Порнозависимость

***

Сигаретный вкус наполняет органы. Дым настаивается во рту, давая полости неприятные нотки никотина. Он аккуратным слоем ложится под язык. Она проглатывает его и выдыхает, но вместо лёгкой затяжки чувствует, что проглотила крупный металлический шар. Скатывается по стенкам горла, расширяя глотку, и с тяжёлым грохотом, будто бы о деревянный пол, падает на дно лёгких. От этого чувства тошнит. Сейчас оно выйдет наружу. Рыбный вкус. Но она сделала ещё несколько затяжек, ожидая, что организму станет легче. Бычок тлел меж замёрзшими синими пальцами. От запаха сигарет голова кружилась, а по замыслу, должна была встать на своё место и помочь девушке привести себя в порядок. Ей срочно стоит успокоиться, чтобы продолжить работу. А зачем на этой работе курят? Это какой старый стереотип, пришедший из фильмов. Люди выходят, чтобы отвлечься и расслабиться. Но здесь никого нет. Конец сигареты искриться в руках, похожий на солнце в ладони, но сквозь тонкие ломанные руки, этот ослепляющий свет меркнет на фоне огромной бездны. Пропасть ограждена ржавыми перилами, которые наклоняются вместе с тем, кто хочет заглянуть пустоте в глаза. Похоже на осушенный бассейн, где не видно ни краёв, ни дна. Сколько лететь до земли? Пальцы задрожали в попытках двинуться. Они широко разошлись, отпуская недокуренный бычок вниз. На уровне пола начиналась густая темнота. Сигарету безвозвратно поглотило внутрь бездны. Раз… Два… Три… Четыре… Пять… Шесть… Семь… Восемь… Девять… Десять… Воздух слабо свистел, спуская окурок на землю. Самому ему было интересно, что осветит, в считанные секунды потухшая, искра там, внизу? Одиннадцать… Двенадцать… Тринадцать… Четырнадцать… Пятнадцать… Шестнадцать… Семнадцать… Девятнадцать… К этому этажу медленно добралось эхо, посланное оттуда. Гул. Двадцать… Двадцать один… Двадцать два… Двадцать три… Двадцать четыре… Двадцать пять… Двадцать шесть… Двадцать семь… Слабо отличимый от ветра шорох. Он упал. Тогда… На каком она этаже? Девушка подняла голову, ощущаю холодный поток вокруг шеи. Её место работы странное, для вас. Долгий коридор, будто в отеле, состоящий из рабочих помещений. Много пространства, а людей нет. И проход только один — к этому манящему балкону, который никуда не ведёт. Справа стена, слева стена. Впереди огромное пространство и стена. Похоже на то, что в здании есть отверстие. И сейчас она смотрит вверх, наверное, на следующий этаж. Там тоже ничего. Этот балкон освещен парой ламп, а наверху кромешная тьма. Может, отверстие выходит на небо и сейчас ночь? Погоди, а когда наступает ночь? Какой сегодня день недели? Металлические трубы шипят и с пугающим звуком громыхают за углами. С них капает кипяток в остывшую лужу на холодном каменном полу, появляется пар. Он прилегает к зелёным, потемневшим от грязи стенам, несколько редких окон в комнаты запотевают. Такое чувство, что это место где-то под землёй, от чего дышать труднее… Ощущается напряжение от сточных вод, по которых ходят крупные кроты. Они тут есть. Могут затаиться в углу, сливаясь с помётом или испорченным оборудованием. Или остаться в начале коридора, что намного страшнее, ведь на таком расстоянии и в подобном освещение их вряд-ли получится увидеть. Они становятся на задние лапы в парах, иногда из двух особей и начинают смотреть за тобой. Просто наблюдают, чем ты занимаешься. А если не уйти, начнут подходить. Они смотрят на неё. Спина ломится из-за животного взгляда на себе. Но в углах никого нет. Значит, они стоят за дверью и следят за девушкой с противоположного конца коридора, на расстоянии. —Эй. А, это не крот. Человек. Он уже не будет пристально разглядывать, выжидая подходящего столкновения взглядов, чтобы напасть. Человек сразу пойдёт за тем, что ему нужно. —Перерыв уже закончился. Он оказался возле перил, смотря холодно, презрительным взглядом окидывая призрачную сигарету, которую всё ещё сжимали пальцы. Я хочу ещё постоять. —Меня не волнует. Она выждала паузу, чтобы убедиться в искренности его слов. Иди тогда. Он, помедлив, схватил её кожу своими костлявыми руками. Оттянул, как жирное мясо, проявив все тонкие вены на белых руках. Своевольно прижал к перилам, так, что они покосились назад. Оба почувствовали, как кто-то полетел вниз, от чего побледнели ещё более, но виду не подали. —Нет. Ты пойдёшь. — произнёс он, будто бы обращаясь к себе, нежели к девушке. —Ты хочешь работать в свободное время? Неа. Протянула она на языке, выдыхая невидимый рыбный вкус. Но если я приду на нервах, режиссёр будет недоволен. В этот момент она наконец подняла глаза на его лицо. Уродливое, сальное, но такое же напуганное. Дай мне побыть одной. —Ну-ну. — раздражённо прошипел и отпустил, начав отдаляться вглубь этажа. — Не прыгай. Ты думаешь, что я хочу сбежать? Меня всё устраивает. —Ну-ну. Она совсем не могла разглядеть его в этом полумраке. Слышала лишь хлюпающий низкий голос где-то вдалеке. —Меня скоро повысят, и я окажусь на их месте… Громадная дверь захлопнулась. Теперь придётся идти за ним, все ждут только её. Стены холодные. Самая настоящая морозильная камера. А как дела обстоят на других этажах, ей и не известно. Возможно, там не так сыро и противно. Светло, тепло, нет запутанных коридоров. И отношение к работникам лучше. Если так, то усердный труд гарантировано приведёт к повышению. Все двери заперты на ключ. Словно там никого нет. Но просто не у каждого помещения есть окно. А как усердно трудиться в подобных условиях? Озябшие руки еле удерживают сигареты. Вся мебель — металлическая, ледяная, на которой сидеть не советуют. Под ногами мелькают тёмные пятна. На фоне камня и не видно происхождение пятен: нечто красное, бордовое, другие зелёные или прозрачные… Единственный, в таком месте почти что естественный свет исходит из длинного прямоугольника в стене. Это окно в одно из ведущих для съёмок помещений. Оно предназначено для персонала, которые опаздывают или вынужденных ходить вне площадки по делам. Чтоб в полной темноте завидеть этот квадратик света от прожекторов внутри. Осторожно подойти и с любопытством, грязно подсматривая, заглянуть на источники света. Искрящееся площадка. Холодный дрожащий глаз хочет знать, что делают актёры любимых фильмов за экранным каше. Руки прислоняются к стеклу, потные следы остаются. Стыдливо улыбается. Он всё видел! То же делает и она. Тихонько подошла к окну. Выглянула из-за угла, спряталась, завидев мерцающий огонь. Прислонилась всем телом, даже глазами, чтобы стать единым целым с окном и остаться незамеченной за столь низким, незрелым поступком. Глаза привыкают к свечению. Камера. Мотор… Они на площадке. Ни высокий курящий оператор, ни возвышающийся зверь-режиссёр и остальная команда не мешают ей увидеть кусок простыни. Тот самый кусок. Тот кусок, на который велено смотреть… Нет. Таращиться весь съёмочный процесс. Он манит её, кричит: не поднимай глаз. Это будет уже не окно. Она смотрит в зеркало. Квадратная белоснежная кровать, без бортиков и прочего, что должно быть на кровати. В том числе и подушек. Человек. Живой! Он сидит волнительно, нервно держится холодными руками за голые колени. Это девушка… Такая… По команде режиссёра она снимает своё красное платье и что-то невнятно произносит. Оголяет своё худое серое тело с выпирающими оставшимися рядами рёбер. Так вот, как это всегда выглядело со стороны. Режиссёр машет оператору и дубль начинается заново. Из отверстий девушки катятся слёзы. Она о чём-то просит людей из команды. Следующая сцена. Наивная… Девушка снимает платье. Оголяет грязное тело. И ложится на кровать. Изображает, что слышит звук. Оборачивается. Нет. Нет же. Не в ту сторону. Ты знаешь, что произойдёт, если ты повернёшься. Ах, окно запотело, значит, все так делают… Две большие клешни обхватили её слабый торс. Запачканные в гнилых ракушках, пахнущие морской солью. Связанные скотчем на скорую руку. Совсем чёрные, со странным речным, помойным зелёным цветом и выпуклыми мохнатыми пятнышками. Эти клешни размером с туловище девушки. Интересно… Она… Уже пробовала? Рак медленно заползает на кровать, стуча своими тоненькими волосатыми ножками, волоча за собой «обездвиженную» девушку. Он устраивается на кровати, как в своей укромной пещере на дне тёмного океана. Будто бы сороконожка бегает своими ножками по телу девушки, а связанными клешнями пытается зацепиться за любую конечность, чтобы обезглавить или расчленить. Режиссёр активно жестикулирует актрисе, обозначая начало действа. Ей приходится раздвинуть ноги. Длинные липкие усики прилипают к её лицу и шее, активно обследуя новую пищу. Веерный кончик хвоста машет и хлопает по смазанной детским шампунем вагине. Прозрачные ножки царапают лобок. Они цепляются за клитор, немного оттягивая его, а затем отпускают с хлёстким невротическим шлепком. Девушка стонет. Больно, да? Больно, больно, больно, больно. Фу! Потерпи, получишь вкусного. Она закатывает глаза, задирает голову и упирается в выпуклые склизкие глаза-бусинки, которые рассматривают съёмочную команду. Одна ножка нечаянно проникает внутрь. Двигается отрывисто, толкается в плоть совсем не в том направлении. Вторая неясным образом находит задний проход. Они двигаются быстро, как пальчики, заточенные под острые волны-волоски оставляют странные красные полосы на коже. Рак наигрался. Им надоело. Ползком он забирается к краю кровати, заползая спиной на стенку. В объятиях клешней, девушка оказывается в вертикальном поднятом положении. Он прижимает её к солёному тельцу и маленьким царапающим ножкам, запуская клешню между ног. Трётся. Она трётся о стекло, желая проникнуть внутрь. Он проникает. Подставляет затупленный конец огромной клешни к проходу во влагалище. Девушка начинает сомневаться в выборе профессии. Она вытаскивает руки, выбивается. Если бы не скотч, осталась без руки, глупая. Ребристая поверхность клешни проталкивается с особым усилием, расширяя стенки. Она представляет этот знакомый звук: сначала хлюпающий, мерзкий, а затем плавно хрустящий, силой раздавливающий мешающие органы. Хорошо, что девушка сделала себе операцию по удалению половых губ, чтобы клешни проникали с большей плавностью. У неё тоже нет этих ненужных губ. Хотя если впустить достаточно партнёров, то можно заработать на операцию по удалению бесполезных костей, чтобы в желающую матку проник весь рак, начиная от глаз-бусинок. Глазки сворачиваются и течёт кровь. Клешня проникает до основания, заставляя живот вздуться, принять этого ребенка Сатаны. Кровь бежит. Ножки бегут. Они движутся с неистовой силой, скоростью. Девушка кричит так, что слышит даже проходящий рабочий в коридоре. Манит, чертовка, к окну. Оно уже занято. Из клешни вываливается серая ракушка. Под напористыми толчками, она трётся о стенки матки, словно отложенная икринка, до крови раздирая свою маму. Глаза распахнулись и между вагиной и клешнёй открывается маленькое пространство, из которого вываливается моллюск с жемчужиной. Оператор берёт ребёнка крупным кадром. Слизь обволакивает поверхностей, делая процесс порочным, нежным. Девушка больше не кричит, только плачет. Радуется своему ребенку! Дитя Сатаны. Рак вставляет вторую клешню. В этот раз не так аккуратно, как в первый. Она ласково принимает его внутрь и полностью раскрывается. Одним толчком он протыкает живот насквозь, разрывая их связь. Кровь переходит в алый, заливая белую постель. Матка свисает, задевает выпавший кишечник. Пальцы шевелятся. Кино продолжается. Её глаза вдруг потускнели. Она не смотрит никуда… Режиссер видит, как тело продолжают насиловать, хочет вмешаться, но боится, что тоже окажется там. И садится. И всё же… Куда… Ты смотришь? Твои капилляры лопнули, кровь льётся из глаз. А куда ты пялишься? Клешни разносят грудь. Соски окрашиваются в красный. Плечи и голова падают на ковер. Так ты смотришь на меня. В окно… Ты увидела меня случайно, такую же как ты когда-то, и ждала, что я дам знак. Когда всё кончится и можно убежать домой, набрать ванну и долго муторно рассматривать своё тело. Свои локти, икры ног, лопатки, ступни, лоб, глаза… Режиссер констатировал смерть. Продиктовал кому-то время. Рак ненадолго продолжил развлекаться с внутренностями актрисы, на этом фильм закончился. Оператор выключил камеру и отошёл на безопасное расстояние. Команда скрылась за тёмным занавесом. Несколько мужчин оцепили рака и при помощи железных палок с прутьями, загнали его в клетку. А жалкие ошмётки тела он успел забрать с собой. Из памяти никак не исчезнет последняя вспышка двух глаз. Среди всего того, что только что тут произошло ей кажется этот резкий, помешанный взгляд самым интимным. Словно слабо знакомая учительница завидела ученицу с прогулом. Только не совсем ясно, кто здесь учительница, а кто — ученица. Рыбный вкус. Она чувствует запах рыбного супа, в котором плавают сухие слипшиеся приправы и обглоданные рыбные косточки. В её представлении, эти кости сгибающиеся, похожие на человеческие рёбра. Кислый порошок разбавлен холодной водой, его останки плавают на поверхности. Бульон мутный, дна тарелки с голубым узором не видно… Почему на языке солёное? Почему так противно от этой картины? Дело в опыте. Смотреть как новички пытаются выкарабкаться из тёмной ямы бизнеса, не применяя никак усилий — забавно. Но противно. Ей точно так же предлагали большой заработок, точно так же умоляли не сообщать в полицию на запрещённую деятельность. Точно так же впускала две клешни. И что теперь с ней? Слава, мировая известность. Фильмы с ней смотрят президенты множества стран. А что с тобой? Она обернулась. Ты лежишь у стены, с разорванным животом и слезами на глазах. Ты хотела тоже быть любимой. Матка плывёт к ногам под волнами лужи крови. —Не хочу… Животно скулит, просит о помощи. Вывернутая нога поднимается. —Я знаю… Ты тоже… Двигаешься к ней на коленках, кишечник волочиться сзади, как прелестная коса. —Помоги… Ты хватаешься за ноги и начинаешь взбираться к лицу. Она не видит глаз, она не видит рта. Красное пятно. —Леонора… Это вы. Она обхватывает девушку за лопатки, кончиками пальцев ощущает, что тело умерло. Страшно. Страшно, что такие унесут с собой в братскую могилу наивности. —Я вас люблю… Мы все любим вас. Царапается и хнычет. Её слёзы чуть светлее по цвету крови из животика. —Скажите… Что же я сделала не так? Суп кипит. Порошок погружается ко дну и прилипает к стенкам кастрюли. —Они сказали… Что меня полюбят. Кастрюля наполняется бурлящей водой. Крышка нагнетающи стучит. —Они сказали… Смогли вы… Смогу и я. Бульон капает на плиту. —Неужели… У меня больше никогда не будет детей…? Мутный бульон с рыбным пюре выворачивается из-под крышки. —Кроме моих икринок… Суп льётся на пол. Она смотрит вниз. На её макушке горка из мягкого тёплого рыбного пюре. А в нём ещё видны кусочки морковки, рыбьи глазки. Слюна стекает по лицу. Леонора отталкивает её к стенке. Голова разбивается. Из живота с хлюпающим звуком лезут икринки. Ты улыбаешься в последний момент своей жизни. Она бегом покидает коридор. В мыслях гудит, горло болит от горькой рыбы. Никогда с ней этого не произойдет. Смогла она, смогут и другие. Никогда прежде её не сковывал подобный страх. Леонора обернулась, покидая этаж. Никого нет. И не было.