Возвращение к себе.

3 января 1965 г. Эссен Так или иначе, но Эрвину нужно было возвращаться во Франкфурт. Свой последний день в Эссене он провел у Фрицци. В тот вечер ему было нестерпимо тоскливо в ее уютно -игрушечной гостиной. Безмерная усталость навалилась на него, а с ней и грызущее исподволь чувство неприкаянности. Теперь, зная о своих родителях он чувствовал себя еще более запутавшимся, чем тогда, когда сидел во внутренней тюрьме службы общей безопасности, ещё даже не совсем оправившийся от ранения и контузии. Тогда, он думал, что разобравшись во всех вопросах своего прошлого он наконец то обретёт покой, которого лишился. Он вернул себе имя, данное ему родителями, но утраченный покой вернуть не смог. Что то невнятное, но настойчивое подтачивало его изнутри, заставляло вновь и вновь возвращаться к дневнику Бруни, записывать узнанные факты на бумагу. И снова и снова отправлять написанное в мусорное ведро. Его душевный раздрай не ускользнул от внимания Фрицци. — Эрвин, я вижу тебя что то беспокоит? Хочешь поделится? — ответом ей было молчание, которое она истолковала как нежелание делиться именно с ней. — Я не обижаюсь Эрвин, все в порядке. По сути я чужой тебе человек — Нет, Фрицци. Не в этом дело. Я попытаюсь объяснить, если конечно получится. Я запутался. Как мне жить с осознанием того, что одна часть моей жизни отменяет другую? Что нашло на мать настоятельницу, что она решилась отдать меня в лагерь еврейских беженцев? Зачем? Сын офицера СС выросший в кибуце. Я же просто ходячая пародия, вы не находите? — Думаю она просто хотела спасти тебя. Там бы тебя точно никто не нашел. — Никто? А кто то искал меня? Я был всего лишь трехлетним ребенком, которого заставили забыть даже собственное имя, кому я мог понадобиться тогда? — Не знаю мой мальчик. Возможно и ты никогда не узнаешь. А раз так стоит ли тратить на это свои душевные силы. Разве человек который вырастил тебя отказался от общения когда узнал кто ты? — Нет конечно. Дов до сих пор готов за меня жизнь отдать, да и Бено тоже. Но мне мало этого, я не чувствую мира с самим собой и не знаю, что делать дальше. — Думаю просто жить дальше. Возможно со временем найдутся ответы на все вопросы. Возможно нет. Просто живи дальше, прошлое может влиять на будущее, но оно не может отнять его у тебя. В тоже время, Франкфурт на Майне Самое главное, чем всегда гордилась Инга — была ее независимость. Любое, пусть даже самый маленький намек на контроль вызывал у нее бурный протест, и ей неважно от кого он исходил, от родителей, друзей или возлюбленного.Внешне холодная, она никогда не показывала бушующих в ней страстей и сама старался удалятся от людей и объектов, эти страсти вызывающих, чтоб не потерять столь ценимое душевное равновесие. Она не кривила душой, когда говорила Брю, что не готова контролировать Эйтана 24/7. Но несколько дней назад она поймала себя на том, что скучает. Ей бесконечно одиноко одной. Зная, что он приедет не раньше пятого, она все равно вдруг стала прислушиваться к шагам на лестничной клетке. Это была настоящая тоска, но не та тоска, которой тоскует женщина по страстным ночам с мужчиной. Ей не хватало не только ночей, ей не хватало его голоса, взгляда, его детской привычки садиться рядом с ней на пол и положив голову на колени заглядывать прямо в душу. До зуда в руках ей хотелось коснуться его волос, взъерошить их в тот момент, когда с самым серьезным видом он корпел над своими бумагами. И это открытие испугало ее. Меньше всего, она хотела становиться наседкой, хранительницей очага или как бы там еще это не называлось. 4 января 1965 г. Франкфурт на Майне. Эрвин приехал на сутки раньше чем было запланировано. Даже Дов, с его агрессивной израильской манерой вождения не одобрил бы того, как Эрвин вел машину. Но уж очень ему хотелось вернуться к себе, увидеть Ингу. Это желание он осознал в тот вечер, после разговора с Фрицци, а осознав — не противился ему. Перемахивая через две ступеньки он молнией влетел в квартиру и… похоже, что сюрприз ждал его. В доме было пусто, лишь в гостиной стоял большой чемодан Инги. Именно с ним она переехала к нему. И сейчас, открыв шкаф, Эрвин увидел, что все ее вещи собраны. Он почувствовал себя воздушным шариком, из которого выпустили весь воздух. Ни мыслей, ни сил, ни желаний. Ничего не осталось в тот момент. Подойдя к бару, он плеснул себе в стакан виски и устало сел в кресло. Пригубить напиток тоже не было желания и он просто рассматривал как бликует жидкость в лучах заходящего солнца. В этот момент послышался неуверенный скрежет ключа. Он повернулся на звук открываемой двери. В проёме стояла Инга, увидев что она держит в руках он приветливо улыбнулся, поняв что на этот раз его никто не покинет. -Надо было конечно разобрать этот чёртов чемодан. Но мне так захотелось порадовать тебя пирогом по маминому рецепту, что я решила наведаться к отцу ради маминых записей с рецептами ну и заодно приготовить с его помощью все как нужно. Тебе покажется это смешным, но родители часто готовили вместе. И вообще я не ожидала, что ты вернёшься раньше пятого. Так что торопыжка торт тебе придется ждать еще сутки, он должен пропитаться. — Тогда ты должна предложить мне достойную альтернативу, со смехом ответил Эрвин и потянулся к ее губам. И да, можешь не разбирать чемодан. Через три дня мы вылетаем в Лугано. Про то зачем она его собрала, он не посчитал нужным спрашивать. Она свой выбор сделала и он был этим более чем доволен. 8 января 1965 г. Лугано, Швейцария Самое главное, что было у Хорста Лауфенберга это репутация. Надежная репутация, маленького, можно сказать даже незаметного банка в Лугано. Дискретность также была составляющей частью этой репутации. Зачастую незнание имен гарантировало не только сохранность вкладов, но и здоровья. В то зимнее утро Летиция молча положила перед ним бумагу с номером счета, которую он уже и не надеялся увидеть. 17-4-10-2-4. Не говоря не слова, он кивком дал понять секретарю пригласить посетителей. Он с интересом рассматривал вошедших. Мужчина, спортивного телосложения, высокий блондин и его спутница, худощавая брюнетка, которая совсем немного уступала ему в росте. Хорсту было пятнадцать, когда с матерью Эрикой он приехал на похороны Хайнриха Вайса и впервые увидел Отто, его единственного сына. Тогда ему запомнились, его серые, почти стального цвета глаза. Именно такого цвета глаза были и у незнакомца, который теоретически был его родственником в такой дальней степени родства, что Хорст даже затруднялся назвать. — Исходя из условий вклада и лиц, которые могут его истребовать вы должно быть Эрвин Зауэр, — начал издалека банкир, кинув при этом выразительный взгляд на Ингу, которая предпочла его не заметить. — Вы совершенно правы. Я Эрвин Зауэр. Позвольте представить — Инга Кляйн. Мы вместе, — последнее было сказано таким тоном, что Лауфенберг предпочёл не уточнять. Тем более разговор предстоял не слишком приятным. — Хорошо, герр Зауэр, — Хорст откинулся в кресле и открыл лежащую перед ним папку, — насколько вам известно, для доказательства правообладания на данный счёт вы должны предоставить оригинальное свидетельство о рождении и некий предмет, который должна была передать вам ваша мать. Если говорить начистоту, Эрвин понятия не имел, что он должен предоставить в доказательство. Он даже не был уверен в правильности своей догадки насчёт счета и удивился ничуть не меньше служащей, которая услышав номер счета непроизвольно распахнула глаза и бросив на ходу извинение, скрылась в недрах банка. Молча он положил на стол свидетельство придавив его сверху материнским перстнем и вопросительно посмотрел на банкира. — Так, так. Понятно. Прекрасно молодой человек. Но есть одна загвоздка. Обновление вклада было сделано в 44-м, более двадцати лет назад. И законы с тех пор несколько так сказать поменялись. — Боюсь я не совсем вас понимаю. Речь идёт о столь крупной сумме? — Сейчас я не могу назвать вам точную сумму вклада, но поверьте она достаточно высока. Вклад был оформлен на вашу мать. Марию Зауэр, которая в свою очередь завещала его вам — своему сыну в случае своей смерти. Ну и ещё одна загвоздка. Ваш отец, как законный супруг может оспорить волю почившей супруги и потребовать себе часть вклада. Ваши родители живы? — Нет, мои родители погибли в Вене, в апреле 1945. — И у вас есть тому документальные доказательства? — Не совсем — Тогда откуда вам это известно Эрвин? — Мой дядя, был адъютантом отца Эрвина. От него, — вмешалась в разговор Инга. — Ваш дядя был непосредственным свидетелем их гибели, фройляйн Кляйн? — Нет, ему известно это со слов русского, вернее советского офицера. — Тогда прошу меня извинить, но на данный момент я не смогу вам ничем помочь. Мне нужно официальное свидетельство о смерти Герхарда и Марии Зауэр. Сожалею. Хорст Лауфенберг захлопнул папку, всем своим видом показывая, что разговор окончен. В тот вечер Эрвин не находил себе места. Он измерил номер шагами вдоль и поперек, метаясь в нем словно тигр в клетке. — Может наконец-то скажешь, что тебя мучает? Насколько я знаю, потеря пусть даже крупной суммы не взволновала бы тебя столь сильно! — Ты действительно не понимаешь? А если они живы, Инга? Если они оба или кто из них жив? У меня же действительно, нет никаких доказательств, кроме свидетельства Хайнца, а тому сказал это какой то советский офицер. Почему я должен ему верить коммунисту? — На твоем месте, я бы не надеялась напрасно Эрвин, — он почувствовал как прохладные ладони Инги легли на его плечи, и это остановило его бесцельное метание по комнате, — но есть один способ узнать правду. Спросить у Хайнца. Или даже попытаться найти Вальтера. — И ты знаешь где его найти? — Вальтера? Нет. Но дядя Хайнц. Для тебя это будет немного неожиданно. Но он решил вернуться в Германию после того суда. Так что найти его будет не проблема. А дальше — как повезёт.