Полчаса до весны

Близилось Рождество тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года, и вся их контора уже была украшена к празднику – красные флажки, венки из омелы и прочие сентиментальности пестрели на каждой стене. Не сказать, чтобы Чарли не любил Рождество, но два года назад кое-что заставило его недолюбливать теперь этот праздник. Сейчас, когда боль разочарования немного поутихла, он относился к этому дню спокойнее, однако всё ещё не понимал ажиотажа, развернувшегося сейчас вокруг. Рождество – праздник семейный, и приятнее его встречать с человеком, которого всем сердцем любишь, которому доверяешь и скоторым готов обмениваться подарками в ярких лентах. У мистера Далтона, как не прискорбно, таких людей не было – он уже давно вырос из своей семьи, и празднование Рождества в кругу родственников в последний раз прокатило лет в шесть. Он не любил Рождества ещё и поэтому – необходимость оживлённой беседы застолом крайне его удручала, потому что беседа эта велась с семьёй. Отец вряд ли смог бы понять его юмор, мать и подавно, а сестра его была такой занудой, что становилось тошно. Однако он выбрал всё это ещё задолго до того, как осознал, что произошло. Теперь же слишком поздно было что-томенять. Жить надо по правилам, которое установило это общество, если хочешь чего-то достичь. А Далтон хотел. Он хотел славы, признания, денег. А, как все мы знаем, все эти три вещи достигаются лишь одним способом – притворством. Иногда Чарли думал, что из него получился бы хороший артист, не хуже Нила. Мистер Далтон вошёл в контору с заснеженной улицы и стряхнул с плеч пушистые хлопья снега, которые успели налететь, пока он шёл от машины. Он скинул с себя пальто и хорошенько его встряхнул, усыпая коврик у двери мокрыми снежинками. Затем он повесил одежду на вешалку и, поправив на шее вязанный ручной вязкой красный шарф, с которым он не расставался разве что летом, поздоровался с проходящей мимо секретаршей. - Мистер Далтон, вас ждёт вас постоянный клиент, - многозначительно кивнула она и скрылась за углом. - Спасибо, Милли, - он чуть поджал в улыбке губы и, поправив костюм, направился к двери с бронзовой табличкой, на которой было выгравировано его собственное имя. Он не долго думал, решаясь вместо колледжасразу пойти к отцу работать. После такого вероломного и дурацкого поступка Дейзи он так рассердился, что решил тоже вытворить глупость. Ей на зло. Хотя точно знал, что ей никакого дела до него не будет, Чарли всё равно сделал это, в порыве ярости надеясь хоть как-то заглушить злость на девушку. А она даже больше никогда о нём не услышит, вероятнее всего.... Колледж бы даровал ему ещё четыре-пять лет свободы, в которые можно было бы кутить, вытворять глупости, пить и задирать учителей. Но он не стал. Не пошёл, хотя мог бы. Друзья разъехались по разным учебным учреждениям, и их команде всё равно суждено было распасться. Их расставание выглядело так гнусно и паршиво, что Далтон вдойне уверился в своём решении. Ему нетяжело было привыкнуть к работе – ведь он с детства бывал здесь, навещая отца. Здесь каждая стена была ему знакома, и многие старые работники помнили его совсем маленьким. Это несколько утешило Далтона, хотя в тот момент он бы наоборот предпочёл уехать отсюда подальше, чтобы больше никогда не видеть никого и ничего, что напоминало бы ему о прошлом. Чарли и сам гадал, зачем же он сделал этот выбор не в пользу себя – был ли он таким же родителебоязненным, как и Нил, или же просто имел мазохистскиенаклонности…? Он не мог бы сказать точно. Однако, вопреки всем его ожиданиям, работа помогла ему отвлечься. Спустя полгода интенсивного сидения в бумагах, счетах и чеках, Чарли почти позабыл о разбитом сердце и всех остальным прилагающимся к нему неприятностями. Постепенно он стал считать Дейзи обычной ошибкой, а свою любовь к ней – небольше, чем детской привязанностью. В конце концов, глупо ведь получалось - столько лет они не пересекались, а потом вдруг влюбились друг в друга, прямо накануне начала их взрослой жизни? Чарли склонялся думать, что это не было чем-то большим, чем моментом прощания с детством – будто два старых друга встретились, чтобы как раньше подарить друг другу тепло, и разошлись, каждый по своему пути. Конечно, то, чем они занимались в последнюю ночь, друзья обычно друг с другом не вытворяют, но Далтон предпочитал опустить этот момент. Хотя, конечно, такое забыть было сложно. Наверное, он хотел бы сказать, что встреча с Дейзи никак на него не повлияла. Хотел бы, но не мог. В глубине души он стал понимать, что всё, чем он собирается заниматься – бессмысленно, глупо и искусственно, однако не мог придумать ничего лучше. Поэтому он всё так же оставался тем самым весёлым шалопаем, отвешивающим комплименты и колкости направо и налево. Однако это было скорее по привычке – та пустота, что поселилась у него внутри ещё давно, теперь стала лишь больше. Наконец он дошёл до своего кабинета. Он почти точно мог знать, кто сидит настуле сбоку от его стола. Это был мистер Оверстрит – после выпуска своего сына из Уэлтона мужчина стал бывать здесь чаще. Они с отцом Чарли продлили ту самую свою сделку, и, если честно, мистер Далтон-младший не особо пытался вникнуть в её суть. Просто делал то, что от него просили. Дежурно, однако всё так же ослепительно и безукорзиненно как всегда, улыбнувшись, Чарли пошёл навстречу поднявшемуся джентльменыу: - А, мистер Оверстрит! Приятно видеть Вас. Так и знал, что это будете Вы, когда мисс Элисон сказала мне… Ну да оставим всю эту пустую болтовню напотом, сейчас – обсудим дело, - Чарли изящно повёл рукой в сторону стола, на котором уже лежали какие-то бумаги. - С каждым разом ты совершенствуешься в своём деле всё больше и больше! – с восторгом в голосе заметил мужчина. – Ты настоящий сын своего отца! Чарли не был уверен, можно ли это счесть за комплимент, однако благодарность улыбнулся, делая вид скромный и смущённый. - Признателен Вам за Ваши добрые слова, сэр, - дежурно ответил он, садясьза стол. В правилах хорошего тона был один, и, боюсь что единственный явно приятный плюс – они не подразумевали иметь под вежливостью душевную отзывчивость. Ты мог быть совершенно равнодушен к человеку, любить его или ненавидеть, но набор общепринятых фразочек, который предполагали приличия, для всех был одинаков. Тебе не обязателньо было по-настоящему быть благодарным собеседнику, чтобы сказать «спасибо», и ты уж точно мог не быть рад его видеть, говоря обратное. - Так-так-так, посмотрим, - пробормотал Чарли, перебирая в руках документы. Начался ещё один рабочий день. Ещё один день, который он должен прожить так, будто бы ничего и не случилось. К вечеру мистер Далтон так вымотался, что еле выдавил из себя вежливую улыбку, прощаясь с секретаршей. Примиленькая девчонка, кстати говоря, и ужасно в него влюблена – уж он-то видел. Однако почему-то Чарли не торопился броситься в ухаживания за ней, всё ещё будто бы памятуя об одной очень горячей особе. Далтон считал, что Дейзи навлекла на него какое-то проклятие – вроде бы большую часть своей жизни он не думал о ней, потом она является, переворачивает у него внутри вверх дном всё, и исчезает. Но, как бы то ни было, а к другим девушкам Чарли потерял такой жаркий интерес, как раньше. И это было вдвойне обидно, ведь он не понимал, как к двадцати годам он успел стать таким бесчувственным чурбаном. Сейчас у него остались лишь физические и плотские чувства, тогда как раньше он умел возбуждаться и душевно – для него эти две вещи неизменно были связаны. Теперь же всё было конечно. Устало выдохнув, он забрался на заднее сидение автомобиля и кивнул шофёру в ответ на вопрос: «Домой, сэр?». Домой. Какое странное и чужое слово. Холодное, неуютное и льдистое на языке. Уэлтон звучал гораздо теплее и ближе. Однако теперь и его не осталось. Сначала эти изверги выжили из школы мистера Китинга, который, казалось, был единственным на свете нормальным взрослым, а потом избавились и от выпускников. На прощание им всем сказали: «Надеемся, вы станете достойными людьми, полезными своей стране, и все про вас ещё услышат. Вы прославите нашу школу и державу, свои семьи и самих себя, сотворив множество важных, нужных дел!». На самом деле эти слова могли бы звучать очень даже ничего, но если ли бы вы услышали, с каким пафосом их произносил директор школы… наверное, вам, как и Чарли, захотелось бы развернуться и уйти, что он и сделал – это был его прощальный салют мистеру Китингу и его учению. До прихода учителя литературы Чарли школе особых палок в колёса не ставил – понимал, что статус отца надо подтверждать. Если и пакостил, то по-тихому и мелко. Учился он блестяще, был одним из лучших воспитанников школы. Но потом в его жизнь пришёл Джон Китинг, перевернул в ней всё с ног на голову, да скатил в Тартарары, а потом, вслед за учителем, явилась Дейзи, окончательно всё запутав, обнажив его самые сильные страхи и боли, оставив его голым перед самим собой, и ушла так же стремительно, как ворвалась. Эти двое имели наглость показать ему его настоящего, не прикрытого рамками чопорного поведения и чрезмерной гордости за себя и за свою семью, заставили его стать честным по отношению к себе и ушли! Оставив его наедине с собой! Это было нечестно, нечестно, нечестно! Как ему теперь быть? Почему он должен мучиться, вдруг обнаружив все недостатки той жизни, которой с таким упоением учился с детства, в которую рвался, стремился? Оставили его одного, предоставив ему чудовищный выбор. И теперь он вынужден был страдать! Ведь он теперь играл две роли одновременно больше, чем когда-либо, теперь он видел все свои недостатки и недостатки других, видел недостатки той жизни, которой был предназначен с рождения, и не мог ничего с этим сделать, потому что уже привык. Погрузившись в невесёлые думы, Чарли не сразу заметил, что на втором этаже дома Смитов горит свет. Комната Дейзи пустовала два года, и это было крайне странно. Он нахмурился и оглянулся на оставшийся позади дом. Что за чертовщина… неужели они вернулись из Нью-Йорка? Ну, так ему нет никакого желания видеться с этими мистером и миссис! Машина притормозила у его собственного коттеджа, Чарли вышел на морознуюу лицу, подставляя лицо крупному снегу, который вновь повалил к вечеру. Он летел, подсвечиваясь яркими жёлтыми лучами фонаря. Далтону не хотелось идти домой, и он вытащил из кармана пальто пачку сигарет, надеясь задержаться у ворот хотя бы минуты на три. Он закурил, выдохнув дым в зимнее ночное небо, прищурившись, глянул на фонарь и снежинки, и его мысли невольно вернулись к окошку Дейзи. Воспоминания о той ночи вспыхнули в голове с новой силой, и он понял, что не забыл, хотя так сильно пытался. Он с саркастичной улыбкой на губах вспомнил, как он в то самое окно лез. Поменял бы он что-нибудь,если бы вновь оказался в той ситуации? Нет. разве что лез бы быстрее. Сигарета стремительно сгорала, сокращаясь в его изящных пальцах. Маленький окурок упал в снег и потух. Вот и всё. Пора домой. Чарли полными лёгкими вдохнул холодный зимний воздух, будто бы набираясь смелости, и зашагал по дорожке к дому. В окнах гостиной уже горел тёплый свет, но сейчас он казался парню самым холодным на свете. Про себя он решил, что, как только откроет входную дверь, он перестанет думать о Дейзи. Петли скрипнули. Не перестал. Юноша и себе не смог бы объяснить, что с ним творилось. Он был сбит с толку и запутан. Он видел развороченную изнанку своей жизни и не мог принять её, и не мог изменить её, и не мог закрыть на неё глаза. В какие-то моменты он чувствовал себя калекой, который шагает на одной ноге, а вторая бессмысленно болтается сзади, задевая всё вокруг, тащась по пылной дороге. Мистеру Китингу понравилось бы столь поэтичное сравнение, хотя он явно озадачился бы вопросом – что, чёрт возьми, с тобой происходит, а, Далтон?! Традиция семейного ужина у них почти исчезла после того, как сестра Чарли вышла замуж, а отец стал засиживаться на работе (или не там) допоздна, так что никого не сидело за столом. На кухне юноша обнаружил кастрюлю супа и котлеты. Он был голоден, но есть не хотел, потому лишь потянулся в буфет за бутылкой виски и стаканом. Сделав себе виски с содовой, он поднялся в свою комнату и устроился в кресле почитать, пытаясь отвлечься от мыслей. И почти получилось, если бы не мать, зачем-то заглянувшая в его комнату. - Ты не видел мою вышивку? Я где-то оставила свою корзинку… - она делов-то прошла к тумбочке и бесцеремонно стала рыться в ящиках. - Там мои вещи, мама, - резко встал Чарли. – Нет, ты не оставляла свои нитки у меня. - Нитки! – возмущённо воскликнула она. – Для тебя это какие-то нитки, не так ли? а между прочим...мои работы заняли на выставке почтенных домохозяек первое место! - Очень рад за тебя, - он слегка поклонился, балансируя между иронией и почтением. - Ну ладно, пожалуй, здесь и правда здесь нет, - шушра юбками, она как-то быстро направилась обратно к двери. Уже у порога женщина остановилась и нарочито небрежежно бросила: - Кстати, ты слышал, что Дейзи вернулась из Нью-Йорка? Не хочешь навестить старую подругу? Знакомство с ней может быть полезно. - Я подумаю над твоим предложением, мама, - он чуть поджал губы, изображая улыбку. Он понял, что мать приходила именно за этим, никаких ниток она не искала. Может быть, ей хотелось, чтобы они с Дейзи поддерживали связь, аможет, она что-то знала. Если второе, то дело плохо. Однако, кто мог бы проболтаться?.. Нил, Нокс? Скорее, Нокс – этот Оверстрит страшный болтушка, а его отец – тем более. Что ж, если так, дело плохо – тогда его семья будет ему до самой смерти это вспоминать, отпуская тончайшие намёки. Им доставит огромное удовольствие изводить его и напоминать о его неудаче. Его мысли вновь обратились к девушке. Нет, ни за что он не собирается её видеть! После того, как она вот так с ним поступила! После того, как сказала, что любит его и выйдет за другого! Раскрасневшийся от злости, он не заметил, как оказался на морозглй улице, в пальто и шарфе, но без шапки. Бездумно стараясь убежать от самого себя, он не замечал ничего, что творилось вокруг - дома и улицы столь стремительно сменяли друг друга, что Чарли понял, что бежит. Он был зол на всех, на мать, на Дейзи, на себя и на мистера Киттинга. На свою жизнь, которую сам сделал такой невыносимой, на это дурацкое Рождество, и на здание, перед которым он вдруг оказался. Он мазал глазами по знакомым прямым и острым линиям, по орнаментам башен, витражам окон, он жадно впитывал в себя каждую мелочь, будто жаждующий наконец получил воду. Чарли чувствовал, как что-то внутри него наполняется с каждым взглядом на школу. Не сразу он понял, что по его щекам текут тихие слёзы. Он был всем сердцем верен Уэлтону. Он был первым борцом с дирекцией в последний год. Он бессменно был президентом ученического совета. Он был авторитетом для многих и многих классов. Он был заводилой и милостивым мажором, у которого все могли занять денег. Он был первым красавчиком, и, говоря про Уэлтон, девчонки непременно упоминали его имя. В школе он жил по-настоящему. Пусть тогда вся эта чопорная жизнь и казалась ему верной, он был счастлив, ведь ему не приходилось сомневаться в правильности происходящего. А ещё у него была поддержка - друзья, которые теперь не рядом. Сунув замёрзшие руки в карманы, Чарли медленно поплёлся по припорошённой снегом сельской дорожке мимо зимних полей. Мрачная зимняя природа, дышащая одиночеством и безнадёжностью, пришлась ему по душе сейчас. Белые поля уходили вдаль, чёрные голые ветви деревьев тянулись в облачное небо. Чарли вспоминал, сколько же всего замечательного произошло в этих местах, и не мог сдержаться от непроизвольных слёз. Ах, он бы отдал всё, лишь бы вернуться в то время! По одному только Богу ведомви причинам он свернул с основной дорожки, ведущей обратно в город, делая крюк мимо пещеры, в которой проходили собрания общества мёртвых поэтов. Теперь она выглядела заброшенной, холодной и такой же чужой, как и почти всё в этом мире. Это сделало Чарли больно, и он не стал задерживаться в пещере, хотя и очень хотел. Он желал сохранить об этом месте лишь самые тёплые впечатления, поэтому постарался не портить приятные воспоминания нынешними ощущениями. Идя по дорожке обратно к дому, Чарли вдруг остановился у дома Дейзи. Против своей воли он сделал это, однако, задержавшись под окном её комнаты, больше не мог сделать и шага с этого места. Воспоминания охватили его с новой силой. Подул холодный и сильный ветер, растрепав волосы, заколол лицо. Это был ветер прошлого.