С неба падали тысячи птиц

I. Вчера мир разбился. Но никто этого не заметил. Неужели осколки жизни влетели всем в глаза? Иного объяснения не найду той слепоте, с которой люди проходили мимо тонкого пурпура, огромного шиповникового цветка на руках у мальчишки. Этот малец — он торчал тут ещё до первого звона Сент-Мэри-ле-Боу. Он умеет... что он умеет? Подавать пудинг на сале, воду на сухарях, разгром в трик-трак, а торговлю вести — не умелец. Что ты забыл здесь, красивый мальчик? Разве здесь место таким, как ты? Здесь нет зеркал — только грачи, духота и кислятина. Но ты ведь и сам уже догадался как не похож на других лютоглазых бесят. Это, конечно, не Джейкобс Айленд, но и не Сохо. Малыш! Так не торгуют. Ну чего ты всё носишься с платьем своим? А вот-вот — гляди, храбрый — капнет слеза и прожжёт твой товар дорогой. Для других он ногтя не стоит. Но тебе хвороскверный покрой Заменил тот гранат на мачте Под которым шёл к свету Ной. Позавчера — зарывался лицом в те же складки. В рыхловато-живое, мучное, тёплое. А теперь стоишь вот, память разбазариваешь о той, которой не найти никогда другой. Гой, мой родной, ты мечтал хоть когда-то о беде неотвратной такой?.. II. Зачинай свою песню, голубка вольная! Всем на радость, сама — нелепица. Зачинай всё о том, о бойкая, Что за сердце в груди твоей теплится. Не фарфор и не сталь, не серебряно — Чистым золотом разжигается, На искру без дыма распадается, Греет ладно, да угреться некому. Не идет никто на свет его, Разве только Постаревшие родители, богомолы вечно в странствиях, торговки на улицах, да страстнóе нищенство на паперти... Ты сегодня с само зарева площади скормить спешишь хворых вязанку подснежников — не найти теперь иных. Засверкает и запрыгает улица под медным шиллингом. А резон не в том продажи: людям славное несёшь! А когда ты взглядом встретишься С белой птицей, птицей злой, То, должно уж, перекрестишься От тоски её гнилой... III. Вот и всё. Ты ушел с подмостков. Путь окончен: теперь — назад. Дио Брандо, ты здесь навечно. Возвращайся обратно в ад. Извини, преисподня — грубо. Все ж какой-никакой, но дом. Но, известно, что ты давно бы от такого улез в петлю. Только мал. Говоришь, тебе сколько, десять? О, приятель. Ещё потерпишь. Верь: я знаю, что говорю. Соломон ведь немного смыслил. «Всё прошло — это тоже пройдет». Понимал кое-что и Кесарь. «Жребий брошен. За Рубикон!» Беспокойные, злые волны Подхватили с детства тебя. А сегодня зрачки затопили И срываются, погодя. А когда завернешь за десяток углов да еще по два склона в лабиринте улиц пройдёшь, то найдёшь тех, кого находить не хотелось... Господи, только не сейчас! IV. Леди, очнитесь! Вы совсем на себя не похожи! Робеете? Так от чего ж! Не от того, что вы за белой птицей следуете а от того, как взгляд её тяжёл и долог! Опрокинута корзинка Белых девственных цветов. Под твоей ногой — тропинка Окровавленных следов. Ты найдешь его в жалком виде, А вокруг — ещё пять таких. Видно, в сильной они обиде На чужих. На таких. Других. Ты разгонишь грозным криком Малолетнюю шпану. Наш герой сегодня битый. Проиграл свою войну. Он лежит и струйка крови Подтекает с губ его. Но ему — какое дело. Всё равно. Теперь — равно. Угасает где-то небо. Разбивается слеза. Он вздыхает. И бесследно Уплывает бирюза. V. Лекарская дочка конечно, знает, что к чему. занятия ей лучше нет, чем наблюдать в щёлку двери за работой отца. Благодари всех святых, Дио, что тебя нашёл не кто-то, а Эрина. Иначе так бы и провалялся до вечера избитым. Помни: до тебя дела нет никому. И никогда теперь не будет. Fin. Ах да... ведь ты не веруешь. Только так. По видимости. Из уважения к той, чьё платье отдал час назад за тридцать монет. Хороша цена. Доволен? VI. «И откуда такая?» «От Джостаров.» «Дела, не слышал. И чего же тебе здесь надо?» «Я продаю цветы. А ты мог бы сказать спасибо.» «А на кой их продавать! Без того их весной как грязи!» Обижаешься, дуешь губки. Ещё несколько лет, и он нашёл бы это прелестным. Но сейчас у него лишь злость. На жизнь. На смерть. На мир. На отца. На людей. На мать. На себя. Он оттолкнул бы тебя, да но к чёрту. Как будто бы этим что-то изменишь. И он просто уходит. Растворяется в серости переулка. Медленно-медленно. На глазах. Улетает гордая птица, подобрав перебитую ногу. Но она запомнила. Запомнила тебя. И ты её тоже. Правда?