> Sext me

— I wanna f-k you hard, I wanna feel you deep, I wanna rock your body, I wanna taste your sweet, I wanna f-k you hard, I wanna feel you deep, I wana aah aah, I wana aah aah… — Блу мурлыкал себе под нос слова старой пошлой до невозможности песни одной не очень-то и любимой группы. Та почему-то сегодня никак не покидала голову, засев в черепной коробке, словно гвоздь, и всё крутилась там на повторе, никак не желая заканчиваться. Ну конечно же, что же ему ещё было напевать, если не эти ужасно некультурные строки? Другой песни о сексе он не знал, а мысли не уходили от этого волнующего действа сегодня слишком далеко. Нет, он не готовился к свиданию со своей половинкой и не планировал встречу… точнее, планировал, но не свою. Он помогал новому другу. О-о-о! С большим воодушевлением помогал новому замечательному другу организовать романтический ужин. Свидание! Самое настоящее! С другим его не менее любимым другом! На этом моменте наступал моральный экстаз и из горла Блу вырывался возбуждённый радостный писк. Что вообще может увлекать в жизни больше чем это? Наверное, возможность самому сходить на такое же свидание… Возможно, когда-то Блуберри попробует и скажет, так ли это, ну а пока… расставить тарелки с любовно выложенными сердечком бутербродами с тунцом и авокадо, креманку с оливками прислонить бочком чтобы не заслоняла миску с греческим салатом, дополнить всё это великолепие блюдом с корзинками с сырковым кремом, кусочками огурчика, кукурузки и хвостиками креветок, воткнутыми сверху наподобие красного флажка. Кр-р-расиво! И наверняка неимоверно вкусно. Он улыбнулся довольно и разложил на застелённом скатертью столе красные салфетки. Задумался на секунду. Возможно, нужно было выбрать голубые? Мотнул головой, тут же отметая неправильную мысль — то, что оба его друга, как оказалось, могли похвастаться нетрадиционной ориентацией, не означает, что всё окружающее их должно быть оформлено в голубых тонах. Это всё глупости и стереотипы. — А может, вообще нужно было взять радужные… ага, ещё лучше, Блу! Где твои мозги? Где твоя толерантность? Это некультурно — тыкать им в нос их принадлежностью к ЛГБТ сообществу, пф-фть, флажки-салфетки! — выдохнул он и выставил поверх красненьких квадратиков тарелки, потом выложил чуть ли не под линейку вилки, аккуратно водрузил рядом высокие бокалы, купленные на деньги, щедро выделенные ему самим Эррором на организацию празднества. — Ух, будет замечательно. Как жаль, что я не могу посмотреть на то, как они встретятся и поцелуются. Уи-и-и… Инк наверное будет такой счастливый! Он так долго страдал по… — Блуберри вскинулся и посмотрел на висящие на стене часы, выдохнул облегчённо — к договорённому времени оставалось ещё полчаса, он однозначно успеет приготовить абсолютно всё, что задумал На стол стала бутылка розового мускатного шампанского, порезанные, выложенные на тарелку и накрытые, чтобы не засохнуть и не почернеть, фрукты и шоколадные кругленькие конфетки в перемешку с рафаэлками. Он подцепил один покрытый кокосовой стружкой шарик и захрустел им с наслаждением: — М-м-м… Вот прям сядут вот тут, друг напротив друга, и Эри будет кормить Инки с рук, ох, какая милота, какая романтика! Прибью придурка, если он накосячит и у них опять получится ссора вместо приятного вечера. Блуберри трепнул кудрявой русой головой, оглядел придирчиво стол по второму кругу, поправил столовые приборы и развернулся к главному месту событий на сегодняшний вечер — к кровати. — Та-а-акс… — поднял оценивающе уголок покрывала. Хмыкнул удовлетворённо. — Нет, может ты конечно и строишь из себя непонимающего дурачка, Эр, но ты явно подготовился. Какое красивое постельное… — он провёл рукой по пододеяльнику глубокого синего цвета с примесью тонов морской волны, или как правильно назвать этот оттенок тёмного аквамарина… подумал немного и стащил и скомкал лишний, по его мнению, прячущий всю красоту текстиль, затрамбовал его в шкаф, выдобыл с хитрой лыбой из лежащего на стуле пакета одинокую нежно-розовую розу и бросил её по центру кровати. — М-м, вот найдёт и подарит ему потом, ох, как же будет сказочно! Да ещё так подошла, как знал, что надо именно этот цвет брать, как красиво оттеняет, вот я умничка. Следующими с пакета были вынуты салфетки, что легли на тумбе, тюбик с маслом для массажа и… и Блу вздохнул: — Прости друг, я надеюсь, ты сам обеспокоился о средствах контрацепции, я не знаю твоего размера. Ой, блин… — он хлопнул себя по лбу раскрытой ладонью. — Смазку не купил. Им же нужно будет сто процентов, Инк ж не девочка, у него ж природой не предусмотрено… или не у Инка, а у Эррора. У-у, как сложно-то… Эх… — взглянул немного расстроенно на часы, стрелки которых явно подгоняли к завершению приготовлений, поднимающейся вверх длинной указкой давая понять, что уже ничего не исправить и не докупить. Ну ладно, он и так не слабо помог им с организацией приятного досуга, пусть хоть некоторые вопросы останутся решёнными не им. Встрепенулся, расправил довольно плечи, оценивая комнату целиком, последним штрихом шмякнул на стол искусственную свечку в чёрном цвете, что замерцала играючи светодиодным огоньком, выключил верхний свет и, собрав наскоро свои вещи, выскользнул в коридор, прикрывая скрипучие двери. Надо было поспешить спуститься на этаж ниже и занять выгодную позицию у окна в торце общаги, откуда открывался замечательный вид на территорию, которая просматривалась из окон комнаты художника, а ещё край входа. Да, присутствовать при их первом признании ему никто не позволял, но наблюдать-то издалека никто не запрещал тоже! *** — Дри-и-им, Дрим, я умираю… Дрим закатил светло-карие глаза мученически и в сотый раз за сегодня оторвал взгляд от всё так же недоделанного конспекта: — На этот раз окончательно? Или опять просто поныть несколько часов к ряду, пока я не воскрешу тебя чашкой чая с батончиком? Или может, лучше пиздюлиной, Инк? Может быстрее поможет? А? Ты ж уже задолбал со своими бесконечными страданиями за сегодня! Мне к семинару готовиться, друг, а ты опять срочно и мучительно умираешь. Вот чего ты меня так не любишь, за что, скажи? Он ж рано или поздно придёт. Ну вернётся твой полосатый, куда он нафиг денется? Экзамены-то сдавать надо всем, а значит, явится. Даже несмотря на то, что тут его поджидаешь страшный и ужасный ты! — Какой ты жестокий сегодня, — скривил моську художник, возмущённо-обиженно ворча, выпутываясь и вылезая из-под одеяла, пригладил встопорщенные волосы и сел, уперев руки в коленки, отчего плечо выглянуло из растянутого ворота широкой белой футболки с нарисованным акрилом показывающим радужный язык скелетом. — А ты не жестокий? — поднял брови укоризненно Дрим, изображая явное удивление. — Мучать меня своим нытьём и депрессией уже какой день к ряду! Позвонил бы ему. — Я звонил, он не берёт! — проныл Инк с выражением. — Так написал бы. — Я писал, он игнорирует… — в серых глазах блеснули слёзы. Дрим застонал и подошёл к другу, таки выбравшись из-за стола: — Ну ладно тебе, только не плачь больше, ну кто знает, ну может он просто занят? — погладил того по плечу и взъерошил ещё больше светлые волосы. — Не зацикливайся уж так сильно, отвлекись на что-то. Тебе б в порядок себя привести, выглядишь, как бездомный кот. Такой же худой и растрёпанный, — он фыркнул смешливо. — Голодный, лохматый и с дырками в ушах, ну прям одно лицо. Хорошо, блох нет. — Придурок, — буркнул художник и занырнул мизинцем в пластик розовой серёжки в тоннеле левого уха, вспомнив про вышеуказанные «дырки». — Совсем не похож же. Дрим улыбнулся обезоруживающе: — Ладно, ладно, ты прав, не похож. Но привести себя в порядок всё же не помешает. Ну вот посмотри на себя, шастаешь почти в пижаме целый день, а уже практически ночь на дворе, — Дрим подцепил растянутый воротник футболки Инка пальцем и потянул за него — ткань растянулась ещё больше и упала до половины плеча. — Ну вот на что это похоже? А Блу же просил тебя собраться на вечер. Видимо куда-то пригласить хочет. Может, пойдёшь с ним? Тебе бы не помешало пройтись, проветриться. — Я никуда не пойду… — Инк спрятал глаза и тут же надулся, словно невыспавшаяся сова. — Вот на тебе, «не пойду», ещё чего! Размечтался. Так я тебе и позволил! — возмущённо воскликнул Дрим. — Останешься и будешь мне тут целый вечер сидеть и страдать, мешая думать и готовиться. Ну нет. Пойдёшь как миленький. Вот соберёшься прямо сейчас и пойдёшь! — он воткнул в руки сопротивляющегося вяло друга расчёску. — Давай начинай, разгребай своё живописное гнездо. — Не пойду, — упрямо буркнул художник, — Не выгонишь. — Чеши давай! — ткнул пальцем ему в лицо Дрим, не уточняя, что именно имеет ввиду: расчёску, или поход с Блуберри. Инк насупленно принялся разгребать царящий на голове шухер. Если Дрим начал висеть над головой — от него было так просто не отделаться, уж легче действительно начать приводить себя в порядок и собираться, а потом просто потеряться или заснуть в процессе, засесть тихой мышкой где-то в уголке чтобы не выгнал. Идти куда бы то ни было жутко не хотелось. Лежать и плакать — вот единственное занятие, что вызывало сейчас интерес. Ну почему он такой неудачник? Расчёска дёрнула больно прядь за ухом, и Инк всхлипнул жалобно. — И не вздумай мне тут сырость опять разводить! — пригрозил ему Дрим кулаком. — Будешь плакать… — сверкнул глазами грозно и немного растерянно, задумался, выискивая что-то, чем можно было бы напугать друга. — Подстригу, пока спать будешь! Инк засопел возмущённо. Ну вот на тебе, лучший друг называется. По самому больному и любимому месту! — Да чешу я, чешу… — Вот так бы сразу, — залыбился довольно он. — А потом оденешься и свалишь в закат к Блу. Где он кстати? Говорил же, придёт к восьми… — замер, отвлекаясь на тренькнувший телефон друга. — Это что это там у тебя? Инк, пожав плечами, подтянул покрытый трещинками сматфон ближе, уставился в непонимании на непрочитанное ещё сообщение: — Что за нафиг? С неизвестного номера что-то… — Ну так открывай — почитаем, — навис сразу же над ним Дрим, толкая в плечо. «Выгляни в окно» — Что? Что за шутки? Это что за проекция фильма ужасов в мою жизнь? — Инк держал телефон на вытянутой руке подальше от себя, будто тот мог извернуться и укусить. — Ой, ну почему сразу ужасов? Что за пессимизм? Позитивнее надо быть, по-зи-тив-не-е! — по слогам почти пропел он, жутко нервируя. — Выглянешь в окно? Инк выпучил глаза испуганно: — Никогда и ни за что! Только не после такого сообщения! Ну его в баню, вдруг это какой-то прикол, с моим-то везением. Я выгляну, а там… а там… не знаю… — Ага, баба Яга на ступе. Окно откроет, тебя схватит и унесёт! В авоське! — хохотнул Дрим уже подбираясь к окну и хватая рукой шторы. — Найтмер или Киллер с кирпичём. Я выгляну, а они кинут! — упрямо огрызнулся более правдоподобным вариантом художник. — Не буду смотреть. Хочешь получить в лоб — сам и смотри! — Ну и посмотрю, трусливая твоя тощая задница. — И ничего не тощая! — вспыхнул Инк возмущённо. — А очень даже ничего! Уж получше твоей будет! — Еби-и-ическая сила… — совершенно не среагировал на обидные слова друга Дрим, вместо этого буквально прилипая лицом к стеклу, хихикнул нервно. — Это кто ж его надоумил? Романтик блядь недоделанный… — Чего? Чего там? Кто? — сразу же оживился Инк. Страх страхом, а произнесённое только что другом слово «романтик» вселяло в душу слабую надежду. — Баба Яга, блин, самая настоящая. Кто ж ещё!.. Ой-ой, ну и придурок, ну надо же, и стоит же ждёт. Та-а-ак. Я так понимаю, Инк, сегодня тебя домой можно не ждать… — вместо нормального ответа с кривой улыбкой выдал Дрим, отступая от окна в сторону и пробегаясь по Инку взглядом. — А я говорил, приведи себя в порядок, упрямец. — Чего? Да что там такое? — художник не выдержал, в несколько шагов пересёк комнату, подвинул друга плечом и припал к окну, ахнул, хватаясь рукой за футболку в районе сердца и принялся приглаживать судорожно распущенные непослушные волосы. — Он пришёл… ко мне? Дрим фыркнул потешно, ещё раз заглядывая за окно, где всё так же хмурой тучей в чёрном плаще с синим шарфом на шее стоял Эррор с выражением лица «убейте меня, меня заставили это сделать» и плакатом, на котором огромными острыми буквами было выведено: «Я заебался тут стоять, спускайся Инк, тут, блядь, холодно!» и маленькое сердечко в конце. Чуть не хрюкнул, наблюдая картину краснеющего всё больше друга. Закатил глаза: — Нет блин, ко мне, Инк! Ну-у? Ты ещё долго тут будешь торчать? Или всё-таки очухаешься и уберёшь из-под окон своё позорище? — Ой! — тут же отмер Инк и кинулся как был — в потяганной футболке с черепком и домашних коротких бриджах к двери. — Обуйся, придурок! — вдогонку крикнул ему Дрим без какой-либо на это реакции и со смехом уронил голову в раскрытую ладонь. — Ну почему это выглядит так тупо? Ох Инки-Инки, с тобой скучно не бывает… — перевёл дыхание и шутливо вскинул руки к потолку, позволяя выплеснуться своему неожиданно хорошему настроению. — Господи, спасибо тебе, ну наконец-то… — простонал через смех, выдохнул несколько раз и с улыбкой упал обратно за стол — дописывать конспект. Теперь уж точно ничто не помешает ему подготовить этот ебучий семинар. *** Эррор стоял переминаясь неуверенно под горящими жёлтым светом окнами их общаги, чувствуя себя круглым идиотом, держал испорченный Кошмаром плакат, молился, чтобы никто кроме Инка не вздумал сейчас выглянуть в окно и ждал. Найтмер отправил смс-ку со второй своей сим-карты ещё минуту назад, а с интересующей комнаты ещё никто до сих пор не выглянул. Нервы начинали потихоньку собираться в кишащий змеиный ком, который Эр стоически попытался раньше проигнорировать, а потом и проглотить, встрепенулся и примял носком тёплого кеда превращённый в кашу снег. Вот на белом мелькнуло отражением искуственного света, и он поднял резко глаза — вверху оттянули штору, в окне замаячила удивлённая физиономия Дрима, а следом и Инк прильнул к окну тёмной тенью, замирая там на долгие несколько минут. Эррор прищурился, пытаясь разглядеть хоть немного выражение его лица, будто без очков это вообще было возможно, но художник настолько плотно тулился к окну, что увидеть можно было лишь очертания фигуры. «С распущенными волосами» — отметил для себя Эррор, и улыбнулся, опуская уже ненужный, позорный плакат и отбрасывая тот в сторону. Художник отринул от окна и повернул голову к Дриму, который ему что-то увлечённо говорил, вздрогнул и с зоны видимости пропал, и Эр перевёл взгляд на вход, медленным неверным шагом, почти не сдвигаясь с места, направляясь к нему. Замер в неуверенности, поправил шарф и облизал губы. И впервые за вечер задумался. Что он ему должен сказать, когда они встретятся лицом к лицу? Неужели какую-то банальщину типа «Я согласен» или «Я буду твоим парнем»? Или понтовое «Помнишь бывшего? Я разобрался — больше не будет мешать». Помялся, закусив губу, и вздрогнул от грохота, с которым распахнулись входные двери. — Дебил! — разозолённо сорвалось с пухлых губ, и он раскрыл было рот чтобы наградить художника ещё несколькими эпитетами повыразительнее, но так и замер, наблюдая картину мчащегося на всех парах Инка. К нему мчащегося! Сердце пропустило удар и заныло сладкой болью — художник как всегда вызвал своим появлением двойственные чувства. Его хотелось одновременно прижать к себе и укутать шарфом, и этим же шарфом придушить за глупость! Без куртки, или хотя бы свитера — он вылетел на улицу так, как был — почти неодетым, светя голой шеей, острыми ключицами и бледными, почти белыми икрами, босиком! Бежал прямо по снегу, не смотря под ноги и не обращая внимания ни на что. Пепельные волосы рвал ветер, раздувая их вьющимся платиновым огоньком в свете фонарей, светлая кожа, словно призрачная на фоне отражающихся на белой земле бликов стопорила на себе взгляд. Эр замер, переминаясь на онемевших резко ногах. Его хотелось поймать — этого взбалмошного придурка, схватить ладонью, словно диковинного мотылька, заключить в объятия, согреть, прижать и увериться, что он настоящий — настолько ветреным, прозрачным и призрачным он выглядел в сгущающихся зимних сумерках в своей растянутой домашней, почти отсутствующей одежде. Художник преодолел последние несколько метров, подлетая к Эррору на всех парах, неожиданно ойкнул и неуклюже взмахнул руками, заваливаясь вперёд и грозя вот в следующую же секунду проорать носом выскользанную за день дорожку, но не успел — Эр подхватил в полёте, сжал плечи и притянул к себе. Горло скрутило от вида влажных серых глаз, от так мило покрасневшего на кончике носа, в холодных от ожидания на зимнем воздухе руках, Инк ощущался угольком, жаром, а его мелкое дрожание пускало волны непонятного тугого тепла от груди и вниз. Эр сглотнул шумно и наклонился, заглядывая в светлые глаза: — Ты какого хрена босой на снег выгнался? — голос ушёл неприлично в низкий хрип, выдавая пересохшее к чертям горло. Художник запрокинул голову, счастливо улыбаясь: — К тебе спешил. Ой… — поджал левую стопу под себя, скривившись не то от судороги, не то просто от холода. — Вот глупое создание, — закатил глаза Эррор, но тут же улыбнулся, сверкая в темноте зубами, сжал руки на какой-то даже слишком тонкой талии и нагло подбросил вверх, не в состоянии сопротивляться накатившему игривому настроению, просто перекинул через плечо, припечатал по ляжке в ответ на возмущённый вскрик и, скрипя снегом, неспешно направился к входу. И даже не подумал оборачиваться, когда со спины прилетел издевательский свист и озвученное голосом Найтмера через смех «Совет да любовь, голубки!». Пусть себе ржёт, да пусть хоть на всю общагу раструбит, что он и нелюбимый всеми художник теперь пара — Эррору всё равно, Эр счастлив, а на всех остальных — плевать. Хватит оборачиваться, пора пожить для себя. Он подкинул плечом тихо елозящего ладонями по спине Инка и открыл ногой дверь, послал нахер взглядом любопытно вытягивающую шею тётку-вахтёра на проходной и заскользил по лестничной, ускоряясь буквально на каждом повороте. Как ни странно, но сил с очередным пролётом словно только прибавлялось, художник будто весил не больше памятной коробки с микроволновкой, или просто предвкушение чего-то несомненно приятного добавляло сил. Эррор не был уверен, чего именно, не знал, что сделает, когда доберётся к пункту назначения, которым невозмутимо и безапелляционно, не озвучивая, назначил свою же комнату, но ждал с трепетом, а прохладные ладони, что от быстрого темпа и резких поворотов со спины перекочевали на бока, а потом и вовсе скользнули на живот, только делали улыбку, играющую на пухлых губах, ещё шире. Вот весь пятый этаж утонул в скрипе так ни разу и не смазанной двери, Эр шагнул в окутанную романтической полутьмой комнату, на одном дыхании преодолел расстояние к кровати и скинул шумно втянувшую воздух ношу с плеча прямо в её центр. Инк растянулся на синем постельном бледной тенью во всю свою длину, он дышал тяжело, весь покрасневший от прилившей к голове крови, раскинувший согнутые в локтях руки в стороны как-то до невозможного доступно и беззащитно, глотал воздух и всё облизывал нижнюю губу, блестя колечками пирсинга с свете искуственной свечи, на наличие которой сейчас всем было совершенно наплевать. Вздёргивал светлые брови и тянул колено. Эррор шурнул ладонью по задней стороне шеи, что покрылась лёгкой испариной, растирая собравшуюся в пупырышки кожу, приглаживая короткие, будто вставшие дыбом волоски и пожирая глазами эту до неприличия открытую позу, не касаясь оглаживал выпирающие коленные чашечки и рисовал глазами линию параллельно краю задравшейся футболки, вминая взглядом впалый живот и торчащие косточки возле пояса старых даже на вид бриджей. Наклонился ниже, за рукой руку упирая по обе стороны светлой шеи и выдохнул, когда Инк, нетерпеливо коротко фыркнув и улыбнувшись, схватил за шарф и потянул на себя. Словно за поводок, словно за удавку — мягкую и приятную, и воткнулся губами в губы. Тоже мягко. Нежно и влажно. Пополз пальцами от шеи по затылку вверх, пуская волну мурашек и прошёлся языком, размыкая пухлые губы, зарылся в волосы, жамкая их рукой, словно кот, вздумавший поточить себе когти, и выдохнул прямиком в приоткрытый рот, отстраняясь. Дразнить решил? Эррор передёрнул лопатками и прижал собой сильнее. Надо было бы стянуть с себя парящий плащ и раскрутить шарф, чтобы не мешался, и с него бы снять эту нервирующую своим слишком ярким принтом футболку тоже не мешало бы, но оторваться сейчас от жмурящего глаза художника кажется кощунством, самым тяжким из всех возможных смертных грехов, да и он же приоткрывает губы, словно умоляя продолжить, а Эррору так не хочется отказывать этим светлым, серым, словно осенние тучи глазам. Лучше податься снова вперёд, облизать контур нижней губы, цепляя пирсинг, втянуть под слабое урчание, толкнуться языком внутрь, играя им на пределе нежности и жёсткости, промычать от ощущения рук на боках под свитером, который задран вверх этим волнующим и когда-то таким бесящим чудом. Ох, как же долго Эррор ждал этого поцелуя, как долго хотел, как долго просил: взглядами, объятиями, замираниями в непосредственной близости, и как оказалось сладко его наконец-то получить. Именно такой — нежный и чувственный,продуманный и желанный обоими, не украденный, а подаренный добровольно. И не важно, что сегодня отсутствует привычный аромат фруктовой жвачки в прохладном дыхании, важно, что оно наконец мешается со своим, важно, что россыпь пепельных, почти по-скандинавски платиновых локонов на подушке, и важно, что губы податливо отвечают, а светлые ресницы — вздрагивают в непосредственной близости. И эта холодная неопределённая серость глаз: не то больше отдающая в лазурно-серый, не то в фисташковый, что так красиво контрастирует с персиковым румянцем на его щеках — тоже важна. Так хочется коснуться. Погладить, поцеловать и уткнуться носом в неправильную странную родинку на правой щеке. Кажется, Эррор сейчас утонет в этих чувствах, в этой нежности и тянущей изнутри любв… — Айс-с-сь, ой секунду… — кривит лицо и шебуршится, вдруг сбивая всё колдовство момента Инк, отталкивает от себя и вертит задницей, выгибая спину и заныривая за неё руками. Округливает глаза и с тихим «О мать моя, а это там что ещё за ёж?» тащит из-под себя… Эр прыснул смехом, повесив голову, не в состоянии спокойно смотреть на недоумённо-удивлённое выражение лица художника, что держит в руке переломленную сразу в нескольких местах, потрёпанную жизнью и весом их двоих разом розовую розу, с которой один за другим опадают помятые лепестки. Розу с необрезанными шипами, спасибо Блуберри за заботу и поцарапанную видимо поясницу Инка. — Цветок? — моргает изумлённо глазами это белокурое чудо. — Ты собирался подарить мне цветок? Ах, Эр! Спасибо! Это так… ох, к чёрту слова, просто иди сюда! — и Эррора сметает, будто ураганом, девятибалльным штормом по имени Инк таранит в грудь и чуть не сбрасывает с края кровати на пол. — Ох, Инк, — это так вдруг резко и напористо, что натягивается диафрагма где-то глубоко под рёбрами. — Инк! — требовательно и слишком будоражаще — руками, шарящими под одеждой и щиплющими поцелуями в основание шеи, от которых наверняка останутся назавтра следы. — Инк, стой! По… подожди секунду! Что ты… — нежным укусом и царапнувшими грудь ногтями. — Что, Эррор, что? Что ты пытаешься спросить? — шепчет он в ямку за ухом. — Что я собираюсь делать? Так ясно же — благодарить. Это же было твоё «Да» там внизу под моим окном, на мой вопрос «Имею ли я шанс быть с тобой?» Это же было «Да» под моей задницей этой треклятой колючей розой на «Будешь ли ты со мной?». Так почему ты спрашиваешь, что я делаю? Я целую своего парня, — урчит художник, возбуждая низкими наигранными переливами голоса, большими пальцами отыскивая под одеждой соски. — И я собираюсь своего парня трахнуть, — прижимает сильнее, настойчиво тараня грудь собой и убивая окончательно последние мысли влажным шёпотом в яремную вену. — Ты невозможен, Инк… — Эр прогибается податливо под наглыми руками, подставляет шею под поцелуи, с которой прозорливо успели снять шарф, и послушно расправляет плечи, когда с него принимаются стаскивать плащ, руки поднимает, помогая избавиться от свитера, и глотает жадную слюну, когда цветастая футболка с аляповатым черепком летит прочь, отброшенная на пол. Зависает взглядом на голом торсе, по которому вызывающе и возбуждающе, так старательно бродят руки, следит, не отрываясь, как ногти в чёрном лаке оставляют едва видимые красные полосы на поджарых боках, как добираются к колечкам в сосках и ползут выше, как замирают на секунду и, испортив всю красоту и плавность дёргаются вверх, чтобы прикрыть лицо. Эр хмурится, сглатывая накрывшее было сексуальное напряжение, поднимается на ноги и вскидывает рукой обвинительно в раз за разом чихающего художника: — А вот я же говорил. Ну вот надо было тебе лезть босыми ногами на снег, скажи мне? Ну? Что за дурость? — накатившее снова переживание, а может даже страх первого серьёзного контакта даёт о себе знать, заставляя изображать возмущение, вместо того, чтобы тихонько переждать и продолжить. — Опять заболеть захотелось? Но Инк, словно бы не замечая возмущённых ноток, играет, подтерев покраневший нос, бровями: — А ты прям так сильно волнуешься за своего парня, аж вскочил, — ведёт он плечом и подбирается к краю кровати, явно желая встать, схватить и вернуть себе Эррора, невзирая на его видимые нервы. — Или ох, погоди, Эррор… или наоборот? Может ты так возбуждён по этому поводу, потому что тебе понравилось? — он улыбается, явно уже что-то задумав, если не сделать, то сказать точно. — М-м-м, эти пастилки и жаропонижающие, Эр, помнишь? Снова хочется погрозиться сбить мне температуру анально или заставить меня что-то пососать? Эр покрывается от таких предположений румянцем по самую макушку: — Блин, Инк, мать твою! Ну что за пошлота? Я не собираюсь, даже если ты опять заболеешь, грозиться спасать тебя анально… о господи, — он закрыл лицо рукой от глупости собственной реплики и рыкнул от раздражения, что взметнулось резкой волной на чужой звонкий смех. Ну что за наглец! Ну вот только смущать и выбешивать, больше ничего! Но Эр ведь тоже может вести себя так же! Показать, как же это накаляет! Он расправил плечи и с угрозой выдал, тыкая в направлении груди художника пальцем: — Я понимаю, что это всё твои глупые шуточки, Инк, но тебе вот сейчас стоит воспринять меня серьёзно. Ты слышал, о чём я говорил? Если ты ещё хоть раз при мне с соплями вылетишь босиком на снег… я тебя выебу так, что на ноги стать не сможешь. Ты усёк?! Инк замер на секунду, подавившись смехом, уставился на Эррора широко распахнутыми глазами и, не долго думая, подорвался на ноги с кровати, открыл с размахом окно, чуть не сорвав то со старых хрупнувших засохшей краской петель, загрёб с подоконника кучку снега, швырнул её просто на пол, зарылся туда ногами и с улыбкой победителя выдал: — Усёк, Эри. И я уже! Ну? Где моё заслуженное наказание? — Придурок, — Эррор фыркнул, закатывая демонстративно глаза, зашёлся смехом, нервно пригладив собравшиеся в тугие спиральки волосы, облизнул губы и сгрёб нагло скалящего зубы Инка в охапку, снимая с превращающегося в лужу снега и бросая обратно на помятую кровать. — Так и просишься же, — борясь с собственным смущением завис над ним на четырёх, надеясь, что в темноте не видно, как сейчас горят его щёки, потянул растянутые бриджи вниз, оставляя на послушно подставляющемся наглеце из одежды лишь полосу нижнего белья, под которым уже явно проглядывало несомненное возбуждение. — О да, Эри, прошусь, прям умоляю, причём уже давно, — протянул Инк, облизывая призывно губы и избавляя от одежды уже самого Эррора, хихикнул волнительно, когда в полутьму комнаты пробрался холодный ветер и лизнул почти голое тело, побуждая все возможные волоски встать дыбом. — Ах! — воскликнул, когда его подкинули под зад, рывком приподнимая и впихивая под одеяло, утопая уже спустя секунду в тихих шорохах ткани, шуршании кожи по коже, тихих несмелых вздохах, стонах, и произнося на сегодняшний вечер свои последние осмысленные слова: — А ты обманщик, Эррор, всё время делал вид, что ничего такого не планировал, но такой гладкий там, ох… Да, ты знал, что так будет, правда? Признайся, ты готовился и хотел с самого начала, м-м-мх-х, ох булочка моя сладкая, только нежнее со мной в первый раз, у меня так давно никого… а-ах!