Мальчик из подвала

Жарким апрельским днём Анна шла по парку, выискивая взглядом парня, которого в последний раз видела ещё осенью, и переживая, что теперь может не узнать его. О встрече они договорились заочно. Через одного знакомого Анны, работающего участковым в районе, где жил Максим. Оглядевшись снова, она заметила похожего парня, сидевшего на лавке, и подошла ближе. Да, это точно он. За полгода Максим почти не изменился, разве что немного пополнел и стал выглядеть на свой возраст. Анна села рядом. — Спасибо, что согласился прийти. Уверен, что сможешь рассказать? Максим кивнул. Сейчас он был готов, хотя и понимал: расследование по делу, скорее всего, уже завершили. Зная, что это никак не поможет милиции, но как-то может помочь Анне, Максим вздохнул и поднял взгляд на небо, пытаясь собраться с мыслями. Посмотрев в синеву пару минут, он начал: — Когда я очнулся, я был уже там… Не один. Кроме меня было ещё трое. Миха, Лида и Машенька. Миха выглядел почти взрослым, но был моего возраста, так мне сказала Лида… Сам Миха первые несколько дней, что я там был, только шептал молитвы, но, кажется, сам уже в них не верил. Потом он просто плакал. Его забрали первым. Лиде было семнадцать, она была самой старшей и, кажется, самой сильной из нас… Она находилась там немного меньше, чем Миха. А Машенька… Ей было всего пять… — Максим потёр глаза рукавом. — Сколько помню, Лида почти не ела и пыталась успокоить младших… Я видел, что происходит в подвале, но не понимал этого и не понимал, что он даёт нам. Не хотел понимать. Миха… Он понимал, когда должны прийти за ним. Со слезами каялся. Девочки тогда спали. А я слушал. Он рассказывал, как сначала пытался бороться, сбежать… А потом Миха сломался. Я не знаю, что его сломало. Тогда он был не один… Были ещё дети… Их было больше пяти. Первых двух с промежутком в неделю — им было по три и мяса было мало — этот убил сам. А потом он заставил Миху помогать подготавливать тела… Туши, как говорил этот… Отрубать части тел… Вынимать органы… Миха не хотел. Он молил о смерти, но… этот сказал, что отпустит его, если он будет помогать… И Миха начал. После того, как Миха разделал второго ребёнка, он уже перестал верить, что его отпустят. Этот понимал, поэтому пообещал, что почти не будет его трогать, пока он делает своё дело… Когда остались только Миха и один мальчик лет семи, этот притащил Лиду. Этот притаскивал и других детей, но Миха уже видел в них только туши. Но не в Лиде. Он рассказывал, что хотел бы сбежать с ней, снова хотел бороться. До тех пор, пока этот его не заставил разделать мальчика. Лида видела это. Миха чувствовал, что она не зла на него, что понимает… Но смотреть ей в глаза не мог. Я сначала думал, что Миха в неё влюбился, и только потом до меня дошло, что влюбиться в Лиду он просто не мог… А потом этот принес Машеньку. Этот приносил на еду что-то со стола, а иногда баловал свою «скотину» фруктами или конфетами… Он и мясо носил… Гораздо чаще. Лида отдавала почти всё Машеньке, а часть того, что осталось у неё, прятала на потом. Мясо они почти никогда не ели, даже при сильном голоде — это и я помню. Они. Но не Миха. Он ел. Как говорил, он не мог уже не есть… Очень редко он пробовал и, кивнув Лиде и Машеньке, отказывался. Тогда ели они. Лида говорила, что он умеет отличать. Но я не понимал, что и от чего он отличал. Я сначала не хотел понимать, почему они не ели основную часть мяса. Но пришлось. Когда забрали Миху… Я спрашивал за несколько часов до этого, почему Миха уверен, что его заберут, ему же и раньше разрешали выходить, хоть и на цепи, но он мог видеть солнце… Миха ответил, что был нужен этому не только для разделки туш, а теперь выглядит слишком взрослым. Он больше не плакал. А прямо перед тем, как его забрали… Он сожалел, что не успел разделать меня. Тогда я подумал, что он меня ненавидит за внимание Лиды… Слишком поздно понял, что он меня жалел. На следующий день принесли мясо. В тарелке я нашёл серый глаз. Его глаз… Тогда я понял, что это за мясо… Я клялся не есть такого… Но меня хватило только на три дня без еды… Даже Машенька терпела, не ела. А я не мог… Это было ужасно… Оно было сырым… Но тогда… Тогда это показалось мне самой вкусной едой… Это был первый срыв… Потом этот забрал Машеньку… У него ещё было много мяса. Не только от Михи. И Лида попала к нему раньше. Но ему зачем-то понадобилась именно Машенька. Я не знаю… Не хочу знать, что ей пришлось пережить до того, как её убили… Мы убили. Этот и я. Она была ещё жива, но вся в синяках… И плакала. Я рубил её ещё живую… Как она кричала… Тогда я уже знал, что испытывал Миха… На себе знал… Но Машеньке было только пять… — Максим смотрел перед собой, будто не замечая стекающие слёзы. — Через пару дней снова принесли мясо… Я ел. Плакал, но ел. Оно было другим. Не таким, как у Михи. Но казалось вкусным. Тогда казалось. Лида… Она не дожила до вашего прихода. Её забрали вечером, а вы пришли утром… Нет… Раньше… Ошибся… Три дня. За три дня забрали её… Или не три… Не знаю. Я остался один. Больше не мог есть. Не знаю, сколько времени прошло… Но потом ты открыла дверь. Анна кивнула. За время монолога Максима она нисколько не изменилась в лице. В памяти всплывали страницы из дневника Петра Семёновича — так звали того человека, хотя язык поворачивался только на нецензурные выражения. Сначала Анна предполагала, что Максим не знал его имени, но теперь убедилась наверняка. Пока рассказ совпадал с содержанием единственного «сувенира», который ей разрешил взять начальник. Всё равно к делу его не прикрепили. То ли просто забыли, то ли специально не взяли, Анна не знала точно, да и не очень хотела об этом думать. Кивнув снова, она чуть улыбнулась. — Спасибо, Максим. Он покачал головой, пробормотав «это тебе спасибо», и уставился Анне за спину. Но не со страхом, как смотрел почти на всех людей раньше, а с живым интересом. Анна с улыбкой обернулась: — Привет, Лёш. Я не слишком задержалась? — Нет, но постарайся не перегреться, — посмотрев на солнце, Алексей протянул ей руку и, когда она взялась, подхватил её на руки. — Не думаю, что волчонку это будет полезно. Максим пристально посмотрел на них и вздрогнул, заметив у Анны волчьи уши. Пазл сложился, и Максим печально улыбнулся: — Поздравляю вас.