> Sext me

Инк сидел на кровати и поражённо глотал воздух. Ему казалось, что все его конечности онемели, даже заключённый в скользкий пластик чехла телефон руки сжимали сильнее обычного, потому что казалось, что он выскользнет и улетит сейчас вниз, отлепившись от будто потерявших чувствительность подушечек пальцев, несправедливо лишая художника возможности смотреть на последнее фото. Последнее фото, мать его, Эррора, что прислал ему Дэстрой!!! — Мгы-ы-ы-ы… — прогудел он, всё елозя по экрану вспотевшим указательным, не в состоянии разрешить телефону потухнуть и не позволить продолжать уверяться в том, что это не он в кои-то веки сошёл с ума и это не шутка и совсем не галлюцинация, просто оба его краша на самом деле оказались… одной личностью. Одной, подавиться ему собственными слюнями, личностью! Полосы на щеках! Эти синие полосочки, что самым своим краешком попали в кадр не то нечаянно не то специально, — это словно подпись, словно отпечатки блядских пальцев! Шедеврально просто… Он раскрылся! Он, блядь, взял вот так вот ни с того ни с сего, отважился и раскрылся!!! И дал понять, что готов к близости! И Инк сейчас же, немедленно, вот в сию же секунду, как начнёт снова ощущать свои ноги, бросится его искать. И найдёт. И трахнет. Вот прямо сегодня, вот прямо сейчас, вот так и никак иначе. К чёрту привыкания, к чёрту подарок, он заменит собой ему эту гудящую голубую игрушку со всей возможной нежностью и старательностью, на которую способен! Мва-а-а… вибратор на языке… где-то в этой общаге! Совсем рядом! Остаётся лишь найти. И пусть ему придётся прочесать все чёртовы четыре этажа и заглянуть в каждую дверь, но он найдёт сегодня же этого невозможного, упрямого и неимоверно красивого идиота, этот ёбаный идеал! *Сообщение было удалено пользователем Destroy Извините, что? — Вот же ж блядь… таки нечаянно… — испустил Инк протяжный стон, достойный великомученика, сдерживая себя от того, чтобы сыпануть матами или заорать в голос, и уронил голову лбом на телефон. — Но мне же точно не показалось. Вот точно же! Это ж были не глюки, не проделки моей фантазии. Я же правда видел? Правда? О боги, я, кажется, схожу с ума… Ну почему было не сделать скриншот?! — он облизнул судорожно губы, спешно мотая ленту вверх ещё и ещё. — Где же, ну где же? — сообщения мелькали одно за другим: фото, текст, видео… — А! Да вот же!!! — воскликнул он и подскочил, чуть не свалившись при этом с кровати, нажимая на плей, расширяя видео на полный экран и ставя в определённый момент на паузу. — Чёрт! Как же было сразу не заметить?! — хлопнул себя по лбу со звонким шлепком и, нервно посмеиваясь, дрожащими пальцами сделал-таки скриншот, открывая кадр в редакторе и тут же приближая — в самом уголке кадра среди серого шума помех из-за темноты в помещении, в котором велась сьёмка, на смуглой коже виднелся краешек тёмной полосочки, так, что если не знать, что ищешь, можно было принять за простую тень. — Эрро-о-ор!!! — простонал Инк сквозь смех, падая на кровать на спину и прижимая телефон к груди. — Ну кто бы мог подумать! Такой скрытный, отчуждённый, серьёзный и тихий, а тут такое: ленты, горячие видео, ох, не могу просто… да ты сокровище настоящее, мечта! «Но как же жалко, что ты засветил себя нечаянно. Как же жалко, что так быстро увидел свою ошибку и удалил выдающее тебя изображение!» И как же Инку стоит теперь поступить? Наседать на него со словами: «Я знаю кто ты на самом деле», — страшно, вдруг уйдёт в себя или и вовсе пошлёт куда подальше? Ведь он ещё не готов, раз удалил, он всё ещё отбивается… а значит… значит, надо подготовить. Значит, надо поиграть, возможно, надавить и спровоцировать, довести до грани эмоциональной нестабильности. До срыва. С ним же проделывали подобное, это и правда работает — сделать больно и тут же извиниться, признаться, прижать, заставить, пока тело пьяно от эмоций. Взять горяченьким — с наскоку, пока слабо соображает, сыграть на эмоциональной волне, превратить нервы, смущение или злость, уж что там получится вызвать, в возбуждение, просто поцеловать в нужный момент и открыть правду, ведь если признаться спокойно и дать возможность подумать, он же сто процентов даст заднюю, рассуждая о «неправильности» такого рода отношений, и уйдёт. А Инк не может себе позволить так рисковать, ну уж нет! — Нет-нет, сладкая карамельная булочка, ты мой и только мой… — он взял в руки телефон, открывая их чат обратно. *Пользователь в сети, — значилось напротив аватарки Дэстроя, и Инк пожевал губы. Делать вид, что он не успел заметить тату на фото, будет слишком глупо… а вот сделать вид, что они не встречались… универ же немаленький, и некоторые потоки не пересекаются почти никогда. Почему бы и нет? Выиграть немного времени. «А я успел увидеть что-то занимательное на том фото, Ди 😏» «Станешь искать?» — пришло спустя долгую минуту, и художник улыбнулся глупо — он прямо видел перед внутренним взором эти испуганно округленные золотые глаза, эти пухлые губы, которые нервно прижимают зубами, мелкие бисеринки пота на смуглой коже между воротником рубашки и коротким ёжиком чёрных волос… — Не бойся милый, я уже тебя нашёл, только вот тебе об этом знать пока не обязательно. «А как ты думаешь? Сделаю всё возможное, чтобы увидеть тебя быстрее» И он совсем, ни капельки не соврал. Уже завтра у них с Эррором дополнительные занятия по вышке… завтра — куда уж быстрее? Но чёрт, чем же вывести этого красавца из себя? Было бы совсем неплохо не просто разозлить или смутить, было бы очень хорошо вызвать чувство вины, желание извиниться, ожидание признания и прощения отлично бы подтолкнуло к пластичности и покорности, которая так нужна. И на самом деле, такая возможность была, Инк уже знал, как это сделать. Фото. То тупое фото в групповом чате и его глупое: «Это не я», — предположение Эррора о том, что Инк считает его виноватым, — вот то что нужно, именно та острота и в то же время пошлость, что может помочь, лучшего повода и не придумать! Инк улыбнулся мечтательно и передёрнул в то же время плечами — воспоминания нахлынули волной, смешивая чувства предвкушения предстоящего со стыдом за старые совершённые художником «ошибки»… а ошибки ли? Правильно ли он поступит, проделав с Эррором по сути то же, что с ним проделывали ранее? Но это был единственный путь, о котором он знал, и путь этот давал почти полную гарантию на успех. Его же добились и подмяли под себя подобным образом, так почему у него должно не получиться? Эррор же сейчас так напоминает его самого — того прежнего, наивного и ищущего отношений, и тянущегося, ждущего внимания, да и наклонности к явной грубости чётко проглядывают так же. Он же не ошибается, он видит. Он сам такой сейчас, и тогда был. Ему же нравилось на самом деле то, что с ним проделывал бывший, тогда, нравилось, то, что происходило, пусть осознание этого и пришло немного позже. Хоть и было больно… потом. Но он сам же во всём этом виноват. Если бы не его бесхребетность, не излишнее желание угодить, не было бы сейчас шантажа и не было бы тех фото: и поддельного, что болталось в общем чате, и тех, что прислали почти сразу ему в личку — настоящих. Он просто слишком любил, позволил себе превратиться в откровенную тряпку, вот его и выбросили, но он же знает теперь, как делать не надо, он сможет последовать примеру только частично. Всё же не обязательно должно заканчиваться одинаково, он не допустит тех ошибок, он остановится вовремя, он не доведёт до края, не сломает, он не настолько больной. Грудь рвало сомнение, не хотелось, чтобы их с Эррором отношения закончились в конце тем же: расставанием, скандалом, слезами и фото в чате, но по-другому страшно, по-другому он не умеет. А значит, надо использовать момент с этим чёртовым шантажом. Ох да, он с самого начала знает на самом деле, кто виновник всего этого балагана, знает, но молчит, не признаваясь никому. Ему хорошо известно, откуда эти фото. Как не знать, кому, желая угодить, разрешал фотографировать себя? Воспоминания затопили, словно тёмная вода, забили дыхание. Как забыть, перед кем с удовольствием унижался, стелился и кому подчинялся? Невозможно. Как забыть, как ему нравилось тогда то грубое отношение к себе? Ему казалось, что оно делает их отношения особенными, что оно делает его особенным, незаменимым. Незаменимых, как оказалось, не бывает. И ах! Как же было удивительно, когда он снова ощутил похожее удовольствие, когда Эррор прижал его тогда, в пустой аудитории. Впервые. Эта сила, каменные мышцы, горящий взгляд, почти животный рык… это настолько возбуждало. Он будто зависимый, ничего нельзя поделать с собой, невозможно остановиться, его так тянуло к этому. Именно сила… Инк ошибся, когда думал, что удовольствие возникало тогда, в тех отношениях, от того, что он давал, что просил партнёр, нет, его самого, оказывается, возбуждала возможность власти над ним, превосходство, то, что тот, кто сверху, настолько сильнее… Ох, он бы повторил с Эррором это снова, но ему предстояло играть немного другую роль. Лишь чтобы начать, лишь чтобы добиться, а уж потом… — Ах, Рори, тебе же на самом деле тоже нравится такая грубость… так давай мы с тобой немного поиграем, кое-что попробуем, а? Я постараюсь… постараюсь быть аккуратнее, постараюсь не перегнуть. *** Инк пялился на него всю последнюю лекцию. Пялился, не отводя глаз, и прокручивал в памяти последние дни. Ах, если бы он только знал с самого начала, что Эри и Ди — это одна и та же личность! Если бы он только не был настолько увлекающейся натурой, если бы вчера доставка подарка не заняла его мысли настолько! Как бы было легче, подпусти он вчера Эри к себе ближе, позволь помочь. Может, и не пришлось бы сейчас разыгрывать спектакли с обидой и обвинениями, не пришлось бы играть чужими эмоциями, чтобы дать себе шанс, — достаточно было бы просто притвориться жертвой, похлопать глазами, прильнуть к груди в поисках защиты, позволить почувствовать себя героем. Тоже же неплохой вариант, принять привычную «слабую» сторону… Ну как можно было так тупануть и упустить такой шанс?! Эррор же подходил к нему, даже не один раз подходил, пытаясь не то предложить свою помощь, не то… чёрт, художник не помнил даже, зачем, он даже не мог вспомнить, о чём он спрашивал, не то что что хотел. «Глупый, глупый Инк, не умеющий играть на два фронта!» — страдал он, сидя на паре. «На один, сука, фронт, Инки!» — Да и ладно, что ж уже поделаешь? Дебил и дебил, момент утерян, чего уж… но блин, какой же он сегодня красивый… — художник подпёр кулаком подбородок, моментально перескакивая мыслями от самобичевания к влюблённому умилению, разглядывая с закушенной губой сидящего на несколько рядов впереди Эррора. Тот подёргивал под столом ногой и грыз увлечённо ноготь, задумчиво стуча тупым концом ручки по конспекту и явно думая о чём-то, его волнующем — нахмуренные брови и нос, что он периодически морщил, выдавали не особо приятные мысли с головой. Опять без очков, опять смущает всех вокруг своей идеальной взволнованной физиономией. — Ничего, милый, скоро ты забудешь то, что тебя так волнует, и сможешь думать лишь обо мне одном, уж я-то постараюсь, — тихо сказал себе в ладони Инк и посмотрел на часы — до конца пары оставалось совсем чуть-чуть, и некоторые студенты уже начали потихоньку спихивать свои вещи в рюкзаки. Инк нахмурился недовольно — Эррор тоже, как и остальные, неспешно собирал ручки и конспекты, будто у него в универе и не было планов, а потом и вовсе принялся шуршать в сумке и вытащил оттуда брелочек с гардероба, явно собираясь после этой пары пойти домой. — Ну уж нет. Куда это ты намылился, приятель? Я, конечно, понимаю, что вчерашний игнор от меня был не в тему, да и тебя дома ждёт голубенький друг… — Инк задумался на секунду. — Но у нас математика, если ты забыл! А я прогуливать не разрешал! С этими словами он решительно скомкал выдранный из середины тетради лист и, прицелившись прижмурив один глаз, запустил его в полёт, безбожно промазав. Через секунду в Эррора полетела вторая бумажка, а потом и ещё одна. Третий комочек наконец-то достиг цели, попав смуглому парню прямо по макушке, спружинил и отскочил вверх, а потом отбился от парты и покатился дальше по проходу, тихо шурша смятыми краями. Эр развернулся, отыскивая так настырно и срочно добивающегося его внимания студента, и поднял бровь вопросительно, найдя глазами тыкающего в его сторону пальцем Инка… сжавшего недовольно губы и щурящего светло-серые глаза. — Математика! — выразительно, выделяя каждый слог, проговорил художник и скрестил руки на груди. — Сейчас… и не вздумай улизнуть от меня сегодня, у меня на тебя больши-ие планы… — проговорил уже для самого себя тише, так как помрачневший и сгорбившийся моментально Эр уже развернулся к нему спиной, демонстрируя дрогнувшие под тонкой тканью одежды крылья лопаток. «Да, это совсем не будет трудно, у меня получится, да он и так почти на взводе», — с улыбкой подумал Инк и стал подниматься с места, унимая нервную дрожь внутри, когда на весь университет раздался звонок. … — Математика! Сейчас! — Эр прочитал это по губам. Поджатым недовольно тонким губам. И сразу понял, что его не просто избегали всё это время, — на него со стопроцентной вероятностью злились. «Он не поверил, что это не я. Вот совершенно не поверил», — Эррор опустил под эту мысль глаза, ссутулил плечи и развернулся к художнику спиной, не в состоянии больше терпеть сверлящего укоризненно взгляда светлых холодных глаз. Надо было быть тогда навязчивее, надо было заставить себя выслушать, припереться к нему в комнату, если уж на то пошло, прижать и высказать всё, что думал… надо было доказать. Но как тут докажешь? Разве что найти настоящего виновника. Так непонятно вообще, с чего начинать искать! Эр не знал об этом странном парне, ставшем его увлечением и проклятием одновременно, практически ничего: ни о семье, ни об увлечениях, кроме рисования, ни о работе, ни о прошлом. Как бы он искал? Оставалось только просить прощения и со всей силы клясться в своей невиновности, с мольбой заглядывая в светлые глаза. Эр вздрогнул — воображение тут же нарисовало его, готового на всё, чтобы его простили, стоящего на коленях перед пошло ухмыляющимся художником, который, зарывшись пальцами в чёрные волнистые волосы, пользуясь предоставленным ему судьбой случаем… «Да йоб же ж»… Окончание лекции огласил ожидаемый им звонок, прерывая разрушающие спокойствие и сбивающие дыхание мысли. Эр стянул со спинки стула висящую там сумку, водрузил её на плечо и побрел вперёд, надеясь на лучшее, откалываясь от общей реки направляющихся по домам студентов у ответвления хорошо знакомого коридора, что вёл к нужной ему аудитории номер пятнадцать. Завис перед входом — заперто, а ключ у… — Ага, пришёл всё-таки, а я уж думал, что тебя придётся ловить… — плечи сжали прохладные руки, а потом Эррора и вовсе прижали к себе, потёршись о спину грудью, и отодвинули в сторону, скользнув ладонями вниз по бокам и толкнув больно в нижнее ребро: — А ну-ка отойди, дверь открою. И он послушно отступил, сжимая вспотевшими вмиг ладонями свои предплечья, ощущая горящую от прохладных прикосновений собственную кожу, словно нечто чужеродное, прокручивая и повторяя в воображении каждое касание, сравнивая натиск и резкость с теми, другими, которыми его одаривали в кафе, расписывая для себя в деталях разницу, а ещё мусоля в уме, как вообще понять происходящее, состыковать одновременное желание тактильных контактов художника и его обиду. Ведь Инк точно был обижен на него — это чётко читалось в его глазах и в поджатых немного губах. А потому было совершенно непонятно, для чего же его продолжают мучать прикосновениями. Неужели Инк видит, насколько они сейчас доставляют дискомфорт, и делает это специально, желая таким вот чудным образом отомстить? В любом случае, как бы оно ни было, чужую обиду и грубость Эррор решил вытерпеть молча и стоически, поставив себе целью ни в коем случае сегодня не ухудшить и так дрянную ситуацию между ними. Теперь-то он понимал причину внезапной холодности художника, теперь-то всё стало ясно — конечно, какая тут может быть дружба, а тем более симпатия, когда тебя вот так вот подставляют в общем чате. Но чёрт! Почему он обязательно должен был решить, что это дело рук Эррора? Что можно было себе надумать на этот счёт? Насколько сильно надо не доверять? Чем же Эр заслужил к себе такое отношение, что сделал неправильно? Может, стоило спросить об этом самого художника? А толку? Разве же ответит? — Ну заходи, садись или что… чего встал, как засватанный? У нас сегодня сложная тема для повторения, будем много писать. «Писать», — Эррор скривился. Лучше поговорить бы, во время обсуждения дифференциалов свернуть на нужную тему, объясниться, расслабить, рассказать какую-то глупую шутку в процессе, чтобы снова на этом тонком лице заиграла улыбка, а не вот это непонятное выражение, с которым не то убивать, не то пытать сподручно, но… — Чего кривишься, Эри? Не хочется писать? — Да не очень, — признаётся Эррор, вздыхая и всё же послушно присаживаясь за первую попавшуюся парту — с самого края, у стены, не желая тратить время на поиски места лучше и удобнее, наплевав на то, что стулья тут так несподручно спинками трут прямо о стену, оставляя тёмные полосы, и нельзя отвоевать себе немного больше простора, отодвинувшись назад. Он усаживается, немного посовывая от себя сам стол, чтобы не упираться в процессе письма в него животом, и разворачивается боком, чтобы видеть лицо Инка лучше — он обошёл кругом и умостился на соседнем стуле рядом, расслабленно расставив широко ноги, водрузив руку на край стола, поигрывая в воздухе пальцами, саркастически вздёргивая светлую бровь и оглашая язвительным тоном: «Ах, не желаешь развиваться? А тебе не говорили, что это путь в никуда — потакать своей лени. Или я недостаточно хороший учитель для тебя, Эри? И тут не угодил?» — старается задеть, развить конфликт на ровном месте, нервируя. — Да ладно тебе, Инк, успокойся. Ну чего ты в самом деле? Да и какой из тебя учитель для меня? — «скорее друг или…» не зная, договаривать или не стоит, глотает слова Эррор, тушуясь и от нервов уходя в привычное за столько лет одиночества раздражение: — Да и я же вроде бы в математике не сильно слабее тебя, чего время попусту на уроки тратить? — Хах, что, прости? Тратить? Не сильно слабее меня, значит? Научиться у меня тебе нечему? — возмущённо округляет глаза художник. — А знаешь, а давай проверим, насколько ты не слабее в математике! Вот докажешь — самолично пойду к заму просить отменить наши занятия, раз они тебе так не нужны и неинтересны! Или даже нет, не так, раз играть — так на полную, исполню любое твоё желание. Согласен? Рискнёшь? Три вопроса — три ответа, ну как? Готов доказать, что не тупее меня? Или испугался? — Готов! — дёргает нервно плечами Эр, не понимая, с какого чуда художнику вдруг вздумалось подбивать его на слабо, но видя для себя в этом некоторые плюсы. Конечно, занятия отменять он совсем и не хочет, но вот исполнение желания… «Перестань на меня обижаться и поверь наконец, что я не собираюсь тебе хоть как-нибудь вредить! Доверяй мне. И прекрати наконец меня выбешивать без видимой на то причины!» Глупое желание? Возможно. Но попробовать же можно? Эррор же вроде и правда неплохо разбирается в математике… вроде бы… — А если не докажешь, то желание уже с тебя! — Эррора тыкают пальцем в плечо и щурят глаза. — Согласен? — Согласен… — ворчит Эр опасливо, но упрямо. Всё же участие в споре, пусть и таком похожем на ссору, — намного лучше, чем обиженное молчание или и вовсе игнор, хотя это и бесит неимоверно, и злит, а ещё будит жуткую неуверенность в себе и почему-то страх. Что за желание в случае проигрыша может потребовать от него художник? От нервов шея уже покрылась мелкими капельками пота, волоски на руках стоят дыбом, щекоча трением о ткань, а пальцы покалывает, словно иголками, на самих кончиках подушечек. Ох, только бы не нахлынуло… — У какой функции, бесконечно дифференцируемой на всей числовой прямой, ряд Тейлора имеет лишь конечное число ненулевых членов? — огорошивает вопросом Инк. И Эррор вспоминает судорожно, проходили ли они вообще в этом семестре эту тему, трёт лоб под волнистой взмокшей немного чёлкой, тупит безбожно, мямля и комкая слова, вместо чёткого ответа вдруг выдавая глупое «Конечное… это лишь… у этих, как его…» — У этих, как его… — кривляется художник, подкидывая колено, поджимая губы, отчего колечки на нижней блестят от падающего на них света: — Только у многочлена, Эррор! Вот «как его», просыпайся, умник! Хах, не тупее он меня! Пробуем ещё раз, вторая попытка — второй вопрос! Сколько ненулевых членов в разложении синуса в ряд Тейлора? — Бесконечно много! — на этот раз твёрдо отвечает Эррор, улыбаясь довольно и слушая, как бешено колотится в груди отчего-то сердце. — Ладно, принимается. Пусть так, хоть что-то ты и знаешь. А почему в разложении синуса бесконечно много ненулевых членов? — П-потому что… потому… — глупый, глупый вопрос! Наверняка с элементарным ответом, но мозги почему-то не выдают ничего нормального, лишь мусоля упрямо: «Многочлены имеют конечное число членов разложения в ряд Тейлора. Синус имеет бесконечное число членов разложения. Следовательно, синус — не многочлен. Синус — не многочлен. Не многочлен, бля!» — Потому что… синус — это… одночлен? Инк завис на минуту, глупо моргая и таращась на Эррора, как на второе пришествие, а следом победно вскрикивая и нависая над ним сверху: — Ха! Одночлен! Одночлен, Эррор, у тебя вот тут вот, в штанах! — фыркает сквозь смех он, вдруг запуская руку под парту и стискивает резко и нагло там, где его рук Эррор уж точно не ожидал почувствовать. Сегодня так уж точно! И Эр лупится затылком о стенку от неожиданного пошлого и тесного касания, шипит, стискивает пальцы на несчастной столешнице вместо того, чтобы оттолкнуть, впав в некий ступор, слыша через громкий стук, а скорее грохот своего сердца: — А синус… синус, Эри, это… — Инк наклонился ближе, даже не думая убирать свою руку с чужого паха и сжимая ту ещё ощутимее, вместо объяснения хмыкнув вдруг издевательски и вызывающе, выдав: — Но зачем тебе объяснять такие сложные вещи, скажи? Ты же не желаешь учиться! Тебе же не нужны занятия со мной, ты же предпочитаешь тратить свой досуг на другое. Ты же туп в математике настолько, насколько я в гетеросексуальных отношениях, блондинка ты в инверсии. Зачем мне тратить своё время на объяснения? Куда тебе понять? Математика — это же не твоё. А вот издевательства, это — да. Правда? Что ты на меня так смотришь, Эри? Не ждал, что я решусь когда-то высказать тебе свои претензии в глаза? Так вот, решусь! Скажи, чего ты добиваешься таким своим поведением, а Эр? Скажи мне. Чего от меня хочешь? Любишь унижать? Любишь быть сверху? Так зачем же притворяться, а? Скажи прямо. Давай, не сдерживай себя, выпусти своего зверя наружу! Своего психа. Внеси это и в реальную жизнь! Не прячься. Что же тебя останавливает? Не оставляй исключительно в сети! Ну же! Давай! Не сдерживай себя! Покажи, какой ты на самом деле! — Перестань, Инк! Хватит! Перестань и замолчи! — Эррор не в состоянии успокоить колотящееся сердце, не в состоянии сглотнуть или выдохнуть, мышцы словно задеревенели, будто в камень превратились — живот скрутило спазмом, по спине струится холодный пот, а там снизу, где, подкармливая его панику, лежит до сих пор его рука, наоборот пышет болезненным жаром, Эр даже не может определить, что это такое — не чистое привычное возбуждение, какая-то непонятная смесь из желания, онемения, пульсации, похоти и боли. И от этого даже виски начинает ломить, а с живота к шее и в голову поднимаются волной жар, растерянность и паника, и Эррор толкает судорожно от себя напирающего парня, что будто с ума сошёл сегодня. Он же проиграл, проиграл же ему только что грёбанное желание! Так почему он бесится? Что ему от него нужно? Чего он от него добивается, чего хочет? Его руки так нагло одна на груди, а вторая всё там же, снизу — всё сжимает, и вдруг даже мнёт, срывая рык с напряжённых связок и нервное сокращение мышц на руках — сжатые кулаки, скребок по полированной ДСП, и если бы ногти не были сгрызены до живого, быть бы им сломанными резким толчком пальцев о поверхность стола. Инк улыбается криво и вроде бы даже подаётся вперёд, толкаясь корпусом в плечо и тараня дыханием в горящую щёку, и Эр срывается — хватает того за горло и отбрасывает от себя, чисто на рефлексах, никогда в жизни прежде ни от кого не чувствуя такого резкого напора, не ожидая такого рода близости, не понимая, для чего же это вдруг: чтобы навредить или просто потому, что хочется — не понимая, что горит сейчас в этих светлых глазах, от эмоций не рассчитав с силой, опрокидывая резким движением скрипнувшим об пол стулом парту и чуть не отправив художника в полёт. Сердце колотится в груди невесть от чего больше — от растерянности, или злости, или… — О-ох, дерёшься? Теперь уже ты зол на меня, булочка? А что? Я что-то сделал не так? Тебя так легко задеть всего лишь словами? Или чем? Я тебя вдруг обидел? Ты так покраснел, мальчик. Что, неприятно получать что-то такое в ответ? — издеваясь, немного хрипло, придерживая себя за горло, сипит художник. — Заткнись! Какой ещё ответ, Инк? Ты вообще о чём говоришь? Да что с тобой сегодня?! — Что со мной сегодня? Серьёзно? «Заткнись»? А знаешь, а закрой мне рот сам, если уж так нервирует, добровольно я не заткнусь точно. Сможешь? — Бесишь! Как же ты сегодня бесишь, Инк! — О да, Эри, бешу. Целенаправленно. Как ты догадался? А знаешь, почему? Люблю вызывать сильные эмоции. Это весело, а ещё возбуждает и будоражит. А ты? Зачем ты бесишь и достаёшь меня? Я никак не могу понять причины. Потому что тебе нравится слышать грубости? Потому что хочешь общения, но боишься попросить дружбы? Или ты на самом деле хочешь другого? Чего-то большего? Ты слишком пристально смотришь на меня последнее время, Эри. В чём же твоя причина, а? — Идиот ненормальный! Я смотрю на тебя потому, что ты сидишь возле меня, рядом! — Я сижу сзади. — Блядь, да похер, где ты сидишь! — у Эррора уже откровенно дрожат руки, в голове шумит, а глаза режет и забрасывает картинку синими пятнами, как же тяжело сдерживать себя! Как же хочется встать, подорваться на ноги и врезать — разбить в кровь эти такие бесящие сегодня губы, что так, мать его, необъяснимо притягивают постоянно взгляд! И он поднимается на ноги. — Ах, как грубо, — улыбается остро Инк, подступая ближе: — Зачем же ты всегда переводишь наше общение на это? Ответь мне, Рор. Или можешь не отвечать, я отгадаю сам. О, тебе просто нравится подобное, тебе нравится грубость. Как интересно! А не потому ли ты решил с самого начала попробовать унижать меня? Чтобы привлечь внимание, показать свои наклонности, дать понять, чего на самом деле хочешь. Обычная же дружба тебе была не нужна, не так ли? Ты ведь тогда знал, что я гей, сразу! Хотел получить от меня ответку, потому и попался в первый же день Дриму? Ждал её? Какую, Эри? Какую именно? Тебе хватает сейчас наших препирательств и драк для удовольствия, или в конце для идеального финала я должен перегнуть тебя через стол и трахнуть? Или наоборот? — Идиот! — Эррор отступает к двери, бледный, словно лист бумаги. То, что он говорит, все эти слова, предположения… это… это не является абсолютной неправдой, и от этого делается страшно. Грудь сжимает, словно тисками, горло давит, а в ушах пищит и шумит. И Эр сжимает зубы. — Зачем было скидывать в общий чат потока те поддельные фотки? Думаешь, никто не поймёт, что это Фотошоп? Хреновая, кстати, работа, просто дерьмовая, надеюсь, ты не заплатил за неё слишком много, там разрешение моего лица и разрешение чьей-то голой задницы, насаженной на член, слишком уж различаются! Пиксели прям выдирают глаза! Или ты не платил, а делал сам? О! О! Постой. А может, всё это время я неправильно понимал предпочитаемую тобой позицию? Оу, Эри, неужели ты представлял владельцем того толстого члена себя? Пускаешь слюни на мою попку по ночам? Представляешь, как я раздвигаю перед тобой свои булки? — Заткнись! Заткнись, придурок!!! Это не правда! Это всё не правда! Я ничего тебе не делал, я ничего никуда не отправлял! — отчаянный крик, почти истерика, Эррор дышит тяжело, кулаки сжимаются судорожно. Он не издевался, он бы никогда не позволил себе унижать кого-то просто так, он знает, насколько это больно. Как он может только предполагать подобное? — Оу, и это всё? Всё что ты хотел сказать? Во всём оправдался? Ничего не забыл? Но Э-эри, почему я не слышу опровержений твоей во мне заинтересованности? — Дебил! — Эррор вспыхнул злостью и смущением одновременно, сдерживая не то рычание, не то всхлипывание, что рвало изнутри горло, пытаясь вырваться и улететь громким позорным признанием его правоты и своей испорченности, закрыл рукой рот, чтобы наверняка, и размашистым шагом, плюнув на всё, преодолел оставшееся расстояние к выходу и… хлопнул дверью, вылетая на коридор, — как и всегда, трусливо сбежал от проблемы, предпочитая спрятаться от неё, а не говорить, обсуждать и решать, опять убежал, не выдержав шквала чувств. Слишком много эмоций рвало грудь жаром и забивало дыхалку, а ему ведь совсем не нужен был срыв. — Да нужна тебе моя заинтересованность, художник! Да не нужна же! Так для чего же ты… аг-х-х… — кричит, не особо себя контролируя, в закрытую дверь. И в ответ на этот глупый вопрос слышится хмыканье и тихий смех… Что? Этот идиот что, смеётся? Но почему? Что его так развеселило или обрадовало? Что такого хорошего он услышал или понял? Почему он так доволен? Что практически довёл Эррора до срыва? Но он же не знает, что сейчас в ушах шумит и пульсирует болью в черепе, не знает, что Эр едва сдерживает себя, чтобы не ворваться назад к нему и… что сделать? Сделать что?! Наорать? Ударить? Или… или зажать в угол, выплескивая, давая ту жестокость, что весь прошлый час от него требовали, и стиснуть руку там же в паху, глупо надеясь, что его доводят, просто не умея сблизиться по-другому, что нападками вместе с наглым вторжением в личное пространство надеются заставить просить себя простить. А потом прижать грудью и потереть провокационно пальцами, проверяя раз и навсегда — бесит потому, что хочет, или ради мести хочет просто взбесить. Только вот узнать правду почему-то внезапно не хочется. Только узнать её почему-то вдруг страшно. Потому что может ли кто-то, кроме него, вдруг допускать такие мысли? Может ли через грубость добиваться взаимности? Навряд ли… И Эр пинает от бессилия дверь и шарпает сумку, о которой со всеми этими нервами умудрился забыть, попросту перекинув её прежде через плечо, и матерится. Дверь остаётся закрыта, Инк не спешит выходить из аудитории, догонять или продолжать диалог. Конечно же, ему же нужны извинения, он высказал своё недовольство и теперь будет ждать шага в ответ. А Эр… Эррору нужно время, чтобы отважиться на это «прости», выдавить его из себя, заставить, ведь гордость всё ещё не позволяет извиняться за то, чего не совершал, да и подумать над своими мыслями и желаниями тоже надо. Очень надо. Попытаться понять и успокоить себя, подумать. Ему нужно время. И он шагает по пустым почти коридорам вперёд, полностью погрузившись в мысли. К себе на пятый. Домой. В спасительное одиночество.