Star Lost

Пахло домом, теплом, уютом и травами. В печке тихо похрустывали поленья. Уже занимался рассвет, окрашивая небо в мягкие оранжевые цвета и подсвечивая робкими лучами ещё не осевший росой туман. Где-то заливался соловей, стрекотали кузнечики. Это было его любимое время: когда всё деревенские ещё спят, когда можно услышать природу и поделиться с ней мыслями, когда можно дышать всей грудью. В эти мгновенья на душе и сердце было спокойно, всё печали и тревоги уходили куда-то далеко, за острые шипы гор, оставляя лишь лениво, неповоротливо ворочающиеся мысли. Всегда так было. Но не сегодня. От чего-то в этот прекрасный миг надоедливый червячок тревоги гложил внутренности, а волк скулил, изредка вскидываясь, рыча и подгоняя. Куда? Альфа, сидящий на порожках родного дома, не понимал. А зверь всё отчаяннее рвался, скрëб душу острыми когтями и рычал «Не успеешь! Не поможешь! Не спасёшь! Беги! Беги!» Вдруг, тишину раннего утра, так неправильно и терзающе сердце, разрезал крик боли. Молодой мужчина вскочил на ноги и опрометью бросился к своему омеге, который должен был ещё спать крепким сном. Но вбежав в спальню, замер в ужасе глядя на корчившееся от боли хрупкое тело, на котором теперь так неестественно смотрелся круглый животик. И кровь… О, Мать Природа, как же много её было! +++ Феликс всегда был слабеньким, болезненным, угловатым. На фоне двух старших братьев он резко выделялся: хрупкий, тощий, слабый омега, а Ëнджо с Гонхаком — высокие, статные, сильные альфы. Ими отец всегда гордился, а вот младшего не замечал в упор, считал нагулянным, нечистым. И папу за это бил. Да как-то раз, на хмельную голову, и забил до смерти. Двойняшкам тогда только тринадцатую весну справили, а Ликсу и того меньше — всего пятую. Выросший без омежьей ласки и не помнящий своего папу мальчик, от того и не принимал близко к сердцу зло порыкивающего и презрительно фыркающего главу дома. Жилось, порою, не сладко, но одиночество скрашивали братья — они за ним ухаживали, любили, оберегали. Феликс отчётливо помнил, как впервые в свои восемнадцать лет нарычал на отца Гонхак, заступаясь за него — маленького и дрожащего от страха. Правда, после получил несколько хлестких ударов розгами по спине, но не сдался и с тех пор открыто вступался за младшенького. Спустя ещё три весны, отец захворал. Поначалу несильно — ещё пытался и на охоту ходить, и хозяйством заниматься. Но чем больше времени проходило, тем слабее он становился. Постепенно, заботы по дому перешли к Ëнджо, который, в отличие от своего двойняшки ещё не успел обзавестись омегой. Альфа старался приносить из леса больше добычи, торговал с волками, чья деревушка обосновалась за лесом, глиняной посудой, выменивая у тех дубленые шкуры и целебные настои, и помогал иногда юному братишке, на чьи плечи свалилось домашнее хозяйство и лечение отца. Не прошло и года, когда глава дома скончался. На дворе только начинала вступать в свои права зима, когда тот испустил дух. Хоронили всей деревней. Отец хоть и был жестоким к своей семье, но соплеменники всё равно уважали, от того и помогали скорбящим детям организовывать проводы. Вот только стоя у могилы и смотря, как старшие сыновья придают Земле-хранительнице обмотанное в светлые ткани тело, Феликс отчётливо понял — он не скорбит, не плачет, не скучает. На душе пустота и холодное равнодушие, а в голове одна мысль: «Заплатил за грехи свои. Мать Природа наказала». И в доме стало как-то спокойнее сразу: Ëнджо продолжал заниматься делами дома, Ликс помогал ему — кухарил, убирался, следил за скотиной. Гонхак же спустя полгода, свадьбу сыграл да увëл своего суженого в новый дом. Так распорядились Звëзды и младшенький был им благодарен, за свою тихую и спокойную судьбу. Так и пролетели вëсны. Свободный от гнева отца и расслабившись в заботе брата, Феликс распустился, как подснежник после долгой зимы — похорошел, да стал благоухать ароматной малиной. Альфы тогда словно обезумели — и ухаживали, и к Ëнджо за благословлением ходили, а самые наглые и приставать да зажимать успевали. Только вот никто сердцу мил не был, никто суженым не являлся. Вот и просил омега старшего брата о защите, а тот, видя что младшенький обещанного Звездой ждёт, только улыбался, трепал по макушке, да гонял ухажёров. Правда, не долго. Феликсу справили семнадцатую весну в тот год, когда брат решил настоять — пора выбирать жениха. Омега был юным, красивым, статным, хоть и ходил до сих пор тоненький, словно молодая берёзка, да самое главное — вступил уже в возраст жениховства. Порешили тогда так: Ëнджо дает времени до восемнадцатой весны с условием — младшенький на все гулянья деревенские ходить будет, да к альфам присматриваться, а коли не найдёт родного себе по душе — тогда уж старший сам выгодную партию выберет. Омега после того разговора решил схитрить — на вечёрки к юношам бегать стал, да слушать что те про альф рассказывают. Задумал, значит, сначала разведать. Кто-то уже нашёл своего суженого, кто-то уже и на сеновал успел с ним сбегать, а кто-то вздыхал тихонько за полюбившемся сердцу. Вот только путного омеги ничего не говорили. — Щебечут себе счастливые, — тихонько вздохнули за плечом на одной из вечëрок. — Да толку от этих разговоров нет. И где этого обещанного Звездой искать? Тогда, обернувшись, Феликс увидел пухлощекого, нахохлившегося аки воробей в зиму, омегу. Тот дулся слушая пустую болтовню, да вздыхал тяжело. Так и познакомились в тот день, и рад Ли был, что Звезда по судьбе ему именно Джисона в друзья подарила. С тех пор они ходили парой: куда один — туда другой. Разлада у них не было, если только в шутку, а вот доверие — было. От того и советовались друг с дружкой, и секретничали, пока вышивали рубахи, и суженых тоже искали вместе. Даже в первый день солнцестояния на гулянья вместе пошли. — Волком тянет, — поведя носом, довольно уркнул Джисон. — Гости к нам на праздник пришли. — Перевёртыши то? — переспросил Ликс, оглядывая поляну, охваченную тёплым светом костров. — Так вроде люди все. — А ты приглядись, — хитро улыбнулся друг. — Видишь того, что с Чансоном беседу ведёт? И вправду, около соседского омеги стоял незнакомец. Высокий, крупный, больше любого деревенского альфы. И вёл он себя необычно. Свои по обыкновению, к незамужним посреди гуляний старались не прикасаться, смеялись тише, да не смотрели так… откровенно. Чужак же то волосы омежьи поправит, то за хрупкие плечики при обнимет, то ручку поцелует. Да и смеялся он громко, раскатисто и слышались в этом смехе довольные утробные порыкивания. Даже движения перевертыша были иными — резкими, широкими, но при этом видно было, что продуманными и аккуратными — дабы не задеть ничего. Феликс огляделся внимательнее. Таких на поляне собралось достаточно — около двух десятков. И все до единого одарённые Звëздами неземной красотой. Некоторые держались особняком и наблюдали, кто-то медовуху да пиво пил, многие с деревенскими общались и даже танцевали под звонкие и весёлые звуки лютни. — Пойдём танцевать? — будто прочтя мысли, Джисон потянул друга к центру поляны. — А потом через костры прыгать! И к звездочету гадать! И в речке, в речке искупаемся! — А мавок не боишься? — заливаясь ответным смехом, спросил Ликс, который старался не отставать. — Да сдался я им! — хохотнул Джисон. — Им бы только с альфами играться. Да и не русалочья неделя! И они влились в хоровод, уводимые переливами лютни. Омеги перебирали быстрые шаги, взмахивали руками, кружились, то приближались друг к другу, то резко отдалялись. А ещё улыбались и смеялись заливисто от переполняющих эмоций. В какой-то момент мелодия переменилась, стала более легкой, весёлой, игривой. Танцующие на поляне юноши разошлись по парам и разделили друг с другом радостные мгновения. Шаг вперёд, рука к руке, отступить назад и вновь вперёд, охнуть, когда сильные руки альфы, легшие на талию, поднимают в воздух и кружат, а после передают в чужие, доверяя омегу другому партнёру. И вновь, подхватив ритм, отступить, положить руку на грудь, взмахнуть второй, обводя небосвод с мигающими звёздами и делая шаг в противоположную сторону, сделать те же движения, но обратно. А потом повторять и повторять, пока ноги не перестанут заплетаться, дыхание окончательно не собьется, а голова не закружится. Но даже несмотря на усталость, Феликс не прекращает, перелетает из рук в руки, словно бабочка и продолжает отплясывать пока не встречается глазами с новым партнёром и не тонет в голубых омутах. Он отступает назад, не прерывая зрительного контакта, и, влекомый пристальным взглядом, возвращается. Но от чего-то незнакомец не передаёт его другому альфе, а удерживает и продолжает танцевать, вертеть податливое тело в своих руках, подхватывать отпускать, отталкивать и привлекать к себе вновь. Не остаётся ничего кроме заполошно стучащего в груди сердца, задорной мелодии, голубых глаз и свежего запаха мяты с чабрецом. Даже когда мелодия традиционного танца закончилась и большая часть людей начала расходится, они оставались на месте. Прижатые друг к другу на последних аккордах музыки, глядящие друг другу в глаза и дышащие смешанными ароматами трав и малины. В какой-то момент омеге даже показалось, что омуты, доселе оставшиеся голубыми, потемнели и стали изучающе скользить по его лицу. Но не успел он отстраниться, как это сделали за него. Кто-то схватил за плечо сзади и потянул на себя, вырывая Ли из томного морока и крепких рук, в которых от чего-то было уютно. Джисон, который так не вовремя прибежал, потянул друга к звездочету, не обращая внимания на его растерянность. А Феликсу и оставалось только оглядываться на замершего в окружении танцующих незнакомца. Тот провожал их тяжёлым взглядом потемневших глаз и даже, казалось, не замечал подошедших к нему двух перевертышей: одного высокого молоденького омегу и коренастого, с бугрящимися мышцами, альфу. В шатёр к звездочёту Ликс зашёл вместе с Ханом. Секретов у них друг от друга не было, от того и предсказания можно было получить сразу вместе. Тем более к странноватому старику Чхве по одиночке заходить было боязно. Тот был слеп на оба глаза, что были подернуты белесой пеленой, однако видел и ощущал мир иначе, более остро. Ходила молва, что он не просто Звезды читает, а шепчется с ними по ночам, от того и предсказания всегда сбываются — стоит взойти Луне, как небесные светила сами рассказывают судьбы людей. Сегодня же ночь была особенной — коротка да сильна, и голоса Звëзд слышны отчётливее. — Судьбу свою пришли узнать? — прохрипел старик, вперившись невидящим взглядом в замерших омег. — И верно, на перепутье скоро будете, особенно ты, — дрожащий сморщенный палец показал на Ликса. — Друг то твой сильной Звездой защещен, молодой. От того и судьба ждёт его счастливая: уйдёт за волком своим и поминай как звали. А тебя мне жалко. У твоей защитницы силы иссякают с каждым годом, а как только и вовсе покинет небосвод, тебя гибель и догонит. Другого защитника тебе искать надо, мальчик, сильного да заботливого. Чтоб любил и никого кроме не видел: ни семью, ни омег, ни друзей своих. Сам к нему не пойдёшь, так он силой утащит. Токмо смотри за ним внимательно: как спасёт от хвори, так сам и погубит. Омеги с непониманием переглянулись и вернули свои взгляды на звездочета — авось, что ещё скажет. А тот сидел, воздев лицо к небу, что было видно сквозь полупрозрачную ткань шатра, и с хмурым лицом слушал голоса. Потом повернулся обратно, улыбнулся по-доброму и… начал выгонять: — Идите, дети мои, пусть Звезды-защитницы вам путь лёгкий выстелят своим светом, да судьбу пошлют спокойную. Идите. Ко мне гости придут скоро, наставить их надобно да советом помочь. На речку купаться Феликс не пошёл. Странный сегодня день выдался, волнующий. От того, отослав Джисона с остальными омегами, сам домой направился. Спать не хотелось, а вот в тишине побыть — казалось делом необходимым. Пробравшись на чердак, Ликс улёгся в шкуры, что остались после зимы, и взглянул на кусочек неба, виднеющийся в небольшом оконце. Хотелось как Чхве — обратиться к Звезде, спросить совета, потолковать. Так не ответит же — так и будет сиять на чёрном небосводе, да слушать терзанья души. Может, и к лучшему это — не всегда к счастью судьбу свою знать наперёд. Тем более свою.