* * * * * *
— Так, я ушёл! — довольно громко произнёс несколько сонный Саша, стоя в прихожей и натягивая на себя красный шарф, от которого ему удивительным образом никогда не было жарко даже в самый палящий летний день. Услышав это, к нему довольно быстро подошёл Гюнтер, выглядящий значительно бодрее, нежели Россия. Немец сложил в рабочую сумку русского контейнер с едой ему на обед и лишь после подошёл к Брагинскому. Смазано поцеловав его куда-то в щёку — на что Саша невольно пробурчал что-то неразборчиво — и приобняв, прусс наконец-то ответил: — Сашенька, удачи и не кисни так сильно! На тебя смотреть грустно. Успеешь ещё отдохнуть, а работать надо. — Я знаю, что надо, мхм… Ебучие понедельники, терпеть их не могу… — А ты и не терпи, воспринимай как данность, niedlich… — довольно непринуждённо ответил мужчина, за столько лет уже привыкший к крепкой нелюбви своего благоверного к работе и будним дням — Ох, и, вот ещё что, не забудь пообедать на перерыве, а то ты в последнее время очень мало ешь, совсем осунулся. — Да ничего я не осунулся! Ты меня скоро до смерти закормишь, хотя не сказать, что я сильно возражаю… — возмущался русский скорее по привычке, не имея какого-либо намерения оскорбить или обидеть Гюнтера и тот это прекрасно понимал. Неожиданно он спрашивает, зевая — Аська ещё спит? — Да, не проснулась ещё… Так, Санюшка, а чего это ты мне зубы заговариваешь? Иди давай, трудись на благо народа и строй путь к социализму. Давай, давай, не строй такую печальную моську. — Ладно, иду, иду… Я сегодня до пяти, кстати, так что дома окажусь пораньше. Ничего купить не нужно? — Да не надо, Саш, я сам как раз планировал выйти за продуктами. Заодно прогуляюсь, вон какая погода хорошая! — Настю с собой возьми, ей полезно будет. После недавней пьянки с бельгийкой до сих пор выглядит пришибленной… — Хорошо, возьму, тем более… Так, ну Саша, ты опять меня забалтываешь? Топай, давай, всё. Кое-как выпроводив Брагинского на работу, — безусловно очень важную! — Байльшмидт решил воспользоваться удачным моментом, пока Арловская спит, а её старший братец с недавнего времени уже «мчится» трудиться на благо общества. Да, Гюнтер задумал окончательно убедиться, не привиделось ли его сонному взору вчерашнее «откровение». Потому мужчина, уже мучимый совестью за то, что вторгается в Сашину «частную территорию», поднялся на второй этаж и довольно быстро преодолел расстояние от лестницы до двери кабинета России. Зайдя в комнату, прусс осмотрелся. Если бы Экс-Пруссию попросили описать парой слов данное Сашкино «логово», то мужчина, неловко улыбнувшись, подобрал бы слова вроде этих: артхаус, символизм и творческий беспорядок. Артхаус — потому что каждая вещь — нужная или не очень — не лежала «так, как должно». Символизм — потому как, несмотря на вышесказанное, у каждой вещи и занимаемого ей места в этом бедламе был смысл, понятный только самому хозяину кабинета. Творческий беспорядок — потому как наравне с планами, политическими/географическими картами и чертежами могли стоять груды кофейных/чайных кружек или ещё что-то совершенно несовместимое с работой по общепринятым меркам, однако совершенно таковым не кажущееся Александру. Гюнтер старался не помогать русскому с уборкой именно в этом помещении. Да и вообще лишний раз ничего тут не трогал, обычно, даже если и заходил сюда за чем-то нужным Саше. Не потому, что боялся кое-чьего гнева или недовольства, а потому что старался уважать право России на своё личное пространство. Да и, говоря по совести, Брагинский всё же время от времени наводил в кабинете порядок самостоятельно. Правда, надо сказать, «по своему». Но всё ж наводил! Рядом с рабочим столом располагался небольшой, совершенно точно не громоздкий, но и не шибко маленький, холодильник, который, как всегда прусс думал, использовался русским как такой своеобразный «мини-бар». Но чисто для всё того же символизма — сам Саша уже достаточно продолжительное количество времени не прикладывался к бутылке. Так, из принципа. И вот, та самая шальная мысль вновь всплыла у Байльшмидта в голове, — пускай совесть и старалась намекнуть, что это уж точно тянет на посягательство на личную собственность — потому мужчина осторожно открыл дверцу мини-холодильника. Поначалу, ничего удивительного замечено не было: ну немного водки, ну достаточно много коньяка, ну даже вино затесалось, вроде бы грузинское, ну даже пивко нашлось. Прямо-таки стартовый набор одиннадцатиклассника на выпускной вечер! Вот только уж Гюнтер подумал закрыть этот рай для алкоголика и с удивлением покинуть кабинет, побаиваясь своего же вчера шибко разыгравшегося воображения, как неожиданно заметил кое-что в самой дверце, на полочке. Три творожных йогурта со вкусом черники-ежевики. Экс-Пруссия невольно улыбнулся. Всё-таки не показалось, всё-таки ему не почудилось. С этой приятной мыслью, мужчина наконец-то вышел из данного «логова», — при взгляде на которое у любого перфекциониста случится сердечный приступ — прикидывая план своих дальнейших действий на весь оставшийся день. Был он, надо сказать, очень насыщенным. Разбудить Асю и не забыть кое-что добавить в список покупок. Да, последнее, теперь, казалось немцу ещё более важным, чем раньше. «И всё-таки, почему только черника-ежевика?» — дельная мысль, хоть и не имеющая под собой ничего шибко серьёзного мелькнула у Байльшмидта. — Гюнтерушка-а-а, ты где? Пошли сырники мутить! — звонкий голос самостоятельно проснувшейся белоруски, доносившийся из гостевой спальни, был слышен даже с довольно неблизкого расстояния. Возможно даже под землёй, в каком-либо тайном бункере его отголоски были бы слышны так же явно и отчётливо, как вблизи.* * * * * *
Больше выходных Александр Брагинский любил только рано заканчивающиеся рабочие дни. Желательно, часиков так до пяти-шести вечера заканчивающиеся. А ещё более приятным русскому казался факт наличия кого-то, кто ждёт твоего возвращения домой. Правда, всю прелесть данного обстоятельства мужчина познал относительно недавно. Ну, шестьдесят пять годков назад это не так уж и много для страны, верно ж? Особенно для такой, чья личная биография насчитывает более тысячи прожитых годков. Так вот, об ожидании. Вернувшись домой, как и положено, пораньше, в пять часов вечера, Брагинский был несколько озадачен. В доме было пусто и удивительно тихо. Но не одиноко, да и привычный уют, создаваемый одним конкретным человеком, никуда не делся. Скорее «временно притупился», из-за отсутствия немца в жилище. Саша чутка поразмыслил, а потом, проанализировав свои недавние воспоминания, вспомнил их утренний разговор с Гюнтером: «Точно, он же с Асей по делам ушёл. А если с ней, значит точно надолго.» — промелькнула мысль и значительно так успокоила и без того вымотанного на службе русского. Уже переодевшись и сделав все те привычные дела, которые люди обычно делают, возвращаясь от куда-то домой, Александр устроился в гостиной, прилёг на диван и сам не заметил, как уснул. Не крепко и чутко, но всё ж уснул. И спал бы себе дальше, если б не был разбужен довольно чутким поцелуем куда-то в висок. Очевидно, что проспал мужчина недолго — где-то около двух часов. А ещё более очевидным для открывшего свои заспанные очи Брагинского стал тот факт, что так своеобразно и совершенно неумышленно разбудил его именно Байльшмидт. Немец как-то ласково улыбнулся, отвечая негромко: — Прости, Саш, я тебя разбудил? — и осторожно так погладил чуть приподнявшегося на локтях русского. Александр «в долгу» не остался, — приподнявшись, поцеловал немца в губы смазано, — произнося в ответ: — Не извиняйся. Я ж не возражал быть разбуженным таким образом… — и слегка выдал некое подобие полуулыбки, окончательно добивая и без того через край умилившегося прусса. Пускай у России получалось туговато улыбаться не шибко пугающе, однако рядом с Экс-Пруссией вроде выходило гораздо лучше. Или всё было как и обычно, просто это Гюнтер был любителем странных явлений, подобно пытающему слегка улыбнуться Саше? Сложно сказать. Возможно, что обе версии верны и одновременно не точны. Брагинский окончательно принимает сидячее положение, чуть потягивается из-за того, что плечевые мышцы во время сна несколько затекли, а затем всё ещё несколько сонно потирает глаза. Мужчина спрашивает неожиданно: — Ммм, а Настька где? — Вообще мы только-только вернулись и она сразу же к себе в комнату умчалась. Сказала только, что ей кто-то очень важный должен позвонить. Думаю, что Бельгия, хотя… — Гюнтер чеканил каждое слово таким мягким и спокойным тоном, что Саша думал, ещё немного его послушает и вновь уснёт часа на два-три. Немец вновь заговорился, а после, неожиданно вспомнил, что хотел сказать изначально — Ох, Сашенька, я тебя не сильно напрягу, если попрошу разгрузить пакеты? Их просто слишком много. И они уже на кухне. Но, если не хочешь, то…! — прусс был неожиданно прерван на полуслове, поднявшимся с места Александром. Русский повторно потянулся, отвечая: — Хорошо, мне несложно. — коротко и ясно произнеся, мужчина направился в сторону кухни. Кухня в этом доме, надо сказать, являлась действительно священным местом. Потому как стоило чему-то серьёзному произойти в жизни обоих воплощений, чаепития на кухне или совместный приём пищи несколько разряжали любую, даже самую излишне напряжённую обстановку. Негатив и волнения будто вовсе не проникали в данное помещение, точно тут имелся какой-то незримый барьер. Вот что значит вполне себе цельный «домашний очаг»! И за это опять же стоит сказать спасибо одному шрамированному голубоглазому «бывшему святоше», не иначе. С неким нейтральным настроением, обусловленным желанием продолжить свой сонный марафон, Брагинский принялся за доверенное ему Байльшмидтом дело. Надо сказать, в сиих пакетах было довольно много совершенно обыденного и при том в достаточно странных количествах. Особенно это касалось кофе и чая. Вот их было шибко много. Хотя Россия таким фактом удивлён не был — в этом доме именно данные продукты заканчивались быстрее всех прочих, с его лёгкого содействия, в том числе. Почти закончив с нехитрым своим делом, русский уж думал убрать последний пакет к остальным, которые позднее будут использованы вторично под мусор, либо же под иного рода надобности, пока не заметил, что на дне осталось ещё кое-что. И это кое-что имело довольно знакомую для Саши форму. Недолго думая, Брагинский достал это «что-то» и замер, почувствовав себя человеком, чью тайну, не шибко-то и надежно скрываемую, откровенно говоря, раскрыли. Этим «чем-то» являлась пачка чернично-ежевичных творожков в количестве четырёх штук в брикетике. В тот вечер Саша в первые в своей относительно долгой осознанной жизни почувствовал себя настолько неловко, что не мог перестать краснеть, точно мальчишка. Его спалили. Да не абы-кто, а Гюнтер. Его дорогой, хороший, понятливый и совершенно точно не имеющих каких-либо скверных мотивов и намерений Гюнтер. Поразмыслив, великовозрастный Александр, чьё пристрастие к детским творожкам с черникой стало явным для его самого близкого человека, заключил, что всё не так уж и плохо. Однако смотреть прямо своему мужу в глаза весь оставшийся денёк без смущения не мог. А Байльшмидт старательно делал вид, будто ничего не произошло, потому как смотреть на непохожего на самого себя Брагинского казалось немцу действительно стоящим занятием. Когда ж ещё на своём веку получится так смутить до пунцового румянца так называемую «Империю Зла»?