***
Эти отношения можно было назвать прекрасными - Айзава любил меня, а я любила его. Мы познакомились через общих друзей и сразу же признались в симпатии - Шота предложил встретиться где-нибудь вдвоем, а я ,конечно же, согласилась. По мере общения в моем животе зарождались бабочки, я с нетерпением ждала его сообщений в телефоне, с замиранием сердца слушала голос в трубке и в предвкушающем волнении бежала на свидания. Наш конфетно-букетный период длился около месяца, я усиленно флиртовала, а Айзава, на удивление, не уступал в этом деле. Я узнавала его лучше и сама открывалась ему. Нам было комфортно и хорошо вместе, мы словно дополняли друг друга - я была неким моторчиком в этих отношениях, а Шота здравым ограничителем. Однако, все было в меру - я заводила его ровно на столько, на сколько это было нужно, а он пресекал лишнее только там, где это требовалось. Время также проводили сбалансированно - ходили гулять по моему желанию или просто валялись на диване, как хотел парень. Все проходило плавно, как по маслу, одним словом - идеально. Затем мы перешли на новый этап. Я задержалась у Шоты на ночь после совместного просмотра сериала. Домой идти было уже поздно, да и это просто была отличная возможность стать еще ближе. Не совру, если скажу, что целенаправленно его соблазнила - я специально одолжила у него футболку и полезла в кровать только в ней. Айзава пытался держаться молодцом, но когда я жарко и нетерпеливо поцеловала его, пробираясь пальцами под ткань пижамных штанов, - ответил без промедлений. Он ловко переместился в позицию сверху, перехватывая инициативу, и полностью взял весь дальнейший процесс соблазнения в свои руки. Получив карт-бланш, Шота не стал тянуть с активными действиями - от одежды мы избавились меньше, чем за пять минут, а мое тело начало изнывать от нетерпения уже через несколько поцелуев в районе шеи. Несмотря на одинаковый возраст, Айзава, кажется, был опытнее меня - по крайней мере, он отлично знал, что и как делает, потому что я начала плавиться от его касаний слишком быстро. Он исследовал мое тело, а я старалась не отставать - под его мешковатой одеждой пряталось произведение искусства, не иначе. Твердые, напряженные мышцы перекатывались от движений, я чувствовала это, прикасалась везде, куда могла дотянуться. Мы дышали в унисон, громко и тяжело, воздуха не хватало обоим, но даже так губы продолжали ласкать чужую кожу, оставляя еле заметные отметины. Шота не стал тянуть дольше, чем нужно - вошел почти на всю длину, давая немного времени привыкнуть. Его движения были резкими и ритмичными, но этого мне казалось мало - я просила и молила о большем. Когда он увеличил скорость, я могла лишь невнятно стонать ему на ухо, временами срываясь на крик - было невозможно хорошо и слишком правильно. Шота не останавливался и не сбавлял темп, лишь сильнее и сильнее сжимал мои ягодицы, словно хотел оказаться еще ближе. Его стоны тонули в моих, но я все же слышала их и, о боже, как же прекрасно это было. Мы продержались не слишком долго - видимо, сказывался период воздержаний, но, черт, это совсем не было проблемой. В конце он, тяжело дышащий, в небольших капельках пота, успел спросить единственное - куда? - но я была не в силах произнести что-то в ответ, и позволила ему самому все решить. Его семя теплотой отдавалось на животе, а мне все казалось до невозможности правильным - таким, как должно быть. После мы вдвоем посетили ванную, случайно проведя еще один раунд, уже не такой быстрый и нетерпеливый, но все еще приятный и удивительный. Так продолжалось еще около двух месяцев - то я задерживалась у Шоты дома, то он приходил ко мне. Мы определенно стали ближе, и не только в физическом плане. Постепенно мои вещи стали плавно переезжать к Айзаве домой, чтобы было удобно оставаться у него. Комплект одежды, предметы гигиены, домашние тапочки и даже любимая кружка теперь были частью его квартиры. У меня уже появилась своя полка в шкафу, на тумбе в ванной стоял рядок моих баночек, в холодильнике поселились привычные мне продукты, а безделушки, коих раньше у Шоты отродясь не было, стали плавно захламлять некогда холостяцкую берлогу. И все проходило так плавно и постепенно, что мы оба не заметили этот момент: я переехала. Айзава лишь задорно улыбнулся и сказал, мол, итак одну половину перевезла - перевози и вторую. Вот так мы стали жить вместе и это, правда, было здорово. Мы приноровились к ритму друг друга, я быстро привыкла готовить на двух, а не на одного, Айзава не испытывал сложностей с уборкой немного захламленного моими вещами помещения, а вместе мы негласно распределили обязанности по дому и жили душа в душу. Нам было комфортно и удобно, я делала то, что умела делать хорошо - готовила, занималась покупками, наводила уют, а Шота поддерживал чистоту и следил за стирками. Мы не ругались по бытовым вопросам, да и в принципе не ругались - немного спорили, но быстро находили компромисс и договорились. Я знала, что Айзава достаточно упрям, поэтому с легкостью шла на попятную, не раздувая конфликт. Он же понимал это и никогда не давил сильно. Мы знали друг друга, знали сильные и слабые стороны и строили отношения на любви и доверии.***
Все правда было хорошо, пока я не сходила на чертов корпоратив на работе. Под Новый год каждая уважающая себя фирма устраивает праздник для сотрудников, и моя компания исключением не стала. В приличном ресторане выпивка лилась рекой, все веселись и гуляли за счет работодателей. Айзава доверял мне, поэтому не тревожил дозвонами и сообщениями, позволяя отдохнуть и расслабиться. И я отрывалась по-полной, танцуя с подругами и выпивая уже не весть какой бокал шампанского. Когда к нам подошли коллеги, я просто пустила все на самотек - мне было весело, а вокруг все лица были знакомы. Моих плеч касались чьи-то руки, опускались на талию, притягивали ближе. Голова немного кружилась, но ноги еще держали мое тело, продолжая двигаться под музыку. Коллега, кажется его звали Кейго Таками, сунул в руки стакан с напитком, черт его знает, с каким, но я выпила быстро и без вопросов - вокруг полно людей, мы в приличном заведении, а этот парень мне знаком, так что все окей. Горло обжег крепкий алкоголь, я закашлялась, а Таками похлопал меня по спине, успокаивая. Однако рук не отнял и после благодарности. Коллега утянул меня к краю площадки, ловко маневрируя между людьми, мне вообще казалось, что мы танцуем. Впрочем, так и было - музыка все еще лилась, а Кейго приобнимал меня за спину, словно ведя в медленном танце. В помещении было душно и жарко, мысли путались все сильнее, а ноги становились ватными и непослушными. Когда мы прибыли к точке назначения, известной лишь ему, он плотно сжал мои скулы и впился в губы. Это было сложно назвать поцелуем - Таками просто вжимался в мою податливую плоть, крепко держа голову и спину, не позволяя вырваться. Яркая вспышка ослепила меня, я активнее начала отстраняться, но Таками сам резко прекратил экзекуцию - просто отошел в сторону, довольно улыбаясь. Я не могла ясно соображать, не могла анализировать ситуацию, но уже прекрасно понимала - произошло что-то ужасное. Слева раздавались улюлюкивания и смешки, а затем мою руку резко потянули, вынуждая сделать шаг назад и оказаться в плену чьих-то чужих рук. Опять глаза резануло вспышкой, мою голову, как бескаркасную игрушку, вновь развернули как хотели и поцеловали еще раз. Кто-то другой - к своему ужасу, я даже не знала его имени, грубо терзал мои губы, стараясь углубить поцелуй. Я лишь упрямо сжимала зубы и жмурилась, пыталась освободить руку. Как и в прошлый раз, с яркой вспышкой мои мучения прекратились. — Ну все, спасибо. Ты помогла нам получить кругленькую сумму. — С ухмылкой ответил Таками, помахивая телефоном. — Мы, знаешь ли, поспорили на тебя с отделом продаж - те сказали, у тебя есть парень и ты ни за что не обратишь на нас внимание. Ну, вот, пусть выкусят - ты засосалась с двумя, совершенно не заботясь о своем парне. Да, маленькая потаскушка? Мое сердце сделало кульбит, а к горлу подступил тошнотворный комок. Руки похолодели, воздух покинул легкие, а в голове набатом билась одна мысль - бежать. И я побежала, куда угодно, лишь бы подальше отсюда. Мне было страшно и больно, я совершенно не знала, что делать дальше. Хотелось домой, в теплые объятия Айзавы, чтобы он успокоил и сказал: все будет хорошо. Но ни черта не будет хорошо. Я добежала до подруг почти в истерике, спутано объяснила, что произошло, попросив побыть со мной - мне было страшно, как бы те парни не захотели большего. Девочки отвели меня в туалет, умыли холодной водой, еще раз выслушали спутанный поток сознания - я определенно точно была пьяна в стельку, но адреналин бурлил в крови, заставляя мозг хоть чуть-чуть работать. Они вызвали мне такси и посадили в машину, отправив домой. Всю дорогу я сжимала телефон, боясь набрать самый родной номер. Я не знала, что сказать Айзаве, как рассказать о произошедшем. В голове даже родилась бредовая мысль промолчать, но мне было слишком стыдно и слишком больно, чтобы поступить так с ним. Шота определенно заслуживал правды. Поездка закончилась слишком быстро - я так и не решила, что сказать своему парню. Домой шла на ватных ногах, опираясь на стенку. Дверь открыли почти сразу, и почти я сразу я поняла, что случилось что-то непоправимое. — Хорошо провела время? - Айзава был зол, нет, он был в ярости. — Повеселилась? Шота скрестил руки на груди, но пальцы левой руки с силой сжимали предплечье. Губы были сжаты, глаза метали молнии, а на лице поселился след боли - я не видела его таким никогда. — Можешь продолжать веселье дальше. — Он буквально выплюнул эту фразу. — Что ты такое говоришь? — Мой голос трясется, я готова разреветься как маленькая девчонка. — А то, что твои коллеги уже написали мне обо всем. Скрыть не получится. — Айзава подходит ближе и с презрением смотрит в глаза. — Ты знаешь, что я ненавижу лжецов и предателей. А ты сегодня собрала комбо. — Послушай, это просто недоразумение… Шота со всего размаху бьет кулаком в дверь позади меня. Я чувствую движения воздуха и его разгоряченное дыхание на лице. Он просто кипит от злости и не скрывает это. Мое тело стоит в оцепенении, страшно не то что пошевелиться - вздохнуть. — Недоразумение - это видимо то, что было между нами. По крайней мере, для тебя. — Айзава отводит руку, отходит чуть в сторону, останавливаясь у двери. Я вижу ссадины на костяшках, руке наверняка больно, но он не показывает ни единой эмоции. — Убирайся отсюда. Собирай свои вещи, я не хочу тебя больше видеть. Он касается дверной ручки, явно давая понять следующий шаг. Намек прозрачен донельзя - собрать свои вещи и уехать, пока его тут нет. Я смотрю на его спину, прямую и гордую, наверняка помнящую отметинами последнюю ночь вместе и пытаюсь не разреветься в голос. Мне обидно до боли - я тоже жертва этой ситуации, но даже самый близкий человек отворачивается от меня. Не дает и шанса объясниться и сказать правду. Слезы душат, в горле стоит ком, я не в состоянии проронить и слова. Его слова ранят в самое сердце - почему Шота поверил кому-то чужому, но совсем не хочет слушать меня? Почему с такой легкостью бросает родного человека? Я кусаю щеку изнутри - до крови, давлю всхлипы внутри, собираю остатки гордости воедино. Последнее, что хочется в этой жизни - разочароваться в любимом, но выбора не остаётся. Айзава смотрит на меня, словно ожидая какой-то реакции, но в моем теле невообразимое количество алкоголя, сквозная рана в сердце, центнер обиды и крупицы самоуважения. Поэтому я на одном дыхании шепчу: — Иди к черту. — Ловлю его взбешенный взгляд, полный холодной ярости, и уже не контролируя эмоции добавляю, — Я тоже ненавижу предателей, Шота. А еще больше ненавижу тех, кто бросает близких в беде. Его выражение немного меняется, словно он удивлен и обеспокоен, но злость видимо побеждает здравый смысл - Айзава недовольно шипит, но молчит, все еще не готовый выслушать меня. Хочется позорно разрыдаться, выплеснуть, что на душе, но треклятая гордость заставляет терпеть, кусать губы и не поддаваться. Я наконец-то позволяю себе разреветься, падая на пол, когда Шота с громким хлопком двери покидает наш дом. Голова раскалывается по миллиарду причин, сердце разрывается на сотни осколков, в голове скачут десятки мыслей, а одна-единственная гордость упрямо шепчет поскорее убираться отсюда. Моих вещей и правда слишком много, но я собираю их быстро, абсолютно не сортируя. Топик, ваза, косметичка - все летит в новенький чемодан, купленный для отпуска. Наверняка, я что-то забываю - мысли просто не могут сосредоточится и банально помочь мне понять, осталось ли там что-то важное. Хотя, конечно осталось - например, надежды на счастливую и спокойную жизнь. К черту. Вызываю такси, стараясь быстрее сбежать отсюда. Мне совсем не хочется пересекаться с Шотой сейчас, в целом, в принципе, тоже. Теперь злилась я, и эта злость придавала силы на сборы и уход. Лишь когда я приехала в свою внезапно пустую и холодную квартиру, энергия покинула меня. Я смогла доползти до дивана, и, свернувшись калачиком, уснула в слезах. Новый день принёс порцию головной боли, опухшие глаза и, кажется, нескончаемый поток слез и разочарования. Я крутила в голове вчерашний день снова и снова, думала, могла ли поступить иначе. Может, стоило на коленях умолять Шоту выслушать меня, может, стоило дождаться его… Но я не могла позволить себе пасть так низко - я чувствовала себя жертвой, а не виновницей, и мне хотелось поддержки, а не упреков. Шота просто втоптал меня в грязь и предал доверие. Я размышляла об этом, представляла себя на его месте - разве смогла бы я так легко поверить кому-то незнакомому? Нет, я бы обязательно сначала поговорила с Шотой, ведь я верила ему. А он просто отвернулся от меня. Вот так просто. И за это уже я не была готова простить его. Мы не общались неделю - ни звонков, ни сообщений, никаких встреч. Я просто существовала в своей квартире, взяв на работе больничный - сил не было ни на что. С каждым днем я все больше и больше погружалась в пучину отчаяния, занимаясь попеременно самобичеванием и рассуждениями о жизни. Мне было плохо без Шоты, я слишком привыкла к его присутствию и поддержке. И еще больнее было осознавать, что когда эта поддержка была нужна на самом деле, ее не было. Я несколько раз порывалась пойти в полицию, но останавливала себя - ведь меня по сути просто поцеловали, а не изнасиловали, да и свидетели лишь эти мужчины, которые уж тоже не дадут показания. Думала, может быть стоит сообщить об этом начальнику, но тоже отбрасывала эту мысль. На моей стороне не было ничего и никого, я чувствовала себя беззащитной, обнаженной, и я еще сильнее отчаивалась. Когда в дверь позвонили, я не сразу поняла, что это за звук. Лишь после повторного сигнала поднялась с кровати и прошла в коридор. Дурная привычка - не смотреть в глазок - сыграла со мной злую шутку. На пороге стоял Айзава Шота, мой ночной кошмар и спасительный свет в одном лице. — Ты забыла у меня это. — Он протягивает мне большую сумку, забитую под завязку. — Мне, если честно, больно смотреть на твои вещи. А мне, если честно, больно смотреть на тебя - когда-то самого близкого и родного, а ныне самого далекого и чужого. — Спасибо. — Мой голос хриплый, последние дни я не говорила, только рыдала. — Тогда… это все. — Видно, что его что-то гложет, но Айзава лишь устало вздыхает и разворачивается. Что ж, видимо действительно все. Все также стоя спиной, он задет последний вопрос. — Ты сказала, что тоже ненавидишь предателей и тех, кто отворачивается от близких. К чему ты это сказала? Его плечи ссутулены, волосы растрепанны, а в голосе звучит неприкрытая усталость в перемешку с болью. По-садистски приятно осознавать, что страдала не я одна. Ему тоже досталось. — Ну, знаешь… — Мой голос не лучше, только надрывается временами, выдавая подкатывающую истерику. — Ты даже не захотел меня выслушать, не то что поддержать. Ты поверил кому-то незнакомому, но не доверился мне. Ты бросил меня, когда мне нужна была помощь. Действительно, почему я это сказала? По щекам текут предательские слезы - как же они, мать их, задолбали. Взгляд размывается, на душе неподъемная тяжесть, кажется, даже вдохнуть сложно. Я судорожно выдыхаю, привлекая внимание - Шота поворачивается и смотрит с болью, с сочувствием, с виной. Он видит, что со мной стало - я немытая, зареванная, осунувшаяся и потерянная, стою перед ним, показываю все свои слабости. Айзава подходит ближе, кладет ладонь на макушку, легонько проталкивает назад, в квартиру. Я поддаюсь, уже лишенная каких-либо сил к сопротивлению - делай, что хочешь, я закончилась. Он ведет меня за руку на кухню, некогда теплую и уютную, а сейчас грязную и одинокую. Садит на стул и сам садиться напротив, не размыкая рук. — Я сам себя корил за свое поведение, — Начинает он. — Думал, почему не стал разговаривать с тобой. Наверное, был слишком зол. Ну и, возможно, неуверен в себе. — Шота тяжело вздыхает, легонько поглаживает мои пальцы. — Давай я сначала расскажу, что произошло. Мне прислали смс, мол, ты на корпоративе и совсем не в себе, напилась до чертиков. Потом прислали несколько фотографий, где ты танцуешь с одним парнем, потом целуешься с ним, потом обнимаешься с другим парнем и тоже целуешься с ним. Еще было видео с танцпола, где первый тебя лапал. Ну, и под конец, они написали, что ты предлагаешь тройничок - и эти придурки совсем не против, но решили узнать мое мнение на этот счет. Я сначала просто не поверил, ведь ты бы никогда так не поступила, но те фото… Это был не фотошоп, ведь ты ушла в таком же платье и с такой же прической… Я еще подумал, какая же ты красивая и как тебе идет синий цвет. — Я буквально в воздухе ощущаю это отчаяние с привкусом боли, невольно сжимаю его руку в ответ. — Мне ничего не оставалось, как ждать тебя, но с каждой минутой я накручивал себя сильнее, злясь и выходя из себя. Ты приехала спустя час, хотя дорога занимает лишь пятнадцать минут. Я думал обо всем, но все больше склонялся к мыслям о худшем раскладе. Ты не звонила и не писала, и пришла действительно пьяная, а у тех подонков были доказательства… Поэтому я сорвал на тебе злость, держался из последних сил, чтобы не ударить, и мне стыдно за это. Но выслушать тебя я не мог, во мне бурлила злость, разъедала мозг, лишала самообладания. После прогулки на воздухе я поостыл, но когда вернулся домой, тебя там уже не было. Мне было горько от осознания, ведь ты просто ушла, словно молча подтвердив все опасения, я не хотел звонить или писать первым, но постоянно ощущал, что рядом не хватает чего-то важного. Мне было необходимо услышать твою версию, но проклятая гордость запрещала искать встреч. Прости, я не думал, что тебе настолько плохо… Я думал лишь о себе, о своей боли, ощущал себя преданным и брошенным… Наконец-то я смог найти в себе силы и пришел к тебе, отдать вещи - просто предлог. Мне хотелось посмотреть в твои глаза, ведь внутри меня все еще живет надежда, что все то было ложью и обманом. Айзава смотрит пристально и напоминает побитого щеночка - его жалко, но себя мне тоже жалко. Пусть теперь я лучше понимаю причины его поступка, это не отнимет пережитые страдания. Он раскаивается, даже не услышав от меня правду, и это приятно, но я еще не готова его простить. Может быть, должно пройти больше времени. Шота ожидает рассказ с моей стороны, и я кратко, отринув эмоции, пересказываю злосчастный вечер. Говорю про сопротивление, про щелчки камеры, про непонятный спор, рассказываю о том, как проводила этот несчастный час, как давилась истерикой в туалете, о чем думала по пути домой, и, конечно, как судорожно собирала вещи, униженная и растоптанная. Шота бьет кулаком по столу, глубоко вдыхает через нос и на выдохе, резко и отрывисто, пытаясь сдержать эмоции говорит: — Прости, пожалуйста. Я даже и подумать о таком не мог. — Он расстроено вертит головой, грустно усмехаясь. — Хотя, наверное, стоило. Ты никогда не была той, кто будет изменять, даже если напилась. Теперь, когда я думаю об этом, ощущаю себя еще большим мудаком. Прости, пожалуйста. Если сможешь. Он тянется ближе и легонько целует в макушку - невесомо, словно боясь получить отказ. Опускается на колени и кладет свою голову на мои ноги, обводит руками талию, все также нежно, не применяя и толику силы. Если я захочу его оттолкнуть, то с легкостью смогу сделать это. Но я не хочу. Зарываюсь пальцами в его волосы, бездумно перебираю прядки, ощущаю, как выравнивается дыхание. Мне все еще обидно, горько и неприятно, но, кажется, меньше, чем вчера. Шота признал свои ошибки, извинился, и сделал это не для галочки - я ощущаю его переживания. Его эмоции и слова были искренними и это работает. Мне нужно время, чтобы простить полностью, но, определенно, первый и самый важный шаг сделан. Доверие - хрупкая штука, легко сломать и трудно починить. Но все-таки возможно. Сумка, принесенная Шотой, так и остаётся неразобранной - все равно ей скоро возвращаться назад.