Когда сумерки опустились на величественное поместье, в воздухе воцарилась тишина, сигнализирующая о завершении элитной вечеринки. Когда-то переполненные комнаты постепенно опустевают, гости с вежливыми жестами начали растворяться в тени, прощаясь в последний раз. Разговоры сменились тихим шепотом, смешиваясь с мягкими мелодиями, что играют на рояле в главном зале.
Детские крики, которые некогда эхом разносились по залам, медленно утихают. Родители ведут своих уставших детей к выходу, их нежные руки обеспечивали безопасный выход из хаотичного и утомительного вечера.
Взрослые, насладившись праздником, выказывали явные признаки удовлетворенности. Некоторые прислонились к богато украшенным стенам, на их лицах отражалась смесь удовольствия и усталости. Другие образовали небольшие кружки, участвуя в последних разговорах.
По всему поместью мерцающий свет свечей освещал немногочисленных оставшихся гостей теплым светом, отбрасывая замысловатые узоры танцующих теней на элегантные гобелены, украшающие стены. Звон хрустальных бокалов и слабый шорох шелковых одежд создавали мягкую симфонию. И среди угасающей атмосферы осталось невысказанное понимание того, что ночь подошла к концу и пора прощаться.
Джон пытается быть хорошим для своих родителей, но он утомлен. Все, что он делал в последний час празднования — улыбался, пожимал руки и благодарил неизвестных взрослых за то, что они пришли на вечеринку по поводу его одиннадцатого дня рождения. Большую часть детей, с которыми он играл, он даже не знал. Не то чтобы его это беспокоило. Не то чтобы он к этому не привык.
Нет, Джека беспокоит только одно — подарок на день рождения. Точнее, подарок, обещанный ему родителями. Когда последний мужчина в смокинге и блестящая женщина выходят через парадную дверь, Джек теряет всякое чувство самообладания.
— Мам, это все? — Он не может сдержать нытье, которое пронизывает его слова, и не может удержать руку от нетерпеливого дергания её платья.
Она могла бы отругать его, отругать за то, что у него не хватало терпения, за то, что он не так доволен сегодняшним днем. Но она этого не делает, не может, старший сын всегда был её самой большой слабостью.
— Да, Джек. Это все. — Она наклоняется, чтобы ущипнуть его за нос, а затем заправляет распущенные локоны ему за уши. — Ты сегодня отлично поработал.
— Правда? — спрашивает он неуверенным тоном. Выражение его лица отражает отчетливую эмоцию, которую может изобразить только ребенок — вопрос, основанный на доверии, но заданный так, как будто он сомневается в том, что слушатель примет его слова близко к сердцу.
— Да. Абсолютно.
— Но что я сделал? — Он хватает мать за руку и позволяет ей отвести его в кабинет отца. Его отец ушел туда несколько минут назад, и теперь, когда его тянут вверх по лестнице, Джон задается вопросом, не было ли там подарка на день рождения.
— Ну, ты был добр к другим детям. Ты нашел время поговорить со взрослыми, которые загнали тебя в угол. Ты даже включил в свои игры своих младших братьев и сестер.
— Но… разве это не то, что ты должна делать? — Джек не понимает, почему голос его мамы такой, будто она вот-вот заплачет. Он пытается посмотреть ей в глаза, когда они достигают лестничной площадки, но она скрывает образующиеся в них слезы, поворачиваясь и глядя в вестибюль.
— Верно подмечено. — Она кивает с лёгкой улыбкой.
Будучи матерью, Элеонора не всегда была уверена, что делает свою работу хорошо. Не воспитывала ли она своих детей чересчур манерными? Отдаляла их от сверстников и от мира, который они, возможно, никогда не поймут. Мир, который, как они думали, заканчивался на вечеринках и элитных собраниях, на которые их часто приглашали. С другой стороны, ей нужно было, чтобы они были храбрыми, чтобы справиться с миром, через который прошел их отец, и в котором их семье придётся выжить.
Иногда им приходилось быть больше, чем просто детьми, и эта мысль пугала её. Большую часть ночей она лежала без сна рядом с Генри, снова и снова прокручивая в памяти свой день, всегда убежденная, что могла бы справиться лучше. Что она всегда может подать лучший пример своим детям.
Несмотря на ее неуверенность в себе, дети каждый день удивляли ее. Они показывали ей те стороны себя, которые она не помнила, чтобы она создавала и взращивала. Джон, возможно, потому что он её старший ребенок, часто оказывается виновником подобных мыслей и сюрпризов.
В каком-то смысле Элеонора осознала, что воспитывает своего сына, чтобы он воплотил в себе те самые черты, которыми она мечтательно хотела обладать. Его творчество, его доброта к братьям и сестрам, его послушание отцу и непоколебимое восхищение ею — все это сделало Джона источником удивления и гордости.
Джон — её чудо, олицетворяющее взгляд в будущее. Элеонора твердо верит, что он достигнет большего, чем она когда-либо могла себе представить. И поскольку он преуспел, получив признание всего мира, она с гордостью будет хранить самодовольное заверение, что это она сделала его. Что это она стояла рядом с ним с первого дня, помогая ему стать тем мужчиной, которым, как она знала, он мог бы стать.
Конечно, матери предвзяты. Но в глубине души Элеонора искренне верит, что нет никого, похожего на её сына.
— Теперь я получу свой подарок? — Голос Джона мягкий, почти настороженный. Его мать открывает дверь кабинета и ведет его внутрь, посмеиваясь над вопросом.
— Ну что, Генри? Как думаешь?
Отец Джона улыбается, убирая телефон. Он устроился на диване рядом с журнальным столиком. Небольшой уютный уголок офиса, на котором настояла Элеонора. Ей хотелось местечка, где она могла бы отдохнуть и пообщаться с мужем, или местечка, где можно было бы посидеть со своими детьми, когда они хотели провести время со своим отцом.
На столе Джек замечает небольшой кубик, аккуратно завернутый в оберточную бумагу с изображением морских обитателей. Подарок оказался немного больше, чем он ожидал, не тот тонкий сверток, который ему обещали. Но, возможно, его родители решили побаловать его дополнительным подарком.
Его мысли ненадолго отвлекаются, когда отец встает, на его лице расплывается улыбка, когда он вытягивает руки вперед. Джек бежит к отцу, его руки обвиваются вокруг шеи мужчины, а он с легкостью поднимает Джона, вращая вокруг себя, пока смех не наполняет комнату.
— Папа, мне теперь одиннадцать. Ты едва можешь меня поднять. — Джек протестует, когда отец наконец выпускает его из объятий. Его волосы взлохмачены, его похлопывают по плечу, прежде чем Генри отходит, хватая жену за руку.
— Ерунда. Ты никогда не будешь слишком взрослым, чтобы я мог поднять тебя. — Генри подмигивает сыну, обнимая жену, они оба улыбаются, пока их сын переминается с одной ноги на другую. Теперь его глаза прикованы к подарку.
— Давай, Джек. Думаю, ты ждал достаточно долго.
Джон не ждет, он садится посередине дивана, родители садятся по обе стороны от него, и он начинает рвать бумагу. Под ней он находит простую картонную коробочку.
— Осторожнее, Джек. Будь аккуратнее с этим.
Просьба кажется странной по сравнению с тем, чего ожидает Джон, но он слушает мать, отклеивая ленту. Он держит коробку устойчиво и ловко открывает ее. В конце концов, он видит стеклянный шар. Он вытаскивает подарок и понимает, что это такое.
Это снежный шар.
Джон смотрит на него разочарованно. Слишком молод, чтобы увидеть настоящую красоту в нём.
Внутри стеклянной сферы оживает безмятежный и очаровательный подводный мир. Снежный шар, оформленный в виде черепахи, расположен на переливающемся синем фоне, в центре которого находится очаровательная керамическая черепаха, созданная с замысловатыми деталями и точными цветами.
При легком встряхивании шквал сверкающих зеленых блесток кружится и танцует, как изумрудная звездная пыль, создавая неземную иллюзию подводного снегопада.
Снежный шар — это больше, чем просто украшение; это ворота в мир, где переплетаются воображение и реальность, где тайны морских глубин заключены в единую захватывающую сферу.
По крайней мере, однажды Джон почувствует это. Но сейчас он понимает, что это не то, что он хотел найти в качестве подарка.
Однажды для него это станет самой важной вещью на свете.
— Тебе нравится, Джек? — Его мать смотрит на него, ее губы растянуты в улыбке. Она подергивает ногой так, как делает только тогда, когда взволнована.
Джон знает, что сейчас он будет капризным паршивцем. Он знает, что родители будут разочарованы. Но он ничего не может поделать.
Слёзы наворачиваются на его глаза, когда он переводит взгляд с родителей на их подарок.
— Это мой единственный подарок?
Его родители обмениваются быстрыми испуганными взглядами, прежде чем его отец думает, что ответить. Это дает Элеоноре возможность осознать, что ей нужно проглотить разочарование и попытаться спасти момент.
— Ну, Джек, ты уже получил консоль, которую хотел. Помнишь, мы купили её для тебя несколько дней назад? А это особенный подарок, над которым твоя мама очень старалась. Его сделал наш друг на заказ, Джек, ты единственный, кому посчастливилось иметь такой уникальный и неповторимый дизайн.
Обычно этого было бы достаточно, чтобы успокоить Джона. Ему очень нравился снежный шар, и уже в одиннадцать лет он понял, как сильно мама заботилась о нем своим выбором темы. Она знала, насколько он помешан на черепахах, с тех пор, как ему исполнилось десять лет, когда она привела его в аквариум, и он настоял на том, чтобы они могли понаблюдать за черепахами, в итоге они простояли там более часа. Только обещание плюшевой черепахи из сувенирного магазина заставило Джека уйти.
— Чего ты ожидал, Джек?
Он может сказать, что его отец напряжен, что, если Джон продолжит вести себя неблагодарно, он может отругать его, но его мама другая. Она задает ему этот вопрос так, будто он причиняет ей боль, как будто ей хотелось бы вернуться назад и исправить это.
Джону от этого становится ещё хуже.
— Простите. Я просто думал- я думал, что это будет та игра, которую я хотел… та, которую они забыли положить вместе с консолью… — Джон думал об игре весь день, отсчитывая минуты до семи часов. Он надеялся помчаться наверх и сыграть в неё.
Он был уверен, что родители даже предоставят ему возможность лечь спать позже, учитывая, что он теперь старше. Он думал, что наконец сможет отключить социальную сторону своего мозга и потеряться в бессмысленности видеоигры.
— Я понимаю, сладкий. Извини, мы забыли об игре, пока планировали твою вечеринку. Ничего страшного, я должна была помнить, как сильно ты хотел её.
Его мать притягивает и прижимает его к себе, проводя рукой по спине. Генри выглядит пораженным её словами, но как только их взгляды встречаются, он не смеет задавать ей вопросы или перебивать её. Он никогда этого не делает, потому что она величайшая женщина, которую он когда-либо встречал, и у него никогда не было шанса быть тем, кто знает, что хорошо, а что плохо. Как лучше всего им, как родителям, следует справляться со своими эмоциями, прежде чем они перейдут в уроки и воспоминания, которые повлияют на их детей.
Даже сейчас Генри знает, что его жена опустошена реакцией Джона, его грустью. Она говорила о снежном шаре каждый день с тех пор, как она его получила, шептала ему на ухо о том, как сильно он понравится Джону, о том, как она будет рада вручить его ему.
Несмотря на это, она сидит в двух футах от него, утешая их сына. Она не показывает ему, как сильно его ответ ранит. Она не злится на него за то, что он испортил момент, которого она ждала несколько недель. Она адаптируется, понимает Генри. Она согласилась с тем, что их дети никогда не попадут точно в её сюжетные линии, не будут играть её сценарии так, как она пишет их в своей голове, и она готова к импровизации, когда они бросают ей вызов.
Генри изо всех сил пытается понять, как он может сделать то же самое.
— Мне жаль. — Джек всхлипывает, принимает материнский носовой платок и сморкается.
— Все нормально, Джек. Плакать всегда нормально. — Она подтверждает это поцелуем в его висок. Мгновенно Джон чувствует себя лучше, сильнее. Слезы высыхают быстрее, чем он ожидал.
— Что мы можем сделать сейчас, чтобы улучшить ситуацию? — Элеонора осторожно ставит снежный шар обратно на стол, позволяя Джону сесть прямо и подумать.
— Можем ли мы… можем ли мы поехать за игрой сейчас?
Генри хмурится, смотрит на часы и видит, что уже почти половина седьмого вечера. Его жена замечает его хмурый взгляд и понимает, что, возможно, ей снова придется разочаровать сына.
— Я не знаю, Джек… уже довольно поздно. Магазин может быть закрыт.
— Ой. — Он произносит тихо, будто боится сказать что-нибудь еще.
Сердце Элеоноры разрывается, когда она наблюдает, как Джон пытается придумать, что еще сказать, что не расстроит ни ее, ни Генри. Это острый момент, когда он становится свидетелем внутреннего смятения взросления, когда он преодолевает переход от блаженного невежества в детстве к тому, чтобы стать более осознающим себя подростком. Уроки и советы были даны, но полное понимание ситуации ускользает от него, оно недосягаемо, как неуловимая мудрость, ожидающая, чтобы ее постигли.
Она снова поворачивается к мужу, одарив его очень знакомым многозначительным взглядом. Не-спорь-со-мной взглядом.
— Но мы всегда можем попробовать. — Она говорит Джону и смеется, когда его лицо светится от компромисса.
— Элеонора…
Она перебивает мужа.
— Мы всего в двадцати минутах езды от игрового магазина, а сегодня пятница, он может быть открыт допоздна.
Ее муж, кажется, не испытывает никакого оптимизма по этому поводу, но он проглатывает свои логические возражения и позволяет ей продолжить.
— Но ты же знаешь, что твои мама и папа не могут контролировать магазин, Джек. Итак, если мы приедем туда, а они будут закрыты, мы поедем домой и сразу же ляжем спать. Мы можем вернуться завтра, когда они откроются. Договорились?
Она протягивает мизинец. Джек следует ее примеру, цепляясь за ее мизинец своим, пока они заключают маленькую сделку друг с другом.
Генри следует за ними вниз по лестнице, а его сын кричит и радуется, перепрыгивая последние три ступеньки и бросаясь к машине. Элеонора улыбается и смеется над этим. При этом виде Генри обнаруживает, что не может заставить себя разозлиться из-за шума, который устраивает его сын.
— Будь осторожна. — Предупреждение звучит смешно даже для ушей Генри. Ничего не случится. Это короткая поездка в город по дороге, по которой они ездят каждый день. Тем не менее, он считает своим долгом напомнить. — Там сыро, большую часть дня шел дождь, езжай помедленнее. — Он не хочет показаться таким резким или властным, но Элеонора, как всегда, его понимает. Она знает, что он просто беспокойный человек.
— Я буду. Не волнуйся, мы скоро вернемся. — Она смеется и целует его в щеку, проходя мимо того места, где он держит для нее дверь.
Снаружи непрестанно льет дождь. Мощеные кирпичи переливаются глянцевым блеском, а дорога превращается в пятно из капель воды, танцующих во всех направлениях. Его жена бежит к машине, Джон садится на пассажирское сиденье. Генри радостно смеется над их небольшой водной дракой.
Это новая машина, Генри чувствует укол раздражения при мысли о промокших от дождя кожаных сиденьях. Однако это чувство проходит, рассеивается, когда они вдвоем театрально машут ему рукой.
Он стоит у двери и наблюдает, пока машина полностью не скрывается из виду. Он не знает почему, но ждет еще минуту, тупо глядя на то место, где он в последний раз видел машину, прежде чем она исчезла за поворотом.
Он закрывает дверь.
***
Когда они приехали, магазин был открыт. Джон быстро бросается к правому проходу и хватает свою игру, радостно тыкая ею в лицо маме и танцуя с ней вокруг нее.
— Спасибо, мам. Ты самая лучшая на свете! — Он почти трясется, когда ему приходится передать игру продавцу.
У женщины розовые волосы и пирсинг, и она смеется вместе с его матерью над его волнением.
Мама возвращает ему игру, и он бежит на несколько шагов впереди неё, остановившись у дверей магазина только из-за зонтика, который был у мамы.
Они идут по уже пустой парковке, огни над их головами описывают капли дождя, врезающиеся в асфальт. Двери игрового магазина за ними медленно закрылись.
Их обувь шлёпает по лужам, пока они вместе бегут к машине. Джон крепко прижимает свой драгоценный подарок, прикрывая его развевающимися складками распахнутого пальто — защитный жест, рожденный его глубокой привязанностью к недавно приобретенному сокровищу. Его мать, чувствуя то же самое к Джону, держала его рядом с собой, в безопасности под зонтиком.
В конце концов, это не имеет значения; они оба входят в машину полностью мокрые. Они сидят молча, переводя дыхание, прежде чем разразиться смехом. Джон торжествующе машет игрой над головой, как будто он только что выиграл чемпионат по футболу. Элеонора не может удержаться от смеха над тем, как энтузиазм сына помогает ей снова почувствовать себя молодой. Она чувствует себя смелым подростком, вспоминая времена, когда она бежала под дождем ради такой, казалось бы, тривиальной вещи, как видеоигра.
Кудри Джона рассыпаются по его лицу, прилипая к щекам, а капли воды падают на его подбородок и куртку. Его улыбка заразительна. Его глаза сияют так, как никогда не сияют глаза взрослого. Они слишком чисты, слишком наивны, слишком красноречивы в эмоциях.
Элеонора тяжело сглатывает, не обращая внимания на комок в горле и ненавидя то, что такие чудесные моменты, как этот, всегда заставляли ее грустить.
Она не хочет, чтобы он взрослел, решает она. Она выезжает со стоянки и возвращается на главную дорогу. Она хочет, чтобы он оставался таким, замёрзшим во времени, нетронутый миром сроков и обязанностей.
Это действительно эгоистично. Эгоистично желать, чтобы Джон оставался прежним.
Она хочет продолжать чувствовать себя такой молодой и счастливой. Она не хочет, чтобы что-то менялось.
Дорога перед ней сужается, когда она покидает периметр города. Джон изо всех сил пытается прочитать приписку к своей игре в свете фонарей вдоль большой дороги. Но когда они сворачивают на меньшую дорогу, ведущую домой, единственным источником света становятся фары их машины.
Элеонора наклоняется вперед на водительском сиденье и щурится, когда дождь сильнее и агрессивнее бьет по лобовому стеклу. Во время езды она может видеть только на несколько футов вперед. Звук дождя теперь почти пугает. Град барабанит по металлическому корпусу машины, наполняя уши леденящим, тревожным шумом.
— Будет гроза? — внезапно спрашивает Джон, отвлекаясь от игры и обращая внимание на окно. Он пытается осмотреть поля, мимо которых они проезжают, пытается увидеть на горизонте какие-нибудь вспышки света, но там слишком темно, чтобы что-то разглядеть.
— Вероятно, не раньше, чем мы будем дома, Джек. Не бойся.
— Я не боюсь. — Несмотря на его слова, голос её сына слегка дрожит. Яркий признак того, что её сын не совсем честен.
— Мой храбрый рыцарь. — Её взгляд скользнул к нему, её рука опустилась на рычаг переключения передач, и она успокаивающе похлопала его по плечу.
Он переводит свое внимание с окна на неё, и они разделяют улыбку, которая говорит одновременно сотню слов. Язык, который они выработали с помощью взглядов и подмигиваний, на понимание которого лингвисту потребовалась бы целая жизнь.
Момент затягивается, тянется дольше, чем могла бы секунда. Элеонора смотрит на своего сына, застывшего во времени, его лицо залито светом фар машины. Ее голова поворачивается быстрее, чем возможно, и она видит это в последний момент.
Одинокая лиса стоит на дороге, ее глаза отражают свет, пока не становятся зловеще красными. Но внимание Элеоноры возвращается к сыну, поскольку мир вокруг нее начинает искажаться и рушиться.
Автомобиль крутится, выворачивая животное на дорогу, которая сейчас больше похожа на каток. Элеонора чувствует, как вся хватка, которая у нее была раньше, исчезает. Шины протестующе визжат, две задние застыли от внезапного хлопанья тормозов. Левое колесо поднимается, а правая сторона автомобиля кренится и сворачивает в кювет.
Если бы это случилось всего на несколько секунд позже или раньше, они могли бы задеть забор, кусты, и может быть, машина бы остановилась.
Вместо этого все становится невесомым.
Игра, которую Джон сжимал, вылетает из рук, к ней присоединяются мелочь и штрафы за парковку. Ее сын кричит, зажмурив глаза, а машина переворачивается снова и снова.
Элеонора молчит. Она отчаянно пытается разобраться в дезориентирующем вихре окружающего ее мира. Направление и скорость теряют значение, когда она теряет из виду дорогу.
Последнее, что освещают фары машины — это быстро приближающаяся земля, которая вот-вот ударит в ее окно, дверь и всю переднюю часть машины.
Элеонора готовится, пытаясь защитить сына от надвигающегося удара, но ее усилия тщетны. Ремень безопасности впивается ей в плечо и грудину, подавляя ее попытки сопротивляться.
При первом перевороте подушка безопасности раскрывается, но это оказывается бесполезным, когда машина получает реальный удар.
Тьма окутывает Элеонору, а мир погружается в безмолвное забвение.
***
Глаза Джона распахиваются, он дезориентирован. Капли дождя громко, безжалостно и ритмично стучат по крыше машины, словно пытаясь вывести его из замешательства. На мгновение он не понимает, где он находится и почему все кажется таким странным.
Затем на него обрушивается другая волна — осознание того, что он перевернулся. Паника разливается по его венам, и он инстинктивно пытается выпрямиться, но ремень безопасности удерживает его в воздухе. Его сердце стучит сильнее, и страх сжимает грудь.
Рядом с машиной светится слабый красный свет. Аварийные огни, как позже понял Джон. Они коротко мелькают через заднее окно, давая Джону лишь немного времени, чтобы разобраться в ситуации.
Он смотрит в окно и понимает, что больше не видит дороги. Автомобиль перевернулся через кювет и скатился по склону, ведущему в болотистое поле. Нос машины застрял в грязи, и вся машина наклонилась в сторону, а это означало, что сторона его матери застряла в грязи под ними.
Все, что Джон мог видеть из окна — это вершину склона, с которого они упали, и пролом в изгороди, ведущей обратно к дороге. Он вытягивает руку, чтобы дотянуться до дверной ручки, чтобы отодвинуть стены, которые сжимаются вокруг него, когда до него доходит правда о том, что происходит.
Боль пронзает его плечо, он почти выгибается от шока. Его правая рука бесполезна и безжизненно лежит на боку, а плечо опущено ниже, чем когда-либо прежде. Даже если с его рукой все в порядке, его руки не были достаточно длинными, чтобы дотянуться до ручки.
Тогда он кричит матери, его голос дрожит от отчаяния. Она не отвечает на его просьбы. Темнота вокруг них кажется удушающей, а дождь безжалостно хлещет по лобовому стеклу, увеличивая потоки грязи, покрывающей его.
Красное свечение возвращается, и Джон в замешательстве. Он не может видеть свою мать полностью. Ее волосы свисают перед лицом, как занавес. Ее тело безжизненно прижимается к ремню, а лицо свисает над рулем.
Это выглядит почти как вода, словно остатки предыдущего дождя, покрывающие ее кожу. Красное свечение могло сыграть злую шутку с его глазами, но Джон знает, что это кровь, даже в одиннадцать лет он понимает, что его мать серьезно ранена.
Но по мере того, как сияние тускнеет, Джон пытается увидеть больше, понять. Но он не может видеть ее нижнюю половину, не может разобрать, что происходит за окном. Это должна быть грязь. Это должна быть земля. Почему Джон слышит шум небольших волн, бушующей воды и струящихся ручьев?
К нему приходит тошнотворное осознание, когда салон снова загорается красным, ответы становятся ясными: машина тонет, и вода просачивается со стороны его матери. Он слышит ужасный булькающий звук, который поднимается, дюйм за дюймом, поглощая пространство вокруг нее. Паника охватывает его, когда он понимает, что поле было затоплено из-за непогоды. На обычно засушливой земле есть необычные мини-озёра и пруды, которые образуются только в плохую погоду.
Он отчаянно пытается освободиться из запутавшегося ремня безопасности. Его маленькие пальцы изо всех сил пытаются найти кнопку. Он шарит в темноте, его ноги бесполезно бьются о любую поверхность, до которой могут дотянуться, пытаясь получить какую-то опору, что-то, от чего можно оттолкнуться.
Он паникует каждый раз, когда его ослепляет темнота. Но с каждым новым красным светом его мать становится все меньше и меньше, её левая рука исчезает, а волосы начинают плавать на поверхности воды.
— Давай, давай! Пожалуйста, мне нужно выйти! Пожалуйста, мама. Пожалуйста, помоги мне! — кричит он, его голос дрожит от ужаса. Его сердце колотится, стуча в ушах, как неумолимый барабанный бой. Слезы смешиваются с каплями дождя, а может, это кровь, на его лице, затуманивая зрение.
Дождь безжалостно бьёт в машину, словно высмеивая его отчаянное положение. Звук наполняет воздух, заглушая все остальные шумы, кроме стука его сердца. Предметы внутри машины теперь покачиваются в воде, что усиливает сюрреалистический кошмар, когда Джон замечает, что его подарок плывет рядом с ним.
Он не может использовать правую руку для поддержки или рычага, но все равно тянется левой. Кончики его пальцев едва могут схватить мех на плече ее пальто. Некогда мягкая ткань теперь кажется скользкой и грубой из-за непогоды.
— Мам, мама, пожалуйста. Мама, просыпайся! — Он рыдает, часть шока проходит с течением времени.
Ему приходится отстраниться, напряжение от прикосновения к ней вызывает новую боль. Он чувствует, как оно расцветает по всему телу, а его молодой разум не подозревает, что адреналин медленно угасает.
Следующее сияние света показывает, как вода скоро закроет её лицо. Еще немного, и её нос и рот тоже уйдут под воду. Она утонет. Она не может. Его мать не может утонуть.
— Мама, мам, это Джек. Ты мне нужна. Мама, я не могу выйти, не могу пошевелиться. Пожалуйста, пожалуйста, проснись! — Он визжит, его пальцы снова задевают её, и он делает все возможное, чтобы привлечь ее внимание.
Паника нарастает в его груди, когда мир снова погружается во тьму. Он не перестает кричать, пытаясь дотянуться до неё, пытаясь освободиться. Он застрял, всë бесполезно.
Он слышит всплеск. Он слышит, как что-то ударилось о воду.
Машина снова залилась красным, и он увидел знакомый блеск в глазах матери. Её глаза открыты, она проснулась. Она выглядит растерянной и пустой, как телевизор, показывающий только помехи.
Джон чувствует, как надежда снова поднимается в его груди.
Её глаза жжёт мутная вода, которая поглощает её. Её рука трясется, и её тело, кажется, возвращается к жизни. Надежда нарастает в сердце Джона, а её кресло трясется от её усилий.
Джон ждет, пока она освободится, услышит, как она выныривает на поверхность воды.
Вместо этого он чувствует ее руку, когда она тянется к нему. Она сжимает его руку, как бы говоря, что все будет хорошо.
Вспыхивает свет, и Джон впервые за свою короткую жизнь понимает, что чудеса не всегда сбываются. Жизнь — не фильм, сценарий которого рассчитан на то, чтобы все всегда получилось, герои не всегда появляются в идеальный момент, а девушек, попавших в беду, не всегда спасают.
Её тело трясется в конвульсиях. Она изо всех сил пытается не потянуть за собой сына, поскольку ее реальность становится ясной. Она умрет. Она умрет здесь. Она не может дышать. Темно, и как бы она ни двигалась и ни извивалась… она совсем не может дышать.
Её сын. Её сын. Пожалуйста, кто-нибудь, спасите её сына.
К тому времени, как Джон все это понимает, тело его матери обмякло, её рука выскользнула из его рук.
— Мама, нет. Мам, нет. Мам, мама! — Голос Джона пронзительный, он пытается схватить её за руку обеими руками. Но он не может. Он застрял и тянет только левой рукой. Он тянет её изо всех сил, её тело на секунду поддаётся его усилиям. Он видит, как макушка ее головы выскакивает на поверхность, прежде чем она выскальзывает из его пальцев.
Её тело уходит под воду, и на этот раз Джон не может найти её рукой. Она слишком далеко, а он слишком мал.
Дождь прекращается, вода перестает подниматься. Опять же, позже он узнает, что машина перестала проваливаться в грязь. Что все наконец решилось.
Он висит там молча. Он не знает, сколько часов проходит. Миллионы мыслей приходят и покидают его разум, но в итоге, он не может ухватиться ни за одну за них.
Аварийные огни — единственный признак того, что мир всë ещё вращается, что время всë ещё идёт. Все остальное кажется замороженным. Джон почти убеждает себя, что даже его сердце остановилось. Во всяком случае, это то, на что это похоже.
В конечном итоге мир светится другим цветом, не только красным.
На машину светит желтый свет, яркий и ослепительный. Джон ненадолго задается вопросом, солнце ли это или, может быть, ангел. Может быть, это его мама.
Перед глазами темнеет. Яркий свет заставил его осознать, что уголки его мира не могут быть освещены. Что-то поглощает его видение, его разум.
Он чувствует в груди отклик безумных криков сильнее, чем ушами. Дверь открывается, и, глядя на нее, Джон видит, что облака разошлись. Над ним мерцают звезды, ясные, как сияющие в небе бриллианты.
Отец хватает его и вытаскивает из места аварии. Каждый мускул и кость болят, когда его уносят. Его положили где-то на склоне, где-то в травянистом и безопасном месте, и жжение холодной влажной земли не дает ему потерять сознание ровно настолько, чтобы увидеть, как отец спешит обратно к машине. Джон слышит крики.
Элеонора!
Она всегда была его матерью, его мамой, его мамочкой. Она никогда не использовала своё имя, по крайней мере, не с Джоном.
Его глаза закрываются, когда отец бросается в машину, борясь с гравитацией, пытаясь найти её, освободить, возможно, даже спасти её.
Элеонора!
Джону интересно, какой она была. Кем была Элеонора, до того, как она стала его матерью.
ЭЛЕОНОРА!
Вопль отца пронзает тихую ночь.
Последнее, что Джон запомнит о той ночи. Имя, которое кричат снова, и снова, и снова.
Элеонора.
Мама.
