***
Юнги стоит под горячим душем и пытается восстановиться перед рабочим днём. Опирается лбом о белый кафель в душевой и думает о том, что он скажет Джину. Как он объяснит чем он вчера занимался на встрече с Якудза и почему у него нет ни письменных, ни аудио материалов? — Блять… — шепчет он в шум воды и зачесывает свои серые пряди назад, сжимает их у корней, — Какие приключения на свою задницу я нашёл на этот раз? Юнги вчера пил. Пил виски и курил свою мятную электронку на балконе до трех ночи. Он материл себя благим и сочным матом, какой слышал от своего деда в детстве на даче, когда бабушка заставляла старика собирать ягоды и тот случайно наступал в собачье дерьмо и орал на бедного Несси, который только услыхав краем уха ливал в угол будки. Блудливый пёс. Тот еще ублюдок. — Да, Джин, я буду в десять, — прижимает плечом Юнги телефон к уху, насыпая в чашку кофе из банки, — Да, я обязательно захвачу свою ленивую задницу и буду делать свою работу, — Джин не видит как омега закатывает глаза, скрывая радужку, — Сука, с утра доебет, — яростно отбрасывает Мин телефон, заливая кофе с кипятком. Он находит курилку у кровати рядом с брошенными брюками и делает глубокую затяжку, благостно выдыхая. Ту клубу которую он выдохнул вполне можно считать за размер тучи. Юнги отчаянно думает своей приключенческой задницей как ему отмазаться от Джина. К слову, Джину тридцать три. Это неженатый, но разведенный омега с десятилетним ребенком — Марком. Джин красивый. Очень красивый. Когда Юнги вошёл в редакцию впервые стажёром и увидел Джина, он подумывал даже о смене ориентации, но ровно до того, как Ким открыл рот. Как говорится: везде есть свои недостатки и у Джина он огромный — дотошность. У него ОКР на симметрию, злоебучий перфекционист, а еще жуткая зануда если дело касается Марка. Марка просто жаль. Этот ребенок явно огребает из-за характера своего родителя на собраниях и боится болеть, потому что его залечат. В общем Джин не отстанет, пока не выведает из омеги всё. Всю душу. Наверное проще уволиться. В дверь звонят. — Если это миссис До со своими просьбами не закрывать табор из-за солений, я расколю все её банки, — делает глубокую затяжку Юнги и проворачивает ключ, — Херова огуречница, — шепчет он под нос, выпуская дым и весь насупленный открывает дверь. — Мин Юнги? — Ну, пока да, — хмурится омега. — Значит это вам, — в дверях стоит курьер в красной кепке «Seoul Flowers» и всучает Юнги огромный букет из пятидесяти тигровых роз, — Расшипитесь, — протягивает курьер бланк и омега чиркает, сгибая слегка колени от тяжести цветов. — А от кого?! — спрашивает шокированный омега и курьер кивает на записку в букете, уходя вниз по лестнице. Юнги вносит букет домой с шумом опуская на стол на кухне и вынимает открытку из черного картона, где белой ручкой написано:«Если тебя сегодня уволят, можешь навсегда устроиться ко мне в жизнь»
Записка пропитана сандалом. Юнги обреченно прикрывает глаза, тяжело выдыхая. — Попал. Кухня наполняется ароматом свежих и душистых роз. Пахнет сладко. Пахнет дорого, очень терпко, создаётся ощущение, что перед тем как этот букет попал к Юнги в дом, он сначала стоял в пропитанной ароматом альфы комнате. Юнги репортёр. Юнги каждый день собирает какие-то доказательства и копается в каждом, потому что иначе нельзя, потому что даже старый вонючий носок в углу комнаты это вещ.док, и он в первую очередь анализирует, а не сходит с ума от красоты букета, и не менее красивого жеста. Первый букет в жизни у его одноклассницы был венерический, от второкурсника, к слову, в её пятнадцать лет. Первым букетом в жизни Юнги стал букет из пятидесяти и одной тигровых роз, от главы японского криминала, якудзы, к слову, в его двадцать один год. — Как говорится, к кому каким боком повернется жизнь, — выдыхает омега и касается бархатных лепестков. Подушечкой большого пальца проходится по ним. Розы свежие, в длину не меньше метра, а может быть и вовсе ровно сто сантиметров. Они, черт их возьми идеальные. Стебли крепко связаны коричневой бичёвкой. Но Юнги не ощущает эйфории, теплоты или прочей ванильной пыли, которая описывается в любовных романах, которые омега читал ещё подростком. Он чувствует от этого дорого букета тоску. Она неприятно скребется внутри своими когтями, тревожит омегу и Юнги не может себе даже объяснить почему. Но Мин ставит их в ведро с водой, разрезая бичёвку. Да, ноль эстетики. Да, эти розы явно росли не для красного ведра из ванной, но у Юнги нет такой громадной вазы. У Юнги вообще её в доме нет.***
От вкуса электронки, если честно, уже подташнивает. Омега делает в голове пометку «купить новую», пока стоит у черного входа и курит. Телефон вибрирует в кармане и за последние полчаса от количества звонков он стал не просто десятым айфоном, а самым что ни на есть настоящим вибратором от звонков Джина. Джина иногда хочется утопить. Понятие «иногда» у Юнги не имеет эквивалента. Он нервно стучит кроссовком по бордовой брусчатке. — Безвкусица, — бросает он взгляд на плиты и вновь делает глубокую затяжку, — Нет, проще уволиться, — отрицание. А если сказать, что ничего не было? Что он не пришёл и Юнги ничего не записал, так как и записывать было нечего. Да, определенно выход! — Начнёт расспрашивать почему я трубки тогда не брал, — обреченно выдыхает Мин и если честно хочется что-нибудь ударить. Торг. А может и кого-нибудь, — Да какая ему разница, почему я не брал?! — гнев, — Нет, меня точно уволят… — депрессия. Но тут его ноющую тушку перехватывают за шиворот белоснежного свитшота и тянут внутрь. По характерному аромату белого шоколада Юнги узнаёт гештальт его психики. Ему даже аромат достался потрясающий. Омега не брыкается, он только сглатывает, когда его буквально вбрасывают в кабинет как мячик и захлопывают дверь со всей дури. На черные волосы Джина пылью сыпется штукатурка. Юнги вжимается в шкаф спиной, не произнося ни слова. — Мне с утра, — начинает он загробно и Мин мысленно читает молитву за упокой его грязной репортерской душонки, — присылает его помощник письмо, мне блять лет сто письма не слали, еще бы про пейджер вспомнили! — Джин не курит и очень зря, его вспыльчивости хотя бы это бы помогло, — Короче, Мин, я не знаю какого хрена вчера было, но у тебя с ним сегодня назначена новая встреча, — Ким приближается к лицу омеги и Юнги чувствует запах овсянки. Тупо овсянки. Без грамма сахара, соли или ложки джема. Нет, Джин точно больной ублюдок, — И не дай бог ты ничего не выведаешь, я повешу тебя на этой убогой люстре в коридоре, понял?! — Мин кивает, — За работу! Джин вскоре уезжает за Марком в школу, чтобы затем отвезти в художественную школу. Юнги искренне надеется, что этот замечательный ребенок будет рисовать гейские манхвы при своём гомофобном папе. Карма существует для всех. Особенно для таких ментальных насильников как Ким Сокджин. Он несомненно профи, у которого Юнги учится, но этот профи бесспорно последняя сволочь. Потому что по возвращении на работу он подходит со своей злоебучей синей шариковой ручкой к столу Юнги каждый час и стучит три раза, заставляя омегу поднять глаза. — И спроси у него еще это… — и каждый раз он добавляет что-то новое. Юнги не замечает как перемешивает свой кофе маркером, пока слушает очередное назидание от Джина. Как ломает уже третий простой карандаш, когда Ким отходит от стола омеги и как вылетает из кабинета в назначенное время. Он вызывает такси и нагло просит таксиста заткнуться к чертям собачим, добавляя сверху ровно столько же, сколько стоит поездка. Без перерыва курит в окно и царапает корешок ежедневника покоящегося на коленях. В голове мыслей просто пчелиный рой, и мысли эти жужжат голосом Джина, которого как будто мало было за весь день. — Въелся в меня как котлетный запах, хер избавишься, — шипит омега под нос, а таксист тихо сообщает о том, что приехали. Юнги спрыгивает из такси и предстаёт перед громадным заведением. Очень пафосное место. И очень дорогое. Отсюда уезжают самые элитные ночные бабочки Сеула для продолжения вечера. Только на блюдо без вина! здесь уйдёт больше половины репортерской зарплаты, так, на одно дорадо в соляном коконе фламбе, чтобы официант который за вечер получает втрое больше чаевых, чем Юнги за месяц на своей каторжной работе, просто полил эту рыбу рюмкой коньяка и поджег. Да феерично. Да вкусно. Безумно вкусно. Но больше пафосно. Хотя какая разница, когда у тебя денег куры не клюют? Но перед самым порогом в ресторан Юнги замирает. Внезапно вспыхивают картинки вчерашнего вечера, пальцы сами непроизвольно касаются губ и вспоминают поцелуй. А что если это случится снова? Что если альфа зайдёт ещё дальше? Он же раза в два больше омеги. — Идиот, о чём я думаю? — хлопает себя по лбу Мин, — Ты приехал на ра-бо-ту, Юнги, соберись, — сам себя подбадривает омега. У дверей он находит четырех охранников свиты Соай-кай. Характерная татуировка у них на шее как клеймо. В голове Юнги, пока он проходит внутрь совершенно ни к месту пробегают мысли о том, откуда же, черт возьми такие одинаковые и высокие? Их четверо у входа снаружи и Мин замечает еще по дороге. Двое у хостес, двое у бара, все, мать их дери одного роста! Инкубаторские какие-то явно. Осталось понять где их инкубаторская насидка, которая пригласила персону в виде одинокого и облапанного этой наседкой репортера в ресторан. И первое что подмечает Юнги — ресторан снят. Весь. Полностью. Он пуст. В середине стоит накрытый стол при полных, высоких белых свечах и красное вино, разлитое по бокалам. Прищур позволяет разглядеть «Domaine Leroy Musigny Grand Cru». Не спрашивайте откуда, но Юнги знает, что это очень дорогое вино. Тишину нарушает вскрик омеги, когда чья-то сильная рука ложится ему на талию и резко тянет на себя, обладатель выдыхает в губы так пламенно: — Понравился букет? — Чонгук усмехается в розовые губы напротив, на них взгляд фокусирует на секунды, а затем смотрит так глубоко в медовые глаза Юнги, — Чертовка, — шепчет альфа. Мин вздрагивает, но в нос бьёт четкий аромат крепких сигарет. Макинтош. От него так и веет терпкостью хереса и вина этих сигарет. Юнги отталкивается от него, всё еще крепко держа в руке свой ежедневник, весь нахмуривается, на Чонгук только тяжело вздыхает. Но вовсе не так, словно он устал, а так, словно он заждался вторую персону, на которую у него были свои планы. Юнги думает «они обязательно провалятся», Чонгук бесстыдно думает о чужих стонах. Он приглашает омегу за стол, отодвигает стул и невзначай касается бедер омеги, когда задвигает его ближе к столу. Мин сразу обрывает это наитие между ними и достаёт диктофон, блефует, но тем не менее предупреждает, что у него в кармане перцовый баллончик, а Чонгук не настолько всемогущ, чтобы избежать боли от средства. Альфа усмехается. Он сегодня в темно-синем. Всё тот же Бриони, всё те же Патек Филипп, Юнги осознанно подмечает эти детали. Видимо он не носит бренд ради бренда и предан качеству, которое проверял сам. Но вот что поражает омегу: — Здесь всё, что тебе нужно, — протягивает по столу он Юнги точно такой же диктофон, — Поверь ты не первый, кто задавал мне сотни этих вопросов и я позаботился об этом, здесь все ответы, которые устроят твоего дотошного босса, — подмигивает Чонгук. Перед ними на стол опускают две порции нежнейшего лосося с ароматной дымкой. — Откуда… — Это свидание, если ты ещё не понял, — он объявляет об этом так непринужденно, так буднично, что Юнги давится своим возмущением, не в силах вымолвить и слова, а Чонгук поднимает бокал, — Тост? Юнги сидит с отвисшей челюстью. Окидывает всё взглядом и если честно хочется устроить бунт. Сказать, что этот Якудза к хуям охренел! Целует его без видимой на то причины, а сейчас разработал целый хитровы…хитроумный план! Чтобы что? Поужинать?! Хочется вылить вино на его белоснежную рубашку под костюмом, схватить этот диктофон и выйти покурить, но он даже для себя неожиданно поднимает бокал, чокается с Чонгуком и вместо чего-то цивильного с его рта срывается: — За психов, которые меня окружают! — и выпивает вино залпом, с шумом опуская бокал на стол. Он сам хватает бутылку за горло под восхищенный взгляд напротив, рассматривает её, смакуя на языке вкус, — Ммм, Конт-де-Нюи, недурно, — наливает Юнги себе неприлично много для светского этикета и по-свойски берет вилку в правую руку, отламывая жирный кусок рыбы. Нервный срыв? Не спрашивайте. Он просто заебался. — Разбираешься в винах? — отпивает Чонгук из своего бокала и не сводит взгляд с омеги даже на секунду. — Конт-де-Нюи, в обществе нахалюг, как вы нас называете, не знает только последний невежа, — тычет вилкой в сторону альфы Юнги, пережевывая кусок рыбы, — Чтоб вы знали, мистер «понравился букет?», — изображает томный голос омега с набитым ртом, — мы читаем в запой не только вашу личную жизнь и со скольки вы кем-нибудь там торгуете, ну или чем-нибудь, а очень и очень много, — проглатывает Мин запивая большим глотком вина. — Например? — Чонгук отпивает в ответ, больше не прикасаясь к рыбе, не может позволить себе пропустить такое божественное зрелище. — Помимо текстового порно… — прокашливается Юнги, — Не подумайте, издержки профессии. — Да нет, — усмехается альфа. — Во-первых сотни антиутопии, — откидывается расслаблено на спинку Юнги. Ему просто всё равно, что будет дальше, его жизнь уже завела за темный угол и приспустила штаны, — А во-вторых, тысячи доп.информации, господин Чон. — Чонгук, — поправляют Юнги. — Да бога ради, — вынимает из кармана свою электронку Мин и смотрит на Чона вопросительно, — Вы не возражаете? Мне в целом так-то, плевать, я так, из приличия. — Я восхищен, — усмехается неверяще альфа, — Бога ради, — кивает он на электронку в руках омеги и Юнги затягивается так сладко, прикрывая глаза и даже чуть по стулу скатывается, выдыхая дым. — Ну, а в-третьих, Чонгук, — усмехается Юнги, — Кто больше подкован, кто больше эрудированнее, кто более гибкий, юркий, кто больше гадкая проныра, тот и выживает в мире журналистики, СМИ и прочей гадкой человеческой живности, как нас только не обзывают, господи. Чонгук слушает его с явным упоением, вынимая из внутреннее кармана Макинтош. — Я знаю все сорта которые производятся в Конт-де-Нюи и вы только гляньте как удивительна жизнь репортера. Я здесь, в заведении, где на людей с заработком как я, официанты смотрят как на дерьмо, прилипшее к их подошве, пью вино за семь с половиной тысяч долларов в компании якудза. Я знаю все сорта, которые производятся в Конт-де-Нюи, но сам, пробую его впервые в жизни. — Нравится? — спрашивает Чонгук блаженно, так и не сводя взгляд, пока дым их табачных изделий смешивается. — Более чем, — затягивается Юнги, а затем смотрит на него сквозь дымку, — Но я бы предпочел водку. Возможно Юнги бы стоило начать возмущаться, а может вообще стоило бы тактично послать альфу, забрать диктофон и свалить домой. Дома он бы нашёл порно по вкусу и достал из-под кровати вибратор со смазкой. Вино, стоны, ванная, вибрация внутри него, впрочем один из его обычных вечеров после работы. Потом он бы блаженно, уже лежа на кровати после горячей ванны и не менее горячей мастурбации затянулся. У него нет времени заводить интрижки. Днем его имеет работа, вечером вибратор, и уходя каждое утро из дома он бросает короткий взгляд на то, к чему вернется вечером, с тихими матами закрывая входную дверь. — Не боишься? — вдруг спрашивает Чонгук, стряхивая пепел в пепельницу и затягивается не сводя внимательного взгляда, — Ты ведь сидишь за столом с криминалом, неизвестно на что я способен. — Ну во-первых известно, — усмехается Юнги, — А во-вторых, боятся только те, кому есть ради кого или чего бояться. — Тебе не для кого? — А в-третьих, — слетает с вопроса омега, — Хотели бы вы меня убить — убили бы, такие как вы не тратят время на пустые разговоры и уж точно не собираются кормить и поить лучшими угощениями того, кто отдаст душу, — Юнги подтягиваясь к столу, отламывая от рыбы еще кусочек, поднимая взгляд на Чонгука, — А у вас в глазах только один интерес ко мне, — съедает он кусочек. — И какой же? — лукаво спрашивает Чон. — Трахнуть. Чонгук расплывается в ухмылке, а затем зал заполняет низкий и бархатный мужской смех. Он отражается от стен и сладкой патокой разливается внутри Юнги. Он не отрицает, что эти вибрации до жути приятно отдаются по телу и уж тем более не станет скрывать для самого себя, что этот мужчина до одури сексуален. Чонгук не просто красивый. Он мужественный, статный, подтянутый. Рельеф его рук не скрывает даже одежда. Вены на руках, татуировки, что скрываются за кромкой рубашки. Возможно они идут ниже шеи, ниже груди, пупка и они точно выполнены идеально и точно стоят не маленьких денег. От него веет уверенностью и силой, а по глазам читается, что он акула в деле в котором варится изо дня в день. Чонгук производит впечатление властного человека. — У таких как вы нет привычки скрывать это как либо, вы либо получаете, либо убиваете, ведь не можете себе позволить, чтобы какой-то омега посмел вам отказать, — вино даёт в голову, — У таких как вы еще более хрупкое мужское эго. Чем выше статус, тем меньше мужского достоинства. — Для тебя разовый секс это слишком низкоморально? — Чонгук щелчком пальцев заказывает виски, не отводя взгляда, пока Юнги наливает себе практически полный бокал вина. — Я не святой, поверьте, уж точно не девственник, боже упаси, — усмехается Юнги, — Я спал одной ночью, поддавался порывам, было бесспорно ахуенно, особенно под алкоголем, — отпивает Юнги большим глотком, не морщится, — Но меня больше не интересует просто секс, довести себя до исступления я и сам могу. — А что тебе нужно теперь? Брак, семья и дети? — У меня не было семьи, Чонгук. Мой отец пил, папа изменил ему с официантом и ушёл к нему когда мне было семь, — Чонгук не перебивает, — Я похоронил отца рано, цирроз еще никого не щадил. Я окончил школу один, поступил в университет и закончил его также один, никто мне не позвонил и не поздравил. Я любил отца, безумно любил, не смотря на то, что он по пьянее колотил меня из-за того, что я похож на папу, я его любил. Я в курсе, что это ненормально, но это была безусловная любовь к родителю, поэтому да, я хочу, только встретить того, кто будет понимать ответственность этой семьи и кто разделит её со мной, кто будет относиться к этому так же серьёзно и трепетно, я не хочу просто залететь от чувака и принять его предложение просто потому что он попал и поступает как мужчина, — Юнги рисует в воздухе ковычки, — Я не хочу пережить судьбу моих родителей, хотя есть в психологии вещь, что мы проживаем их сценарий так или иначе, но я буду бежать от этого как от огня и мой ребенок никогда не услышит в свой день рождения, что лучше бы я сделал аборт, чем родил его. Чонгук молчит. Видавший виды мужчина от чего-то замолкает. Возможно от такой неожиданной откровенности, возможно от того, что этот омега сумел поразить и заинтересовать его со всех сторон. — Я не задумывался о таких вещах в двадцать один год, — тише произносит Чонгук с какой-то задумчивой полуулыбкой. — А вы к двадцать одному году пережили столько, сколько пережил я? — Юнги пьяно улыбается. Он за вечер, за рассказом, лично приговорил практически всю бутылку вина, осталось лишь на дне и омега доливает себе остаток, пока здравый разум покидает его тело и остаётся та сторона Юнги, которую он пытается смыть с себя уже долгие годы, — Я слышал вы унаследовали дело отца и конечно кто я такой, чтобы судить, возможно ваша жизнь тоже была не сладкой, возможно вас учили убивать и убивали в вас моральные человеческие устои, в таких кланах как у вас учат беспощадно относиться к жизни врага, а за врага можно воспринять любого не так ли? — Всё так, — коротко отвечает альфа, но смотрит на него с нескрываемым ничем огнём в практически черных глазах. — Поэтому да, Чонгук, если сегодня вы воспримите меня за своего врага, — икает Юнги и расплывается в блаженной улыбке, продолжая шепотом прямо в глаза альфе, — Мне будет нечего терять, но и трахнуть я себя не дам. Умру, но не дам Чонгук чувствует как мурашки бегут по спине от такого заявления. Как засасывает под ложечкой и оседает на языке и это поразительно. Юнги хватило вечера свести Чонгука с ума окончательно. Он создал словами такие преграды, которые Чонгук перейти не сможет, даже если попытается. Чётко дал понять, что с ним играть не стоит. Юнги не мнётся в своих словах, не придумывает истории, не запинается и не дрожит от страха, заявляет о том, что не боится прямо в глаза, и альфа уверен, это действие алкоголя. — Потрясающе… — шепотом выдыхает Чонгук и осушает бокал с виски. — Мне нет смысла что либо утаивать, для вас нарыть информацию на просто репортера как два пальца… — запинается омега и глазами по столу ищёт свою электронку, — Вот ты где… Ну словом, — возвращает он мутный взгляд к Чонгуку и затягивается, выдыхая через нос, — Я вообще планировал после поехать за новой курилкой, а ты тут вы со своим вином, в общем сейчас я уже очень сильно хочу спать, можете решить этот вопрос? — внимательно, но ужасно пьяно он смотрит на альфу. Чонгук усмехается. Он встаёт из-за стола, мягко поднимает Юнги и придерживая за талию шатающегося репортера, доводит до своей машины. За руль садится водитель, а Юнги отключается через минуту на плече альфы. Уже утром он найдёт на кухне на столе небольшую коробочку с тремя видами электронок, диктофон, минералку и огромный букет розовых хризантем, к которому будет приложена записка.«А я вовсе и не хочу тебя просто трахать»
***
— На вот, — на стол Юнги опускается тяжелая кипа синих папок, — Отнеси это Чимину из копировального, пусть уберет корешок к корешку, иначе я его точно пришью, — Джин вынимает из кармана клетчатых брюк платок, протирая лоб, пока Мин тяжело выдыхает, сдвигая папки и в сторону, — И не надо показывать мне фак, Мин, долбанное зеркало всё фиксирует, лучше оторви задницу с кресла, — Юнги бы с радостью оторвал Кима от пуповины, если бы сумел вернуться в прошлое. Он встаёт прихватывая свою новую электронку и открывает дверь боком, пыхтя с папками, — И захвати мне кофе, — звучит уже глухо, когда омега выходит, — И учти я узнаю, если ты в него плюнешь. — Как будто я бы стал размениваться на плевок, — кряхтит Юнги, закрывая носком дверь, — Я не уверен, что тут поможет даже полоний. По приходу в отдел, Юнги сдаёт папки помощнику Чимина и утаскивает того за локоть на задний двор. Чимин — это единственная отдушина тухлого офиса набитого бумагами и тонной фотографий. Он временами жуткий халдей, за что конкретно так огребает от педантичного Джина в виде штрафов. У Чимина есть бойфренд, но Юнги зовёт его коротко — мудак. Намджуну двадцать восемь, но всё что он сделал к своим годам, так это попробовал себя во всех сферах фатальных проёбов. Юнги искреннее не понимает как можно любить человека, который спускает последние деньги на примочки в играх. Чимин говорит он классно трахается и Юнги даже представить себе не может насколько, раз только один фактор способен покрыть все его косяки. Словом… умом в сердечных делах Чимин не блещет, но у него есть редкое в нынешних людях качество — преданность. Возможно именно поэтому он еще не свинтил от Намджуна. — Ну как там твой криминальный авторитет? — затягивается Чимин ванильным чапманом, опираясь спиной о железный столб. Выбор конечно на любителя. Чимин красивый. Причём блядски красивый. Его волосы рыжие, а на солнце золотые, пухлые от природы губы и умопомрачительный аромат черешни. Юнги всё еще не понимает почему он со всей внешностью мечты любого фотографа, художника или писателя, до сих пор просиживает свои лучшие годы в четырех стенах. Чимин говорит, что он не хочет париться о своих параметрах и любом прыще. Его, как он уверяет, полностью устраивает его жизнь. — Седьмой букет за неделю, — выдыхает Юнги дым кактусовой электронки. В коробке он нашёл три вкуса: яблоко, виноград и кактус. Сочетание странное, но Юнги удивило больше, что такое точное под его вкусовые предпочтения. Он ненавидит приторные вкусы, они слишком быстро надоедают и от них мутит, поэтому он предпочитает что-то не лишенное вкуса, но ненавязчивое. А ещё их легче выветрить из кабинета, когда Джин куда-то отъезжает. Он стойко убежден в том, что даже дым этих курительных изделий его убивает. Юнги думает о том, что Кима скорее убьёт он, нежели дым. Редкостный параноик педант. Но Юнги думает сейчас вовсе не о нём. За неделю его дом заполонил аромат свежих цветов. Тюльпаны, розы, пионы, георгины и астры. Он не повторился ни разу. К каждому букету он всегда присылает записку и каждая пропитана сандалом и смыслом, которые оседают на коже омеги мурашками. Юнги не говорил о них Чимину, содержание слишком интимно для чужих ушей, но хуже то…что Юнги словно жаден до того, чтобы с кем-либо поделиться этим смыслом написанного. Это не просто записки, это любовные записки. Сложить пазл не в силах был только законченный идиот: Чонгук ухаживает. Не появляется сам, но не даёт даже шанса выкинуть его из головы, а Юнги это только сильнее начинает напрягать. Он привык к тому, что в жизни всё расписано. Его дела, домашний быт, перекуры с Чимином и тот же Джин. Всё стало своей зоной комфорта, всё было в его жизни привычно, до тех пор пока на шестой день, он не стал ждать этот букет сам. Курьер пришёл на час позже, а податливый мозг успел сделать свои выводы и расстроиться. Это было только поверхностное чувство, но тем не менее, Юнги посмел его допустить и унять пульс ровно тогда, когда курьер пришёл с тюльпанами и запиской.«Я уехал в Токио на пару-тройку дней. Не сойти бы с ума без тебя, чертовка»
— Это всё конечно очень красиво, — хмыкает Чимин, — Но помни, что в противном случае тебе придётся выбрать: карьера или он, потому что Джин не допустит тебя к работе репортера в дальнейшем, ты ведь станешь заинтересованным лицом. — Не мели чепуху, — отмахивается Юнги, поправляя рукава своего белого вязаного свитера в разноцветную крапинку, — Такие люди как он известны своими намерениями и я уж точно не исключение, только он не нарвался на того, кто растает под его ухаживаниями, поэтому ноль реакции, вот и весь рецепт того, чтобы ко мне потеряли интерес. То, что быстро вспыхивает, так же скоропостижно гаснет, — смотрит на друга омега пристально. — Или разрастается в пожар, который никто уже не в силах потушить, Мин Юнги, — подмигивает лукаво Чимин и оставляет омегу на парковке одного. *** Четырнадцатый букет красных маков Юнги получает вечером, в свой первых за долгое время выходной. Омеге пришлось заказать по интернету набор одинаковых ваз. Выбрасывать букеты было бы просто глупо, да и чертовски жалко, поэтому он расставил их по всей территории своей квартиры-студии. Букеты огромные. Чонгук ни разу за всё это время ни скупился на размер, не присылал ниже тридцати пяти и на удивление, словно предусмотрев всё, не забывал о записках. Юнги наблюдатель и от него невозможно скрыть хотя бы такие поверхностно-читаемые детали. Он забивал в интернете значения: от цвета, семейства, рода и количества присланных в букете цветов, а сейчас судорожно ищет значение красных маков. — Легенды…чертовщина какая, — скролит статью Юнги, — Не проще было так же опошлить как и всё в этом мире? А мне сейчас думай, что же он имеет ввиду?! Ах… — откидывается на спинку стула омега и глубоко затягивается уже яблочной электронкой, рассматривая потолок, по которому плывут огоньки его ночника, создавая имитацию звездного неба, — Почему меня не покидает ощущение, что я крупно так влип? — он устало прикрывает глаза, затягиваясь еще раз. Юнги находит утешение для своей тревоги в бутылочке полусладкого, наливая в обычную кружку. К чему этот официоз дома? Он не нуждается в никому не нужной эстетике. На нем лишь белый махровый халат на боксеры, домашние зеленые кроксы и влажные вьющиеся после горячей ванны волосы. Вибратор кажется остался на стиралке, а Мин, к слову, и не парится где он его оставил. Это его дом, в котором он точно сегодня не ждал гостей, но кажется даже сама судьба пытается пнуть Юнги под зад и сказать, что он лишь пешка в её игре. — Мисс До, я же сказа… — раскрывает резко омега дверь шипя сквозь зубы, но ему приходится несколько поднять взгляд, чтобы посмотреть в глаза нарушителю его покоя. Но не только сегодняшнего вечера. — Здравствуй, чертовка. И он опять мурлычет. Низко и бархатно. Стоит перед Юнги в сером костюме на черную рубашку и блядски отдаёт сандалом. В его руках крафтовый пакет. Чонгук цепляется взглядом за выпирающие ключицы, но больше за этот чертовски мягкий и домашний образ. — Не пропустишь? — усмехается Чон смотря на то как Юнги застыл с кучей вопросов в глазах. — С какой стати? — запахивается Юнги плотнее, его застали врасплох, вот так без предупреждения и он чувствует как начинает подбирать слова, вместо того, чтобы выдать мысль так как она есть, — Я не приглашал вас. — А я напросился, — сверкает улыбкой альфа и сам проходит внутрь, закрывая дверь на ключ, Юнги отступает. Первое что бросается в глаза Юнги — Чонгук большой в его квартире. Она словно резко уменьшилась в размерах, стала не то что крошечной, она стала какой-то…гномьей… Этот широкоплечий альфа словно может не поместиться обратно в дверной проём и снести его плечами к чертям собачим. В мягкие и приглушенные ароматы дома так резко вливается этот крепкий. Он смешивается с природным ароматом граната Юнги. Умопомрачительно. Чонгук проходит без приглашения, опускает на кухонную стойку пакет и достаёт из него бутылку белого вина и кажется морепродукты в двух фольгированных контейнерах. Юнги наблюдает за ним со стороны. Как он открывает дверцы, находит две тарелки в выкладывает еду. Как в две прозрачные кружки наливает им вина откупорив бутылку карманным штопором. Юнги застывает, проще сказать подвисает на всей этой картине. Чонгук выглядит слишком правильно и одновременно до жути неправильно здесь. — У меня был четырнадцатичасовой перелёт, — он стоит к омеге спиной, а затем разворачивается, — Я приехал сюда сразу после аэропорта и наверное это выглядит дико, но я прошу тебя поужинать со мной, я очень устал и хочу отдохнуть в твоей компании, — опускает Чонгук тарелки на стол и жестом руки приглашает Юнги, — Я пока помою руки, — мягко улыбается альфа, а затем скрывается за небольшой серой дверью. Юнги рассматривает блюда с настороженностью. Пахнет вкусно. Раз он приехал из аэропорта значит предусмотрел готовку еды и поручил заказать её раньше. По кругам под глазами альфы Юнги делает вывод о том, что он не врет. Выглядит довольно вымотанным, скорее всего работал и в полете. Рубашка слегка помята. Шум воды в ванной прекращается когда омега недоверчиво присаживается, и выходит Чонгук, вытирая руки о полотенце висящее на ручке холодильника. Юнги аналитик. Он не замечает часто того как сканирует в мыслях те или иные вещи. Как подбирает к ним аналогии и выводит на чистую воду, находит смысл. Но вот не задача, на кой черт после столь длительного перелёта Чонгуку ехать к какому-то омеге, чтобы что?..Просто поесть и выпить? — Вижу ты получил маки, — кивает на букет стоящий на столе альфа и присаживается на стол. — Господин… — Чонгук, — строго прерывает Мина альфа. — Чонгук, — прокашливается Юнги не поднимает взгляд, сосредотачивая с Чоном зрительный контакт, — Вы не находите ваше поведение странным? Все эти цветы на протяжении двух недель, записки, а сейчас ужин в моей квартире? — нервно усмехается омега, он словно в секунду теряет свою сноровку в общении с ним, — К чему это всё? — Ты не хочешь интрижек на ночь, я таким не горю подавно, — отвечает Чонгук спокойно, — Ты сказал мне о том, что для тебя в приоритете, а я прогматик, чертовка, мне не нужно повторять несколько раз. — Я не понимаю… — О маках слагают много легенд, Юнги, но смысл всегда один — успокоение, — он резко уходит с темы, но тем не менее продолжает именно её, — Когда создавалась земля, бог создал день и ночь. Вот только день все любили, за свет, за тепло, за безопасность, наверное, — усмехается, — А вот ночь все боялись. Люди не понимали на кой черт она вообще нужна, пока бог не создал для них успокоение. В природе дикорастущий мак это то, что хорошо расслабляет, заставляет впадать в часовые сны, он является болеутоляющим, он даже кровоостанавливающий. Бог даровал им их в каждом саду, каждому человеку на земле и люди полюбили ночь благодаря ассоциации. Ночь стала носить имя мака и этот цветок избавил людей от страха и тревоги, проще говоря по нашему: стал для людей личной панацеей, которой как известно не существует. Возможно современные люди связали легенду именно с расслабляющим действием мака, так как он заставлял древних людей впадать в забытье и видеть сны, но я больше предпочту древние легенды. Юнги слушает его сжимая в руках халат. Смотрит внимательно, пытается найти причинно-следственную связь, логическое объяснение словам альфы, но не выходит. Он говорит какими-то окольными путями, крутит Юнги как Моисей по пустыне и омега следует за ним и его мыслями. — Мне тридцать семь, Юнги, неужели ты думаешь, что я действительно нуждаюсь в интрижках? — хмыкает Чонгук, который так же как и омега еще даже не коснулся всего того, что на столе, а до Мина начинает медленно доходить и он раскрывает глаза, а Чон упоминает слишком прозрачно и прямо, — К слову, у меня больше, — он поднимает кружку с вином и отпивает смотря в глаза ошарашенного Юнги. — Б-больше? — хмурится растерянный омега, который не может сложить пасхалку Чонгука как два плюс два. — Больше того, что у тебя так мило лежит на стиралке и вибрирует, — поднимает Чонгук уголок рта, — Чертовка. Юнги замирает с глазами размером самой крупной монеты. Идиот. Как можно было оставить его на стиралке? Как?! Ему хочется вдарить себе в лоб хорошенько, до вмятины бы. А Чонгуку кажется доставляет одно удовольствие реакция омеги. Он не прикасается к блюду и всё взглядом блуждает от глаз Юнги, до его губ, он начинает приближаться, а омега сокрушается. — Во-первых, мне надо пойти и выключить его, — хлопает по столу ладонью Юнги, смотря в его глаза смело, пусть и выдаёт с потрахами себя пунцовым цветом щёк, — с такими неожиданными визитами у меня ползарплаты на батарейки уйдёт, — встаёт он и разворачивается в сторону ванной, — А во-вторых предупреждать надо о визитах, — рычит омега, тяжёло выдыхая. — Ну, а в-третьих, — усмехается Чонгук и Юнги останавливается, — С такими визитами и на батарейки траты можно прекратить, эта милая вещь тебе вообще с ними больше не пригодится, — Мин чувствует как ему в спину только что вонзили словесную стрелу. — Размер, — поворачивает он голову к левому плечу, — ещё ничего не говорит о качестве. Чонгук закусывает губу с ухмылкой, когда Юнги сверкая пятками скрывается за дверью ванной и залпом выпивает вино из своей кружки, чувствуя как от одной только словесной перепалки с этим омегой ширинка давить начинает. Юнги с ужасом входит в ванную и перед тем как выключить вибратор он глубоко затягивается, сжимая свои влажные у корней пряди. Тяжело вот так быстро войти в ритм того поведения, которое он выстроил с Чоном. Тяжело, потому что сейчас он видит изнанку жизни омеги, причём в самых сокровенных её подробностях, которые были дозволены до этого момента только ему самому. — Так, спокойно, это твой дом Юнги и здесь могут быть хоть дорожки из кокса, кому какое дело?! — возмущается омега шепотом, смотря на своё отражение в зеркале, — Он не может так влиять на тебя, соберись тряпка и выйди достойно! И вообще, не важно что он нашёл, его вообще не звали, его проблемы! — только вот видит это как проблему ведь исключительно омега. Юнги выключает вибратор и прячет в стеллаж с полотенцами, глубоко между ними, проверяя на всякий случай не видно ли его. Он глубоко выдыхает перед тем как открыть дверь, но его уверенность сносит из-под ног, когда он обнаруживает Чонгука за разглядывает вещей на его полках. — Действительно множество антиутопии, — хмыкает альфа, слыша как открывается дверь с тихим скрипом, — Любишь русскую классику? — вынимает книгу, — Вижу сборники Бродского, где ты нашёл их перевод на корейский? — улыбается Чонгук поворачивая голову. - В книжном работал, — бесцветно отвечает Юнги и подходя отбирает сборник у альфы, возвращая книгу на место, — И я не люблю, когда мои книги трогают. Юнги ощущается по-другому. Он как будто старается натянуть на себя броню, выпустить иголки, сменить тон на строгий. — Тебе дискомфортно? — озвучивает свои мысли Чонгук. — Вы пришли без предупреждения, — поворачивается к нему Юнги, смотря внизу вверх, — Указываете мне не деликатно на деликатные вещи, рассматриваете мой дом, задаёте личные вопросы. Вы стираете границы деловых отношений, Чонгук. — Я их никогда не возводил между нами, — подходит на шаг ближе альфа, так что носками касается кроксов Юнги, находясь на расстоянии вытянутой ладони. — Я возводил, — не дергается омега назад, но пульс его учащается резко. — Потанцуй со мной, — с мягкой улыбкой просит Чонгук и разворачивается к стоящей позади на комоде колонке, а Юнги смотрит совершенно растеряно. Он не может никак собраться этим вечером, чувствуя как его поочередно окунают то в ледяную воду, то в кипяток поочередно, не давая даже шанса спокойно выдохнуть, — Узнал, что ты любишь творчество Ланы. — Как?! — с нервной усмешкой спрашивает Мин, пока Чонгук подключает телефон к его системе и включает песню, от которой с первых строк по коже пробегают мурашки: Radio. — Над твоей кроватью плакат, — легко отвечает альфа, возвращаясь к Юнги. Он протягивает руку, уголки губ приподнимаются в улыбке, — И я знаю, что он идет в комплекте с альбомом при покупке, вряд ли бы ты повесил над своей кроватью просто снимок женщины. Юнги правда чувствует себя оголенным, но не телом. Альфа не хамит и не переходит границы, но что-то отчетливо его беспокоит очень сильно. Возможно неформальная обстановка, а возможно то, что Мину просто нечего ответить мужчине. — Один танец, Юнги, — просит мягко Чонгук и омега сглатывает, вкладывая свою ладонь в его. Чонгук опускает обе руки Юнги на свои плечи, а сам притягивает его за талию к себе. Мин выдыхает слишком громко под тихую усмешку альфы и хватается пальцами за ткань его рубашки. И когда он успел снять пиджак? Над ними имитация звездного неба, хриплый голос Ланы и только теплый свет настольной лампы в углу, который создаёт ещё больший домашний уют. — Ты меня боишься? — он произносит это совсем рядом, между ними практически нет расстояния. — С какой стати? — шепчет Юнги. — Тогда почему ты так дрожишь? — усмехается Чонгук притягивая омегу вплотную к себе. Юнги не делает глубоких вдохов, потому что для него неожиданно и именно сейчас этот терпкий аромат начинает оседает тяжестью внизу живота. Потому что этот голос пускает импульсы по телу, и спасибо всем богам, что он в халате и эта гусиная кожа скрыта за его тканью. Мин чувствует пряжку его ремня телом, чувствует как пальцы сжимают его талию и хочется взвыть от этих прикосновений. Но не от боли, а от удовольствия. Юнги никто не касался так вот уже год и это чертовски отражается сейчас внутри него. — К слову о маках, — Чонгук наклоняется к уху Юнги, обжигает своим дыханием и омега прикрывает глаза, когда альфа продолжает, — я не просто так упомянул о легенде, Юнги и не случайно сказал о том, что мне уже тридцать семь. Я, чертовка, нуждаюсь уже не в ночных секс марафонах после автопати, а в личном успокоении рядом с тем, кто разделит его со мной. — А я тут причём? — сжимает сильнее ткань рубашки Юнги. — Ты и есть мой мак, — шепчет альфа, оставляя мягкий поцелуй у виска, Мин тяжело и шумно сглатывает, — Мне нужен человек, который будет понимать ответственность этой семьи и кто разделит её со мной, кто будет относиться к этому также серьёзно и трепетно, — он говорит словами Юнги и последний широко раскрывает глаза, чувствует как сильно бьется в груди сердце, — И если это желание взаимно, я не вижу причины нам в нём не сойтись, — песня заканчивается, оставляя их в тишине, а Мину просто нечего ответить Чонгуку. Руки дрожат, колени подгибаются, ему кажется, что он вообще держится только за счёт того, что альфа его держит. Сказанное выбивает из-под ног всякую уверенность в том, что скажет Юнги дальше. Он и не знает, что ему говорить! — Я не говорю тебе о том, что хочу тебя в качестве того, кто попадёт в кабалу человека взрослого, то бишь меня, — он слегка отстраняется, чтобы взглянуть в глаза омеги, — Я не навязываю тебе идею того, что хочу ребенка и ищу такого человека, хотя не отрицаю, что детей я тоже хочу. Понимаешь, Юнги, я устал от тех омег, которых интересуют только средства на моей карте. Устал возвращаться в пустой дом, который казалось бы всегда полон. С возрастом оказалось куда важнее мне пришёлся семейный очаг. Ни деньги, ни бизнес. Семья, — сообщает он словно с легкой печалью в тоне, а Юнги не отрывает от него взгляда, — Это не всегда картинка родителей и детей, Юнги, своя семья — это в первую очередь тот человек, к которому тебе хочется возвращаться, который изо дня в день, вместе с тобой подпитывает эти чувства и строит ваше безопасное место, где бы оно ни было. — Чонгук… — шепчет Юнги растеряно. — Юнги, я всего лишь хочу дать понять то, что я не настроен с тобой на недельные интрижки и я рад был услышать от тебя солидарное мнение, — отпускает омегу Чонгук. — Почему я? — Юнги даже не знает почему именно у него сейчас застревает ком в горле. — Потому что я всё нашёл в твоих глазах, — тихо отвечает альфа, — И если ты готов ответить мне взаимностью, приезжай через две недели по этому адресу, — Чонгук вынимает из кармана небольшую бумажку с адресом, — К сожалению мне нужно уехать в Пекин и решить кое-какие дела, с удовольствием бы отложил, но просто не могу. Я приеду через две недели и буду ждать тебя в указанное время, — альфа отходит и снимает со спинки стула свой пиджак, надевая обратно, — Если ты не приедешь, я сочту это за отказ и больше не стану появляться в твоей жизни, я обещаю, — поправляет он воротник рубашки, смотря на Юнги, у которого подрагивают руки, — Не проводишь меня? — спрашивает бархатно Чон с ухмылкой, а Мин только кивает, проносясь мимо альфы к двери быстрее. Он раскрывает входную дверь, хаотично рассматривая всё кроме проходящего мимо альфы. Ему нужно покурить, выпить что-то крепкое и только потом собрать все мысли в кучу. Разложить их по полочками и войти в стабильность, которую он когда-то собирал по крупицам. В его жизни были разные альфы, но никто, ни разу в жизни не предлагал ему разделить с ним жизнь, возможно потому что в жизни Юнги всегда были смазливые плейбои, но никак не мужчины. Чонгук улыбается краем губ, смотря на омегу и у самого порога разворачивается лицом к лицу, к Юнги, нагибается и шепчет в самые губы: — Вечер был волшебным, спасибо тебе, — Юнги снова замирает, а Чонгук мягко целует его в губы и тихо закрывает за собой дверь, оставляя омегу наедине с внутренним голосом. Как только за альфой закрывается дверь, Юнги падает на колени. Слезы льются сами и он не может дать им никакое объяснение, чувствуя только страх. Не от альфы. Нет. От его предложения. От той свободы выбора которую ему предоставили. Ему не угрожали, ясно дали понять: не захочешь — уйду. Юнги боится собственных ощущений внутри. Когда твоя жизнь более менее, после долгих лет нескончаемой боли наконец приобретает более устойчивый характер, ты внутренне всегда опасаешься потерять этот баланс. Боишься, что каждый новый входящий в твою жизнь человек, будь то друг или партнер, обязательно нанесёт тебе боль. Ты не закрываешься от мира, но запрещаешь ему входить в твои планы. Ты строишь броню, выстраиваешь стены и не хочешь больше ничего менять. Потому что тебе нужна стабильность, и стабильность ты эту находишь зачастую в собственном и тихом доме, о котором ты мечтал еще ребенком под крики родителей за стеной. И ты вроде строишь в своей голове эти долгосрочные идеи, думаешь о том, что поработаешь, а там заведешь партнера, семью, собаку, кошку, а дальше детей. Что у тебя на кухне обязательно будет стоять большой стол, а возможно летом вы будете обедать в саду. Ты сидишь на работе и уходишь в свои мечты о путешествиях, новых ощущениях, а по сути боишься этого всего. Потому что это лишь планы, твои ощущения могут не совпасть с реальностью и ты чётко это понимаешь здравым и холодным разумом, но продолжаешь жить этими планами, а когда встречаешься с ними лицом к лицу, даешь заднюю. Страшно рушить свою же стабильность. Страшно чувствовать себя так же убого, как ты ощущал себя до этой стабильности. Юнги ощущает как осознание рушится на него, как она его душит. Всё о чём он мечтал только что отдали ему в руки и разрешили распорядиться этим самостоятельно, ему лишь сказали о своих намерениях прямо, без никому ненужной для них возни. Только Юнги абсолютно не знает, что ему со всем теперь делать.***
Он назойливо щелкает ручкой, пялясь в монитор ноутбука. На экране открыт календарь и у Юнги перед глазами сегодняшний день мысленно обводится алым маркером. Срок в две недели истек и это были самые отвратительные дни за последний год в его жизни. Букеты он больше не получал, он стал получать намного больше. В один день этой были коллекционные альбомы Ланы. В другой издание манхвы любимого автора Мина, который упомянут в его соц.сети как источник вдохновения. Что самое интересное, доступ к продаже был только в Японии, и то исключительно в ритэйлах Токио. Дом Юнги был завален различными подарками, которые никогда не повторялись. С того, как за ним начал ухаживать Чонгук прошёл целый месяц, за который он получил четырнадцать букетов и четырнадцать разных подарков. И черт его дери, абсолютно не пошлых или банальных. Он не даёт выкинуть себя из головы. Ни на одну блядскую секунду. — Я тебе сейчас по мозгам так же щелкать начну, — рычит Джин уже в третий раз на омегу за ручку, — Проваливай давай, не беси меня, твоя смена на сегодня закончена, — загробно прогоняет Юнги омега, который не долго думая быстро вылетает из офиса. Он едет на такси, терзает в кровь зубы и безбожно много курит. Он прошёл за эти две недели все стадии принятия, но на своей чаше весов так и не смог определить «да» или «нет». Чимин сказал, что он будет редкостным идиотом, если откажется, если не даст себе шанса даже попробовать другую жизнь. — Прости, но что ты теряешь? — закатил он глаза вчера, — Скрягу начальника? Жизнь от зарплаты до зарплаты? Пренебрежительное отношение к нашей профессии? Подумай просто башкой, зачем ты тут находишься и найди чёткий смысл в этом, — Юнги молчал, — Ты сбежал от своей прошлой жизни, Юнги, жил в каких-то халупах, терпел абьюзера и его хуёвое отношение к тебе, мальчика с наивными глазами, который отдавал ему всю душу. Ты сбежал к нему в другой город после того как похоронил отца, ты искал поддержку и опору, но тебе в душу плюнули и изменили, бросив в Сеуле одного, но ты встал на ноги! Ты доучился, работал кем только не приходилось и пришёл в редакцию просто потому что больше уже некуда было, это никогда не было твоей мечтой. — И что мне теперь бросаться к нему на шею? — рявкнул Юнги на Чимина и хотел было уйти, но Пак остановил его за локоть прижав к стене. — Он тебе ничего такого не предлагает и в отличии от Хосока даёт выбор, — Чимин его хорошенько встряхнул, — Он тебе условия не ставит, не заставляет выбирать или он или друзья, он просто просит тебя дать шанс. Ты всегда сможешь вернуться в свою жизнь и от тебя ничего не убудет просто дать ему возможность, Юнги. Юнги стоит перед зеркалом в прихожей. На нём изумрудная рубашка, к которой он всё не мог подобрать случай, и черные скини. До встречи остаётся час и он глубоко выдыхает прежде чем жмёт на вызов такси. Это набережная с комплексом кемпингов неподалеку и Юнги знает, что если поехав туда они вряд ли будут просто жарить зефир и любоваться закатом. Он не получает смс, всё до последнего оставляют в его руках. Юнги приезжает уже на закате, когда солнце приближается к горизонту реки, но вот что он замечает как и тогда в ресторане: при выходе его встречает охрана и указывает путь. Комплекс погружен в абсолютную тишину, дорога встречает его сотней зажженных свеч. Комплекс снят весь. Абсолютно. Нет окошек, где ты горел свет и дорога ведет его к самому крупному домику этого комплекса. Дыхание спирает ровно в тот момент, когда он замечает его. Он стоит в нему спиной. В хлопковых черных широких брюках и белой рубашке. Сердце сжимается, потому что он произносит всё тем же низким басом. — Спасибо. Юнги ощущает как к горлу подкатывает паника, когда Чонгук разворачивается и сокращает между ними расстояние. Они так и стоят в тишине, которую нарушает только пение редких сверчков и смотрят друг на друга. Чонгук словно знает, что Юнги собирается с мыслями и нарочно молчит, а омега кусает внутреннюю сторону щеки, пока в голове только голос Чимина и его назидания. — Ладно, — выдыхает он гулко и подходит к альфе вплотную, — Мы оба знаем, чем закончится этот вечер, поэтому да, я согласен на твоё чертово предложение, а теперь прошу, сотри все мои сомнения, — притягивает Юнги Чона за ворот рубашки и шепчет губы, — Сейчас же. Он не успевает понять как оказывается под ягодицы поднятым в воздух. Как открывается дверь теперь уже их кемпинга и его бережно опускают на чертовски мягкую кровать. Чонгук впивается в его губы глубоким поцелуем. Мокрым поцелуем. Прижимает кисти Юнги над головой в поверхность кровати. Он выдирает рубашку из-под джинсы и расстегивает пуговицы одну за одной, хотя безумно хочется просто содрать её с омеги с треском. Юнги устал сомневаться и думать. Не только за ближайший месяц, за долгие годы. Он устал планировать и жить графиком. Он устал бояться быть счастливым, а этого не сделать если не вылезти из толщи брони. Стены которой Чонгук сносит с каждой снятой с них вещи. На полу их рубашки и брюки, а Юнги чувствует насколько мокро ощущается сейчас собственное белье. Преддверие течки даёт о себе знать, но до неё как минимум неделя и пока бояться нечего. Наверное нечего. — Ты безумно красивый, — шепчет в губы Чонгук, когда снимает с омеги последний элемент одежды, а Юнги чувствует себя еще более оголено, чем когда-либо в своей жизни. Он нависает сверху и смотрит так умопомрачительно. Не пошло, а сносяще желанно. — Господи, — закрывает лицо руками Юнги и сдвигает ноги обратно, — На меня никто ещё не смотрел так, прекрати… — Никто и не посмотрит так, — он целует костяшки, мягко раздвигает колени Юнги и пристраивается между них, — Никто больше никогда не посмеет даже допустить мысль о том, что сможет увидеть тебя таким. И Юнги тает. Был бы он лужей, заполонил бы собой весь этот комплекс. Юнги стонет, когда его начинают растягивать. Когда Чонгук разводит костяшки и касается одновременно его члена. Проходится большим пальцем по головке и шепчет бесконечные комплименты, за их стенами начинается дождь, который вскоре переходит в ливень. Юнги чувствует как простыни липнут к телу. Как в легких оседает сносящий с ног аромат сандала и граната воедино. Мин притягивает альфу за шею, распускает его тугой хвостик, зарывается в смоляные пряди пальцами и с криком сжимает, пачкает ладонь альфы белесой жидкостью и выстанывает его имя, на что Чонгук только рычит. Он входит мучительно медленно, специально выскальзывает из Юнги, а затем заполняет резко, впиваясь в губы. Ливень смешивается с резкими и редкими шлепками тело о тело. — Боже мой… — шепчет омега Чону в губы и стонет при новом толчке. — И ему я тебя не отдам, — рычит Чонгук натягивая его сильнее, проезжаясь головкой по простате, у Юнги в глазах искры взрываются. Чонгук переворачивает его, ставит в коленно-локтевую, а затем притягивает к себе вплотную, шлепки учащаются, Юнги разбрасывает пряди по его плечу и просто отдаётся каждой частичкой тела, а Чонгук притягивает его за талию без миллиметра и глухим стоном кончает в него. — В моей стране тебя бы назвали последним цветением сакуры, — шепчет он сбито на ухо. — П-потому что увядающее? — спрашивает Юнги так же на последнем издыхании. — Потому что неповторимое.