Карта

Стид находит ее в подвале. Она завернута в выцветшую тряпицу – когда-то, возможно, красивую и яркую, с какой-то вышивкой, от которой ткань кажется неравномерно вздутой. Край тряпицы истрепан, нитки свисают грязными волосами – Стид нечасто видел немытые волосы, но он помнит острый черный взгляд из-за завесы спутанных прядей у какой-то попрошайки в городе. Он прячет сверток под сорочку, и грубая ткань царапает живот, пока он пробирается к себе в комнату. Пусть Стиду десять, и он уже должен быть большим и серьезным, но он почти смирился, что навсегда останется «маленьким глупеньким богатеньким Стидди». Поэтому он все еще роется в вещах своей бабушки, сложенных в подвале, и вытаскивает оттуда то, что кажется ему драгоценным, пока их еще не сожгли или не роздали бедным. В комнате он прячется на кровать, задергивает полог так, чтобы видеть дверь, но так, чтобы от двери не было сразу видно его – привычные предосторожности, если не хочешь, чтобы очередное сокровище было разрушено красными пальцами отца – и кладет перед собой сверток, аккуратно разворачивая ткань. Облачко пыли заставляет его чихнуть, и он думает, что надо бы постирать и посмотреть, осталось ли что-то от вышивки. Под тканью – грязно-фиолетовый мешочек из вытершегося бархата. Когда-то он, наверное, был пурпурным, насыщенным настолько, что глазам было больно от чистоты цвета. Стид зажмуривается и представляет, как мешочек крутили тонкие, унизанные перстнями пальцы, как звенели на запястьях золотые браслеты, как ткань льнула к ладоням и ласкала их. Он все еще не знает, что внутри, и осторожно тянет за завязки. Горловина сначала не поддается, но Стид аккуратен и настойчив – и мешочек доверяется его рукам, обнажает скрываемое столько лет. Стид переворачивает его, подставляя ладонь, и в руку с тихим шорохом падает колода карт. Стид откладывает ткань и непонимающе крутит их в руках. Он не позволяет себе чувствовать разочарование, но он надеялся, что там будет какой-то более секретный секрет, чем потрепанные по углам прямоугольники плотной бумаги. Тем не менее, эти карты не похожи на те, в которые играет отец со своими друзьями. Этих точно больше, и они на удивление не выцвели, не покрылись пылью, бережно охраняемые крепостью из ткани. От них пахнет не бумагой, а пряным душным благовонием; от запаха чуть кружится голова и кажется, будто карты посылают по рукам электрические сигналы, впиваясь в маленькие ладошки. Стид закусывает губу. Он пока смотрит только на рубашку, с какой-то неясной робостью думая о том, чтобы перевернуть их и посмотреть на картинки. Будто они должны работать как-то не так; как – он не знает, и не у кого спросить. Он пробует тасовать их, подражая движениям отца. «Интересно, – думает он, хмурясь и сам не понимая, откуда берутся такие мысли, – мне всегда придется так прятаться, чтобы делать то, что мне нравится?». Стоит ему додумать мысль до конца, как одна карта выпадает у него из рук. Лежит на покрывале рубашкой кверху и словно подмигивает. Стид, давя в себе порыв убежать под кровать, аккуратно откладывает колоду и несмело переворачивает беглянку. На обратной стороне изображена с необычайным мастерством и детальностью башня. Макушка ее летит вниз, и вместе с ней летят куда-то в огненный ад люди. Стид приглядывается к ним и зажимает себе рот ладонью: один из них жутко похож на его отца, а у второго глаз проткнут шпагой. Он дергается убрать карту, но тут вспоминает свой вопрос и думает: а что, если карты как-то отвечают на мысли? Что, если это – ответ? Он еще раз смотрит на рисунок, так пристально и долго, что фигурки на нем будто оживают и обретают плоть и звук, крича какую-то бессмыслицу между обычным «маленьким глупеньким мальчиком». Стид трясет головой, сбрасывая морок. Ему хочется как-то проверить свою догадку, и он не находит ничего умнее, чем замешать башню обратно в колоду, а потом шепотом спросить: «Вы меня понимаете?». Еще одна карта падает на покрывало – сразу же, как он успевает закончить вопрос. Стид не мешкая и даже не выпустив колоду из руки, тянется перевернуть ее. На карте изображена самая странная женщина из всех, что только видел Стид: на ней поношенная одежда и широкополая шляпа, и она смотрит пронзительными темными глазами прямо на него. Одна рука ее лежит на ножнах с кинжалом, другая – на камышовом коте, который с довольным выражением на морде выгибается к ней. Стиду уверен, что это «Да». Ему кажется, что девушка говорит ему: «Я буду защищать тебя так же, как защищаю кота». Ему все еще страшно и немного жутко, так же, как когда кто-то рассказывает страшилку, но карты интереснее этих историй, они почти такие же интересные, как книги про пиратов и океан – и, может, поэтому на них есть такие странные люди? Женщина точно похожа на пиратку. «Я стану пиратом?» – спрашивает Стид, и в этот раз на покрывало падают две карты. На первой из них – огромная сияющая звезда над бесконечной океанской гладью. Стид начинает улыбаться, потому что тут нет никаких сомнений, потому что карта столь ясна и понятна – сразу же, с первого взгляда. Он переворачивает вторую карту, и улыбка медленно, неуверенно сползает с его губ: на карте самый красивый мужчина, какого он только может себе представить. Три шпаги протыкают его насквозь, прямо там, где должно быть сердце. Стид кладет на него кончики пальцев, гладит – ему хочется вытащить эти шпаги, хочется залечить эти раны, и он не может думать о смысле карты, о том, что она хочет ему сказать. Это он хочет сказать, это он шепчет, прослеживая пальцем длинные кудри: «Я не хочу, чтобы тебе было больно. Я хочу, чтобы у тебя было все». И Стид не может объяснить, не может и не хочет даже думать об этом, но ему кажется, что одна шпага в этой груди принадлежит ему самому.