Кто виноват, я себя спросила много раз искренне Тебя я не враг, любовь иногда молчит об истине
Животное. Я – самое настоящее животное. И никто не сможет разубедить меня в этом. Даже она. Беспринципный маньяк и убийца. Вот ты ещё кто. А она просто влюблённая дура. Поэтому в ней нет ни страха, ни тревоги. Полезла в змеиное логово, думает ей там и место. Сидит, вдыхает с жадностью зловонный воздух и безмятежно наслаждается им, будто это её кислород. Как она не понимает? Лучше бы она меня не знала. Дьявол, лучше бы не знала. Что за чертовщина... Она ласковым тоном несколько раз окликает меня, но мне приходится делать вид, будто я её не слышу. Она и не догадывается, что я делаю это нарочно, поэтому, не дождавшись от меня ответной реакции, сходу набирает скорость и решает догнать меня. Проходит несколько мгновений и вот она уже подстраивается под темп, который я задаю и, поравнявшись со мной, с трудом разжимает мой кулак и нежно заключает огрубевшую руку в свои тёплые ладони. Чёрт, только не так. — Куда-то спешишь? Её звонкий голос до сих пор звучит эхом в те минуты, когда я пытаюсь заснуть и на мгновение даю слабину, позволяя моим мыслям течь в им угодном русле. Она ждёт, но не слышит от меня ответа. Наверное, подумала, что это очередная офицерская тайна, в которую я не хочу её посвящать. Она так и не узнает, что мне было бы куда легче раскрыть ей самые секретные военные сведения, которыми я владел, чем ответить на её простой вопрос. — Что-то произошло? Ты, кажется, чем-то обеспокоен. Снова молчание. Не сдается, но пытается уловить и разглядеть хоть какую-то эмоцию на моём лице. Уверен, она ожидала увидеть страх, злость или хотя бы раздражение, но обнаружила только безразличный и строгий взгляд. Попятилась, немного отстранилась, но всё же руку не разжала. Не знаю, может, уже видела его раньше? Или я на неё другим взглядом и не смотрел? Если так, то она должна знать, что будет дальше. Открываю рот, чтобы сказать то, что уже давно должен был, но она меня перебивает: — Хорошо, можешь не объясняться. Расскажешь всё потом, когда закончишь де.. Тут пришла моя очередь оборвать её на полуслове. — Мы покидаем лагерь вместе с Синими Полосками, — мой голос должен был звучать свирепо и грозно, чтобы он, как можно скорее, стал для неё незнакомым. Но вместо этого, она восприняла мой тон, как извинение и сразу же нашла мне оправдание. — Должно быть, что-то срочное, — с этими словами она прошла за мной в капитанский шатёр, где удивилась его внезапным убранством. — Да ладно! Ты не мог раньше сказать, чтобы я начала собирать вещи? — она ударила себя по лбу, возмутившись моей «рассеяности». — Вот уж отлично! Но предупреждаю, я так быстро уложить все своё барахло не смогу, — с предостережением направив на меня указательный палец, она прогуливалась в зад-вперёд. — Вот только-только постирала рубашку и повесила сушиться. Ха-ха, видел бы ты вчера, как я по уши обмазалась в курин… Я пресёк её потешную историю. Но я бы с радостью дослушал её до конца, если бы мог.. — Ты никуда не идёшь. Я тебя с собой не возьму. Она вскинула голову и посмотрела на меня своими лазурными глазами: возникло недопонимание. Немного поразмыслив, она всё же поинтересовалась: — Волнуешься за меня, поэтому с собой не берёшь? — ехидно улыбается, потому что знает, что услышит положительный ответ. Победоносно смотрит на меня, словно наслаждается мыслью, что я нуждаюсь в ней. А нуждаюсь я сильно, отчаянно, до поросячьего визга, позарез. Зачем она это спросила? Вместо ожидаемого «Почему?», «А можно я пойду с тобой?», «Когда вернёшься?» решает задать именно тот вопрос, ответ на который ранит её хрупкое сердце, расколет ей душу, наполнит обидой и отчаянием, скрепит гневом и непониманием. Какого дьявола? Но пришлось рубить с плеча. — Не волнуюсь. Никогда и не волновался. Ни за тебя, ни за твою жалкую жизнь, ни за твою сохранность. Если же тебе показалось обратное, то ты наивная дурёха, но мне тебя не жаль. И вместо сочувствия, я лучше дам тебе совет. Прислушиваться или нет, знаешь сама, мне плевать, — я подошёл к ней ближе, чтобы она поняла, что я говорю серьёзно. — Собирай свои убогие пожитки и проваливай в Верген. Я уверен, там найдётся место для таких, как ты. В городе теперь собралось целое скопище недоносков: карлики-уродцы, остроухая рвань, тронутые безумцы и прочая гнусь. Сматывайся отсюда в Верген, как можно скорее. Прискорбно это говорить, но как только я уведу отсюда своих людей, каэдвенская шваль набросится на тебя, ведь ты личная шлюха темерского командира, которого они, признаться, не очень-то и жалуют. Едва мой отряд покинет лагерь и они заметят, что тебе больше не за кем прятаться, тебя пустят по кругу, как подзаборную потаскуху и их даже не озаботит то, что выглядишь ты, как облезлое чучело. Поэтому вместо того, чтобы изображать из себя великую мученицу и устраивать мне сейчас сцену под названием «разбитое сердце шлюхи», тебе лучше взять ноги в руки и без промедления начать собирать манатки. Этот недоделок-ведьмак сейчас как раз собирается пробраться в Верген через мглу. Поэтому, на твоё счастье, я потратил не так много твоего драгоценного времени и даю тебе возможность улизнуть, почти без вреда. Отсчёт уже идёт. Торопись. Она всматривается в моё лицо тщательно и упорно, пытаясь понять, что она сейчас услышала. Думает, что я шучу. — Это какой-то розыгрыш? Ты решил, позабавить меня такой выходкой? Скажу тебе сразу — она немного обидная, — она нашла в себе силы натянуто улыбнуться, ведь всё еще думает, что я разыгрываю тут спектакль. И это было зрелищно. Только вот я один знал сценарий и его исход. Я играл свою роль так искусно, будто от этого зависела чья-то жизнь. Но так и было. Нет, не моя судьба была под вопросом, а её. Ради своей я бы не сильно рисковал, ведь знаю, что меня так просто не убить. — Я говорю серьёзно, по мне что, не видно, мать твою? Что тебе ещё нужно? Орены? Лови, блять, — я засунул руку в карман и бросил в неё медными копейками. Теперь, когда я в упор смотрел на неё диким, уничтожающим взглядом, она поняла мои намерения. Браво, Вернон. В театре Ирэн Ренар тебе бы аплодировали стоя. — Выслушала, а теперь пошла отсюда. На счёт раз, два… Она подпрыгнула от ужаса и попыталась прижаться ко мне, пока я её не оттолкнул, как безобразную канавную крысу. — Ты что, сдурела, стерва? Я сказал, проваливать отсюда скорее, пока я не прогнал тебя взашей! — Вернон, хватит, что ты несёшь? Уже не смешно. Пожалуйста, прекрати, — она с мольбой подняла на меня бездонные глаза, на краях которых, начали собираться первые признаки отчаяния. Её руки пробила мелкая дрожь, но она с надеждой поднесла свои непослушные ладони на мою, заросшей щетиной, щеку. Если бы я дал ей дотронуться до себя, то в ту же секунду распластался бы перед ней, как побеждённый воин. Вручил бы ей свой белый флаг и слёзно, жалостливо молил о пощаде, как сделал бы это непутёвый дезертир или беглый рецидивист. Я бы склонился так низко, вымаливая незаслуженное прощение, не чувствуя при этом ни капли унижения. Но вместо этого, я сделал то, что сделал. С небывалым остервенением я перехватил её запястья, будто она хотела занести мне пощёчину и до боли сжал её тонкие руки. И тут у неё запекло в глазах. В могильной тишине она зажмурилась и из её проницательных васильковых глаз, капля за каплей отделяясь, падали слёзы на мой начищенный мундир. До этого момента, последним разом, когда я видел её плачущей была наша первая встреча. Она ревела как белуга безудержно и долго, оплакивая своего приятеля. Грозилась кулаком на небеса и повторяла что-то невнятное про яблоневые сады, не забывая громко завывать его именем. Кажется, его звали Седрик. Тогда я подумал, что буду слышать этот вой каждый раз, когда с ней случится неприятность. Но я ошибся. С тех пор, она ни разу не давала себе такую вольность при других. Была сильнее, чем я себе представлял. — Это всё из-за того, что я помогла тогда во Флотзаме Иорвету? Ты поэтому на меня сердишься? Я молчал и этим делал всё хуже. Она начала оправдываться за то, что я давно забыл. Тщетно пыталась нащупать логику в моих действиях, но не понимала, что моей главной целью было то, чтобы она об этой логике ни в коем случае не узнала. — Ты же знаешь, я ведь не могла иначе. Но я бы тебя никогда не преда… — Срать мне на Иорвета и его шайку. Если ему нужна новая эльфья подстилка, так пускай и трахает тебя, мне плевать. Я бы вырвал ему кадык, попробуй он хоть на метр к тебе подойти. — Последний раз говорю, женщина. Проваливай с моего шатра, — я ещё крепче схватил её за запястья и бросил в сторону выхода. Животное. Я – животное. — Почему ты меня прогоняешь? Объясни мне, пожалуйста! — она плакала навзрыд. Громко, судорожно и безутешно. Горючие слёзы обильно скатывались по её щеке, которую только недавно я целовал нежно и ласково, боясь, что излишнее проявление страсти может её испугать. Её руки, которые с любовью и заботой поглаживали мне спину в моменты моей печали и заключали меня в тёплые объятия, теперь покрылись багровыми пятнами от моей звериной хватки. Но я возненавидел не себя, а её. За те слова, что она мне потом сказала. — Прости! Прости меня! Прости…, — её надорвавшийся голос перешёл в шепот. Я молил, чтобы она сейчас закричала. Я заклинал небеса и преисподнюю, чтобы она нашла в себе силы подняться и влепить мне пощёчину. Я взывал мириадам звёзд, только бы она беспощадно, не жалея, выбранила меня оскорбительными и ядовитыми словами. Назвала бы меня подлецом, мерзавцем, смешала с дерьмом… Да хоть ублюдком или выродком, разницы никакой. Лишь бы ответила, дала отпор, вступила в бой, а не это… Я сошёл с ума. — Я сейчас убью тебя, сука! — я перешёл на рык, выдал ей оплеуху, а затем схватил её за волосы и со всего размаха швырнул её в опорный столб своего шатра. Вот о чём я говорил. Змеиное логово, в котором ей не место. Она не ожидала от меня такого. Отлетев на некоторое расстояние, она ударилась об столб спиной и выгнулась от боли. Я надеялся, что она пролежит так еще какое-то время и мне удастся закончить эту сцену поскорее. Но к моему удивлению, она перекатилась на бок всего через мгновение и выпрямившись, села на пол, вытирая разбитый нос. Я должен был это сделать. Должен был заставить меня возненавидеть и дать тебе шанс высказать мне это в лицо. Чтобы тебе никогда не пришло в голову подумать обо мне, заинтересоваться о том, где я сейчас и как мои дела или, не приведи бог, отправиться на мои поиски. Я хотел, чтобы ты выплеснула на меня всю свою горечь, злость и сожаление. Я добивался от тебя презрения, отстранённости, неприязни, бешенства. Но я тебя плохо знал. Дьявол, я думал…я был уверен, что читаю тебя, как открытую книгу. Но это ты меня знала, как облупленного. Ты была права в том, что я волнуюсь о тебе. Чёрт, даже когда я еще не признался тебе в любви, ты уже знала это. Я многое не говорил тебе, не высказывался, не изливал душу… потому что знал. Знал, что ты итак это видишь. Как тебе это удавалось? Без слов понимать меня? Моё…бесчувственное, бесщадное, чуждое милосердию и состраданию сердце? Наверное, я никогда не пойму. А ты никогда не поймёшь то, что я сделал. Потому как я открыл тебе свою другую сторону. Ту часть, которую я бы тебе никогда не показал, если бы от этого не зависела твоя жизнь. — Живо поднимайся и уберись с глаз моих долой, не то так выпотрошу, что мать родная твой труп не узнает, — холодно, спокойно, расчётливо произнёс это. Чтобы у неё не осталось сомнений, что перед ней безумный ублюдок, я вынул короткий меч из ножен и демонстративно засучил рукава. Смятение исчезло, остался страх. Умница, с тебя хватит. Она осторожно привстала. Из носа продолжала сочиться кровь и она, жадно хватая ртом воздух, судорожно старалась восстановить дыхание. Не отрывая от меня взгляда, она попятилась и зашагала в сторону выхода из шатра. Последнее, что я запомнил, это не её испуганные глаза, в которых читалось опасение и недоверие, которое она ко мне теперь испытывала. Единственным воспоминанием для меня теперь будут её потрескавшиеся губы, которые пытались произнести «прости». *** Мне жаль. Я отдал бы тебе свой офицерский чин, без сожаления бы расплавил все свои медали за воинскую доблесть, положил бы голову на плаху в обмен за одну твою улыбку, послал бы свою честь и гордость в пекло, лишь бы ты была рядом. Но мне жаль. Когда несколько дней назад, во время очередного пира, я не проследил и дал тебе выпить лишнего и ты начала болтать глупости, надо было сразу сгрести тебя в охапку, уложить в тёплую постель и подарить нам блаженные минуты спокойствия и тепла, которые мы с тобой так заслужили. Но я послушал. Послушал твою ерунду про видения, про мглу, про дракона и…про мой заговор. Ты не сказала об этом напрямую, но я понял. Я понял, что чем дольше мы с тобой проводим время вместе, тем больше я к тебе привязываюсь. Я понял, что ещё немного, и я уже никогда не смогу оторвать тебя от сердца, не сумею свободно дышать и жить без тебя. Но в тот вечер, я выбрал вечную жизнь с тоской в груди. Всё же лучше, чем отнять у тебя возможность гулять, смотреть на звёзды, бездельничать, смеяться, наслаждаться угощениями, озорничать, радоваться, жить… Останься я с тобой, тебя бы лишили этого. Всех тех, кто связан со мной, вскоре бы нашли мои враги. Истязали, пытали, а затем они бы убили их. А последнее, что я желаю, это видеть твою печаль или муки. Поэтому я решился. Решился сделать так, чтобы ты навеки прокляла моё имя. Чтобы иногда, случайно возвращаясь к воспоминаниям обо мне, ты просила небеса о том, чтобы я горел в аду. А главное, чтобы ты никогда, слышишь, никогда не изъявила желания увидеть меня снова. Мне правда жаль. Но пока ты в безопасности, пока я знаю, что ведьмак сдержит своё слово и будет приглядывать за тобой, я ещё могу держаться. Но не жить. Потому что жизнь без тебя – это просто существование.