how do crows know when an earthquake is about to happen? / Как вороны узнают, что вот-вот произойдëт землетрясение?

— Чего ты хочешь? Когда всё это закончится и ты, сняв плащ, позволишь кому-то другому принять мантию защитника, чего ты хочешь? Странный вопрос, — подумала Кара. Она до сих пор так думает. Странный, в смысле неестественный, потому что она никогда не задумывалась об этом, никогда не думала, что зайдëт так далеко в самом мрачном смысле, потому что, когда она думает об этом, то предполагает, как считала всегда, что просто уйдëт так же, как прожила всю свою жизнь на Земле — сражаясь. В борьбе за своë место. В борьбе за свою личность. В борьбе за свою семью. В борьбе за семьи всех остальных жителей города, который Кара называла домом. Она не думала о жизни. Она задалась вопросом, слышит ли Келли эти мысли, роящиеся у неë в голове в ответ на еë вопрос. Кара думает, что их, должно быть, было прочитать довольно просто, потому что взгляд Келли смягчился и в еë голосе присутствовала нежность, когда она сказала: «Подумай об этом». И Кара думает. Постоянно. Она думает об этом, когда загоняет Брейни в угол и спрашивает о своëм будущем. Когда она практически умоляет его рассказать ей что-нибудь, хоть что-то, о том, что с ней произойдëт, кем она станет, кем она является, если еë предназначение не в спасении мира (она не помнит, кем она была до всего этого). Кара думает об этом ещë больше, когда он отвечает, что не может сказать, когда он говорит, что это может всë испортить, однако она хотя бы должна знать, что будет счастлива, потому что не знает, что могло бы сделать еë счастливой. Кара не знает, как определить будущее счастье. Она не знает, какие части еë жизни должны сложиться в улыбку, которой он ей отвечает. Она не знает, за что ей следует держаться крепче, какие песчинки она должна отчаянно пытаться остановить, чтобы они не проскользнули сквозь пальцы, какие из них лучше всего подходят для строительства замка еë мечты. Она думает об этом, когда проводит вечер с Алекс. Они шутят и воруют еду из тарелок друг друга, хотя их собственные всë ещë полные, и просто остаются собой, и Кара знает, что хочет этого. Она знает, что какой бы ни была еë жизнь, в ней должна присутствовать Алекс, но ей не кажется, что ответ кроется в этом. Еë сестра не является ключом к запертому ящику, который гремит в мозгу Кары, крича ей, чтобы она просто порылась в нëм ещë немного, пока что-нибудь не щëлкнет. Алекс воспринимается как данность, но она не та потребность. Она думает об этом до тех пор, пока еë пальцы не набирают номер, который она всегда считала слишком сакральным, чтобы по нему звонить, пока голос, который почти называет еë Карой, прежде чем в последний момент для верности перейти на Киру (потому что, как ни странно, это тоже было чем-то сакральным), не отвечает на звонок. — Как вы узнали, что вам нужно уйти из CatCo? Как вы узнали, чего хотите дальше? Я имею в виду, почему вам казалось достаточно важным всë изменить? — Как ты узнала, что тебе нужно надеть плащ? — Это просто казалось правильным. Мне казалось, что я не могу дышать, пока на мне его не было. Я ощущала, что не знаю своей сущности, пока она была скрыта под наследием моей семьи. — Тогда жди этого чувства. Когда ты это почувствуешь, ты поймëшь. Не торопись, как ты делаешь это обычно, — наберись терпения, подожди, и ты узнаешь. Она узнает. Она узнает. Она узнает. Она думает об этом, когда проводит целый день в роли Кары Дэнверс. Она выискивает разоблачение — следуя зацепкам и опрашивая свидетелей, стараясь не спешить и печатать с той же скоростью, что и все остальные, и этого замедления достаточно, чтобы почувствовать, как слова появляются на экране. Ей это нравится. Ей всегда это нравилось: помогать людям, узнавать что-то новое и чувствовать, что, возможно, ей не нужны суперсилы, чтобы быть в состоянии чего-то добиться. Может, всë, что ей нужно, — это то, что у неë было всегда: еë ум, еë страсть и та часть еë личности, которую она приписывала хорошим чертам своей семьи (чертам, которые, как она отчаянно надеялась, перевешивают негативное в еë родословной). Ей это нравится, но это не совсем то, что она ищет. Она думает об этом, когда сидит с Леной в еë новом офисе — там, где Лена всë начинала: в каком-то грязном старом здании, пытаясь найти лекарство от рака и сделать себе имя за пределами своей семьи. Кара пришла на обед и вроде как не хочет уходить; они смеются и шутят, и Лена замолкает, чтобы вытереть капельку соуса со щеки Кары, когда она набила в рот слишком много, и всë, о чëм она может думать, это… Это именно то, чего она хочет. Лена. Она хочет ощутить землетрясение от еë прикосновения: эпицентр настолько глубоко внутри неë, что Каре кажется, что она вот-вот разорвëтся по швам только потому, что кончики бледных пальцев задели еë руку. Ей хочется лунного света этого взгляда, нежного сияния, освещающего новые уголки мира, на которые Каре раньше и в голову не приходило взглянуть при свете солнца; мягкого подталкивания к новым идеям, заботам и тревогам, которые только Лена могла заставить еë увидеть, почувствовать, обдумать. Ей хочется срывать цветы с поля смеха Лены, танцевать в каплях дождя еë печали и быть последним солнечным лучиком в зените летнего неба, погружающим Лену в успокаивающий сон. Она хочет нанести на карту созвездий еë тело и узнать каждый миф, который его туда поместил; коснуться веснушки на еë шее и вписать себя в историю их совместного существования. Она хочет Лену. Она хочет Лену так сильно, как никогда ничего не хотела раньше, и не в неопределëнный момент времени. Кара хочет Лену не в своëм гипотетическом будущем — с плечами, свободными от плаща. Она хочет еë сейчас. Она думает, что нуждается в ней сейчас и, возможно, нуждалась в ней дольше, чем ей хотелось бы признать, дольше, чем она когда-либо замечала. И чëрт. Ей следовало всë обдумать. Она должна была продумать все непредвиденные обстоятельства и разные варианты признания, и найти лучший способ сказать: — Я в тебя влюблена. Лена замирает. Свисающий с еë вилки листик шпината решает покончить с собой, и в штанину еë брюк впитывается салатная заправка, а Лена просто… застывает. — Прости, что? Кара не знает, хороший ли это знак. Тихий голос и то, как он дребезжит в груди Лены, словно в нескольких шагах от установления нового рекорда в пинболе. Она понятия не имеет, что означает неподвижность Лены, но Кара больше не хочет быть инертной, вялой и бояться перейти к чему-то иному. Она хочет чего-то иного. Так что она повторяет: — Лена, я в тебя влюблена. Лена кладëт вилку, обхватывает подбородок Кары, пытливо смотрит и поворачивает еë голову слева направо. — Ты по пути сюда ударилась головой? — Нет, — инстинктивно отвечает Кара, но затем вспоминает о том, как она отвлеклась, думая о том, что увидится с Леной, и врезалась в рекламный щит (и Рао, как она могла не понять чего-то столь очевидного). — Ну, вообще-то да, но я говорю это не поэтому. Я говорю это, потому что люблю тебя. — Но ты… ты не можешь любить меня. — Разумеется, могу. — Нет, потому что это бы… это бы означало, что для меня не невероятно глупо и безрассудно влюбиться в тебя, а я в значительной степени выстроила всë своë мировоззрение вокруг данного факта. — Ну так снеси его, — с коротким смешком говорит Кара, а затем переспрашивает: — Ты в меня влюблена? — Кара, я влюблена в тебя с тех пор, как ты в прессе назвала меня «непостижимой». —Непостижимая. Кара имела в виду именно это. Каждый раз, когда Кара думала, что знает Лену, думала, что может еë читать, та делала что-то ещë, что-то настолько невероятное, что Кара задавалась вопросом, может ли кто-нибудь исследовать каждый дюйм еë глубин. «Непостижимая» было единственным словом, которое она смогла придумать, чтобы это описать. Только вот Кара назвала Лену так в первой же статье, что о ней написала. (Потом, когда Лена заполнила еë кабинет цветами и… ладно, может, это было не таким уж платоническим поступком, как она себя убеждала. Может, ей на самом деле требуются очки). — Всë это время? — Всë это время, — говорит Лена просто, без намека на колебание или сомнение, — она уже выложила все свои карты. Кара хочет раскрыть колоду полностью. — Я тоже. Мне потребовалось некоторое время, чтобы заметить. Я не старалась ничего скрывать, я просто… думаю, я убедила себя, что ты никогда меня не захочешь, особенно после того, как я подорвала твоë доверие, и поэтому я просто никогда не позволяла себе надеяться или мечтать, или утруждать себя взглядом на то, что находилось прямо передо мной, на то, что сжимало моë сердце, как тиски. — Что изменилось? Всë. И ничего. — Келли спросила меня, чего я хочу, когда все проблемы будут улажены. Она спросила, кем я хотела бы быть, чего бы я хотела в своей жизни, когда я перестану быть Супергëрл. И существует куча вещей, которые важны для меня — например, вечера сестëр с Алекс, киномарафоны просмотра «Звëздных войн» с Брейни и Уинном, поиск историй с Нией и разговор по душам с Келли, в которых мы называем Алекс полной идиоткой, но они не кажутся тем самым. Они не кажутся верным решением. — Но для тебя это важно. Ты всегда чувствовала себя комфортно во всëм этом, а я просто смотрела на тебя, смеющуюся и выглядящую менее обременëнной, чем я когда-либо тебя видела, и я думала: вот оно, то, чего я хочу. Ты и я, и всë, что мы могли бы делать вместе, всë, в чëм мы могли бы быть вместе. — Абсолютно всë что угодно, хоть что-то вместе с тобой — лишь бы ты тоже меня хотела. Лена смеëтся с блестящими от влаги глазами. — Конечно, я тоже тебя хочу, балда. — Можно я тебя поцелую? — спрашивает Кара, уже переставляя еду на стол рядом с ними, перемещаясь ближе к Лене, полностью готовая к тому, что попадëт под влияние еë притяжения. — Я бы очень обиделась, если бы ты этого не сделала. — Что ж, в таком случае… Когда Кара прижимается губами к губам Лены, ей приходит в голову, что она никогда раньше не отдавала всю себя в поцелуе. Не в плане интенсивности. Она целовала прошлых любовников со всей силой, которая у неë есть, просто чтобы понять, каково это, — ощутить прикосновение губ, которые она не может повредить или причинить боль. Но она никогда не целовалась так, словно собирала каждую частичку своей души и так уверенно еë отдавала. До сих пор нет. Нет, пока она не целует Лену, относясь к ней как к каждому секрету, который она когда-либо хранила — своему или чьему-либо ещë. Нет, пока она не целует Лену так, словно это любая надежда, мечта или желание, которые она осознала, но забыла или заперла в каком-то дальнем уголке своего разума, чтобы никогда больше не трогать. Нет, пока она не целует Лену со всем своим доверием, с каждой частичкой своей любви и желания. Желание — вот как она описала бы это лучше всего. Желание прикоснуться губами к губам Лены и ощущение ответного желания. Страстное желание прикоснуться руками к изгибу челюсти Лены, к учащëнному пульсу на молочно-белой шее, к мягким линиям талии и желание, от которого у Лены перехватывает дыхание с каждым новым местом, которое исследует Кара. Прилив крови от желания, полное желания поддразнивание языком и наполненный желанием стон в горле Кары, когда жаждущие пальцы Лены скользят под еë юбку и царапают ногтями… Взаимное желание, которое перерастает из чего-то нежного в нечто такое, что, кажется, накапливается лишь для того, чтобы разрушить всë на своëм пути. Страстные поцелуи Кары скользят от губ Лены к челюсти, к шее, с зубами, которые покусывают ключицу. Лена произносит тихо, голосом, исполненным желания: — Тебе не стоит это делать, если ты хочешь остановиться. — Что, если останавливаться — это последнее, чего я хочу? — Тогда кусай сильнее, — доверчиво говорит Лена. Кара резко сглатывает, а затем делает именно это, вонзая зубы в кожу, которую Лена оставила открытой, расстегнув слишком много пуговиц, и успокаивает место укуса языком, в то время как пальцы Лены погружаются в еë волосы, нежно, но отчаянно царапая кожу головы. Она продолжает целовать ниже, расстëгивая пуговицу за пуговицей, пока Лена не начинает практически вибрировать, пока еë руки не начинают чесаться, чтобы сорвать с себя блузку и, покончив с этим, заставить Кару заняться чем-то другим, заставить еë продвинуться дальше. Кара нежно сжимает руки Лены, которые тянутся к еë плечам, чтобы сдëрнуть рубашку. — Терпение, — тихо усмехается она, но всë же избавляет Лену от блузки и расстëгивает лифчик, исследуя руками только что открытую тëплую кожу. Лена смотрит на Кару иначе, чем когда-либо, сидя перед ней полуголой и совершенно уязвимой, и Кара почти забывает, как двигаться. — Ты такая красивая. Зубы Лены впиваются в еë губу. — Да? — Позволь мне тебе показать. Это не самый скоординированный секс, который когда-либо был у Кары — они обе немного отвыкли от практики, их движения несколько неловкие, и они только начинают понимать, что действует на другого человека, но оргазм Лены — это откровение. Лена прижимается разгорячëнным лицом к шее Кары и стонет еë имя, пока та хаотично двигает пальцами. Преследование последних мимолëтных ощущений — это нечто вроде культа. Лена на коленях на старой диванной подушке; Лена, в мгновение ока ловко скручивающая свои волосы в небрежный пучок; Лена между бëдер Кары с мокрым подбородком и липкими пальцами. Просто Лена. Всë только о Лене. Лена, которая заставляет Кару ощущать, будто еë поглощает пламя; Лена, которая заставляет еë чувствовать себя красивой, и Лена, которая заставляет еë воспринимать себя защитником совсем иначе, чем когда-либо прежде. Та самая Лена, которая позволяет Каре нежно поцеловать еë в лоб, помочь застегнуть блузку и практически понести еë в квартиру Кары. Та самая Лена, которая выглядит довольной, когда Кара в сотый раз за последние два часа говорит, что любит еë, и ни разу не упускает возможности сказать то же самое в ответ. Та самая Лена, которая является ответом на каждый вопрос, который когда-либо задавали Каре, потому что она всегда первое и последнее, что приходит ей на ум, и беспорядочно переплетается со всеми мыслями посередине. Лена — это то, чего она хочет. Лена — еë прошлое, настоящее и будущее. И Кара нетерпением ждëт возможности, чтобы испытать всë это.