Erinnerungen

Я опускаюсь с головой под воду, закрыв глаза. Кажется, он смотрит на меня, блуждая по телу взглядом, который я могу почувствовать. Он оставляет отпечатки фантомами на моей шее, сначала целуя в лоб, медленно и почти целомудренно. Спускается к груди, особо задерживая глаза на торсе. Скользит дальше и обводит бедра, а после, будто смутившись, смотрит на выступающие из под тёплой воды колени, слегка в ссадинах и с мелким шрамом на правой. Чувствую как они начинают замерзать, но все равно не опускаю ноги полностью, а то для него это будет уже слишком. Я усмехаюсь и выныриваю, упираясь руками в бортики старой ванны. — Не пялься так явно, а то я будто экспонат на выставке. Я бросаю хитрый взгляд на него, и вид его в момент порозовевших ушей отдаёт теплом удовольствия в груди. Пауль тут же мотает головой, будто хочет с себя что-то скинуть и смотрит возмущено, нахохлившись, как воробей, сидя на не менее старой стиральной машине, может, даже ровесницей ванной, которая, дай бог, не сломается прямо сейчас под парнем. — Ничего я не пялюсь! Это ты тут выставляешь свою пошлятину на показ. Он показушно закатывает глаза, а я, снова усмехнувшись, поднимаюсь на руках и усаживаюсь, едва ли не расплескав всю воду. За такое мне бы тут же прилетело по шапке — и так хлопот ему доставляю. Ландерс сдается через буквально пару секунд, снова бесстыдно возвращает свой любопытный взгляд и продолжает изучать мое тело. Я в ответ смотрю на него, пока он старательно делает вид, что не замечает этого. Совсем худой парень, на котором мешком висит потрёпанная футболка, сползшая с его костлявого плеча, и такие же мешковатые штаны, туго затянутые на отцовский ремень. Он хоть что-нибудь ест? Он осветлил волосы какой-то химией, но они уже давно отросли и светлыми были только на самых концах. Ему очень шел этот забавный хвостик, а серьга в ухе придавала какой-то особый бунтарский характер в его миловидные черты лица. Что-то странное есть в нем, но одновременно притягательное. Он не загадочный, вовсе нет. Скорее, всегда было наоборот, больше невинный и абсолютно очаровательный в этом. Он всегда был таким открытым ко всему миру и самой жизни. Любопытный маленький Ландерс домой возвращался вечно в синяках и в порванной одежде, стыдливо опуская взгляд перед строгим взглядом отца и мягким беспокойным взглядом мамы, оправдываясь уже потом, когда она штопала его шорты, с детской восторженность рассказывая о своём новом приключении с соседскими мальчишками. Моя младшая сестрёнка, Эмили, тоже таскалась с ними, несмотря на недовольство нашей матери. Зато я всегда разрешал ей выйти на очередную охоту за лягушками или просто поиграть в догонялки. И конечно же, потом сам же и ругался с матерью за ее разбитые колени. Детство прошло быстро, но к сожалению, для меня не беззаботно. Будучи старше сестры и Пауля на каких-то четыре года, с чего-то взрослые решали повесить ответственность за них на меня. Особенно это любила делать наша мамаша, которая на пару с отчимом вовсе не задумывались о своих детях, пока не случилось что-нибудь, когда им нужно было бы обратить внимание и как «примерным родителям» окружить сестру заботой. И даже хорошо, что такого счастья мне не доставалось. Они лишь делали вид первые два дня, что обеспокоены, к примеру, болезнью Эмили, а после закрывали глаза и на это. Родители с головой уходили в работу, у них никогда не было времени для нас. Поэтому, фактически, я заменял ей их обоих, быстро научившись и косы ей плести, и готовить для нее по утрам, а самое главное, быть ей поддержкой во всем. Меня не спрашивали хотел ли я этого в возрасте почти такого же ребёнка. Но это стоило того, чтобы Эмили была обычным ребёнком. Я запоздало моргаю, выхожу из транса или же, скорее, своих воспоминаний, замечая, что давно уже замёрз в практически остывшей воде. Снова смотрю на Пауля, который, видимо тоже был где-то не здесь. Все-таки он повзрослел, хотя, конечно, внешностью больше походил на подростка. Но не мне судить, я в свои двадцать два года тоже не особо взросло выглядел. — Эй, Ландерс, ты живой? — я довольно улыбаюсь, когда тот будто снова включается. Windows обновлён и готов к работе. Он мотает головой и спрыгивает со стиралки, кидая в меня полотенце, которое я еле ловлю почти над самой водой, и с победоносным видом уходит за дверь, явно довольный своей выходкой. — Вытирай свою пошлятину и пошли чай пить. Я согласно киваю и сразу встаю из уже холодной воды, мелко подрагивая. Укутавшись в полотенце, наспех вытираюсь и как можно быстрее одеваюсь в чистые вещи, так заботливо оставленные и выбранные специально для меня Паулем. Но думаю, что на самом же деле, это были его же первопопавшиеся вещи. По звону кружек об стол и свисту закипевшего чайника, мне уже нужно выходить из сырой ванны. Как хороший и, самое главное, догадливый гость, я сливаю воду из ванной, напоследок смотрюсь в зеркало. Да уж, Госпожа Жизнь тебя знатно помотала, дружище. Пауль пытается что-то скашеварить из остатков еды в холодильнике, но его способности ограничиваются двумя бутербродами с маслом и вареньем. И, кажется, вишневым. Я хмыкаю, в голове тут же всплывают воспоминания о самом первом спокойном вечере в моей жизни в кругу настоящей семьи. Только вот не моей, а семьи Ландерсов - наших соседей, которая однажды приютила нас на ужин с Эмили, когда наши родители уехали куда-то отдыхать, оставив нам минимальный запас продовольствия и совсем немного денег, которых хватило, разве что, на пару раз сходить за продуктами. Фрау Ландерс, хотя нет, Эрика нашла нас, когда я отчаянно пытался сделать для сестры яичницу из двух последних яиц. Конечно же, она сгорела, ведь маленький Рихард в возрасте десяти лет мало что пока умел готовить, а Эмили уж тем более. Тогда-то, мы и оказались в доме, наверное, вечного уюта и тепла, которых не было в нашем. Помню, как Эмили с Паулем носились по столовой, мешая нам с Эрикой накрывать на стол. Я тогда сам вызывался, а отец Пауля назвал меня настоящим джентльменом, и я сиял весь вечер, с радостью помогая со столом. Вишнёвое варенье принёс Антон, кажется из их подвала или чего-то такого, где хранились консервирования. Меня всегда поражало, что они с Эрикой оба просили называть их по имени, сколько бы лет нам с Эмили не было. После ужина, мы сели пить чай, и вот тогда-то Пауль по детской неосторожности пролил сладкий сироп из вишни на белые скатерти Эрики. Однако хозяйка дома не стала ругаться, лишь неоднозначно вздохнула, а после улыбнулась как ни в чем не бывало. И я впервые так сильно позавидовал кому-то. Пауль, не замечая моих провалов в воспоминания, дальше крутился по небольшой кухне, наливая чай. — Тебе как обычно? — он спрашивает чисто ради формальности, уже наливая кипяток лишь на половину чашки, и спешит к холодильнику, доставая молоко, быстрым и легким движением добавляет его до краев кружки. Я опускаюсь на стул, наблюдая за приготовлениями, и снова переношусь в детство. На губах расцветёт мягкая улыбка, когда я чувствую фантомные прикосновения нежной руки Эрики к своей щеке и добрый, отцовский взгляд Антона. Пауль же довольно ухмыляется, видя мою улыбку, и я закатываю глаза, замечая это. Я молча беру сладких хлеб, откусывая, и на секунду прикрываю глаза. Именно это вкус моего детского счастья. Когда Пауль заканчивает кружится по кухне и усаживается на стул, поджав под себя ногу, я уже съедаю первый бутерброд, спешно запивая чаем. Вижу как Ландерс, довольный собой, не спеша потягивает свой зелёный чай, снова неотрывно наблюдая за мной. — Снова пялишься? — Конечно. Я лишь усмехаюсь и допиваю чай. Неожиданно даже для себя после горячей ванны у меня проснулся аппетит, поэтому я почти за несколько минут смëл угощение. — Благодарю, мой друг. Встаю и, как самый настоящий джентльмен, кланяюсь, убирая за собой чашку. Вижу как Пауль смеётся, кивая с видом благородного и щедрого хозяина. Я снова сажусь обратно, подпирая рукой щеку, упираясь локтем в стол, и вздыхаю. — Ну? Когда я услышу твою душещипательную историю о том, как ты оказался у нас здесь? — теперь он смотрит заинтересовано, все ещё попивая свой чай, и ждет моего ответа. Я знаю, что он не будет осуждать меня, но говорить действительно не хочется. Вернее, не об этой теме. Потому что с Паулем всегда хочется говорить много и слушать так же. Он рассказывал мне обо всем, что происходит у него каждый божий день, когда я заходил к ним домой за Эмили. В двенадцать лет жизнь бьёт ключом! И Пауль постоянно болтал со мной, увлекаясь то моим рассказом, то своим, при этом уходя в историю настолько, что я всегда боялся как бы во время его активной жестикуляции, он не зарядил мне в нос. Мы часто проводили время вместе после обеда у семьи Ландерс, сидя на довольно старом диванчике светло-голубого оттенка, когда Эмили уходила помогать Эрике или просто играла с подружками, а мы с Паулем оставались дома. Я помню с какими живыми эмоциями рассказывал он мне даже о самых простых вещах. Чаще всего мы обсуждали три вещи: книги или комиксы, школу и, конечно же, Эмили. И это оставалось неизменным до тех пор, пока Пауль наконец не влюбился в какую-то девчонку из своего класса, как потом рассказала мне Эмили. Уже не помню ее имени, но кажется, Пауль тогда долго страдал по ней, когда услышал довольно таки грубый отказ. До сих пор считаю, что та девчушка многое потеряла. Тогда-то, Пауль немного отстранился от меня и такие посиделки стали довольно редкими. Хмыкаю, уводя взгляд в окно. Погода будто борется сама с собой, сначала теплеет и вот-вот начинает таять снег, а потом бьют морозы, и не успеваешь даже следить за этими перепадами. Пауль все ещё смотрит на меня, пытая и свое терпение, и мою совесть. Может мне правда не стоит уезжать тогда, совсем с ним не попрощавшись. Мне это было не то, чтобы не нужно, просто от слишком близких людей намного тяжелей уходить, когда видишь с какой тоскою они провожают тебя. Я тогда и Эмили сказал не провожать меня, но она все равно вскочила рано утром, наготовив мне в дорогу, а после долго и тихо плакала у меня на плече, пока я сам старался её успокоить, говоря, что обязательно буду приезжать по первой возможности. Антон с Эрикой же все поняли без слов, когда я накануне зашел к ним просто так, пока Пауль еще не вернулся с прогулки с друзьями, а Эрика снова делала бутерброды с вишневым вареньем. Только вот с Паулем было прощаться намного сложнее, и если бы я только бы хоть на секунду увидел его взгляд, я бы не смог ничего даже сказать. Однако, ему нужны были расставания. Но упрямый Пауль этого никогда не признает. Может быть я и вправду был таким глупым, что не видел этого раньше. Я вздыхаю медленно, стараясь спрятать то небольшое волнение, что по-тихому начинает пробираться в грудь и неприятно скрести, перевожу на него глаза, и быстро смаргиваю пару раз. Жмурюсь, а потом вижу его глаза напротив. Его взгляд это показатель его мыслей, это-то я понял уже давно. И сейчас в голове Ландерса творился какой-то ужас — это была ядерная смесь тоски, беспокойства, нежности и одновременно с этим злости, хотя уже отступающей. Не даром он свой чай зелёный хлещет. Однако самое ужасающее и поражающее меня это была любовь в его уставших и уже таких взрослых глазах. Я теряюсь одновременно и в своих чувствах, и в его глазах. Зачем же ты это делаешь? Такими глазами смотришь на меня так? Прекрати это, прошу. Я не выдерживаю, метясь взглядом из стороны в сторону, старательно пытаюсь не попасть снова в его омуты, что зовутся глазами. И я все ещё чувствую, как ты смотришь. — Там на самом деле сложно все... — голос почему-то становится тише, совсем хрипит и я прочищаю горло, продолжая неловко оправдываться, — Если кратко, то жизнь в Берлине оказалось не такой шикарной, как я думал и мечтал. Эта самая жизнь меня довольно-таки жёстко поимела, и вот я здесь. — Зализываешь раны? — Типа того. — Понял. Ну, ладно уж, я постелю тебе в своей комнате, сам лягу на диван. Конечно, ты не станешь спрашивать больше. Пауль, ты все тот же. Я слабо улыбаюсь, кивая и соглашаясь со всем, что он там щебечет. Ландерс тем временем начинает по полной хозяйничать, оставляя на меня посуду, и без стыда наказывает мне все убрать и помыть, а сам уходит заниматься нашими спальными местами. Гипнотизирую пару секунд несчастную тарелку и две кружки, а после смирившись, принимаюсь за мытьё. Ну вот, я снова дома?