Счастье на двоих

      — Я хочу тебя, — роняет вдруг с пугающей даже его самого прямотой Муан.       Смешливая улыбка на губах Шена застывает на мгновение. В глазах легко читается удивление, быстро смытое волной смущения и чего-то ещё — словно золотые сполохи на мгновение затапливают радужку, грозя выжечь то ли тьму его взгляда, то ли замершего напротив несдержанного собеседника. Яркая смесь быстро гаснет, но в глубине зрачков старейшины Проклятого пика словно всё ещё тлеет этот опасный дикий огонёк, и, демоны, — Муан был бы рад сгореть в его пламени. Или утонуть во всепоглощающей, но такой манящей тьме, сокрытой во взгляде напротив. Что угодно — если с Шеном.       — Ты… — голос старейшины Проклятого пика предательски хрипит. Впрочем, и без этого Муан чувствует разгорающийся пожар в груди, — и ощущение это чётко перекликается с отголоском жара, передавшегося по связи. — Что ты имеешь в виду?       Как будто ему действительно нужен ответ; как будто он не чувствует, как томное напряжение кольцами сворачивается в груди и скатывается в низ живота. Как будто до сих пор старейшина пика Славы недостаточно ясно демонстрировал свои желания.       Но Шен всегда придавал словам большое значение. Всегда говорил о своих чувствах с осторожностью, боясь ненароком дать обещание; и боялся получить обещание, которое не получится выполнить. Муан не слишком хорош в словах, он предпочитает действия, но он любит — демоны, как же он любит! — своего проклятого старейшину, и готов хотя бы попытаться говорить на его языке.       — Хочу любить тебя, — смотря прямо в глаза напротив, старейшина пика Славы не удерживается от того, чтобы податься ближе. Он не спешит, понимая, что может спугнуть, если будет действовать импульсивно. Кровь в венах почти кипит, но Муан, как истинный воин, умеет держать себя в узде. Даже если с Шеном это очень сложно. — Обнимать тебя. Целовать — не только губы, но и шею, и ключицы, и… и всё-всё, всего тебя. Прижимать тебя к себе, чувствовать тепло твоей кожи, твой запах, слышать твоё сердце…       Тонкая, но невероятная сильная рука поднимается, чтобы накрыть бледными пальцами его губы — нежно, едва касаясь, и это обнадёживает. Кажется, не перегнул. Во всяком случае, Муан уже решил, что сейчас, этим вечером, он будет абсолютно честен. Не укроет от своего проклятого, любимого, самого драгоценного старейшины ничего.       — Чего тогда ждёт… братец Гай? — Шен ухмыляется почти дерзко, но Муану не нужно даже прислушиваться к связи, чтобы понять, что это напускное.       Он знает, как волнительно сейчас должно быть до сих пор сомневающемуся — не в Муане, вовсе нет, и не в его чувствах, но в собственной достойности (эти сомнения сводят старейшину пика Славы с ума — как, как он может не понимать, насколько хорош?!) — Шену держать лицо. И он справляется действительно хорошо, ни тоном, ни выражением лица не выдавая своего сомнения.       Но Муан намерен выкорчевать этот росток с корнем, так, чтобы никогда не возвращался. И почему-то сейчас он чувствует уверенность, что сможет преуспеть.       Поэтому он подаётся вперёд, оттесняя к стене, ловит ладонью чужой подбородок и притягивает к себе, увлекая в поцелуй: сначала нежный, как прикосновение лепестков цветка, но затем всё более настойчивый и обжигающий. Он проталкивает язык в горячий рот Шена, обвивает свободной рукой его талию, притягивает ближе к себе, прижимается грудью к груди. Муан с самого начала не стал закрывать глаза, и теперь перед его взором чуть расплывается от слишком маленького расстояния дивная картина: трепещущие чёрные ресницы его проклятого старейшины, всё-таки поддавшегося эмоциям и прикрывшего глаза. Вдохнув глубже, Муан улавливает запах Шена: едва уловимый аромат леса и прохлады, и немного мыльного корня — вымытые не так давно волосы всё ещё влажные. Длинные, мягкие и ароматные, они привлекают внимание, и Муан всё-таки решается сместить руку с подбородка своего проклятого старейшины на его же затылок, с нескрываемым удовольствием зарываясь пальцами в чёрный шёлк.       Лишь через пару минут, когда Шен уже совсем задыхается от недостатка кислорода — или это сам старейшина пика Славы?.. — приходится отстраниться. Жаркое дыхание дорогого человека, стоящего сейчас так близко, что разделяют их лишь слои одежды, обжигает, и это самое лучшее чувство из всех, что Муан когда-либо испытывал.       — Я люблю тебя, — напоминает он, наклоняя голову, чтобы прижаться губами к судорожно двигающемуся от сорванного дыхания кадыку. Шен запрокидывает голову сильнее и с глухим звуком стукается о стену, так что Муан поднимает руку выше, защищая от новых ударов. — Ты помнишь, что для меня нет никого дороже тебя? Больше никого, с кем я бы… — очередной поцелуй, — я был не в силах расстаться, — и снова губы прижимаются к почти белой коже. — Ты — всё для меня. Целый мир. Все краски жизни. Всё это ты...       Он обрывает себя, отчаянно желая назвать его настоящим именем, их общей тайной, но не уверенный, что сейчас это не будет лишним. Намерение, однако, не остаётся незамеченным. Ответом ему служит хриплый выдох и впившиеся в плечи почти до боли пальцы. Шен глубоко и сорванно дышит, ловит ртом воздух, и в расфокусированном взгляде его расплывается пелена желания. Он так ничего и не говорит, только вдруг опускает голову, дёргает одной рукой ворот Муанова халата в сторону и смыкает зубы на ключице. Укус этот недостаточно сильный, чтобы всерьёз навредить, наверное, даже следа не останется, но от него у Муана ноги подкашиваются. Сам Шен тут же тихо, едва различимо стонет — и не понять, это удовлетворение от давно исполненного желания, или же его так пробрали ощущения, передавшиеся по связи.       Старейшина пика Славы с удовлетворением наблюдает, как ложится на щёки его любимого человека лёгкая дымка румянца, как разгораются в чёрных глазах золотые искры и как подрагивают крылья носа от частого дыхания. Хочется расцеловать каждый сантиметр его лица — и Муан не отказывает себе в удовольствии осыпать его поцелуями. Шен слабо улыбается, будто пытается сдержать эту реакцию, но старейшину пика Славы это не устраивает, поэтому он только усиливает напор, целуя ещё быстрее и легче. Его губы легко скользят по гладкой коже, задерживаясь лишь на краткие мгновения, а руки продолжают крепко и бережно обнимать стройное, всё ещё слишком худое (мимолётом Муан думает, что стоило есть побольше, пока он управлял им) тело.       В конце концов, Шен окончательно расслабляется в его объятиях, даже щурится, как довольный кот. Любимый, осыпанный лаской. На этом, конечно же, Муан останавливаться не собирается.       Стоит только ему подумать, что любимый человек наконец-то в его руках, отвечает взаимностью, и внутри разливается океаном счастье. Простое, всепоглощающее — потому что они вместе, наконец-то вместе, и они больше не повторят своих ошибок.       Когда чужие пальцы зарываются в его волосы, растрёпывая аккуратный хвост, из горла Муана вырывается стон, и звук этот будто становится для Шена сигналом. Он уже сам притискивается ближе, обнимает крепче, сжимая рёбра почти до боли. Эта напористость нравится Муану даже больше, чем покорность. Ведь именно таким он и полюбил «проклятого старейшину»: своевольным, делающим всё наперекор, живым; способным увидеть и почувствовать прекрасное там, где никто другой ничего не заметит. Шен — особенный, во всех отношениях, и Муан прекрасно осознаёт, как ему повезло добиться его доверия и любви.       Так что старейшина пика Славы легко запрокидывает голову, обнажая доверчиво шею, позволяя — что угодно. Укуси, загрызи…       Но вместо укуса следует поцелуй — такой нежный, что по телу разливается дрожь. Шен целует бьющуюся жилку, ловя биение пульса. Аккуратно, хоть и настойчиво, — и от ласки этой, незамысловатой казалось бы, Муан едва не теряет разум окончательно. Не сорваться в пропасть страсти ему помогает всё тот же Шен: мягкость поцелуя вдруг сменяется остротой нового укуса. Вновь лёгкого, не причиняющего боли, но заставившего почувствовать пробежавшую по всему телу дрожь, сбивая и без того сорванное дыхание. И тут же снова мягкие губы прижимаются к коже, зацеловывая лёгкий след от зубов.       Столько трепета в движениях Шена — и вместе с тем решимости. Он уверен в своих действиях, не собираясь уступать смущению или, тем более, страху. Недоверию и вовсе нет больше места — не после всего, что они пережили. Не после тех тягучих дней, когда Шен был похож на живого мертвеца, утопающий в отчаянии и невыносимой боли. Эти воспоминания сродни медленной пытке, но Муан непременно сохранит их, чтобы больше никогда не допустить. Чтобы его проклятый старейшина никогда больше через это не проходил, а вместо этого — тонул в тепле и любви. Их у Муана достаточно — хватит на целую бессмертную жизнь.       Не видя лица Шена, Муан знает точно, что тот улыбается. Тихая радость и искрящееся, горячее возбуждение без труда передаются по связи, переплетаясь и усиливаясь.       За нежными поцелуями, от которых, кажется, плавятся кости, следует новый укус. От контраста ощущений Муана прошивает волна дрожи, и это ощущение, словно эхо, проносится по связи несколько раз.       Шен играет с ним. Достойный ответ на то, как сам Муан дразнил его, конечно... Но прославленный своей стойкостью мечник чувствует сейчас, что совершенно теряет контроль. Снова возникает неодолимое желание вплавить его в себя, слиться воедино, — но ведь сейчас он отнюдь не призрак. Значит, дело всё-таки не в том, что он становился всё ближе к становлению злым духом? Сейчас Муан чётко осознает, что природа его жажды была далека от этого. Просто за время его существования вне тела накопилось слишком много желаний, которые невозможно было выполнить, и никуда не девшихся теперь. Но сейчас у него есть тело, и все эти желания он исполнить наконец-то может.       Одному из таких Муан и следует. Вновь перехватывает подбородок Шена и поднимает его голову, чтобы тут же впиться жадным поцелуем в губы. Кажется, только так — держа этого драгоценного, невероятного человека в своих руках, целуя его — он, наконец, в полной мере чувствует себя живым.       Они целуются, снова и снова, задыхаясь, отрываясь ненадолго, чтобы вдохнуть новую порцию воздуха и продолжить прерванное занятие. Голова уже кружится, кажется, у обоих, но никто не спешит оборвать эту сладостную пытку. Ведь как можно оторваться от любимых губ?       «Целоваться, конечно, прекрасно, но это всё, что мы сегодня сделаем?» — вдруг спрашивает Шен, не отрываясь от их занятия. Поразительная стойкость, учитывая, что у Муана в голове ни одна чёткая мысль надолго в голове не задерживается, будучи вытесненной эмоциями.       Как будто ему мало того, насколько сбит с толку старейшина пика Славы, Шен вдруг слегка смещается, так, чтобы в бедро Муана упёрлась одна определённая часть его тела. Как назло, та же часть тела самого Муана теперь недвусмысленно упирается в ногу Шена… и от одного короткого прикосновения через все слои одежды обоих прошивает дрожью. Что ж, прекрасная демонстрация взаимного влечения.       И старейшина пика Славы был бы очень рад что-то с этим сделать. Вот только… он понятия не имеет, что, собственно, нужно делать.       У него никогда не было такой близости. Не было никого, с кем хотелось бы, кто вызывал бы такие эмоции. Конечно, Муан имеет некоторое представление, как всё происходит между мужчиной и женщиной. Немного более смутное — что бывает между мужчинами. Даже вполне ясно представляет, как унять собственную жажду — в юности, в период буйства внутренних энергий, ему приходилось усмирять свои желания. Впрочем, это явно имело мало общего с истинным… доставлением удовольствия себе. Во всяком случае, некоторые его соученики пренебрегали медитациями, и иногда со смехом обсуждали, как они справляются с подобной напастью. Сам Муан смотрел на них неодобрительно, предпочитая направлять «излишек энергии» на тренировки. В итоге, конечно, он достиг гораздо больших успехов, чем те соученики… вот только прямо сейчас его тренировки ничем помочь не могут. Усмирять тело, держа в своих руках любимого человека, пробуждающего такую жажду, нет совершенно никакого желания. Но и сделать всё хочется правильно.       Словно уловив его сомнения, Шен вдруг лукаво улыбается.       «Ты понятия не имеешь, что мы можем сделать, верно?» — вкрадчиво вопрошает его голос в голове Муана, и тот благодарен, что вопрос этот не звучит вслух.       «Мне никогда не приходилось, — бурчит он смущённо и в отместку впивается губами в шею Шена. Тот сладко вздрагивает и сжимает пальцы, так и не убранные из волос Муана. — Можешь смеяться, что до тебя я никого не любил и тем более не желал».       Проклятый старейшина медленно отстраняется, и в глазах его нет ни капли насмешки. Только безграничная нежность, от которой у Муана дыхание перехватывает.       — Я рад, — твёрдо, насколько может, заверяет Шен и вновь припадает губами к его губам. Этот поцелуй не такой жаркий, как предыдущие, но гораздо более трепетный и доверчивый. — Рад быть первой любовью братца Гая.       Улыбка чуть отодвинувшегося Шена, кажется, может осветить целый мир. Но направлена она на Муана, и у того в душе, кажется, расцветает целый сад самых прекрасных цветов. Почувствовать направленную на себя жажду, страсть... В самом деле оказалось очень волнующе. Но ещё более волнующе чувствовать его теплоту и нежность, выходящие далеко за рамки обычного влечения. Знать, что Шен любит его, так сильно и беззаветно.       Однако есть ещё кое-что, что его беспокоит. По-хорошему, стоить спросить, опровергнуть или подтвердить догадку… но, на самом деле, это ведь не так уж важно. Он только подстегнёт тёмную, ревнивую часть своей натуры. В последний раз, когда старейшина пика Славы поддался удушливой волне ревности, он утратил контроль над своим глупым языком и оскорбил Шена. Повторять это он не собирается. Больше всего на свете Муан боится оттолкнуть самого дорогого человека из-за собственной жадности.       Прославленный своей прямолинейностью старейшина пика Славы прекрасно осознаёт эту свою слабость. Он давно привык к этой жадности, и теперь вполне готов сдерживаться, потихоньку учится это делать. Ревность всё равно иногда захлёстывает, но он справляется с этим уже куда лучше. Поэтому сейчас он выбирает промолчать.       Впрочем, это уже не играет особой роли. Без труда почувствовав смену его настроя, Шен чуть отстраняется и заглядывает Муану в глаза.       — Всё в порядке? — тихо уточняет он.       В глазах его потихоньку начинает зарождаться тёмный огонёк сомнений, так что волей-неволей приходится Муану признаваться — пока его невыносимый, склонный к ожиданию худшего, любимый проклятый старейшина не напридумывал невесть что.       — В порядке! Я просто… — старейшина пика Славы всё-таки пристыжённо опускает взгляд. Он чувствует укол вины — ведь обещал себе ничего сегодня не скрывать. — Это глупо. Я подумал, что ты, кажется, знаешь куда больше… И немного… Не бери в голову, меня снова заносит.       — А, вот оно что, — спокойно отзывается Шен. Затем — берёт Муана за руку и переплетает пальцы. — Это же логично. Тем более после того, как я сам обрадовался, что стану первым для тебя. Конечно, тебе бы хотелось того же.       Чувствуя облегчение, старейшина пика Славы благодарно улыбается. Ему не пришлось самому это произносить, и Шена не задело, что он хотел это узнать. Этот факт успокаивает.       — У меня никогда не было мужчин, ни в прошлой, ни тем более в этой жизни, — Шен говорит легко и спокойно, да улыбается чуть грустно. Но грусть эта, понимает Муан, связана не с сожалением об опыте, которого не было, а с воспоминаниями о его прошлом. — Я кое-что знаю, потому что в моём мире о таких вещах говорили куда более свободно. Обсуждали, где-то даже выставляли напоказ. Писали об этом истории. Конечно, в таких историях куча глупостей и ошибок, но общее представление я всё-таки имею. Так что мои знания, хоть и превосходят твои, не выходят за рамки теории.       — Прости, я не должен был цепляться к этому, — искренне извиняется Муан. Однако внутри всё равно что-то противно царапает душу. Какая-то мелкая деталь, не совсем осознанная, но заставляющая против воли хмуриться. — Но я тоже рад быть…       — Подожди, — прерывает его Шен решительно. Но тут же тушуется, отводит взгляд и продолжает тише. Глубоко вдохнув, он продолжает. — Не хочу оставлять в этом вопросе недосказанности.       Он замолкает, собираясь с мыслями, а Муан внимательно смотрит на его лицо, чутко улавливая каждое изменение. Лёгкая неуверенность, крупинка сожаления — в этот раз это действительно оно, — и тихая задумчивость. Где-то в глубине души старейшина пика Славы уже догадывается, какое признание последует дальше.       — У меня была женщина. Однажды, — торопливо добавляет проклятый старейшина и прикусывает губу. — Это было… не то, чтобы я сильно хотел. Я даже не любил её. Просто… открытость в этом вопросе, конечно, позволила знать больше, но и налагала определённые… ожидания. Там в моём возрасте было зазорно ни с кем не переспать. Странно и нездорово. Да и моя мать очень ждала, когда же я заведу семью. Я понимаю, что она думала обо мне, так заботилась, но иногда она очень давила. Так что я просто поддался этому… всеобщему ожиданию? Это ничего для меня не значило, не понравилось ни мне, ни той женщине. Не было ни желания, ни осознанного влечения. Просто надо. Чтобы была метафорическая галочка — нет, не девственник, не неудачник. И никаких чувств. Никакого желания повторить. А отчасти, может быть, даже отвращение к самому процессу, — начав с трудом, почти через силу, постепенно Шен распаляется и говорит быстро, торопливо, будто признаваясь в тайне, которая давно тяготила его. Муан мрачнеет от последнего заявления. — Было и было. Получил заветное звание «настоящего мужчины» и полное право отмахиваться от всех вопросов — я пробовал, я нормальный. А то, что теперь не рвусь… так это просто потому что не хватает времени, много работы.       Замолкнув, Шен так и не поднимает головы. Муан чувствует отголосок его вины — и вот опять, опять этот невероятный человек обернул всё так, чтобы продолжить мучить себя!       Но и в душе самого старейшины пика Славы вспыхивает весьма неприятное чувство. Шен сказал, что… ему было неприятно. А Муан, давно поклявшийся себе, что больше не причинит своему проклятому старейшине боли, начал всё это… Даже не спросив, а хочет ли сам Шен.       — Ты… — хрипло и чуть вопросительно тянет старейшина пика Славы, отступая. И наконец-то получает взгляд в ответ. — На самом деле… не хочешь? Шен, тебе ведь совсем не нужно поддаваться мне, если тебе неприятно! Я могу справиться с этим, и я уж точно не хочу заставлять тебя!       Пару мгновений в чёрных глазах напротив плещется недоумение. Потом Шен пару раз моргает, кажется, окончательно осознавая, что до него хотели донести, и лицо его смягчается. Даже на губы возвращается нежная, чуть смешливая улыбка. А затем его сильные руки настойчиво притягивают старейшину пика Славы обратно, вжимают в тонкое тело и не позволяют больше отстраниться.       — Братец Гай иногда такой глупый, — Шен слегка качает головой. В тоне его нет злобы или издевки, и Муан не собирается обижаться на такую характеристику, только хмурится непонимающе. — Когда-то ты пенял на мой избирательный слух, а сам сейчас уцепился за одно, напрочь упуская остальное. Я ведь сказал, что тогда мне было всё равно. Партнёрша не вызывала во мне ни влечения, ни привязанности. Простая физиология и минимум эмоций. Конечно же, мне не понравилось. Но сравнивать тот случай с тем, что сейчас происходит между нами… Как же сильно вы себя недооцениваете, старейшина!       — Я… не совсем понимаю, — напряжённо признаётся Муан. Отчасти — из-за использования непонятного слова, отчасти — из-за общего смысла. Шену было неприятно тогда, а теперь?.. Он просто не против, или всё-таки…       — Если тебе так нужно это услышать, — тихо фыркает проклятый старейшина и вдруг сжимает объятия ещё сильнее. Сохранять чистоту разума становится сложнее, когда этот невероятный человек, не поднимая головы и опаляя дыханием его шею, вкрадчиво шепчет: — Я люблю тебя и хочу тебя тоже. Во всех смыслах. Ты заставляешь моё тело реагировать просто… одним своим существованием, понимаешь? Я вижу тебя, и у меня внутри всё скручивается. Меня к тебе тянет, так сильно и неумолимо, и я хочу, чтобы ты меня касался. Я так сильно хочу, что даже не хочется погружаться в рефлексию. Знаешь, мама постоянно говорила, что я не хочу отношений, потому что не нашёл «ту единственную», а я только смеялся и отмахивался. Но сейчас думаю, что на самом деле она была права. Разве что моим «единственным» оказался такой красавец-мужчина. Так что мне не нужно себя заставлять. И если ты перестанешь загоняться, я могу поделиться теорией, и мы на практике изучим мои предпочтения. Согласен?       Завершает Шен свою проникновенную речь новым поцелуем, пришедшимся чуть ниже Муанова уха. Утихший было пожар в груди старейшины пика Славы вспыхивает с новой силой, разожжённый знанием, что его любимый человек желает его, да ещё и так прямо об этом говорит. И всё же… Муану боязно. Но пугает его не близость — демоны, как же сильно он хочет! — но то, что однажды его проклятый старейшина уже пытался обратить их отношения в изощрённое наказание. Хочется быть уверенным, что сейчас это не так. Ведь не так?       — Да твою мать, Муан! — взрывается Шен.       Сверкая пылающим взглядом, он с такой силой толкает его в грудь, что старейшина пика Славы отступает на пару шагов назад. На мгновение он пугается, что всё-таки Шен передумал и больше ничего не хочет, но тот не останавливается на сделанном, и, быстро его догнав, снова толкает — ещё сильнее. И вновь Муану приходится отступить. В этот раз шаги обрываются, когда он спотыкается о край кровати и неловко заваливается прямо на мягкую постель. А Шен, вместо того, чтобы, гордо подняв голову, удалиться, забирается следом. Подбирается на коленях ближе, нависает над ним и смотрит прямо в глаза. Теперь мысль, что золотые сполохи в его глазах могут обратиться сжигающим всё на своём пути пламенем, не кажется такой уж преувеличенной.       — Знал бы, что ты такой ярый сторонник активного согласия, заранее бы сделал письменный экземпляр, заверенный императором, — проклятый старейшина почти рычит. Руками он упирается в кровать, по бокам от головы старейшины пика Славы, и оказаться в таком положении (учитывая, что до этого и сам грешил привычкой так делать) оказывается… ох. Муан очень, очень близок к тому, чтобы сорваться. Чёрные волосы Шена непослушным каскадом скользят с плеч, и ему приходится откинуть их за спину. Даже так несколько прядей падают обратно, щекоча кончиками щёки Муана. Шену ничего не остаётся, кроме как наклониться ближе и вновь обжечь чужие губы своим горячим дыханием. — И вообще, кто сказал, что ты тут меня принуждаешь, а? Это я буду тебя учить, братец Гай, и на твоём месте я бы переживал о собственном согласии. Сам-то не боишься?       «Смеёшься? — мысленно фыркает Муан. Он решает, что — к чёрту лишние переживания. Он желает Шена, тот хочет его — разве этого мало? — Я с нетерпением жду урока, учитель».       На мгновение старейшина пика Чёрного лотоса замирает, сосредоточившись на ироничном взгляде Муана. А потом срывается и сам — наклоняется, почти набрасывается с горячим поцелуем, быстро и безоговорочно захватывая инициативу. Открывая рот и позволяя чужому языку сплестись со своим, старейшина пика Славы больше не думает, позволив себе окунуться в омут переплетённых с Шеном чувств. Их общий огонь разгорается всё ярче с тем, как поцелуй и объятия становятся всё более разнузданными.       Поддавшись внутреннему чутью, Муан старается открыться как можно сильнее, всем своим существом тянется к душе своего проклятого старейшины, желая поделиться своими ощущениями и ухватить кусочек его чувств. Тот, очевидно, желает того же — потому что никогда прежде, кажется, их чувства не переплетались так сильно и полно.       Особенно очевидно это становится, когда, окончательно распалившись, Шен практически падает на Муана, прижимаясь всем телом. Их возбуждённая плоть сталкивается, всё ещё разделённая кучей слоёв так сильно мешающей сейчас одежды, и стоны от прошившего удовольствия сливаются в единый, совершенно непристойный звук.       Неохотно прервав поцелуй, Шен отстраняется. Окидывает Муана лихорадочным взглядом, а потом усаживается на его бёдра — «демоны, Шен, ты меня с ума сведёшь!!», — и чуть подрагивающими руками хватается за чужой пояс. С большим трудом расправившись с ним, без стеснения распахивает белые верхние одежды и забирается руками под нижний халат, оглаживает прохладными пальцами бока, задерживает ладони на тазовых косточках — Муана от этого прикосновения подкидывает, а с губ его срывается несдержанный стон. Ещё один звучит следом — стоит только самодовольной ухмылке озарить лицо Шена. Ох, демоны, как же он хорош! Прекрасный, горячий, возбуждающий, волшебный, «Шен-Шен-Шен, почему ты такой невероятный, чем я заслужил такое счастье??»       Лежать и получать удовольствие, конечно, приятно, но Муану нестерпимо хочется ответить чем-то равнозначным. Он пытается перехватить руки своего проклятого старейшины (получается только со второго раза) и дёргает Шена на себя, так что тот снова падает сверху. В первое мгновение Муан думает сменить положение и перевернуться, но быстро отметает эту мысль — чувствовать на своих бёдрах тяжесть его тела слишком приятно, чтобы добровольно это ощущение прерывать. Вместо этого старейшина пика Славы припадает губами к чужой шее, на которой уже ярко выделяется несколько следов (скрыть их будет затруднительно, и Муана это вполне устраивает — на самом деле, ему хочется, чтобы Шен тоже оставил ему такие, да побольше). Он тоже пытается снять чужой пояс, но получается весьма условно — судя по треску ткани, он слегка перестарался. Впрочем, не похоже, что старейшину Проклятого пика сильно волнует порча его одеяния. Он только издаёт глухой звук, очень похожий на рычание, и уже сам с силой дёргает полы своего верхнего халата в стороны, сдёргивая с плеч.       «Почему в этом мире все носят так много одежды», — доносится до Муана полная раздражения мысль, и он не сдерживает ухмылки. Даже умудряется всё-таки немного взять себя в руки и разобраться, наконец, с осточертевшими тряпками. Когда им удаётся, наконец, прижаться друг к другу кожа к коже, оба вновь не сдерживают разнузданных выдохов. Как же хорошо! И как же мало…       Усилием воли старейшине пика Славы удаётся не зациклиться на шрамах, расчертивших чужую грудь и живот. Они останутся напоминанием об ужасной ошибке, которую он совершил, попавшись в ловушку. Не только оставив своего проклятого старейшину без защиты, но и сам оказавшись в ситуации, когда необходимо защищать. Сам Шен, разумеется, никогда об этом не напомнит — скорее всего, он даже не допустит мысли, что в этом может быть виноват Муан. Вот только это не значит, что тот сам забудет о своей вине.       Как не забудет он и о руках, направивших мечи, что оставили эти шрамы. Не один Ал теперь помнит каждое имя. Не один мальчишка жаждет поквитаться за каждое ранение, нанесённое «проклятому старейшине», который по сути своей был человеком в тысячу раз лучшим, чем любой из тех заклинателей.       Но месть будет позже. Сейчас старейшина пика Славы обнимает любимого человека и желает разделить с ним ложе и удовольствие. Так что он заставляет себя не цепляться за мысли о плохом, лишь опускает голову ниже, чтобы обласкать губами и пальцами каждый шрам и попытаться передать толику духовных сил. Окончательно свести эти следы уже наверняка не получится, но ведь можно попытаться? В конце концов, достаточно и того, как вздрагивает от его поцелуев Шен и едва слышно фыркает, когда прикосновение выходит слишком щекотным. Но он не отстраняется и не возражает, позволяет проявить ласку — и этого достаточно.       — На первый раз начнём с чего-то попроще, — решает, наконец, Шен. Резко опустив голову, в очередной раз прикусывает Муана за шею, льнёт губами к светлой коже так настойчиво, что не остаётся сомнений, что он уловил желание старейшины пика Славы быть помеченным. Тот только и может, что в очередной раз хрипло застонать, предчувствуя грядущее удовольствие. — Проникновение потребует выдержки, а мы, — отстранившись, опираясь ладонями о чужую грудь, Шен одаривает Муана распутным взглядом, который все мысли из головы выметает, и ухмыляется, — явно не в том состоянии, чтобы упражняться в выдержке.       «Не хочу сделать тебе больно», — ухмылка его становится ещё шире, такая многозначительная и многообещающая… что даже не хочется цепляться за формулировку. Смутное понимание, что же несёт за собой это обещание, вопреки не столь уж давним сомнениям, заставляет Муана довольно зажмуриться. Шену, особенно такому — уверенному, направляющему, дерзкому, — он готов позволить что угодно. Только бы продолжал смотреть так же горячо, так же отчаянно и жарко прижиматься телом к телу, внутренне пылать, охваченный желанием. Так же шало ухмыляться, будто забыв обо всех тревогах.       Пока старейшина пика Славы качается на волнах всё более разошедшихся фантазий, старейшина проклятый успевает расправиться с завязками на штанах. Шен почти поспешно запускает ладонь под одежду Муана, словно боится, что смущение всё-таки нагонит его. Разбираться с его эмоциями дальше решительно не хватает выдержки: ощущение прохладных пальцев на собственной горячей и уже давно твёрдой плоти выбивает из лёгких Муана воздух. Против воли он вскидывает бёдра, желая, чтобы чужая рука обхватила его плотнее, сжала сильнее.       «Шен! — мысленно хрипит он, и чувствует ответную волну жара. — Шен, пожалуйста, ты точно с ума меня сведёшь!»       «А я ещё не? — совершенно невероятным образом старейшина Проклятого пика умудряется его дразнить, хотя Муан и чувствует, что тот и сам едва держится на краю трезвого ума. — Какое упущение с моей стороны. Обещаю, я исправлюсь, братец Гай».       И, сжав пальцы крепче, мягко дёргает рукой.       Стервец умудряется дразниться! Возмущённо зарычав, старейшина пика Славы рывком поднимается в сидячее положение и слегка сгибает ноги в коленях — так что у Шена не остаётся выхода, кроме как прижаться плотнее. Рука его оказывается зажата между их животами, и касается теперь не только члена Муана, который продолжает крепко, но осторожно сжимать, но и задевает собственный член проклятого старейшины, торчащий из-под сползших штанов. Волна возбуждения раздваивается, подстёгнутая с обеих сторон. Не сдержавшись, Муан вновь толкается в руку Шена, крепко вцепившись в его бока пальцами, и ощущения вновь смешиваются. Теперь уже оба старейшины не сдерживают громких стонов.       Невероятно. Горячо. Жадно. Так хорошо… Всё ещё мало. Муан хочет ещё больше.       Уловив суть действий Шена, он всё-таки отрывает правую руку от его талии и опускает на его сочащийся смазкой член. Проклятый старейшина крупно вздрагивает, за ним вздрагивает и старейшина пика Славы. Опустив голову, он с восторгом наблюдает, как дёргается чужая плоть, как обнажается налившаяся кровью головка, когда он опускает руку чуть ниже, не разжимая пальцев. Как Шен дёргается всем телом и протяжно стонет, когда, поддавшись зову интуиции, Муан оглаживает кончик его члена большим пальцем, размазывая смазку, и на пробу проводит ладонью по всей длине.       Будучи прославленным мечником, всю свою жизнь посвятившим боевым искусствам, разве мог Муан когда-нибудь предположить, что самой красивой картиной для него станет вид обнажённого мужчины со стоящим членом? Но вот он — Шен, его Шен, расхристанный, возбуждённый, горячий, соблазнительный… И Муан без преувеличения готов прокричать всему миру признание, что ничего прекраснее он не видел.       — Ты… такой… — с трудом выдавливает из себя старейшина пика Славы, потому что Шен не собирается его щадить, и продолжает медленно двигать рукой. Вслух договорить не выходит, приходится положиться на связь, кажется, обострившуюся сейчас до предела, обнажившую все чувства так, что не спрятаться и не спрятать:       «Восхитительный. Красивый. Пленительный. Я так люблю тебя».       Во взгляде проклятого старейшины сквозит тьма — не та, что раздирала его золотое ядро. Это тьма самых потаённых уголков души, в которых прячутся самые постыдные желания. Но с Муаном прятать их нет необходимости — напротив, можно выставить напоказ. В этой тьме можно — и хочется — утонуть, и старейшина пика Славы не смеет оторвать взгляд, погружаясь в эту глубину и желая остаться в её плену навсегда.       Их руки продолжают двигаться в разных ритмах, не позволяют выдохнуть ни на секунду. Чутко прислушиваясь к связи, оба умудряются уловить малейший отклик и отголоски желаний; почувствовать и понять, что делать, без единой просьбы. Стоит Муану смутно задуматься, что ему хочется быстрее — и Шен начинает двигать рукой быстрее. Стоит тому закусить губу — и Муан точно знает, что его проклятому старейшине хочется, чтобы особое внимание он уделил поджавшимся яичкам любовника. Разве можно не подчиниться? Можно не сжать его мошонку в пальцах — совсем немного, не причиняя дискомфорта? Благодарностью ему служит особенно сладкий стон и рука, всё ещё вцепившаяся в его волосы, и теперь сжавшая пряди до боли — настолько Шен забывается в чувствах, и разве может быть лучшая награда?       Связь множит ощущения на двоих, заставляя задыхаться от двоящегося удовольствия. Волны наслаждения накатывают одна за другой. Пару раз каждый из них едва не срывается за грань, но, желая продлить эту сладкую то ли пытку, то ли высшую награду, они замирают, ловя взгляды друг друга, так и не кончив. Чтобы через несколько мгновений, едва справившись с накатившими чувствами, продолжить ласкать друг друга.       «Твои зрачки», — вдруг слышит Муан сквозь шум в ушах. Этот голос он услышит всегда.       «Что… с ними?» — с трудом взяв себя в руки и оторвав взгляд от зажатого в своей ладони Шенова члена, старейшина пика Славы смотрит в глаза напротив. И вновь тонет в непроглядной тьме, затопившей радужки, больше не разбавленной даже золотыми сполохами.       На губах Шена расцветает слабая улыбка, но она быстро искажается, когда Муан вновь обводит пальцем его головку и задерживается на уздечке. Приходится чуточку ослабить напор, чтобы позволить проклятому старейшине закончить мысль.       «В моём мире… учёные давно доказали… ах! Быстрее! Что когда человек смотрит на то, что он любит… его зрачки… твою мать… расширяются…»       Муан не спрашивает, решив, что Шен объясняет, что творится с его собственными глазами, сейчас беспросветно-чёрными. Держать в памяти что-то ещё не получается. Но тот вновь сжимает его волосы, притягивает ближе, льнёт губами к губам. Всё так же, мысленно, выдаёт: «У тебя радужки почти не видно». А затем углубляет поцелуй, и перед взором старейшины пика Славы вспыхивает картина того, что видел Шен. Раскрасневшееся, искажённое удовольствием лицо самого Муана — и его глаза. И правда, обычно синие, холодные, в видении они залиты почти такой же тьмой, как у Шена — только светлая кромка напоминает о цвете его глаз. На саму картину, видимую чужим взглядом, накладываются чужие ощущения, и старейшине пика Славы кажется, что мир вокруг них начинает вращаться.       «Ты любишь меня», — и столько радости, столько счастья в этих словах, что Муану не хочется цепляться за слова. Да, он говорил, и не один раз. Да, доказывал. И да, Шен ему верил. Но этот момент полного осознания — это нечто особенное. Здесь уже не остаётся места ни единому сомнению, недопониманию. В конце концов, даже если слова бывают лживы, тело слукавить неспособно.       «Как и ты меня», — припечатывает Муан, осознавая, что больше не в силах сдерживаться. Он чувствует пронзившую всё тело и, кажется, душу, волну наслаждения. Он стонет громко прямо в чужой рот, выгибается. Ощущает, как дрожит любимое тело под пальцами, которыми всё ещё сжимает талию Шена, помогая удерживаться в сидячем положении, и как в другую руку выплёскивается горячее семя. И после этого, кажется, утрачивает всякую способность думать и разбираться в своих ощущениях. Лишь качается на волнах удовольствия, прижимая Шена к себе. Здесь и сейчас — больше ничего не нужно.              Лишь через несколько минут (по ощущениям — прекрасную вечность) приходится вернуться к реальности.       Муан уже расслабленно лежит на спине. Шен копошится в его крепких объятиях, подтягивает ближе к ним сбившееся покрывало и осторожно обтирает их тела — взмокшие от пота и заляпанные семенем. Муан с лёгкой улыбкой наблюдает: как его проклятый старейшина сосредоточенно хмурится, как убирает за ухо сбившуюся прядку чёрных волос, и как прикрывает глаза, прислушиваясь к ощущениям и возрождая в памяти те мгновения бесконечного удовольствия. Поддавшись порыву, старейшина пика Славы притягивает Шена ближе, осыпает его лицо быстрыми поцелуями и с удовольствием зарывается носом в его волосы. Ужасно растрёпанные, разметавшиеся по всей постели, а частично прилипшие к мокрой коже на спине. Картина упоительная, и в эти волосы так хорошо зарываться пальцами, массируя кожу, так что Шен в удовольствии жмурится. И всё же Муан думает, что в следующий раз следует убрать их хотя бы в косу. Его собственные волосы, с самого начала убранные в хвост, но стараниями его проклятого старейшины приведённые в полный беспорядок, тоже растрёпаны, но сейчас это не имеет никакого значения.       В следующий раз… — возвращается мысль. Почувствовав укол беспокойства, старейшина пика Славы отстраняется, совсем немного — насколько позволяет их положение. Шен смотрит на него недовольно и сам спешит прижаться ближе снова.       «Что не так?» — мысленно фыркает он. Сил говорить вслух не хватает, так что он утыкается лбом в плечо Муана и глубоко дышит, щекоча обнажённую кожу. Судя по переданным связью ощущениям, он не чувствует никаких неудобств, улёгшись прямо на старейшину пика Славы.       «Всё хорошо? Тебе понравилось?» — спрашивает тот с долей напряжения. Он помнит, что говорил ему Шен, перед тем, как они… сделали всё это.       «А то ты не почувствовал».       «Я хочу знать точно».       Фыркнув, проклятый старейшина немного смещается, чтобы вероломно укусить — в этот раз за сосок. От неожиданности Муан крупно вздрагивает и плотнее смыкает объятия, чтобы не уронить свою драгоценную ношу — его такое положение тоже более чем устраивает. На губах Шена появляется хитрая ухмылка.       «Мне понравилось, — благосклонно отвечает он. Чуть подумав, всё-таки добавляет: — Если честно, меня очень тронуло, что ты спросил, хочу ли я. Это было очень мило и заботливо с твоей стороны».       «И ты… не будешь против повторить?»       В этот раз молчание затягивается надолго. Не запаниковать старейшине пика Славы помогает только то, что среди разделённых с Шеном чувств нет ни сожаления, ни отвращения. Скорее, лёгкий азарт и предвкушение — и они явно общие. Наконец, вдоволь насладившись выражением лица Муана — он успевает засомневаться в том, что правильно уловил чужие эмоции, — проклятый старейшина поднимается и смотрит прямо в глаза.       — Повторить-то я не против, но…       — Но? — торопит старейшина пика Славы. В чёрных глазах Шена он видит искорки смеха и невольно улыбается тоже.       — Но в следующий раз я бы хотел попробовать кое-что другое, — шепчет проклятый старейшина на ухо Муану.       — Готов получить наставление, учитель, — хрипло отзывается тот.       Шен звонко, без тени издевки смеётся. Наблюдая за ним, сжимая его в своих объятиях, старейшина пика Славы чувствует цветущее в душе счастье — общее.