«Wait for the signal, and I’ll meet you after dark,
Show me the places where the others gave you scars,
Now this is an open/shut case,
I guess I should’ve known from the look on your face,
Every bait and switch was a work of art»
Себастьян сидел на узкой деревянной изгороди, огораживающей ещё не убранные посадки валерианы, по привычке покачиваясь из стороны в сторону, удерживая равновесие. Впервые за долгое время в предчувствии чего-то монументального он не видел угрозы. Не ощущал тревоги. Чтобы там не поджидало впереди — хуже оно уже не сделает. По крайней мере, ему так казалось. Наверху горы, равнины, леса, усыпанные октябрьским кармином и золотом, снизу затянутые сфагновой патиной болота. Такие места, как Хогвартс, хранят их же собственные тайны, такие как Хогсмид, как Айрондейл и Фелдкрофт, хранят волшебники и традиции. Такие места не меняются столетиями. Пройдёт ещё век и они останутся прежними. Стагнация волшебного мира была естественна и незыблема. Она не пугала отсутствием развития, не радовала стабильностью, она просто была. Всеми принятая. Но всё же в этот раз что-то было другим. Что-то стало другим. Áртур подошёл со спины, и его шагов по жухлой траве даже не было слышно. Может, что-то стало другим из-за него. Из-за этого странного, но такого любопытного, привлекающего всеобщее внимание пятикурсника. — Мы возвращаемся? Он поставил одну ногу на горизонтальную жердь и покрутил на указательном пальце завязки круглого замшевого мешочка. — Или останешься с сестрой? — Не знаю. Наверно- Себастьян резко замолчал на полуслове и весело прыснул, стоило ему оглянуться и заметить на голове у своего неординарно-одарённого во всех смыслах спутника выросшие, как у клабберта, рожки. — Где ты шлялся? Артур непонимающе вздёрнул бровь. — У тебя какая-то шелуха в волосах. Тот непроизвольно запрокинул голову и закатил глаза, в попытке взглянуть на свою макушку. — Агх… — устремившись пальцами наугад, ухватил запутавшийся между прядями маленький осенний лист. — С дерева насыпало. Не то чтобы только поступивший, новоиспечённый студент сразу нашёл своё призвание в зельеварении и ему нравилось стоять часами за дымящимся горшком, гипнотизируя бурлящее варево, но после занятий профессора Шарпа от возникшей привычки лазить под каждый камень и каждый куст за ингредиентами для зелий сложно было избавиться. Он видел в этом нечто… по-своему умиротворяющее. Теперь наклонность непрерывно трястись над своими теплицами, присущая в первую очередь волшебникам в летах, не казалась такой уж своеобразной. Видимо, это уже старость подкралась незаметно. Присев рядом, Артур спрятал зачарованный мешочек за бордовой мантией и стряхнул ладонью опавшую листву, что могла остаться на голове. — Всё? — И сзади ещё, — Себастьян заглянул ему за плечи, — да погоди, не тяни. Слизеринец не успел и подумать о том, что не спросил разрешения, и что даже такое крайне доверительное дело, как прикрывание спин друг другу в битве, не даёт карт-бланш на вторжение в личное пространство в любой другой момент. Хотя они действительно сблизились в последнее время, спорить с этим было сложно. Физически, в том числе. Приобнимать его на прощание — Себастьян себе в этом пока был не готов признаться — приятно. Очень. Своевольные пальцы уже полезли оказывать непрошеную помощь, смахивая кусочек тонкой сухой веточки. Опомнившись, он как-то совсем себе несвойственно неловко буркнул: — Можно? Артур не ответил. Наклонившись и чуть развернувшись вправо, спокойно подставил голову под чужие руки. Длинные чёрные волосы, присобранные сзади шнурком, переливались глянцем на медном вечернем солнце, на ощупь были шелковистыми и холодными. Оказавшись ближе, Себастьян учуял, что они пахли лавандовым маслом. Отправив на землю очередной пожелтевший листочек, он молча отругал себя за излишнюю осторожность и нарочитую медлительность, которым безотчётно уделял уж слишком много внимания. Из-за чего сам же бесился, и только больше выдавался. У него не получалось это прекратить, даже осознавая, как такое проявление может быть воспринято — в общем и целом, конечно, верно, но совсем некстати. И почему именно сейчас, и почему именно он? Хотя, стоило спросить сначала самого себя, когда это внезапная первая любовь во времена сражений внешних и внутренних вообще была кстати? А Артуру оставалось лишь делать вид, что не замечает. И, воспринимая это как своего рода развлечение — в конце концов, не успел ещё в новой школе освоиться, а на него уже глаз положили — вроде неплохо выходило. До определённого момента.***
Во внутреннем дворе к полудню всегда становилось особенно многолюдно, а сегодня этому способствовала на редкость тёплая в осеннее время года шотландская погода. Хуже места для обсуждения досужих сплетен нельзя было найти, но и, казалось бы, перемещаться куда-то в тихий уголок для такого пустякового вопроса было как-то не по-взрослому. А пятикурсникам, в конце концов, нужно было соответствовать. — То, что про тебя вчера говорили — это правда? Себастьян поднял голову на своего красно-золотого товарища, по обыкновению складывая руки в замок. Тот шагал туда-обратно по невысокой каменной кладке и, давая волю навязчивым мыслям, невозмутимо крутился от безделья вокруг фонарных столбов, пока никто из профессоров не видел. После победы над троллем, ему сказали, что у него есть задатки мракоборца. А если увидят это безобразие, то про задатки какой магической профессии будут рассказывать? — Так они много чего про меня говорили, — Артур пожал плечами, а его театральная улыбочка получилась чопорной и самодовольной, собственно, как и планировалась. Себастьян на неё только фыркнул. — Уточни. — О том, что ты украл у той мелюзги с Когтеврана её плюй-камни. Обманул Ленору, не отдал Грейс астролябию. «А сплетни в Хогвартсе действительно быстро распространяются. Было бы странно надеяться, что хоть часть моих деяний не всплывёт». — Правда. Признавая это, он и в лице не изменился. Предназначенный умудрённой шляпой путь должен был подталкивать к раскаянию, взывать к совести, к какому-никакому благородству, которое она в нём, видимо, усмотрела, но стыда за свои не самые доблестные поступки Артур не чувствовал. И был бы у него маховик времени, он бы и пальцем о палец не ударил, чтобы что-то исправить. Иначе, что в этом будет весёлого? Хотя астролябию, скорее, стоило бы вернуть. Но попросить за неё побольше. — Будешь осуждать? — Нет. Ответ слизеринца был твёрд. В принципе, вполне в его стиле, и Артур и не ожидал другого, но прозвучал этот ответ так молниеносно и куда увереннее, чем, возможно, нужно было. Словно заготовленный заранее. — Просто… — Себастьян осёкся, в этот раз таки тщательнее обдумывая, что скажет. Точнее, обдумывая вообще. — У меня о тебе сложилось другое впечатление. Ещё не хватало показаться заискивающим или каким-то моралистом, потому ничего нейтральнее в голову не пришло. — Другое — это какое? Артур остановился, облокотившись на столб, и посмотрел сверху вниз. В его взгляде было слишком много всего. И что-то отчётливое, и обманчивое, и быстрое, и медленное, и яркое, и бесцветное. По большей части — нечитаемое абсолютно. Он был защёлкнутым замком, и у Себастьяна, казалось, были все подходящие к нему ключи, но скважина меняла свою форму так быстро, что подобрать верный просто не удавалось. С таким взглядом Артур мог как ядовито глумиться, так и быть искренне заинтригованным, так и оставаться всецело равнодушным. При желании, его можно было трактовать как угодно, ведь там было всё. Всё, кроме сожаления. Себастьян сделал последнюю попытку не объясняться. — Другое. Он повторил это, буквально надавливая, стараясь звучать так же твёрдо. Один раз же получилось. Но голос против воли смягчился, в последний миг лёгкое дребезжание вырвалось из груди. Это было ужасно, подумал он. Так незрело, бестолково, неуклюже ужасно. Непростительно для себя прошлого. Что происходит? Что, во имя Мерлина, с ним происходит? Артур, выделяя каждый шаг, прошёл чуть вперёд, будто бы созерцая еле заметные отсюда кольца на поле для квиддича. — А ты никогда не задумывался… Внезапно он оглянулся, повернув голову вправо, выглядывая из-за собственного плеча — и эмоции в этот раз читались до смешного элементарно. Несколько выбившихся чёрных прядей упали на лоб, а его игривые, проказливые голубые глаза самозабвенно искрили холодным энтузиазмом, будто он разгадал загадку, которая приводила в чистейший восторг своей замысловатой механикой. — … что я только с тобой другой? На самом деле, он прекрасно понимал, что имел в виду под другим. И что имеют в виду другие, когда говорят об этом. Прекрасно понимал, как много весят слова и действия, какое впечатление он производит ими на окружающих — как на профессоров, так и на других учеников. И оттого удачно балансировал между старательным, стремящимся к знаниям студентом, лицемерным и презрительным паршивцем, и внимательным товарищем, открыто протягивающим руку помощи тем, кто в ней нуждается. Ну, или тем, кто за услугу заплатит, на худой конец. Одни не могли поверить, как такой находчивый, талантливый ученик радостно насмехается и обманывает своих же, другие не могли вообразить, как этот гадкий мальчишка может быть добрым другом. Зато самому Артуру это давалось легко. Если он уважал авторитеты, то только из-за наличия у них власти, к которой можно примазаться и быть у них на хорошем счету, не за их реальные заслуги. И был всецело чуток лишь к тем, кто ему нравился. Искренне, причём какого-то особого критерия не существовало. В первую очередь, это относилось к милым, чистоплотным тварям, и… Себастьяну, очевидно. Проще импликации на свете нельзя было придумать. Он уже давно разобрался в своих чувствах. Как только увидел его на следующий день после ночного приключения в библиотеке, и первым захватившим порывом было подбежать и, рассыпаясь в благодарностях, словно кокетливая девчонка чмокнуть в щёку — сразу понял, к чему всё идёт. Оставалось лишь покорнейше ждать и тайком подхихикивать. Себастьян смотрел в смеющиеся (наверняка, над ним) светлые глаза, и его мысли были куда лиричнее. Ему казалось, что он тоже видит древнюю магию. Её следы, затерянные — или, скорее, спрятанные от недостойных — в ледяном натяжении радужки. Магию, самую первую, самую сильную, первоматерию содержаний и форм, прародительницу всех чувств на свете. Невидимую, неслышимую, громкую и прекрасную. Очень-очень пугающую и очень-очень желанную. Себастьян мотнул головой, словно высвобождаясь от наваждения. — Скажи мне, что ты вообще забыл на Гриффиндоре? Артур патетично раскинул руки в стороны, гордо взмахивая широкими рукавами бордовой мантии. — Не ко мне вопрос! Но, знаешь… Он спрыгнул, наконец, с каменной кладки, поравнявшись со слизеринцем ростом, больше не глядя на него сверху вниз. — Приятно быть на факультете… — торжественная пауза, — победителей. В ещё одной повисшей паузе между ними пробежал импульс. Особый, характерный импульс, присущий только гриффиндорцам и слизеринцам, когда не понятно, что произойдёт дальше — они подерутся или поцелуются. Импульс, всплеск, вспышка… Беги. Оба сделали по два шага — Себастьян два вперёд, а Артур два назад. Оба синхронно сорвались с места, и с безудержным хохотом ринулись по внутреннему двору, чуть не сбив с ног двух студентов, что несли в руках книжки. Они пронеслись мимо мирно отдыхающих на лужайке, оббежали фонтан, захлёбываясь режущим лёгкие воздухом, но не переставая смеяться. Слизеринец таки нагнал гриффиндорца рядом с кабинетом по изучению тварей. На последнем дыхании совершив рывок, он ухватил того за капюшон. Охваченный азартом от дружеской погони и не встретивший активного сопротивления, Себастьян легко толкнул Артура в плечо и под колено, опрокидывая его спиной на траву и нависая сверху. И если первый оставался мысленно и, соответственно, деятельно непорочен, то ко второму медленно подкрадывались фривольные думы. — А теперь… попробуй повторить это… ещё раз, — запыхавшийся Себастьян говорил не слишком чётко, делая глубокий вдох почти после каждого слова. — Кто победитель? — Ну, не знаю. Понемногу восстанавливая дыхание, Артур пристально оглядел тело, с таким упоением прижимающее его к земле. Задержав взгляд на бёдрах, расположившихся чуть ли не на груди, его бледные губы сами исказились в кривой ухмылке. — Если ты хотел, чтобы я почувствовал себя побеждённым, то у тебя не получилось. Напротив, я чувствую себя очень даже… неплохо. На веснушчатом лице, облюбованным бликами солнечных лучей, отразился испуг с непониманием, дополненный густым румянцем на щеках — причиной ему, конечно, был бег, а не смущение, но Артуру всё же нравилось больше думать про последнее. Живописная картина. Впервые его обуяли иные, непохожие ни на что постигаемое ранее, мысли. Он ещё не мог полноценно дать им характеристику, но это было так, словно в вещице, которую знаешь вдоль и поперёк, обнаружилось двойное глубинное дно, где гарантированно что-то припрятано, только ещё точно не ясно, что именно. Но это что-то было новым. И это волновало. Себастьян нахмурился, поджал губы. Вес его тела ощущался уже не так отчётливо. Он слез и сел рядом, не зная, куда деть свои руки. Потому хмуро вырвал из земли несколько травинок. Артур приподнялся, спустил мантию с плеч, оставшись в белой рубашке и форменной жилетке, и лёг обратно. Себастьян задержал взгляд на хорошо слаженной, стройной фигуре, — как обычно, дольше, чем надо, — и сказал только: — Меня бесит твой уродский жёлтый галстук. Это провал. Гриффиндорец громко рассмеялся, запрокинув голову. — Замётано, — он протянул руку и пихнул слизеринца кулаком в плечо. — Обворую всех парней в комнате и приду завтра обвешанным этими галстуками. Если судить по характерному "исчезающему" звуку, общий смех двух парней напугал бедных дириколов, чей вольер находился как раз неподалёку. Отсмеявшись, вслушавшись в шорох деревьев и шум речки за спиной, Себастьян тихо сказал: — Заткнись, а. — Но я ничего не говорил. — Просто заткнись.***
Артур поправил задравшуюся на запястье дуэльную перчатку, поправил воротник на чёрном кожаном плаще, и присел, чтобы потуже застегнуть пряжку на сапоге. Так же, не разгибаясь, он бесшумно спустился ближе к лестнице, с которой открывался вид на центральный зал. Лампы и канделябры отбрасывали тяжёлые тени на стены. Около дверей библиотеки и фонтана, украшенного светящимися тыквами, что остались ещё с Хэллоуина, наворачивали круги дежурящие старосты. Не успел замышляющий не только шалость гриффиндорец наложить дезиллюминационное заклинание, как сзади послышался знакомый шёпот. — Стоять, нарушитель комендантского часа. Такое обращение заставило глаза самостоятельно подкатиться ближе ко лбу. «От нарушителя комендантского часа и слышу». — Куда собрался? Ты время видел? Артур осторожно развернулся. Примирительно поднимая руки и кротко хлопая густыми ресницами, протянул высоким умоляющим тоном: — О-о, прошу, простите меня, староста Сэллоу… Он не выдержал и тихо прыснул, отчего весь невинный образ быстро затрещал по швам. — Только не докладывайте обо мне никому. Себастьян, на которого этот краткосрочный этюд не произвёл должного впечатления, в ответ и бровью не повёл, продолжая сурово смотреть, в ожидании объяснений. Артур смиренно выдохнул. — Нашёл сегодня несколько лагерей неподалёку. Хочу потренироваться. — Ночью? — Днём дел хватает. А ночью, несмотря ни на что… удобнее. Слизеринцу потребовалась вся выдержка, чтобы не хлопнуть себя ладонью по лицу. Он лишь вымученно, но сдержанно, коснулся пальцами переносицы. — Я всецело понимаю и уважаю твою тягу к самосовершенствованию, но существует достаточно менее безрассудных методов. Артур заметил, что такой воспитательный голос Сэллоу, призывающий к дисциплине, был настолько же непривычен, насколько и… очарователен. — Так что послушай товарища постарше и поопытнее, и давай, топай обратно в свою гостиную. — Во-первых, лучше давай начнём с того, что я старше тебя на полтора месяца. А во-вторых… — настроенный на ночную авантюру, он так просто сдаваться не собирался, — Себастьян, ты последний от кого я мог ожидать нотаций. — Я серьёзно. То, что ты собираешься делать — это не гриффиндорская отвага, это гриффиндорское слабоумие. Носитель (по версии завистливого слизеринца) гриффиндорского слабоумия плутовато усмехнулся. — Волнуешься за меня? — Что? Артур повторил ещё раз, понизив голос, сделав его тише шёпота, издевательски выделяя каждое слово отточенными движениями губ. — Волнуешься. за. меня. Как ни странно, во второй раз это уже звучало не как вопрос. — Я… да. У Себастьяна будто кость встала поперёк горла, и даже эти два несчастных звука еле оттуда вычавились. Игривое настроение собеседника, будто не осознающего всей губительной безбашенности своей идеи, сводило с ума. Желание наплевать на правило о запрете рукоприкладства и стукнуть его прямо здесь росло в геометрической прогрессии. А потом и себя заодно, за то, что так легко поддавался на очевидные провокации, и самое жуткое — ему нравилось на них поддаваться, ведь чего-чего, но в них точно не было безразличия. Он не был уверен, что ему стоит говорить прямо, и насколько беспокойство вообще оправдано. Хоть Артур и с завидной лёгкостью умел находить приключения на всевозможные места, но, в конце концов, не было среди учеников лучше дуэлянта, чем он. Себастьян убедился в этом на собственной шкуре. И пока он всегда выходил сухим из воды, и из боя без серьёзных травм. Но отрицать очевидное было бы поразительной глупостью, которую гордый слизеринец не мог себе позволить. — Ты мой друг и да, я волнуюсь за тебя. Если, по-твоему, волноваться за друзей это что-то постыдное… — Ха-ха, остынь, ладно? Я же просто спросил. Себастьян недовольно дёрнул щекой. Вроде как собирался поступить по-умному, не желая подставляться и примерять роль лирического героя поэтично неловкой ситуации, а в итоге всё равно почувствовал себя идиотом. — Поймают — пеняй на себя, ясно? Даже не думай мной прикрываться. Я твою задницу больше защищать не намерен. — И не прошу, — гриффиндорец махнул палочкой, тут же растворяясь. — Увидимся. Рассеянная прозрачная материя, вскоре утратившая его контуры, исчезла за ступенями. Дальнейшая ночь для Себастьяна была полна и ненужных мыслей, и сожалений, и растущей тревоги, но никак не спокойного сна. Проворочавшись в постели пару мучительных часов, которые, по ощущениям, длились как несколько бесконечностей, он спустился в гостиную. Но смена обстановки мало на что повлияла. Почему-то было холодно. Стылый воздух царапал голые щиколотки, пробирался под пижамную рубашку, нагонял гнусных мурашек, только усиливающих дурные предчувствия. Его медленно грызла совесть, а сбоку ещё и жадно причавкивала неизвестность. И невозможность узнать, что же происходит, вплоть до рассвета. Может, Артур вернулся обратно и уже десятый сон видит, а может валяется где-то на заиндевевшей земле, в одиночестве, холодный и… мёртвый. Мёртвый. Яркое воображение, рисующее пустые голубые глаза, навечно застывшие глядящими в бескрайнее небо, длинные чёрные волосы, испачканные в крови и грязи, ударило под дых, вцепившись невидимыми клыками в глотку. Себастьян прикрыл лицо руками, надавливая пальцами на веки до боли, до мерцающих красных фосфенов. Он обязан был пойти с ним. Он обязан был пренебречь всеми правилами, которыми и без того пренебрегал с завидной регулярностью, забыть про гордость, про рождённую влечением — как бы это ни было иррационально — злость. Про здравый смысл, в конце концов. Прекратить вдруг строить из себя дисциплинированного студента, будто Себастьян не подставил бы за него шею хоть в пятый, хоть в десятый, хоть в пятидесятый раз. Он обязан был быть рядом. Наверху внезапно послышался приглушённый, но низкий и тяжёлый скрип. Себастьян знал точно — с таким звуком обычно открывается главная дверь. Сейчас он был особенно выразительным в этой густо-зелёной ночной тишине. Между слизеринцем и неизвестным, вошедшим в такое время в гостиную, было два лестничных пролёта, и, казалось, даже воздух стал ядовитым и липким. Стук приближающихся шагов был рваным, неуклюжим, то глухим, то звонким. Вызывал неясную тревогу, но не от страха, а от волнения. Вынырнувшая из темноты долговязая фигура в длинном плаще замерла, обволакиваемая бледным светом Чёрного озера. — Надо же. Голос фигуры Себастьян узнал бы из тысячи, но ещё никогда этот голос не звучал так — звеняще, тягуче, надломлено от натянутых связок. Безуспешно стараясь скрыть невыносимую боль. — Бессонница? — Ты как сюда?!.. Он порывисто подскочил с дивана, а фигура сделала затруднительный шажок вперёд, полноценно выходя из тени. Себастьян чуть не упал обратно. — Что с тобой? Рефлекторный вопрос, не имеющий никакого смысла, ведь прекрасно было видно что. Как испачканное грифелем полотно, белое лицо Артура было пятнами покрыто серым налётом — то ли золой, то ли каменной пылью. Спутанные чёрные волосы слиплись возле правого виска от подсохшей крови, пока из носа текла и скапывала на одежду ещё свежая. Дуэльная перчатка на его правой руке словно бы выгорела. На ткани красовалась большая выжженная дыра, а кожа на ладони алела и бугрилась. Но даже не это вынимало у слизеринца всю и без того покорёженную душу и выкручивало её наизнанку. В больших ледяных глазах, затянутых поволокой лопнувших кровеносных сосудов, светилась тёмная, страшная, могущественная магия. Мрачная, неподвластная и свободная материя была как никогда физически ощутимой. О чём Себастьян, в погоне за снятием проклятия, не видя препятствий, совершенно позабыл. Или и не хотел узнавать вовсе — и тогда сама судьба ему показала. Что-то действительно стало другим из-за него. И что-то в ту ночь стало другим в нём самом. — Что-то… пошло не так. — Что-то?! Артур открыл рот, силясь ответить, но раскалывающаяся от боли голова закружилась, вытряхивая из мозга слова, ноги подкосились, и всё вокруг поплыло, превращаясь в вязкую, зелёную кашицу. Себастьян бросился вперёд, но поймать, конечно, не успел. Нарастающая паника не давала сосредоточиться. Подложив руку ему под затылок, ощутил, что вся его кожа пульсирует и горит. Глаза остекленели, перестали светиться, магия в них улеглась, свернулась клубочком, как жмыр на тёплой печи. — Я не хочу в больничное крыло, Себастьян, — Артур взглянул на нависшее над собой искажённое от страха лицо. — Я согласен умирать только на твоих руках… — Да что ты несёшь?! Стукнули двери спален, задребезжали металлические лестницы, свидетельствующие о том, что шум и голоса из гостиной не остались неслышимыми для остальных студентов Слизерина.***
В больничном крыле стоял горький запах настоек полыни, отваров из лирного корня, бинтов и чистого, накрахмаленного постельного белья. Пациентов с очевидно тяжёлыми случаями отправляли сразу в больницу святого Мунго, в больничном крыле Хогвартса же оставляли менее тяжёлых, но от этого понимания почему-то легче не становилось. — Ему просто нужно больше времени, Себастьян… Мягкий, вкрадчивый голос Оминиса приносил странное, но поразительное спокойствие. Себастьян мельком глянул на друга, сидевшего по другую сторону больничной койки. Смотрящий в пустоту, он и впрямь выглядел так, будто знал всё — и знал верно — а слова звучали безмерно мудро и… правильно? Островок порядка и исключительной, необычайной силы духа, когда сам Себастьян разваливался на части. Он был ему так благодарен. — Идём? — Ты иди. Я… подожду ещё немного. Оминис кивнул, и уголки его губ приподнялись в лукавой, по-дружески насмешливой, но очень однозначной усмешке. Что ж, действительно, знающий. В прочем, это наверняка к лучшему. Себастьян проводил Оминиса взглядом и перевёл обратно на водопад чёрных волос, рассеянных по белой подушке. Артур находился здесь уже четвёртый день. Он впервые казался Себастьяну таким… маленьким. Бледный — ещё бледнее прежнего — с глубокими синяками под глазами, с сеткой синих вен, проступающей на веках, и затягивающейся раной у виска. Когда с его правой ладони сняли бинт, слизеринец увидел внутри шрам от ожога. Ещё один в коллекцию к тому, что на лице, ведь такой явно не сойдёт просто так. Себастьян в тот миг понял кое-что в довершение — точнее, он догадывался и раньше, но тогда окончательно убедился. Ни одно заклинание, пригодное в открытом бою, такое с волшебником не сделает. Его мучали. Преднамеренно. Не услышав из первых уст, кто был в содеянном виноват — банда Руквуда или гоблины Ранрока, Себастьян уже проклинал последних. И не задумывался, почему именно их. Когда он был уверен, что никто не смотрит, осторожно, стараясь не касаться пострадавшей ладони, сжимал холодные пальцы своими. Сомневаясь, позволят ли они себе когда-нибудь больше. И будут ли вообще «они». Сознание пару раз возвращалось к Артуру на короткие моменты — по крайней мере, так говорили, но у Себастьяна ни разу не получилось это застать. Хотя приходил он в больничное крыло сразу после занятий, с учебником по трансфигурации в руках, и рядом с постелью высиживал хрупкую надежду, что ну вот сегодня гриффиндорец точно очнётся. В день, когда на землю опустились первые заморозки, а воздух стал ощущаться в лёгких колючим и тяжёлым, ему повезло. — Ты очнулся! Не успело в голове отложиться только что прочитанное, как он моментально захлопнул книгу. Со стороны постели в ответ на громкий звук раздражённо замычали. — М-м, кажется… кажется, да. Артур еле разлепил веки, зажмурившись от яркого света и лёгкой дезориентированности. Он посмотрел в тёмные обеспокоенные глаза напротив, и сам удивился буквально самому первому чувству, что обуяло его в это мгновение. Безудержное веселье. — А что, что-то случилось? Белые губы растянулись в издевательской ухмылке, до того неестественной на очевидно нездоровой физиономии, что она не могла не насмешить. — На тебе лица нет. И насмешила бы она кого угодно, но только не Себастьяна. — На своё лицо лучше посмотри, — слизеринец гневно зашипел. — Вон, на твоих синяках под глазами ещё одни синяки появились. — А ты милый, когда злишься. — Хватает же тебе наглости. Ты думаешь, когда полумёртвым ввалился в гостиную, мне было весело? — Не обращайте на него внимания, мистер Сэллоу. Деликатный, но крайне неожиданный голос мадам Блэйни, подошедшей сзади, заставил Себастьяна подпрыгнуть на стуле. — Боюсь, его сознание ещё не до конца прояснилось. Он покорно встал и отодвинулся вместе со стулом, освобождая место подле больного для школьной целительницы. — Да-а, не обращай на меня внимания, — гриффиндорец уже не улыбался, но его смеющийся тон выражал куда больше. — Хоть это и будет сложно для тебя, я понимаю. Себастьян округлил глаза и, оказавшись у целительницы за спиной, постучал себя пальцем по лбу, мол, соображай, что говоришь при посторонних. Мадам Блэйни же либо доброжелательно списала это на болезненный бред, либо просто пропустила перебранку двух студентов, граничащую с заигрываниями, мимо ушей. За что оба студента были ей благодарны. Оставшиеся три дня, что Артур провёл в больничном крыле перед тем, как его допустили к занятиям, пролетели в основном за совместным чтением и короткими разговорами о последних событиях. Больше делать было особо нечего. Себастьяна долго мучило любопытство, которое он старался глушить хорошим воспитанием и тактом, но терпение было не резиновое, а такт понемногу иссякал. — Не уверен, что горю желанием знать, но… Продолжать не было смысла, Артур всё понял. — Тебе не нужно это знать, — его тон был по-особому строг и холоден, каким ещё не был никогда раньше, отсекая все возможные возражения. — Поверь. — Понял. Таки ощутив неловкость, слизеринец опустил глаза обратно в книгу. Пропуская смысл написанных на бумаге слов, думал, лучше бы молчал. Размышление о том, что он только что разбередил рану, которая ещё не зажила, принесло неприятный горестный осадок. Скрутить бы тебе язык в рог, Сэллоу. — Я чувствовал. — М-м? Вновь отнимая взгляд от книги, Себастьян заметил, что Артур смотрит прямо на его пальцы, сжимающие переплёт. — Как ты держал меня за руку. Он тихо выдохнул. — То есть..? Гриффиндорец щемяще нежно улыбнулся и молча потянулся к сжимающей переплёт руке, забирая тёплую ладонь в свою. Слизеринец по привычке заозирался, проверяя, кто мог бы наблюдать за ними, и Артура эта осторожность только повеселила. Переплетая их пальцы, он невозмутимо продолжил чтение. Себастьян тоже попытался, но буквы скакали, предложения стягивались в непонятное чернильное месиво, и даже семантика слова «дышать» ему казалась в этот момент непостижимой. Почувствовал уже слегка загрубевшие, щекочущие бугры на коже. — Не больно? Артур мотнул головой, погладив ребро его ладони большим пальцем. Сидя рядом, правыми руками держа книги, а левыми друг друга, Себастьян вновь задумался, позволят ли они себе когда-нибудь больше. Посмотрев на дерзкую ухмылку на бледных губах, понял ответ. Позволят.***
Уже вскоре горы и равнины засыпало снегом. Приближались Рождество и рождественские каникулы, Хогвартс и Хогсмид были празднично и пышно украшены, но в такую волшебную во всех смыслах пору никому на месте не сиделось. На Артура постоянно давили мысли об испытаниях, подготовленных ему хранителями, и о двух могущественных преследователях, которые, казалось, буквально наступали на пятки, а в остальном ещё и обгоняли. Складывалось впечатление, что сама жизнь насмехается над ним, а неизмеримо мудрейшие хранители лишь водят за нос. И чем ярче ощущалось экзистенциальное глумление, тем больше хотелось дать этому бытию затрещину. Он чувствовал себя одураченным, высмеянным за спиной, мальчиком на побегушках, вынужденным носиться по миру, собирая раскиданные кусочки головоломки. Еле приведший искалеченное тело в состояние, которое более-менее можно было назвать «порядком», Артур пылал изнутри. Душа не могла забыть, не могла простить. Он уже был сильнее многих. Но должен стать ещё сильнее. Чем больше деталей головоломки было собрано, тем лучше он узнавал мотивы хранителей и мотивы противоположной им стороны — Исидоры. И только более убеждался, что никто из них не прав. Никогда они и не были правы. В юном и смелом гриффиндорце росло недозволительное, сильное чувство — ненависть. По отношению к ним всем. В конце концов, он единственный живой обладатель дара, и никто не посмеет им помыкать. Ни хранители, ни Исидора, ни даже профессор Фиг. Никому из них он не даст права голоса. Артур был как никогда уверен в Себастьяне. Знал, что только в нём, истинном ценителе тёмных искусств, найдёт поддержку. Только он поймёт, только он не осудит. Себастьяна же, наконец ухватившего единственную хоть чего-то стоящую ниточку, которая могла привести его к спасению сестры, нельзя было оторвать от изучения старых, и совсем не светлых книг и свитков. Оба были постоянно как на иголках, и обоим было тяжело. Но оба были готовы в любой момент прийти друг другу на помощь. — Идём. Пошли, ну же! Я хочу кое-что показать тебе. Гриффиндорец беззастенчиво держал слизеринца за руку и тянул за собой. Второй и не желал сопротивляться, но думал, что если полноценно поддастся, то его руку отпустят, а потому легонько пытался освободиться, побуждая первого держать только крепче. Ладонь со шрамом была тёплой (на удивление) и шершавой, а на широком рукаве мантии виднелись клочки розовой шерсти. Да и от его одежды пахло… птицами. — Ты не перестаёшь меня удивлять. Себастьян, уже привыкший укутываться в свой чёрных свитер и зелёный шарф, оказавшись на летнем цветущем лугу, с мирно журчащим водоскатом, перетекающим в маленькое озеро, и золотым предзакатным солнцем, не мог не заулыбаться. Не успел он полюбоваться всей панорамой, как пара розовых и серо-голубых пушистых комочков уже скакали у ног того, кого они явно считали своим хозяином. — Так ты им теперь мамочка? Артур присел на корточки, чтобы почухать пушишку по круглой спинке, и хитро взглянул на Себастьяна, приподнимая бровь. — Нет. Папочка. — Пф, ага. Отвлечься от насущных дел — страшных, неизведанных, висящих тяжёлыми обухами над головами, спрятаться в маленьком, выпуклом мире где, казалось, и время не бежит, в окружении дружелюбных и ласковых тварюшек — это определённо было некой сверхличной утопией. Не была учтена только одна небольшая деталь. Или всё-таки учтена..? Они остались одни — возможно, оба пока по-юношески глупые, безрассудные, не извлёкшие ещё урока от жизни, что дала пинок под зад, но зато непритворно и очевидно влюблённые. Одни в волшебном месте, которое дарило нуждающимся то, что им требовалось. Даже то, что они сами не до конца понимали. В месте, где все стены оправданий, недомолвок и страхов рушились сами собой. И когда бережный, несмелый, одновременно обстоятельный и порывистый, первый поцелуй прервало тихое, но настойчивое урчание и мокрая мордочка, тычущаяся в ладонь, они оба рассмеялись, соприкоснувшись кончиками носов. Себастьян посмотрел на настырного лунтелёнка, что осмелился их так нагло перебить, и в огромных лазурных радужках нашёл бесконечный свет живых, дышащих звёзд. — У него твои глаза, — усмехнувшись, он ехидно передразнил, — па-по-чка. Артур занял язвительный язык ещё одним поцелуем. — Пообещаешь, что поддержишь меня? Он коснулся губами щеки и опустил голову, обдав шею своим дыханием, отчего кожа сразу пошла мурашками. — Обещаю, — ответ без колебаний. — Ты ведь всегда поддерживал меня. Было бы нечестно не отплатить тебе тем же. Себастьян, наивно (и влюблённо) полагающийся на его благоразумие, не имел ни малейшего понятия, что же обещает.***
Смерть профессора Фига оставила в печали и растерянности абсолютно всех. Но не «без исключения». Всех, кроме его непосредственного протеже. Себастьян стоял вместе с Оминисом и остальными слизеринцами, стараясь сдерживать рвотные позывы каждый раз, когда профессор Блэк, неуклюже ведя речь по погибшему, открывал свой рот. Взглядом он нашёл Артура. Тот не был ни рядом с друзьями, ни рядом со своим факультетом. Стоял один, отрешённо, в самом конце Большого зала, около дверей. Слизеринец бы подумал, что это такой способ справляться со скорбью, если бы взгляд его пронзительных некогда глаз, что своим острым льдом умели нанизать и доставать сердце из груди, не был вот таким. Не печальным, не злым, не стальным. Он был равнодушен. Абсолютно, всецело, во всех отношениях равнодушен. И Себастьян словно впервые начал различать отсутствие эмоций и безразличие. Его безразличие не было пустым, не было невозможностью что-то почувствовать. Он был безразличен сознательно, и наполнен им до краёв. Когда пытка речью директора кончилась, а к трибуне подошла профессор Уизли, Артур вовсе развернулся и вышел. Скрип двери был хорошо слышен в огромном зале, но никого не привлёк. — Он… просто ушёл, — прошептал Себастьян, и уже сделал шаг в сторону, но остановил сам себя. — Иди, — Оминис аккуратно положил ладонь другу на плечо, и кивнул, придавая решительности своим словам. — Иди за ним. Следить за Артуром по коридорам Хогвартса не составила особого труда, но когда он вышел на внутренний двор и, подхватив метлу, взлетел в небо, задача стала сложнее. Открытое пространство не давало никаких шансов оставаться скрытным. Поэтому Себастьяну пришлось добротно отстать и положиться на своё знание местности, определив куда он полетит лишь по направлению. И Себастьян определил. Это оказалось куда проще, чем предполагалось изначально. Очевидно, гриффиндорец направлялся вглубь Запретного леса. Куда же ещё лететь такому студенту ночью и в одиночку? По крайней мере, он думал, что в одиночку. Именно сегодня Запретный лес казался Себастьяну особенно устрашающим. Голые остовы деревьев, безмолвные и чёрные, как закрашенные углём трафареты, скрипели ветками в кронах, сопели, как древние чудища, что ещё не проснулись. Их толстые корневища расползались, закручивались, показываясь из-под снега и снова пропадая под землёй. Синий пейзаж, объятый непостижимыми разумом и глазами монстрами, был весь затянут молочным туманом. Артур остановился посреди небольшой прогалины, окружённой камнями. Слизеринец подкрался ближе, притаившись за гигантским стволом, затих и стал ждать. Но ничего не происходило. С другой стороны, он сам не знал, чего ожидал. Не тёмного же ритуала с принесённым в жертву единорогом…ВЫХОДИ!
Нечто молниеносное и вездесущее пронеслось над лесом. Это нечто нельзя было назвать голосом, хоть оно и произнесло вполне понятное человеческому существу слово. Это нечто нельзя было назвать громким, ведь оно будто бы родилось сразу в черепной коробке. От него дрогнули окружающие прогалину камни, вспорхнули от испуга птицы и завыл, заметался меж деревьев холодный, колючий ветер. У Себастьяна было такое ощущение, словно с ним говорила сама земля, хотя он понимал, что это слово принадлежит ему.Я знаю, что ты пришёл за мной, Себастьян.
Вновь не голос — скрежет в высоких чёрных кронах, щипающий щёки хищный мороз, царапающие кору лапы невидимых чудовищ, скрип снега под ногами. Он звучал далеко и близко, был шёпотом и криком, переливался ярчайшими красками, как весенний сад, и сиял бесцветностью, как глухая ночь. Артур всё ещё стоял спиной и не двигался с места, но он… ждал. Еле унимая непроизвольную дрожь в коленях, Себастьян перепрыгнул через несколько огромных корней и приблизился к тёмной фигуре в длинном плаще. — Предполагаю, у тебя есть более важные дела, чем в последний раз уважить почившего наставника? — Он погиб из-за меня. Там мне не место. Когда Артур заговорил, то звучал вполне обычно. Земля не содрогалась от его слов, не улетали с диким карканьем птицы. Но то, что он говорил — было страшнее любых внешних реакций. — Не самые лучшие слова в память о человеке, который хотел тебя спасти. — Думаешь, ты всё знаешь? — он ядовито хмыкнул. — Меня и не нужно было спасать. — Что случилось под Хогвартсом? Нет, что случилось там с тобой? Расскажи мне. Слизеринец сделал робкий шаг и протянул обе руки вперёд, открывая ладони, будто показывая дикому рычащему животному, уже готовому к прыжку, что не опасен. — Я почти не узнаю тебя. В голосе гриффиндорца послышалась неприкрытая насмешка. — В таком случае, я буду счастлив познакомиться с тобой ещё раз. Он рассёк пальцами воздух, будто двигал смычком по скрипке. Если бы Себастьян видел — если бы Себастьян мог видеть — то его взору открылся бы циркулирующий в воздухе след древней маги, красивый и мощный, поднимающийся в чёрную высь, как пузырьки под водой, обволакиваемый светящимися бледно-голубыми потоками. И каждый раз, когда Артур касался их, они окрашивались в ярко-красный. Он повернулся к слизеринцу лицом и его бледно-голубые глаза тоже были окрашены в ярко-красный. Себастьян чертыхнулся и застыл. Если до этого он, несмотря ни на что, держал страх в узде, то теперь ощущение разваливающегося на куски самообладания болело в груди и зажимало горло в тиски. Ему казалось, стоит лишь зажмуриться и всё это исчезнет. Не будет ни леса, ни ночи, ни снега. Не будет его, с пылающими от безудержной, злой магии глазами. А будет цветущий луг, будет солнце и озеро. И он, конечно, будет тоже, но другим. С океаном звёзд за ледяной радужкой, с шершавой щекочущей ладонью, запахом лавандового масла, и самой прекрасной, самой счастливой улыбкой. Себастьян зажмурился, но ничего не изменилось. — А ведь знаешь… это забавно, — Артур вальяжно прошёлся вокруг источника древней магии, а голос дребезжал от силы и предвкушения. — Никто ничего по-настоящему не понимал. Ни старые маразматики хранители, чья звезда закатилась столетия назад, ни эта сентиментальная сука Исидора. Вырвавшееся бранное слово, которое ни разу не попадалось в его лексиконе, заставило Себастьяна нервно дёрнуться. — Надо отдать ей должное, она была амбициозна и полна идей, но именно это её сгубило. Она понятия не имела, что с этим всем делать, но, в конце концов, оставила благотворную почву для преемника своей силы. Для меня. Никто из них ничего не понимал. Гриффиндорец крутанулся на месте, сгрёб голыми руками пригоршню снега, рассеяв его кругом крупными хлопьями, и по-детски рассмеялся. Некогда холодные голубые глаза горели алым необузданным восторгом. — И только я… Ха-ха-ха, только я понимаю! Он сложил ладони вместе, прижав их к своей груди. — А я знаю, что ты поймёшь меня, — на бледных щеках вдруг расцвёл румянец. — Только ты и поймёшь, Себастьян. Ты единственный, кто поистине ценит тёмное искусство, и осознаёт его важность. Ты ведь сам учил меня! Кто, если не ты, правда? Ты ведь обещал, правда? Артур сделал шаг навстречу, и в нём было столько чуткости и надежды, сколько ещё никогда не было. Ведь не он единственный был их источником. Теперь они принадлежали не только ему одному. Себастьян остервенело рявкнул, отпрянув в ужасе. — Не подходи! Он вытащил из-за мантии палочку. Она заметно тряслась между пальцев. Тёмная фигура на фоне присыпанных снегом камней расплылась перед глазами. Промёрзшим щекам стало мокро и тепло. — Я не шучу, не подходи ко мне… — он закричал ещё громче: — Ни шагу! Взглянув на старающегося защититься слизеринца, как на несмышлёного, но умилительного в своей беспомощности младенца, Артур ласково улыбнулся. Он мог бы обидиться, что Себастьян так нагло не выполняет обещанное, но обиды в нём не было. Для всего нужно время. И гриффиндорец поможет, как истинный представитель своего факультета. Резко выбросил вперёд предплечье. Палочка Себастьяна моментально выскользнула из пальцев, и оказалась в руке у Артура. Ему для этого не потребовались даже слова. Послышался короткий, но звонкий хруст дерева. — Нет! Переломанная пополам, палочка упала на снег. Гриффиндорец преспокойно переступил через неё. Больше на его пути ничего не стояло. Себастьян не мог пошевелиться. Руки безобразно тряслись, слёзы горели на онемелых от мороза щеках, а он лишь неподвижно стоял, обезоруженный и слабый, глядя в набитую острыми клыками пасть хищника. Дело не в палочке. Запертый в клетке собственных чувств, он ни за что не произнёс бы последнее заклинание. Никогда. Он больше не хотел никого терять. Не мог никого терять. Даже если это будет означать дать злу дорогу. Он даст пройти. И пойдёт за ним. Артур оказался совсем близко. Себастьян не видел больше ничего, кроме искрящихся глаз. Суровые ледники в них пожирало пламя первородной энергии, самой древнейшей, самой могущественной из всех. И этой магией чувства и были. Он взял его лицо в свои горячие ладони, прижался, коснулся лбом лба, желая лишь разделить всю бурлящую внутри ненависть, боль, любовь и нежность — свою и чужую. Себастьяну казалось, что он куда-то необратимо падает и бесследно исчезает. — Не бойся меня.