он хватается за живот, а звук отражается от стен и разносятся по комнате. — Я что-то упускаю? — Джон не может не спросить. Он задается вопросом, не сломал ли он Алекса каким-то образом. Он еще не дожил до самого тяжелого момента… — Извини, извини, я просто… ха… мне кажется, что на этот раз я с тобой согласен. — Алекс качает головой, пытаясь избавиться от последних смешков. Он не хотел смеяться; недостаток сна и полные американские горки последнего дня, должно быть, наконец настигли его. Джон рискует и отталкивается от стола, присоединяясь к Алексу на кровати. Матрас прогибается под новым весом, и в итоге они оказываются ближе, чем планировал Джон. — Итак, э-э, извини за вчерашнее. — Джон понимает, что еще не сказал этих слов. — Обо мне знает лишь горстка людей… и я боялся, что эта фотография попадет в руки СМИ. В прошлом у меня с ними были… тяжёлые ситуации. Я мог бы справиться с этим лучше, хотя бы написать тебе, когда это произошло… Сейчас я не могу ничего изменить, но могу пообещать, что больше не сделаю ничего подобного. Неважно, какое у меня оправдание. Алекс не уверен, сколько весит обещание Джона. Он больше не уверен, что знает хоть что-то о Джоне. Его сосед чувствует себя самозванцем. Тенью личности, которую он создал в своей голове. Но когда он снова смотрит на фотографию Джона, он чувствует, как что-то тянет его сердце. Он не может представить себе, чтобы кто-то угрожал ему чем-то подобным. Что этот момент, запечатленный во времени, может быть использован, чтобы разрушить жизнь Джона. Алекс никогда не боялся того, что о нём подумают люди. Главным образом потому, что он привык к тому, что люди мало о нём думают. Он не мог себе представить ничего, что кто-то мог бы использовать против него столь злобно, как это. Алекс пытается представить, каково было бы оказаться на месте Джона. Но это сложно. — Что за история со СМИ? Я думал, ты беспокоишься о своем отце. — Алекс чувствует укол вины из-за его подстрекательства, но если Джон хочет, чтобы Алекс принял его извинения, тогда ему нужно дать полные объяснения такой ​​крайности. — Отец знает. Ой. Вот это сюрприз. — Из-за этого? — Алекс держит фотографию. — Нет. Он узнал много лет назад. Собственно, поэтому я и сменил среднюю школу. Ранее, для удобства, я опустил это. — Джон признается, ссылаясь на их недавнюю беседу в кафе. — Он застал тебя с кем-то? — Глаза Алекса расширились, пытаясь представить себе сморщенное лицо Генри Лоуренса, увидевшего гомосексулов… его сын был гомосексуалом. Он прокручивает в голове видео, те, которые он видел в Интернете, где Генри разглагольствует на митингах о гей-повестке дня, транспандемии. Алекс не может себе представить, что он сказал своему собственному сыну. — Да. Мы особо об этом не говорили после. Он ясно дал понять, что никто не должен это знать. — Джон почти шепчет последнюю часть. — Пока я уважал это, он закрывал глаза на любые… частные встречи, которые у меня были. Алекс не собирается этого делать, но смотрит на Джона с такой жалостью, с таким сочувствием. Джону приходится отвести взгляд. Это не то выражение, которое он хочет видеть. Прежде чем Алекс успевает сказать что-то ужасное, например, сожаление или что-то в этом роде, Джон отвечает на предыдущий вопрос. — Когда мне было одиннадцать, как ты знаешь, умерла моя мать. Но я, ну, дело в том… она не просто… — Джон делает паузу, пытаясь сформулировать наименее болезненный способ сказать это. — Она погибла в автокатастрофе. Я был с ней на пассажирском сиденье, и она не погибла при ударе. Это было… медленно. — Слова «медленно» недостаточно, но Джон не желает рассказывать эту историю еще раз, так скоро. — СМИ хотели знать все. Женщина, которая накануне видела меня в магазине, поклялась, что я тоже был в машине. После этого мой отец провел несколько недель, пытаясь опровергнуть её слова, пытаясь создать впечатление, будто моя мама была одна. Они не оставляли меня одного несколько месяцев, отчаянно желая получить интервью или даже поймать признание. Они прятались возле моей школы, моего дома, я не мог и шагу ступить, пока им не надоела эта история. Пока это больше не помогало продавать газеты и журналы. Я так и не смог преодолеть ощущение, что за мной следят или наблюдают. Я никогда больше не хотел такого внимания. — Что ты и получил бы с этим фото. Они оба молча смотрят на фотографию. Джон благодарен, что Алекс хранит молчание, что он не комментирует всю трагедию. Алекс протягивает фотографию Джону. — Я прощаю тебя. Джон берет лист с широко раскрытыми глазами и прячет его в один из карманов. — Просто так? — Ну… — Алекс ухмыляется, изо всех сил стараясь поднять настроение. — Я не говорю, что забыл или что-то в этом роде, и я обязательно использую это против тебя в следующем споре, чтобы добиться своего… — Джон искренне смеётся, облегчение переполняет его, когда Алекс отпускает шутку и поддразнивает его снова. От этого звука у Алекса переворачивается что-то внутри, и он пытается избавиться от этого чувства. — Но я думаю, что мне также нужно извиниться. Я поспешил и загнал тебя в рамки… что иронично, потому что я думал, что это ты сделал то же самое со мной… Думаешь, ты сможешь меня простить? То, как Алекс смотрит на него сквозь ресницы… У Джона нет шансов отказать ему ни в чем. — Я тоже прощаю тебя. В противном случае, ты снова станешь невыносимым. Они искренне улыбаются, и теплота удивляет их обоих. Сами того не желая, они оба отводят взгляд друг от друга, их щеки покраснели. В конце концов, как всегда, Алекс думает, что ещё сказать. — Я знаю, что это нелегко, но почему ты не рассказал мне о той ночи, когда я столкнулся с тобой в комнате? Ты убеждал меня, что ты не гомофоб, почему бы просто не сказать мне? Я знаю, что был придурком, но я бы никогда не выдал тебя. Алекс задается вопросом, произвел ли он о себе такое плохое первое впечатление, что Джон действительно мог думать о нём так низко? — В каком-то смысле я почти это сделал… — Джон не может смотреть на Алекса, вспоминая ту ночь, тот спор. Когда их лица оказались в нескольких дюймах друг от друга, они оба были наполнены необузданным гневом и разочарованием. — В каком-то смысле? — Когда мы ругались по этому поводу… Я подумал о том, чтобы поцеловать тебя, просто чтобы ты заткнулся. Джон не может поверить, что произнес эти слова вслух. Этот парень только что простил его… ему не нужно этого знать. Что ему вообще теперь думать о Джоне? Он только что узнал, что Джон гей. — Просто чтобы меня заткнуть? Джона огорчает ухмылка на лице Алекса. — Заткнись! — Джон не хотел, чтобы это звучало так оборонительно. Он не собирается давать Алексу больше компромата, и все же… — Все еще пользуешься своими словами, да? Если бы Джон мог провалиться под землю прямо сейчас, это было бы великолепно. Алекс не может в это поверить. Его внутренности вертятся, он дразнит Джона Лоуренса, нет, он флиртует с ним. Он красный, как помидор. Все это время ему не было противно. Он просто оказался в ловушке отредактированной истории, а также своего собственного эго. Алекс потерялся в покрасневшем лице мужчины, да так, что не замечает руки Джона, пока они не обжигают его бок. Он отклоняется от Джона с паническим смехом и вскоре после этого пристально смотрит на мужчину. — Осторожно, Гамильтон. — Джон говорит предупреждющим тоном, но в этих словах нет никакого злого умысла. — Я знаю твои слабости. — Я так не думаю. — Улыбка Алекса становится грустной, его глаза также меняют смысл улыбки. Как будто Джон не главная мысль Алекса, как будто этот мужчина — не единственное, что способно испортить или сделать лучше день Алекса. Как будто он не провел целую ночь, оплакивая кого-то, кого едва знал, кто все это время прятался в завесе тайны. Внезапно все счастливые, добрые и нежные моменты, которые не давали Алексу спать последние несколько недель, моменты, когда Алекс не мог отрицать реакцию своего тела, покраснение, нервозность, все это стало настолько очевидным. Правда в том, что Джон боец. Он сильный и решительный, он боязливый и беспокойный, он умный и глупый, и, несмотря на все, что с ним случилось, он все ещё способен любить. — Я тоже думал о том, чтобы поцеловать тебя. Их глаза расширяются после признания. Алекс удивлен так же, как и Джон. — Но ты не… ты не мог знать, верно? — Джон внезапно чувствует, как паника снова давит на его грудь. — Нет. Но ты не вел себя так, будто мы просто друзья… даже если нас лучше описать словом «враги», это всегда казалось… чем-то более страстным. — Алекс смотрит на руку Джона, лежащую на его колене. Он так близко. — Вот почему я тебя не поцеловал. — Внимание Алекса возвращается к лицу Джона, на его лице отражается полное замешательство. — Когда я хотел заставить тебя заткнуться… даже если бы это принесло мне удовлетворение, я не мог заставить себя по этой причине. Потому что это стало бы нечто большим. Все, что мы когда-либо говорили или делали друг другу, было таким… как ты выразился, страстным. Я не мог поцеловать тебя так, будто это ничего не значило. — Ох. — Это единственный ответ, на который способен сейчас мозг Алекса. — Я собирался сказать… кое-что. Но ты, кажется, так испугался, когда я упомянул о своей влюбленности. — Алекс запинается на слове «влюбленность», понимая, что теперь ему придется признать это вслух. — «Зачем мне знать, натурал ли парень?!» Меня это немного напугало. — Это правда. Я чуть было не пошел за тобой… но не знал, как объяснить свой тон, не рассказав полную историю… — К чему ты не был готов. — Алекс заканчивает, показывая Джону, что он понял и больше не расстраивается из-за этого. — Теперь я понимаю. Хотя это очень смешно сейчас вспоминать. Наступает тишина, но на этот раз она не неловкая и не напряженная. Комфортная. — Итак… — Джон произносит это слово тем же дразнящим тоном, который Алекс использовал против него всего мгновение назад. — Ты был в меня влюблен? Теперь настала очередь Алекса выглядеть смущенным. Но вместо того, чтобы защищаться, он сопротивляется. — Да, но теперь уже определенно нет, давно нет. — Алекс уверенно кивает головой, но Джон слишком хорошо его знает, чтобы не заметить игривости в его речи. — О, это очень плохо. — Джон откидывает голову, как будто печально смотрит в дальний угол комнаты. — Почему же? — Алекс ухмыляется Джону, готовя еще одну шутку. Он не готов к тому, как Джон снова наклоняется, пока их лица не оказываются в нескольких дюймах друг от друга. Дыхание Джона щекочет губы, и Алекс забывает, как дышать, и не знает, что говорить. — Потому что, если бы у меня ещё был шанс, я мог бы поцеловать тебя прямо сейчас. — Ну… ты знаешь, что говорят о влюбленностях. — Алекс пытается контролировать свое дыхание, но почти теряет контроль, когда Джон облизывает губы. — Это непостоянные вещи. Полагаю… меня можно переубедить. — Отлично. — Это все, что Джон хочет сказать, наклоняясь ближе. Но он все еще чувствует укол вины за все и ни за что. Это бесит. — Можно? — Он произносит этот вопрос почти в губы Алекса. Другой мужчина усмехается, Джон чувствует каждый выдох. — Заткнись и поцелуй меня, Лоуренс. Это не фейерверки, взрывы или что-то еще, в чём Дисней хотел бы вас убедить. Лучше. Что-то мягкое и осторожное. Они целуются так, будто могут как-то сломать всë. Джон не уверен, является ли это «всë» ими, поцелуем или моментом в целом. Все, что он знает, это то, что это прекрасно. Это новое. Совсем не то, чего он ожидал, и это идеально соответствует их отношениям. Неожиданные. Недопонятые. Джон мог бы целовать Алекса вечно. Их руки двигаются без какого-либо плана и цели. Алекс хватает Джона за волосы, его пальцы запутываются в его кудрях. Другая его рука лежит на кровати позади Джона, что позволяет ему наклониться к другому мужчине, не наваливаясь на него. Джон подносит руку к лицу Алекса, как будто боится, что тот отстранится. Другая его рука приземляется на колено Алекса, его большой палец рассеянно ласкает грубую ткань джинсов. До того, как они смогли зайти дальше, до того как их руки начнут касаться большего, до того, как язык Джона выходит из чужого рта, дверь в комнату открывается. Они открывают глаза в панике, прежде чем они даже думают о том, чтобы оторваться. К тому времени, как они это сделали, пара у двери уже рассматривала их. Лафайет скрестил руки на груди и переводил взгляд с одной цели на другую. Маллиган ел пончик и выглядел застигнутым врасплох, изо всех сил стараясь проглотить то, что было у него во рту, но всё-таки подавился. — Ну нихрена себе. Это что? Второй раунд, думает про себя Джон, понимая, что его история каминг-аута еще не закончена. Но когда Алекс неловко смеется, чтобы снять напряжение, и берёт Джона за руку, он понимает, что самое сложное уже позади. Он больше не одинок в этом.