***
Проснувшись в диком и пугающем ознобе, я машинально включил ночник и, еще не вполне придя в себя, уставился на бегущую стрелку циферблата часов. Кажется, я схожу с ума. Третий раз за ночь просыпаюсь в холодном поту. Вернее, не я, а мое подсознание, так чутко реагирующее на мои страхи. А стоит мне только заснуть, как оно дает о себе знать очередной вспышкой ужаса — чудовищное совещание, решающее мою судьбу, слезы Франциски и отвратительная ухмылка Эванса — и все это каким-то сверхъестественным образом сливается в единую жуткую картину, которая мнится мне мучительным кошмаром. Только это не кошмар — это реальность. Страшнее реальности, наверное, только смерть. Хотя, даже Феникс из моего ночного кошмара говорил, что я не достоин жизни. Я — никто и ничто. От этих размышлений меня отвлекает Райт, переставая издавать громкий храп. Еще не совсем проснувшись, он хриплым шепотом спрашивает: — Уже утро? Или еще ночь? Я возвращаюсь в его объятия, проводя по его небритому подбородку ладонью. Он прижимает меня к себе, приоткрывая один глаз. Сквозь мерцающую паутину дремоты мне кажется, будто он смотрит на меня с усталым огорчением. — Почти три часа ночи… — Ох… — истошно выдыхает Феникс, просыпаясь окончательно и потягиваясь, зевая мне прямо в лицо, — тебе снова приснился плохой сон? — Д-да… Прошу прощения, что разбудил тебя… Теплая улыбка преображает его лицо. И даже сейчас, сонный и растрепанный, он по-прежнему неотразим. Несколько секунд мы не можем оторвать взгляда друг от друга, пока он не целует меня в лоб, повернувшись на бок. — Как насчет теплого молока и печенек в форме животных? — мурлычет он, покрывая мое лицо невесомыми поцелуями. — Феникс… — останавливаю я его, обхватывая щеки любимого ладонями, и заставляю его посмотреть мне в глаза. В полумраке спальни они светятся искренней нежностью. — Ты знаешь… Мне не помогут никакие печенья. — Знаю… Не расстраивайся, Майлз, все будет хорошо, вот увидишь. Мы пройдем через это, ведь мы любим друг друга… и ты знаешь это не хуже меня. Меня пугает, насколько сильно я нуждаюсь в утешении и поддержке, при этом не ощущая их. Мой мозг отказывается воспринимать его слова, заглушая их вспышками обострившейся боли. И я не хочу смотреть в синие горящие глаза, отводя взгляд и удерживаясь от слез. — Любимый… — тихо шепчет он, обнимая меня и прижимая к груди. Доверчиво положив голову на его плечо, я закрываю глаза и позволяю своей боли соскользнуть в небытие. Но долго она не пролежит там — я чувствую это. — Ты мой прекрасный ангел… Ты лучший… Настоящий… Как бы я смог жить без тебя? Никак… — с каждым словом голос Феникса становится все глуше, словно на моих глазах гаснет свет. Прижавшись к нему щекой, всхлипываю, не в силах остановиться. Это не слезы. Боль. Жестокая, безжалостная, ни на секунду не прекращающаяся, от которой невозможно спрятаться. — У тебя такие милые щечки появились, а ты снова не кушаешь… Уже третий день. — Не могу-у-у, — сквозь слезы тяну я, мотая головой. Мне хочется свернуться в клубочек и уснуть, никогда не проснувшись. — Тише-тише, я здесь, рядом… Я никогда тебя не оставлю. Помнишь, как в тех строчках, «я всегда буду рядом, там где ты будешь?». Новый приступ пробирает меня до глубины души — настолько он силен. Я уже не плачу — я вою, захлебываясь в льющихся ручьем слезах и задыхаясь, изо всех сил вжимаясь в моего Феникса. Бесценную память о совершенной когда-то ошибке невозможно стереть из памяти никакими словами. — М-мне так ж-жаль, что я… Я позволил себе… — совсем неразборчиво бормочу я, пытаясь зажать рот рукой. Не уверен, смогу ли я удержаться от новых рыданий, но он вдруг останавливает мою руку. — Я влюбился в Майлза Эджворта в девять лет, не вполне понимая свои чувства… Возненавидел его, когда он перестал отвечать на письма и присылать их в ответ. Влюбился снова, увидев фотографию в газете, заверив себя, несмотря ни что, в искренности чувств. Я знал, что настоящий Майлз никогда бы не поступил так со мной… Потом снова возненавидел за твою дурацкую прощальную записку. Мне было тяжело… — он делает паузу, бережно проводя ладонью по моим волосам, потом целует меня в макушку. — Потом опять влюбился, увидев, что ты сидишь у изголовья моей больничной кровати… А сейчас… сейчас я люблю тебя таким, какой ты есть. Таким, какой ты стал за эти годы. Ты самое главное в моей жизни. Без тебя ее нет. Внутри все опять сжимается, только уже от другого. От трепетной нежности. От того, с какой силой он любит меня. Медленно, очень медленно я успокаиваюсь. — Я готов на все, ради тебя… Хочешь переедем в Европу? Маленький, скромный домик где-нибудь под Мюнхеном или Кёльном… Начнем жизнь с чистого листа… — Феникс… — Ты мог бы переквалифицироваться на адвоката, открыть юридическую фирму где угодно. Серьезно, без всяких твоих вредных софизмов. Мы могли бы стать напарниками… Ты же этого хотел, пойти по стопам отца и… — Феникс, — набравшись смелости, перебиваю я его. Он отстраняется, вопросительно глядя на меня, и я замечаю крупные бисеринки слез на его щеках. Ему тоже больно. — Я никуда не уеду. Америка — моя Родина, мой дом. Ничто не изменит этого. А мечта «пойти по стопам отца» осталась в прошлом. Всю сознательную жизнь я отдал себя без остатка на прокурорскую службу, добивался в ней максимального успеха, решал судьбоносные для страны вопросы… Нет, Феникс. Этого я ни за что не сделаю. Но я перестал дышать в тот же день, как подписал рапорт… — мой голос обрывается, осознавая, о чем я говорю. Действительно, всего за три дня после совещания, я совершенно перестал существовать для всего мира. Ничего не видел, ничего не слышал и ни во что вокруг не верил, отдав свою душу на растерзание своим мыслям. — Тогда нам нужно вернуть твой значок обратно, — абсолютно убежденно и проникновенно отвечает Райт, смахивая слезы с моего лица. — Я слышал, что генеральным прокурором решили назначить Эванса… Это было вполне ожидаемо, хоть мне и не хотелось верить в услышанное. Знать, кто займет мое место, было ударом не в переносном, а в прямом смысле. За прошедшие годы я так привык к напряженной работе и тихим вечерам в компании всевозможных отчетов, протоколов, сводок и прочего, не замечая самого главного — радостей, которые дарило мне то или иное решение, упавшее на мои плечи очередное расследование, десятки пойманных преступников или неожиданный поворот судебного процесса. Работа никогда не была для меня простым источником дохода, она была сутью моей души, смыслом существования. И вот… Понимание того, на что я себя обрек, больно отозвалось в душе. — Как ты себе это представляешь? Кто вернет значок бывшему прокурору, делящему постель с адвокатом? — морщусь я, стряхивая наваждение. — Хм… Я могу подыскать другую рабо… — Нет, — отрицательно качаю головой я. — Последнее, чего бы мне сейчас хотелось, это чтобы ты также потерял любимую работу. Феникс тяжело вздыхает соглашаясь. Он отпускает меня и, зевая, падает на подушки, сложив руки на затылке. Я укладываюсь рядом, накрывая нас одеялом, чувствуя, насколько сильно он вымотался. — И все равно нельзя допустить, чтобы Эванс остался на твоем месте… Это так нечестно, милый. Почему на нашу голову свалилось столько тревог и проблем сразу?.. — Я думаю, мы сможем привлечь его к ответственности за… — я поднимаю глаза на Райта, задумчиво глядящего в потолок, и замолкаю. Он сразу поворачивается ко мне, положив руку под голову. — За что мы его привлечем? Все дела, которые мы расследовали, остались у него и наверняка он их благополучно закрыл, сдал в архив, спрятал, съел… Неважно. Завороженный глубиной васильковых глаз, я пропускаю через пальцы шелковистые черные волосы, размышляя, какие подобрать слова. Почему его лицо в золотистом свете ночника всегда такое неотразимое? Он ловит мою руку, целуя в ладонь и переплетая наши пальцы. Хрупкая бережность прикосновений убаюкивает, а мысли путаются. Фениксу всегда удавалось без лишних слов успокоить меня лучше всякого снотворного. Но… смогу ли я взять на себя ответственность и поручиться за свое будущее? — Ты предоставишь мне время прийти в себя? Мне необходимо… — Конечно, Майлз… Я понимаю, что у тебя лежит на сердце… Ты скажешь мне, когда будешь готов, хорошо? А сейчас постарайся заснуть… — Спокойной ночи, дорогой, — наощупь погашаю свет и, заворачиваясь в одеяло, обнимаю его. Это единственное, чего я сейчас хочу. Тепло и безопасность, которые я могу ощутить только с ним. Феникс обнимает меня в ответ, устраиваясь поудобнее. Минута упоения проходит незаметно, растворяясь в полудреме. На ее место приходит, успевшая войти в привычку, острая, волнующая тревога — она тяжело ворочается где-то в глубине души, царапая и кусая невидимыми когтями.***
Прошло больше трех недель с «черного дня», и, конечно же, Майлз не забыл об этом, не мог не забыть. Даже на время. Ему было бы сложно заметить хоть что-нибудь — с каждым днем у него все сильнее обострялись последствия совещания, он становился все тише и задумчивее. Я совсем перестал видеть на его лице хотя бы малейшую тень улыбки, почти забыв, что это такое, опасный, стальной блеск светлых глаз. Он держался замкнуто, без малейшего признака былой душевной открытости. По моим ощущениям, он в одночасье постарел на десяток лет. Вся его энергия уходила теперь на то, чтобы поддерживать в себе подобие жизни. Майлз почти все время проводил в спальне, лежа на постели, отвернув лицо, молча наблюдая за непрерывным мельтешением пылинок. Он мало ел и очень мало спал. Раз за разом ему снился кошмар, а после пробуждения он долго приходил в себя, обдумывая детали, вспоминая что-то опять. И без того бледная кожа стала еще белее, под глазами залегли темные круги, они потускнели и казались отлитыми из стекла, щеки запали, резко обозначились скулы. Меня не покидало ощущение страха. Я будто наблюдал за медленным процессом разложения человеческой души. Этот процесс казался мучительным — Майлзу было намного хуже, чем мне, но все же мои собственные чувства уже успели здорово пострадать, глядя на происходящее с ним. Не было смысла упрекать его в слабости, мне нечего было предложить ему в обмен. Он не делал никаких усилий, пытаясь что бы то ни было изменить и его слова «ты предоставишь мне время прийти в себя?» были скорее оправданием своего бездействия. Именно бездействие и было самым страшным. Я понимал, как легко пустота в нем может разрастись до чудовищных размеров, и считал своим долгом поддерживать его и быть рядом, насколько это было в моих силах. Но порой мне становилось горько от собственного бессилия. Каждый раз возникало чувство вины, чувство потери, до краев наполнявшее мою душу. Мне было больно за все — за происходящее с ним, за невозможность помочь, когда он нуждается в помощи. В нашем доме перестало происходить хоть какое-то движение, затих звук телевизора из гостиной, в комнатах воцарилась полная тишина. Телевизор было запрещено включать из-за скандальных и назойливых новостных сюжетов, основанных на наших отношениях. Майлз боялся их до нервного тика. Сложно поверить, чего ему стоило жить с такой давящей пустотой. А я при всем желании не в силах был заполнить ее. Если говорить обо мне самом, этот кошмар стал частью моей жизни, стал чем-то вроде ритуала. Я не впадал в отчаяние, хотя понимал — дальше будет только хуже. Большая часть клиентов, очевидно, отказалась от моих услуг. Вторую половину я перезаписал на более позднюю дату, так как не мог оставить Майлза в таком состоянии. Некоторые из них отказались, некоторые нет. Кто-то предпочел обратиться за помощью другого адвоката, чем ждать меня. И это нормально, вполне нормально. Только у меня оставалось не столь много финансовых сбережений. На горизонте маячило возможное банкротство. Говорил ли я с Майлзом об этом? Нет… Я знал, что у него было множество открытых счетов, как в Америке, так и в Европе, всякие инвестиции и прочее. У него оставалось целое состояние. Вопрос был в другом — хотел ли я вешать на него свои обязательства? Нет… Я в силах решить все проблемы сам. К тому же, конверт с крупной суммой Майлза все также оставался при мне… Все были потрясены произошедшим — и Ларри, и Гамшу, и Франциска. На свою сестру Майлз был сильно обижен — вкратце он рассказал мне об этой истории, с ней обсуждать подобные вопросы ему просто не хотелось. Они объявили друг другу молчаливую войну. И все же почему-то я не считал Франциску виновной. Мне казалось за всем этим стоит нечто большее. На звонки Ларри она не отвечала, на мой звонок — тоже. Ларри переживал за нее, говорил мне, чтобы я сделал что-нибудь. Он пытался написать какую-то статью в нашу поддержку, но из этого ничего не вышло — над ним посмеялись коллеги, а начальство запретило публикацию такого материала, напомнив о его профессиональных обязанностях желтой прессы. Подливать масла в огонь — единственное, что от него требовалось. Однако так поступить он не решился. Все, судя по всему, было против нас. Даже макароны, вдруг решившие слипнуться, тоже оказались против… Вздохнув, я перемешал содержимое кастрюли, которая больше не внушала мне доверия, и снял ее с плиты, намереваясь наполнить любимые черные тарелки Майлза нашим лучшим обедом, залив его сливочным соусом с курицей. Получилось, пожалуй, не очень аппетитно, зато сытно. То, что нужно впалым щекам Майлза. Зайдя в спальню, я застал его сидящем на краю кровати. В его руках находилась та самая фотография, сделанная Батцем. Фотография, чуть замявшаяся в уголках, убившая нашу жизнь. Он поглаживал ее кончиками пальцев и смотрел так, словно ожидая какого-то ответа, который должна была дать ему фотография. Я присел рядом с ним, склоняя голову к его плечу. Он ничего на это не ответил, продолжая неподвижно смотреть на фотографию, лицо его было погружено в размышления. Может он вовсе и не заметил моего присутствия? Или был слишком занят тем, о чем он думал? Не выдержав, я погладил его по руке, стараясь вложить в свой жест немного теплоты и любви, привлекая к себе его внимание. Оторвав наконец взгляд от нее, он посмотрел на меня. Тоскливый взгляд человека, понимающего, насколько все далеко от того, чего он хотел бы… — Майлз… — прервал я повисшее молчание, — Майлз, я приготовил твои любимые макароны… Он в ответ не вымолвил ни слова, лишь покачал головой, устремляя взгляд в пространство перед собой. — Майлз, пожалуйста. Ты должен поесть. Ты не ел ничего уже два дня… — обеспокоено заговорил я, невольно сжимая его руку. Это тоже осталось без внимания. Из-под его опущенных светлых ресниц скользнула одна единственная слеза. — Не заставляй меня страдать… Пожалуйста. Его плечо дрогнуло под моей ладонью, напряглась рука, сжавшая фотографию. Через секунду, показавшуюся мне вечностью, он убрал ее на прикроватную тумбу, поворачиваясь ко мне. Глаза его были мокрыми. Все в нем словно бы выражало тихую печаль. — Извини, — выдавил он, проглотив комок в горле. — Ты разделишь со мной обед? — Да, я же для нас его приготовил. Пойдем… Не спеша, ведомые друг другом, мы поднялись с кровати и направились к обеденному столу. Мне вдруг стало не по себе, словно я ступал по битому стеклу. Так ощущалось от Майлза, он делал любой шаг с трудом опасаясь, что пол под его ногами провалится в бездонную дыру, и он упадет вниз. Я не знал, как на это реагировать. Когда мы сели за стол, на его бледном, почти изможденном лице промелькнула еле-еле заметная улыбка. Она вышла неуверенной и вымученной. — Спасибо тебе, Феникс. Ты… Ты удивительный. Такого выражения я не ожидал и несколько секунд просто хлопал глазами, смутившись. А после к моим щекам прилила краска. — О… Я всегда рад сделать тебе приятно… И ты тоже удивительный, Майлз. Правда. Он снова чуть дернул уголком рта. У него не было сил и желания улыбаться. Следовало признать, пожалуй, его попытка меня растрогать не была напрасной. В молчании мы приступили к обеду. Майлз ел совершенно без аппетита, с заметным усилием двигая челюстями, отчего у меня сердце обливалось кровью. О чем бы он ни думал, в глазах его застыло выражение боли. Мне было чудовищно жаль его. К моему счастью, тарелка с макаронами оказалась пуста через некоторое время. Я успел съесть свою порцию и теперь терпеливо жевал печенье в форме собаки, не отрывая от него взгляда. Он перехватил мой настороженный взор, промокнув губы салфеткой. — Ты великолепный кулинар, — сказал он, немного оживляясь. — Очень вкусно, спасибо. — Ты тоже, — вслед за ним повторяю я, успев обратить внимание, как внутри словно щелкнуло что-то от его осознанности. — Может… Может, тебе стоит приготовить что-нибудь и для меня? В смысле… Для нас… Прибраться в нашей квартире, например. Чтоб все… блестело, как ты и любишь, — говорю я первое, что приходит в голову. На самом деле это только предлог. Мне бы безумно хотелось предложить ему нечто большее, например, погулять вместе по парку или сходить в кино или, может быть, просто поговорить о чем-то кроме наболевшей темы, смотря на звезды… Но я знал, что он откажет — он через силу ел, а тут я со своими звездами… — Полагаю, я вряд ли смогу… — честно признался он. Почему-то его признание вызвало у мне самого новую лавину досады и боли. — Мне сейчас не до того. — Я понимаю, ты совсем замучен и подавлен. Только… Майлз, время уходит и становится все хуже. Ты сам себя загоняешь. Это… Это просто бесполезно. — А что ты предлагаешь? Думаешь, у нас есть время? — горько спрашивает он и смотрит на меня своими грустными серыми глазами. — Ну… Я не знаю. Мне бы хотелось, чтобы было, однако, вероятность того, очень мала… В любом случае Эванс до сих пор занимает твой пост, и нет причин, ему не помешать, — отвечаю я чуть нервно. Кусая нижнюю губу, он отводит глаза. Боже, помоги нам. Или кто там еще сейчас на небесах… — Кхм, Майлз? — Да? — несколько натянуто говорит он после долгой паузы. — На завтра я записал двоих ребят по вопросу недвижимости… Мне придется тебя ненадолго оставить, если… если ты не возражаешь. От удивления у него приоткрывается рот, но, быстро справившись с собой, запуская руку в пепельные волосы, отвечает: — Нет… Я буду в порядке. Можешь не переживать… На самом деле, это самый лучший вариант, который я мог предположить. — Лучший вариант — остановить Эванса. Я это сделаю, — уверенно говорю и ожидаю, когда он выдаст свое обычное ироническое замечание. Но он не комментирует мою речь. — Я сделаю это для тебя, чего бы мне это не стоило. Слышишь? Майлз кивает, замешкавшись с ответом, подбирая слова, видимо, тоже пытаясь убедить себя. Расстояние между нами все сокращалось, мы почти вплотную друг к другу сидим за столом, соприкасаясь плечами. Мы чувствуем, какое это жуткое напряжение. — Мне жаль… — рассеянно говорит он, — жаль… Я стал своей собственной тенью, сам того не понимая. Ты это, наверное, уже понял… — Не буду отрицать, мне тяжело видеть как ты выгораешь, теряешь часть себя… И ты знаешь — я всегда готов тебе помочь. — Да, ты как обычно прав, Райт, — криво улыбаясь, тихо отвечает он. В этот момент наш зрительный контакт возобновляется. Стальные глаза блестят холодным огнем. Как они умеют гипнотизировать… — Все же, тебе не обойтись без моей помощи. Я в нетерпение ерзаю на стуле, желая поскорее услышать все, что он скажет. Неожиданно для меня к моей ноге прикасается что-то холодное. Его кончики пальцев на секунду касаются моей босой ноги. По моей спине пробегает легкая дрожь. — Я тебя внимательно слушаю, милый… — Гм… Видишь ли, незадолго до начала нашего расследования меня заинтересовало одно дело, где убили пару двоих молодых людей. Мужчина служил в органах правопорядка, а женщина, его жена, была обыкновенной домохозяйкой. Вероятно, они попали под горячую руку убийцы из-за своего положения. Ничем особым это убийство, казалось, не отличалось однако… Существовала одна странность… Единственное, что было похищено у жертв — бриллиантовые серьги. Телефон, документы, деньги — все было на месте… Дело вел Эванс, и он признал виновным бывшего партнера женщины. Будто бы это был его подарок жертве ко дню рождения. Только… Серьги не нашли при обыске, хотя обвиняемый признал вину… Понимаешь, о чем я? Немного помедлив, я в недоумении хлопаю ресницами, пытаясь привести в порядок мысли. Все услышанное выбивает меня из колеи. — Последнее неразгаданное дело, которое у нас осталось, чтобы навести подозрения на подонка… Оно в моем дипломате. — Все это время ты молчал? — спрашиваю я, поражаясь. — Неужели ты не мог рассказать мне об этом раньше?! — Феникс… Я-я думал, что займусь им сам. Мне так хотелось поймать его на горячем. Это был такой шанс… Как обидно упустить его… Эванс верно подметил — я ничтожество. — Не говори так. — Это правда! — резко восклицает он, встряхивая головой. От такого всплеска эмоций у меня захватывает дыхание. Он отбрасывает свою типичную сдержанность. Яростный блеск в его глазах дает мне понять, насколько сильно эти слова бьют по его гордости. — В моих глазах ты все равно останешься самым лучшим, самым умным и самым смелым… — Лучше не надо, пожалуйста, — с ядом в голосе шепчет он в ответ, посылая мне испепеляющий взгляд. Я сглатываю. Не время для скандалов. Еще успеется. — Майлз… Конечно, в тебе есть недостатки — и это совершенно нормально их иметь, никто не идеален — но ведь хорошего в тебе больше. И… Ты такой внимательный… Очень самоотверженный… Заботливый, в конце концов… Ты ничего не упускаешь — разве я мог забыть это? Мы вместе прошли через множество тяжелых испытаний. Мы так долго боролись за то, во что верим. Остался последний шажок… Мы должны победить. А для этого мне необходима твоя помощь и твоя поддержка, — выпаливаю я на одном дыхании, отчаянно и с надеждой смотря в это жуткое остекленевшее лицо. Мои слова находят отклик в его сердце, от чего я испытываю невероятное облегчение. Мышцы его скул расслабляются. — Как тебе это удается? Своими речами ты способен воодушевить даже мертвого. Не в силах больше сдерживаться, я заливаюсь веселым смехом, крепко целуя его в щеку. Он смотрит на меня с теплой улыбкой, тем самым обнажая в своей душе затаившееся чувство. Мои руки блуждают по твердым мышцам его груди, трогая контуры выступающих ключиц под мягкой тканью пижамы. Глядя на него, хочется сделать все что угодно, лишь бы не отпускать его. Одним движением Майлз притягивает мое лицо к себе. Наши губы сливаются в целомудренном поцелуе, пропитанном жгучим единением и любовью. Он не продолжается долго. А его все же хватает, для того чтобы растопить мое сердце и вернуть на лицо умиротворенное выражение. У него удивительно мягкие губы. — И что теперь? — невнятно шепчу я, глядя на его ухмыляющееся лицо. — Помниться, ты собирался раскрыть тайну последнего дела, — смешок, вырывающийся из его рта, кажется бархатным и очаровательным. — А, да… С чего мне начать? — Полагаю, следует обратиться за советом к Франциске. — Что?.. К Франциске? Но почему? — В этом тебе предстоит разобраться самому.***
— Здравствуйте, мисс Фэллон, — подходя к стойке регистратуры, вежливо поздоровался я. Девушка приветливо улыбнулась. — Я могу отдать вам ключи от кабинета Майлза? — Конечно, мистер Райт, я позабочусь об их сохранности, можете не волноваться, — ответила она, принимая у меня связку ключей и от кабинета и от сейфа. — На двери больше нет таблички «Офис верховного прокурора»… Кто теперь будет хозяином? — поинтересовался я с грустью в голосе. Признаться, что кабинет пуст, было слишком неприятно. Зайдя после работы в прокуратуру, конечное, что я забрал из него был кубок «Короля прокуроров», торжественно врученный Майлзу как лучшему обвинителю последнего года и медали за особые заслуги. Несмотря на то, с каким пренебрежительным отношением он относился к таким вещам, я решил сохранить этот атрибут его власти. — Трудно сказать. Скорее всего — Генеральный прокурор. Он уже выяснял у меня подробности о том, как обстоят дела в 1202 кабинете… — пожала плечами девушка, отвечая на мой удивленный взгляд. Навряд ли Эвансу было интересно то, что там происходило, вернее, интересовали вещи, оставшиеся после Майлза. — Как… Как дела у мистера Эджворта? — О… У него… Мне трудно об этом говорить, просто не верится… Насколько сильно на него оказало влияние события того дня, на его здоровье. — Мистер Эджворт был очень предан своему делу… Он был блестящим прокурором… Под его руководством даже самые темные истории были освещены в самом ярком свете. Я искренне ему сочувствую, — понизив голос, произнесла мисс Фэллон. В ней проснулись какие-то отголоски искренней любви. Она подняла на меня глаза, и я заметил на ее лице легкий румянец. — Мистеру Эджворту повезло с вами. Вы хороший человек. Не ожидая от нее такой реакции, я неловко улыбнулся, стараясь скрыть очевидное смущение. В душе шевельнулась благодарность. — Хах… Спасибо… На самом деле, я тоже многим ему обязан. Еще с детства… — придаваясь воспоминаниям, пробормотал я. Мисс Фэллон понимающе кивнула. — Эм, а вы… Вы не в курсе, мисс фон Карма у себя? — К сожалению, мисс Карма последнее время не принимает посетителей. А вы по какому вопросу? — с легкой нотой подозрения спросила она, окидывая взглядом мою папку в руке. — Я… Мне нужна помощь с одним делом… В этот момент звонкий стук, издаваемый каблуками о паркет, остановил нашу беседу, привлекая всеобщее внимание. С грациозной легкостью миновав дверной проем и несколько человек в холле, передо мной остановилась та, о ком я только что говорил. Единственная женщина-прокурор, настолько волновавшая мое сердце. Увидев меня, она на миг растерялась, но тут же взяла себя в руки, сделав вид, будто мы незнакомы, нарочито не удосужив меня взглядом, прошла мимо меня. Меня окатило волной негодования. Кажется, за свою короткую жизнь я успел получить от судьбы довольно много ударов — но почему их семья так искусно умела задевать меня в самое уязвимое место? — Франциска! Постой! — окликнул я ее вслед. Девушка вздрогнула, услышав свое имя. Остановившись, застыла на месте. Попрощавшись с администратором и сократив расстояние между нами, я всмотрелся в ее лицо, силясь разглядеть хоть что-то скрытое за ее бесстрастным взором. А она, почувствовав мой взгляд, опустила глаза. — Франциска… Пожалуйста, не уходи так… Нам нужно поговорить… О многом… — произнес я с напускной мольбой в голосе. — Мне не о чем с тобой говорить. Ему не о чем… — тихо и презрительно процедила сквозь зубы она. В ее словах была определенная логика. Майлз не хотел ее слушать ни тогда, ни сейчас — и она все понимала. Лишь мне было известно, чего ему стоило не потерять лица перед ней. На деле же он шептал ее имя, обливаясь слезами сквозь сонную дремоту. — Майлз не хочет тебя терять, поверь… Ему обидно, что ты не доверяешь ему. Но все пройдет. Он поймет. Ты — его сес… — Я — глупая дура, Феникс. Из-за меня произошло самое страшное из всего, с чем ему когда-либо доводилось встречаться. Я предала его, он не простит меня, это мне давно известно. Если бы можно было вернуться назад… — Это невозможно, Франциска. А вот все остальное — возможно, — нервно хихикая, ответил я. Мысли лихорадочно метались в моей голове. Она вдруг подняла на меня взгляд. Ее глаза были красными и воспаленными. Видимо, много слез и бессонных ночей пережили они. — Не спеши хоронить себя. Еще все можно поправить. Во всяком случае, попытаться можно. — Что ты предлагаешь? — спросила она после паузы. Похоже, ее явно интересовало мое предложение. Трудно сказать, поверила ли она моим словам, зато я очень хорошо знал, что они были искренние. — Есть только один способ — упечь Эванса за решетку. — Без доказательств? Я отдала ему весь компрометирующий материал, его, наверное, не существует. — Не весь… у Майлза осталось последнее нераскрытое дело, — с нескрываемым удовольствием объяснил я, предвкушая ее реакцию и вертя папкой в руках перед ней. Франциска судорожно вздохнула, уставившись на нее. Секунду она смотрела, словно ничего не понимая, а потом, в глазах ее вспыхнул огонь, и она схватила меня за руку. — Мы раскроем это дело. Мерзавец поплатится за то, что совершил, — леденящим кровь голосом пообещала она. Я обрадовался своему новому союзнику, мне оставалось только согласно кивнуть.***
— Я не гостеприимная хозяйка, — усмехнулась Франциска, сопровождая меня до гостиной. — Думаю, все в порядке, спасибо, — отозвался я с улыбкой, снимая пиджак и закидывая на спинку дивана. Да, ничего в этой гостиной не изменилось. Все та же строгая мебель, та же королевская люстра, тот же самый ковер на полу, картины в тяжелых золотых рамах. Ничего здесь не поменялось с тех пор, как я был здесь в последний раз. Мне, что в детстве ощущалось здесь некомфортно и тревожно, что сейчас. Эти стены действительно напоминали о своем поехавшем хозяине. Я непроизвольно провел по шее, словно поправляя несуществующую удавку. Впрочем, галстук и вправду казался лишним на моем горле — я распустил узел. Дышать легче не стало. — Что говорил Майлз за это дело? — спросил она, усаживаясь в кресло и открывая папку с документами. Я последовал ее примеру, опустившись на диван напротив. — Он уверен, что Эванс, как обычно, подставил и обвинил совсем другого человека… В деле отсутствуют какие-либо зацепки, имеющие непосредственное отношение к убийце. Орудие убийства — пистолет системы «Браунинга», на месте преступления две пули… — Калибра четырех миллиметров, — продолжила за меня она, листая бумаги. — Этот пистолет выдается всем сотрудникам полиции. И прокуратуры… — Да, я видел этот пистолет в бардачке Майлза… Но согласись, это странно… Из пистолета убитого не произведено ни одного выстрела. А осужденный не работает в государственных службах, значит, такого пистолета у него быть не может. — Кхм… Написано — при обыске дома подозреваемого найдены использованные гильзы и пистолет, из которого совершено убийство. Это может значить только одно — если Эванc владел данным оружием, то он мог с легкостью использовать его для устранения другого лица, чтобы прикрыть свои действия. — Версия хороша, но, по сути, лишена достоверности… Читай дальше. Она вновь углубилась в изучение документов. Ее серьезное сосредоточенное лицо с изящными чертами было неподвижно, а тонкие пальцы, державшие бумаги, чуть подрагивали. Меня не покидало ощущение нереальности происходящего. Разве я мог вот так, сидя на этом диване, запросто обсуждать с Франциской детали убийства. Неужели это происходило со мной? Пробежавшись взглядом по строчкам, она неожиданно подняла на меня глаза. На ее лице теперь читалось растерянность и беспокойство. — Бриллиантовые серьги… — произнесла она еле слышно. — Кто-то из родных жертвы описал их, фотографии даже нет… Бриллианты бирюзового цвета в платиновой оправе. Предположительно, подарок мужчины. — Феникс… — надломленным голосом проговорила она, закрывая папку. — Да? — насторожился я, чувствуя неладное. Больше она не произнесла ни слова, несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула, после чего выпрямилась и покинула комнату. Поколебавшись некоторое время, я встал с дивана и вышел вслед за ней. В арочном проеме мы столкнулись с ней, слегка друг друга задев, и я сразу заметил на ее бледном лице следы наскоро вытертых слез. Франциска отвела глаза, будто смущенная проявлением эмоций и, стараясь скрыть их от меня, вложила в мои руки конверт и маленькую подарочную коробку, обернутую лентой. — Что это?.. — непонимающе я вынул из вскрытого конверта помятый клочок бумаги и развернул его. Письмо было коротким, адресовано ей: Сладкая девочка, Все эти дни я жду, когда же наступит момент истины. Ты представить себе не можешь, как сильно я хотел бы, чтобы эти часы прошли как можно быстрее. Мой скромный подарок должен напомнить тебе, как много ты для меня значишь, ведь ты для меня — все.Мелвилл Эванс
Мои глаза расширились, а рука инстинктивно разжалась, позволив письму упасть на пол. Меня словно парализовало. Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга, боясь нарушить молчание. И первым не выдержал я. — В-вы встречались?! — Нет! Я… Я не думаю, что мы встречались, — неуверенно сказала она, печально вздохнув. В моих руках все еще оставалась небольшая коробка, которую я не решался открыть. Почему-то я боялся увидеть то, о чем излагало письмо. Кожа у меня похолодела, на лбу выступил пот, сердце, казалось, сжалось в плотный комок. Осторожно, поддев пальцами крышечку коробки, я откинул ее. Внутри на бархате покоились два огромных бирюзовых бриллианта, бросившихся в глаза, сверкавших ослепительной красотой. Да, это были они. Серьги. Но я никогда не видел ничего прекраснее. Мои пальцы рефлекторно потянулись к ним, только Франциска, видимо, догадалась о моих намерениях, остановив их на полпути. — Дурак, не трогай! Вероятно, это улика! Отдернув руки, будто обжегшись, я, осмелившись, заглянул в бездонные серые глаза, пытаясь найти подтверждение своей догадке. В них застыли обида и огорчение. Отвернувшись ко мне спиной, она отошла к окну. С улицы глядело тяжелое темное небо. Я смотрел ей в спину, раздумывая, какую злую шутку могла сыграть с ней любовь. Любовь — это то чувство, которое неизбежно вступает в противоречие с рассудком. Любить — значит видеть цель и не сдаваться, даже когда отступать некуда. У меня и в мыслях не было причинять ей боль, но, судя по письму и поступкам этого ублюдка, любви в них не оказалось. — Ты тоже не думала о любви? — спросил я в тишине. Она обернулась, удивленная моим тоном. — Тоже считала «ненужными чувствами»? В ответ она поджала губы, потупив взор. Это выглядело как признание своей вины. Мне вдруг стало противно и горько одновременно. — Если бы я знала, все могло бы быть по-другому, — виновато произнесла она. На ее щеках выступил слабый румянец. — Ты не могла этого знать, милая, — сказал я как можно ласковее, подходя к ней. — Если в жизни и есть место для любви, то оно там, где ее понимают и принимают. Только любовь не превращает людей в идиотов, как ты пытаешься себя уверить. Она укрепляет душу, и дает силы идти вперед. Счастье, забота, удовольствие и… радость. Истинная любовь способна спасти от отчаяния и безнадежности. Если любишь кого-то или веришь, тогда ты живешь… — Но ведь я… это не он, так?.. — с сомнением в голосе произнесла Франциска. Заметив ее слезы, скатывавшиеся по щекам, и поняв, в каком она отчаянии, мое сердце дрогнуло. В порыве эмоций я обнял ее. Она тут же уткнулась лицом в мое плечо, дрожа всем телом. — Как он мог так поступить со мной?! Как?! Скажи, как? Из-за него я потеряла самое главное и самое дорогое! — Успокойся, Франциска, ты не потеряла ничего, поверь. Майлз тебя… — После смерти отца Майлз занял место главного мужчины в моей жизни, он был мне больше чем братом! Он это знал! Он знал это!.. — задыхаясь, кричала она сквозь слезы. Ее слова эхом отдавались в моем сознании. Словно маленькую девочку, я успокаивал ее, гладя по спине и прижимая к себе, думая о том, до чего жестоко и по нелепости сложились наши судьбы. — Когда я встретила Майлза перед совещанием, я не поняла из-за чего он плачет, решила, что, вероятно, из-за… Меня или… — Франциске не хватило мужества договорить. — Я ненавижу его! — Тихо, тихо… Еще не все потеряно. Мы сможем доказать его вину, обещаю! Ты это сделаешь! И тогда ты отомстишь ему за Майлза! — взяв за хрупкие плечи, я встряхнул ее и заставил посмотреть на меня. Как никогда раньше, ее глаза были прекрасны, даже если в их глубине таилась печаль и они становились красными от слез, а от растекшейся туши под ними образовались черные круги. — Я сделаю все, что смогу. Я докажу его виновность. Но… Разве Майлз простит меня?.. Я совершила такую глупость… — Он простит. Ты же знаешь. Он очень тебя любит, ему просто нужно время, чтобы привыкнуть к новому положению, — говорил я, убеждая ее не расстраиваться и не думать об этом. Мало-помалу, она успокаивалась. — Он практически ничего не ест, плохо спит, плачет… — Как это на него похоже… — Ничего. Скоро все встанет на свои места. Главное, верить в себя. Не опускай руки. Я буду рядом с вами. Ларри… — Не говори, пожалуйста, о нем, — придя в чувство, перебила она, смахивая с лица слезы. Я молча кивнул, понимая, насколько трудно начать этот разговор. — Как долго у вас с Эвансом эти отношения? — Ты настолько идиот или притворяешься? — нервно спросила Франциска, выведенная из себя моей прямолинейностью. — Идиот ли я? Вполне. — Я только равнодушно пожал плечами. Мне совсем не хотелось спорить. Она пристально смотрела на меня, кусая губу. А после упрямо вздохнула. — После суда над Майлзом он начал меня беспокоить. Он преследовал меня всюду, старался каким-то образом привлечь к себе внимание, дарил подарки, постоянно звонил. Я чувствовала, что он буквально лезет ко мне в душу. Так продолжалось пару месяцев, после чего я покинула Штаты, не узнавая саму себя. Это не остановило его — по-прежнему он звонил, писал письма и посылал подарки. Я-я не знала, как об этом рассказать Майлзу. По возвращении, он был чрезвычайно заботлив и добр. При встречах всегда приглашал меня с собой на новые культурные мероприятия. Наши отношения изменились, стали теплее. Теперь ясно, в чем дело… — она сделала паузу и усмехнулась, откинув спадающую челку со лба. — У Ларри тоже после того суда появились чувства к тебе… Правда, изначально он не отнесся к ним серьезно… — Ларри… Он раздражал меня ужасно. Сейчас нет — он тоже изменился. Нас связывают более глубокие чувства, чем отношения с Эвансом. В нем есть что-то детское, очаровательное… — придаваясь воспоминаниям и приложив руку к сердцу, она грустно улыбнулась. Помолчав, произнесла: — Только Майлз несмотря ни на что останется для меня главным человеком на земле. Пожалуй, это единственный, кем я дорожу в этой жизни. Никому не позволю отнять его у меня… Эванс поплатится за это ценой собственной жизни. — Слушай, по-моему, я уже отнял у тебя Майлза, — посмеиваясь, заметил я. Ее лицо сразу же окаменело. — Ты самый настоящий дурак из всех тупых дураков, которые когда-либо жили на свете, — прошипела она, отстраняясь. Через секунду, вновь став прежней Франциской, смягчилась. — Спасибо, Феникс… Я рада, что у Майлза есть ты. Ты единственный кто понял его, тебе он доверяет… — Ах… Пустяки… О чем речь. Хотя не буду отрицать — мне приятно такое слышать, — пробормотал я, краснея. А вспомнив, тему разговора, опомнился и спросил: Франциска, а ты надевала эти серьги? — Нет. Мне было не до того… — Браслет Ларри все еще на твоей руке, — напомнил я ей, глядя на ее запястье. — Тебе пора уходить. Я провожу тебя, — проигнорировала она мои слова, понизив голос. Закатив глаза, я торопливо собрал документы и возможные улики, направился к двери, одеваясь. — Поскорее хочу обрадовать Майлза нашими достижениями. Давай увидимся завтра, в прокуратуре? — Разумеется. До завтра, — ответила она на прощание, закрыв дверь и оставив меня наедине со своими мыслями. Утешало одно — мы раскрыли это дело. Остались сущие формальности. Солнце, наконец, выбравшись из-за туч, вяло продолжало светить, закатываясь за горизонт. Ветер с силой раскачивал ветви деревьев. Похолодало. Поежившись, я закутался в теплый синий шарф. Бегло просматривая бумаги, я спустился вниз и уже собирался выйти за ворота, как вдруг у тротуара затормозил черный автомобиль с тонированными стеклами. Предчувствие чего-то опасного сдавило мне горло. Хлопнув дверцей, из салона машины отважно вышел Эванс, одетый в длинный темно-фиолетовый плащ. Озабоченно озираясь, его глаза остановились на моем лице. Меня охватила холодная ярость, стоило его губам раздвинуться в улыбке, показавшейся мне омерзительной. Он поманил меня пальцем, как собаку, подзывая к себе. Несколько долгих секунд я колебался, но потом все же приоткрыл калиту, осознав — Эвансу так просто меня не взять. Я сделал шаг вперед, мгновенно закрыв за собой дверь. — Адвокат, — довольно ухмыляясь, поприветствовал он, вынимая из кармана серебряный портсигар и доставая сигарету. — Расскажи, как Эджворт? Как твоя фирма? Оба загнулись?.. Будешь? — зажав сигарету губами, он сделал глубокую затяжку. Мое терпение лопнуло. Чувства, кипевшие во мне, были чрезвычайно неприятными, я с трудом контролировал себя, чтобы не ударить его по этому зло ухмыляющемуся лицу. — Проваливай к черту, пока я не вызвал полицию! — вырвалось у меня, когда мы поравнялись с ним. Эванса явно позабавила моя горячность. — Интересно, интересно, посмотрим, в чем ты собираешься обвинять генерального прокурора… — За незаконное проникновение на частную территорию, — холодно бросил я в ответ, наплевав на его новый статус. Он рассмеялся. — Понятно, только это не тебе решать, Райт — я не к тебе приехал… — он покосился на документы в моих руках, о которых я благополучно успел забыть. — Что это в твоих руках за папка? Что-то важное? — Это не тебе решать, — повторил я сквозь зубы, прижимая папку к груди. Эванс снова издал громкий смешок, резавший слух. Его взгляд на время сфокусировался на доме за моим плечом, и он с довольной улыбкой вновь уставился на меня. — Не знал, что Франциска завела себе песика, да еще такого смельчака… В следующий раз привезу косточку для тебя… — Ты думаешь, меня запугаешь? Оставь ее в покое, иначе тебе придется иметь дело со мной! — в гневе я сделал еще шаг в его сторону. От злости в глазах темнело, а лицо багровело. Кровь стучала в висках. — Убирайся! Неожиданно он изменился в лице, хмурясь и выпуская изо рта дым. — Если вы нашли на меня управу, то вы потерпите поражение. Вы уже проиграли. Калифорния у моих ног. — Убирайся отсюда… Убирайся… — твердил я, не слушая его бред. — Я не сдвинусь с места, пока ты не уйдешь. — Что ж, зайду в другой раз к моей ненаглядной Франциске. Будто потеряв к моей персоне и всему происходящему всякий интерес, Эванc неторопливо развернулся и пошел прочь, напоследок одарив меня торжествующим взглядом. Мое сердце было готово вырваться из груди. Еще секунда — и я мог бы догнать его и жестоко ударить за то, что он сделал и не только с Майлзом… Но я так и остался стоять на месте, провожая взглядом его удаляющуюся фигуру. Интересно, я не могу этого сделать, потому что я слишком слаб, или, наоборот, слишком силен?.. Так или иначе, его конец неизбежен…***
Впопыхах и в обильном поту, я забежал в квартиру, на ходу стаскивая ботинки и куртку, беспорядочно бросив их на вешалку. — Майлз! Майлз, ты здесь? — порывисто крикнул я в дверной проем спальни. Не дожидаясь ответа, вошел в комнату. К моему удивлению, Майлз стоял в домашней рубашке и шортах возле окна, поливая цветы на подоконнике из пластикового стаканчика. А при моем появлении испугавшись, вздрогнул и неаккуратно разлил часть воды на пол и подоконник. — Какого черта, Райт?!.. — взбешенно начал он, поворачиваясь ко мне лицом. Вид у него был взъерошенный, а в глазах точно сверкали молнии, и все же в этом взгляде не ощущалось былой усталости и отрешенности. Возможно, мне почудилось, как на его лице мелькнула тень давно забытой радости. Сейчас он выглядел серьезно и сосредоточенно. Признаться по правде, я успел соскучиться по нему куда больше, чем рассчитывал за этот короткий день. И тут же остро убедился в этом, услышав такой родной, взволнованный и возмущенный голос своего любимого, увидев блеск его глаз. Не думая я кинулся к нему, крепко обнимая и стискивая изо всех сил, чтобы никогда больше не отпускать. — Феникс… — растерянно выдохнул он, но вместе с тем бережно обнял меня в ответ. — Я чуть с ума не сошел, — продолжил он уже более спокойным тоном. Я, виновато улыбаясь, чмокнул его в щеку. — Извини, мы задержались… Что ты… Делал? Поливал цветы? — я ослабил хватку, оборачиваясь к подоконнику. Тоскливые бессильные цветы, заставлявшие по-новому взглянуть на жизнь, теперь выглядели совсем иначе — ярко и свежо, словно уже ожили и тянулись к солнцу. — Пересадил в новые горшки, так им будет удобнее, да и выглядит красивее, — бодро ответил Майлз, водружая стаканчик рядом с цветами. Подобный поступок поразил меня, ведь единственное, что мог сделать Майлз за день — это погрустить и поплакать. — Да ладно? — с задором переспросил я, обнимая его за шею, не давая отстраниться. Майлза моя реакция, похоже, вполне удовлетворила — он улыбнулся и кивнул головой. — Вдобавок убрался в квартире… — Ух ты, чудеса… Мой парень убирается… — прошептал я ему на ухо, чувствуя, будто у меня остановилось сердце. Его мелодичный смех прозвучал для меня словно музыка. — Что на это повлияло? Его веселье померкло с этим вопросом. Хмыкнув, он плотоядно принялся развязывать свой любимый красный галстук с моей шеи. Наверное, я не улыбался так счастливо целую вечность. — Ты… Отныне стоит возвращаться к обычной жизни… Я должен был понять раньше. Прости меня… — Нет-нет, все в порядке, детка, никаких извинений, — галстук подобно змее скользнул к моим ногам. Не ответив, тем же резким, ловким движением он стянул пиджак, отбросив его на край кровати. У меня возникло желание оказаться на месте пиджака поэтому недолго раздумывая, я попятился назад, утягивая Майлза за собой. Спину обдало прохладой простыни, а тело охватила томительная тяжесть другого горячего тела. Склонившееся надо мной лицо оказалось так близко, тепло его дыхания смешалось с моим, серые пряди щекотали мою кожу. — Мой вспотевший идиот, — сдавленно прошептал он, легонько касаясь моих губ своими. Это было по-настоящему восхитительно. Как можно было перестать улыбаться, когда рядом был человек, делавший твою жизнь такой особенной? — Ты начал расследование? — Ты меня недооцениваешь… Мы его уже закончили, — глаза Майлза удивленно распахнулись. — Я зашел в прокуратуру забрать твои награды и встретил там Франциску… Она помогла мне… — К-как она? — его голос дрожал, выдавая напряжение. Он беспокоился о ней. — Майлз, пожалуйста, когда вы встретитесь в следующий раз, прости ее и скажи как сильно ее любишь, — я пригладил светлые волосы за ухо, не сводя глаз с него. Он в нерешительности приоткрыл рот, но мой палец упрямо толкнул его губы. — Эванс оказался убийцей в этом деле… — Я предполагал, что так оно и будет. — Постой, у тебя были догадки, а ты мне об этом не сказал? — возмутился я. Майлз смущенно отвел взгляд. — Доказательства отсутствовали, только факт преступления. Поспешные выводы и один непродуманный ход всегда идут по скользкому пути, понимаешь?.. — он наклонился и прижался губами к моему лбу. Его мягкий поцелуй меня успокоил. — А серьги он подарил Франциске? — Эм… Да… — Ублюдок, — презрительно выплюнул Майлз. Привстав, он слез с меня, укладываясь рядом на спину. Внутри разочарование растеклось тугим комком, засевшим в области сердца. Кажется, все получилось не так, как я хотел. — Это не все… Он знает о существовании материала против него. Он видел, как я выходил из дома Франциски с папкой в руках, — разочарованно признался я, глядя в потолок. Майлз шумно вздохнул, и по какой-то причине не стал меня ругать. — Плохо… Очень плохо. Значит, придется действовать быстро, пока он не начал действовать сам… В воздухе повисла тяжелая тишина. Каждая клеточка моего существа беспечно боролась с чувством вины, нахлынувшим с неожиданной силой. Я повернул голову набок, силясь понять, насколько недоволен Майлз. Его лицо было неподвижным и мрачноватым, на лбу появились крохотные морщины. Бессознательно я прикоснулся к ним, разглаживая. Это заставило его повернуться и внимательно взглянуть мне в глаза. — Ты спи. Я рано утром встречусь с сестрой, мы решим этот вопрос. — Нет, разбуди меня, Майлз. Я хочу быть в курсе событий. Быть рядом с вами… — Как скажешь, — согласился он без особого энтузиазма, — ты голоден? Я накрою на стол. Любимый встал и протянул мне руку, помогая подняться. Он скрылся за дверью, застучала посуда, раздался тихий плеск воды. Похоже — ужин ждал нас обоих. Только горечь на душе никуда не делась. Она была пропитана слабым укором. Иногда мне казалось, что я чего-то не сделал или не учел — но вспомнить я не мог. Не отпускало чувство, как будто я мог помочь, но в последний момент отвернулся.***
Глаза с трудом приоткрылись. Прищурившись, я вглядываюсь в темноту комнаты, ища источник света. Тусклый рассвет за окном с темно-синими тучами, предвещающими грозу, мало что добавляет к моему настроению. Оно, можно сказать, пессимистическое. Что и неудивительно. Майлз снова плохо спал, и вчерашние слезы, похоже, оставили свой неизгладимый след на его душе после моего рассказа об истерике Франциски. Его небольшой взлет духа с каждым часом превращался в падение. Я бы назвал происходящее откатом. Этого следовало ожидать. Вернее, это было неизбежно. Ему необходима моя поддержка, чтобы обрести веру в себя, которая хоть как-то будет противостоять внутреннему отчаянию. Но я не смогу ему помочь, пока на моем сердце лежит столько незаживающих ран. Они кровоточат, время от времени причиняя боль. Делая глубокий вдох, я наконец замечаю спящего рядом Майлза, прижимающегося к моему плечу и тихонько посапывающего во сне. Для меня удивительно просыпаться раньше него, ведь ему, как правило, приходится вставать по будильнику, а если нет, он сам пробуждается в определенное время. Его ладонь на моей вздымающейся груди, жар его тела, размеренные удары сердца — все это придает ощущение уюта. Как красиво могло бы смотреться кольцо на этих тонких вытянутых пальцах, в свете раннего утра, подумал я с внезапно вспыхнувшей нежностью. Откинув пепельную прядь, упавшую на его спокойное лицо, мне хочется поцеловать его в чуть вздернутый носик, доставшийся ему от мамы. Его всегда хочется целовать во все места, но в нос, пожалуй, больше. Не сдерживаясь, я дотрагиваюсь губами до него, стараясь не разбудить. Со щемящим чувством я вспомнил, насколько он мне дорог. Невыносимо. Какие бы злые и мучительные мысли не посещали меня, они исчезают при мысли о его близости, когда этот ангел рядом, пришедший в мою жизнь и заставляющий меня просыпать вместе с ним каждое утро. Такие чувства дают надежду, что со временем с нами, наконец, произойдет то, к чему мы с Майлзом шли многие годы. Может, сегодня стоит проверить это?.. Осторожно, чтоб не потревожить его сон, я отодвигаюсь от него и встаю. Голова кружится, во рту сухо и хочется пить. Несколько минут я борюсь с желанием вернуться в теплую постель, где прикосновения простыней и одеяла кажутся мне особенно нежными, но потом решаю все-таки встать. В душе под струями горячей воды мысль о Майлзе и нашем будущем становится какой-то более осмысленной, и я понимаю, какой выбор мне предстоит. В конце концов ничего плохого не случится, если я решу прямо сейчас открыться ему в том, о чем думаю последние полгода. Он же мой самый лучший парень… Ароматный пар утреннего кофе и мятного чая — превосходное средство, поднимающее настроение и успокаивающее нервы. И то и другое мне сегодня не помешает. Вытерев полотенцем лицо и шею, принимаюсь за яичную болтунью с помидорами. Завтрак вполне сносный для ворчливого Майлза, а для меня, вполне себе, идеальный. После бутерброда с сыром мне становится легче. Постепенно приходит в себя и мое волнение, отступая на второй план. Я готов. Я был готов к этому последние полгода, и мне совершенно не страшно. Самое страшное, думаю я, так это не решиться, потерять надежду. Пора переходить к делу. Тихо, на цыпочках, босыми ногами я ступаю по полу, пробираясь к своей прикроватной тумбе. Майлз, к счастью, не проснулся. Я должен использовать это утро в своих целях. Пора наконец открыть ему глаза. В тумбочке, под сложенным костюмом горничной и прочим барахлом, который Майлз бы ни за что не стал убирать, хаотично лежит маленькая бархатная коробочка бордового оттенка, какой он любит. Не открывая ее, я прячу ее за спиной, поворачиваясь к Майлзу и залезая сверху на него. Он недовольно фырчит, пытаясь меня сбросить, но я крепче обвиваю его ногами, вдавливая в матрац своим телом. Сквозь шорохи простынь, я слышу его немое бормотание: — Феникс… Феникс… — Просыпайся, детка, просыпайся… — шепчу я, отчаянно вглядываясь в его сонное лицо и ожидая. Он открывает глаза и секунду смотрит на меня мутным взглядом, а после проявляется милая складочка между его бровями, по которой я сразу узнаю, что он проснулся окончательно. У него простой до умиления облик — светлые растрепанные волосы, такие же глаза, с небольшими морщинами в углах, бледная кожа и скромные еле заметный румянец на щеках. Меня всегда удивляет, до какой степени несовместимы между собой его холодность и родная теплота. Правда, в этом его очарование. — Какой час? — спрашивает Майлз, глядя на часы. — О, черт… — Почти семь… — отвечаю я, поворачивая его лицо к себе обратно. Оно пропитано усталостью, граничащей с апатией. Как мне хочется его обрадовать и вернуть его идеальную голливудскую улыбку. — Ты плохо спал, ничего удивительного в том, что твое утро начинается с небольшим опозданием… — Небольшим? Два часа — это не маленькая задержка. У нас нет времени на… Я не даю ему договорить, накрывая его рот своим, вкладывая в этот поцелуй всю свою любовь. Его тело дергается в ответ, неторопливо отвечая на мой поцелуй, словно спешка, о которой он сейчас говорил, исчезла бесследно. И почему его губы такие опьяняющие, от них нереально оторваться. Главное — чтобы эта минута не кончилась никогда. Руками он обвивает мою шею, углубляя поцелуй. Мне кажется, я тону в небытии, чувствуя как биение его сердца заглушает биения моего. Мир на миг исчезает. Остаются только его руки и губы. Весь мой мир — в его руках. С неохотой я все же отрываюсь от него. Подействовало. Он чуть улыбается, проводя руками по моим спадающим волосам. — Доброе утро, Майлз… — мурлычу я, сияя улыбкой. — Доброе утро, Феникс, — ласково отвечает он. Я вижу, как его взгляд блуждает по моему лицу, задерживаясь на губах. — Я считаю, что мы должны каждое утро начинать с этих ленивых поцелуев, — посмеиваясь, говорю я. — С этим я не буду спорить. — Я… Приготовил для нас завтрак… — откуда-то издалека появляются отголоски тревоги. — И я должен… Кое-что тебе сказать… — О чем?.. — в глазах Майлза мелькает непонимание. — Звонила Франциска? Она уже на месте? — А… Нет… — я растерянно смотрю на него, позабыв обо всех словах, которые собирался сказать. — Пожалуйста, выслушай меня внимательно. В моей жизни наступил такой момент, что я не представляю свое существование без тебя и… Нашей любви. Если ты согласен со мной… То я не вижу смысла оттягивать это событие. Я всегда хочу быть рядом с тобой, мое сердце в тайне последние полгода ликовало от этой мысли, но я боялся, ты рассердишься… А теперь у нас отняли время и веру, — собравшись с силами, тихо говорю я. Улыбка Майлза тускнеет. — Но наши чувства, проверенные временем, останутся такими навсегда. Давай же укрепим их не смотря на любые преграды судьбы… Выходи за меня замуж, мой любимый Майлз… — срывающимся голосом от нахлынувших чувств добавляю я на одном дыхании, не отрываясь глядя в лицо своему любимому, беря его левую руку и вкладывая в нее свой маленький подарок. Майлз в изумлении поднимает на меня глаза. Он выглядит потерянным. — Ты согласен? Долгие, почти невыносимые секунды он хранит молчание, а потом глубоко вздыхает, слегка бледнея. — П-почему ты м-молчишь, Майлз? — Гм… Ф-Феникс, я действительно люблю тебя, но… — Но что?.. — сипло спрашиваю я в надежде услышать продолжение. — Ты выбрал неподходящее время для принятия такого решения… Особенно сейчас, когда я потерял работу. В эту же секунду мою грудь разрывает холодная волна ужаса. До меня вдруг доходит невообразимая истина. — Ч-что ты такое гов-воришь, Майлз? — с трудом выговариваю я, запинаясь на каждом слове. Мои глаза стремительно наполняются слезами. — Сейчас нестабильное время, Феникс. Я-я потерял все к чему… — Мою любовь ты не терял! — не помня себя, кричу я и, словно обезумев, отстраняюсь от него, не в силах смотреть на его несчастное лицо. — Где твое сердце, Майлз?! Как ты можешь говорить мне такие слова?! — Извини, дорогой, наверное, мне не следовало говорить этого… Мне тяжело, и мне… — суетливо добавляет он, пытаясь найти слова, чтобы оправдаться. — А мне, ты думаешь, легко?! — прерываю я его излияния. Боль в груди усиливается, перехватывая дыхание. Меня всего сотрясает от негодования. — Ведь моя душа страдает так же, как и твоя! Мне было тяжело, когда я каждый день, не отходя от тебя, успокаивал и вытирал твои слезы! Мне было тяжело, когда я чувствовал вину, видя, во что превратилась твоя жизнь и я ничем не мог тебе помочь! Мне тяжело оттого, что я практически банкрот, так как даже не могу оплатить аренду своего офиса, а тебе все равно!.. — Ты должен был сказать мне об этом, я бы решил эту проб… — И как бы ты мне это предложил решить?! Снова подкинул бы мне денег? Да чтоб ты знал, твой конверт, набитый купюрами, до сих пор покоится в этой тумбе! — внезапно срываюсь я, вставая с кровати и со злостью открывая верхний ящик. Конверт, мозоливший мне глаза все эти долгие месяцы, мгновенно оказывается в моей руке. — Я не потратил ни цента из твоих денег, потому что мне они не нужны от тебя! Я взрослый и самостоятельный человек, у меня есть свой бизнес! Может, я дерьмово его веду, но я стараюсь… — Ты противоречишь себе самому. Успокойся и сядь, прошу тебя… — Я хочу, чтоб ты знал — мне никогда не нужны были от тебя деньги или дорогие подарки! Я хотел лишь… любви и понимания, моего любимого Майлза… — всхлипывая, говорю мне я уже совершенно другим голосом. Сердце болит все сильнее. — Забери его! В новом порыве гнева я швыряю конверт в его грудь, стоит ему только принять сидячие положение. Он застывает в неподвижности и смотрит на меня с испугом. — Ты никогда не купишь ничью любовь и понимание ни за какие подарки… А я… Я люблю тебя, бескорыстно и преданно… Ради тебя я пожертвовал многим… Но ты… Ты пользовался моей безграничной добротой, пользовался моими чувствами к тебе, моими мечтами о нашем будущем, использовал меня в своих меркантильных целях, как платок для вытирания слез! — с душераздирающими рыданиями говорю я, закрывая лицо руками. Потоп слез катится по моим щекам, застилает мне взор, и горло сжимает так, словно меня душат. Майлз тоже плачет, зажимая рукой рот. — Я бы никогда так не поступил, дорогой Феникс… — едва слышно шепчет он. — Я бы не причинил тебе такую боль… Сердце готово разорваться, наконец, нет больше сил выносить этот стыд, это презрение и унижение. — Когда ты собрал вещи и оставил записку, пока я спал, ты тоже не причинил мне боли? Или когда ты отказал мне в создании семьи с тобой, хотя знал насколько это важно для меня! Он отрицательно качает головой, глотая слезы. — Б-брак — обычная формальность, ты же знаешь — я не перестану любить тебя без штампа в паспорте… Мое горе доходит до предела. — Зачем ты меня так мучаешь? Зачем?! Ты ведь был согласен, а теперь взял и перечеркнул все… Для меня брак значит очень много, а не просто штамп в паспорте! Это… Это высшее подтверждение нашей любви, готовность разделить жизнь вместе. А если… Если ты попадешь в реанимацию, меня же рядом не будет, чтобы поддерживать тебя, потому что я — никто! Меня не окажется рядом, как ты привык. Разве это справедливо? — я поднимаю на него полные слез глаза. Мне кажется, что если я сейчас же не скажу все это, сердце остановится. — Тем более, брак — это гарант того, что я не проснусь однажды один, брошенный тобой. Эти слова обжигают его, словно пощечина, и он мгновенно мрачнеет. Я вижу, насколько глубока его боль. ― Мы с тобой неоднократно обсуждали этот вопрос, Феникс! Нет, я тебя не брошу! Прекрати, пожалуйста! — Мы говорили… Но ты думаешь я так легко забуду то, что ты со мной сделал? Это было самое кошмарное, самое мерзкое утро в моей бесполезной жизни. После утра, где тебя признали мертвым, конечно же… — мой голос становится все тише, душа плачет вместе со мной. В груди точно дыра образовалась — и воздуха нет. Пора кончать все это. — Я ухожу. Я, пошатываясь и размазывая слезы по лицу, подхожу к шкафу, набираю полную грудь воздуха и вынимаю из полки свою спортивную сумку. Вещей у меня практически нет — это займет не так много времени. — Феникс, нет! — не выдерживая, срывается Майлз и, встав с постели, бросается за мной, хватая за плечо. Его лицо искажено горечью, оно красное, челка прилипла ко лбу. Он пытается остановить меня, наваливаясь телом. — Давай поговорим… Прошу тебя! — Я уже все сказал, Майлз, — отстраненно говорю я, кидая как попало вещи в сумку. Непрошеные слезы все также льются по моим щекам. Руки все еще дрожат. И он не в силах остановить мой уход. Пути назад уже нет… — Послушай тогда меня… Мне очень жаль, что я позволил этому произойти… Останься, дорогой. Мы обязательно поженимся, слышишь? Мы… — Для чего? В этих отношениях меня не уважают и не понимают. — Мы все решим, я больше не допущу подобного. Подожди немного. — Подожди? — я усмехаюсь, глядя на его искаженное страданием зареванное лицо, закрывая замок на сумке. — Я жду уже восемнадцать лет… Такой идиот… — Я тебя очень люблю, Феникс! Я безумно тебя люблю. Ты… Ты мой парень… Мой будущий муж. Умоляю, Феникс… — он крепче прижимает меня к себе, но я вырываюсь, одеваясь в спортивный костюм. Что-то больно щелкает в моих ребрах. Он никогда вслух не произносил этих слов. Они были просто внутри моего сознания. Мне хочется повернуться к нему, посмотреть в его глаза, сказать что-то глупое, сделать что угодно, только не уходить. Однако слова уже сорвались с его губ, а слезы наполнили мои глаза. — Феникс… — слабо повторяет Майлз, склоняясь в сторону. — Всего лишь любить недостаточно, Майлз. Кольцо можешь оставить себе… На память. Я так долго на него копил… Ради чего?.. — истеричный смех вырывается из моего горла. Кажется, я на грани сумасшествия. Накинув куртку, приглаживаю ладонью колючие волосы и выхожу в коридор, стараясь не обращать внимания на дрожащие руки и все происходящее вокруг. — В моем портфеле дело и твои награды… Занимайся своим… делом сам… Оставь меня в покое, пожалуйста. — Если ты сейчас уйдешь, все будет потеряно, Феникс… — взывает он ко мне, держась за стенку сзади. — Все уже потеряно… Я получил худший сценарий в своей жизни… — Не уходи… Не бросай меня так… — У меня тоже есть гордость, — бросаю через плечо, забирая свой брелок с ключей и открывая дверь. Тишина — ни одной живой души. — Все кончено, Майлз. Мы расстаемся, это мое окончательное решение. Прощай… Плотно поджав губы, чтобы не скатиться в очередные рыдания, выхожу на лестничную клетку, оставляя позади все, что когда-то было нашим общим миром… Самое главное. Я слышу раздавшийся вслед за этим вой Майлза. На самом деле, я привык к этому звуку, как бы бесчеловечно это ни звучало. Но до сих пор он вызывает у меня содрогание… Не оборачиваясь, я спускаюсь вниз и выскакиваю на улицу. Пустота заполняла душу. Казалось, за все это время не осталось ничего — ни мыслей, ни чувств, кроме бесконечной темноты, заполнившей меня навсегда. Все события последних дней и часов вдруг обрушились на меня, едва я вспомнил об этом. В ушах звенело, внутри все перемешалось. Неожиданно я почувствовал себя полным дураком — до меня дошло, почему я терзал себя столько времени, размышляя, отчего же мне так горько. Я совсем забыл о своих эмоциях, бесконечно утешая всех вокруг себя, и даже ни разу не смог серьезно поговорить сам с собой. Реальность оказалась настолько же нелепа, насколько сладок ее обман. Холодный ветер ударил мне в лицо, но я даже не заметил этого. Чувство полной нереальности происходящего было настолько сильным, а одиночество настолько абсолютным, поглощающим, бесповоротным. Сильнее всего, пожалуй, действовали на нервы воспоминания о нашей любви… Чертов синий брелок! Рассматривая этот повидавший виды атрибут моей жизни, я замечаю палец, на котором раньше был порез от осколка блюдца. Сейчас его не было, он полностью зажил… Интересно, заживут ли мои кровоточащие духовные раны? Ответа на этот вопрос я не знал. Мне срочно нужно было отвлечься. Увидев мимо проходящего по тротуару в переулке одинокого мужчину, направляющегося ко мне, я сделал несколько шагов навстречу. — Простите… У вас случайно не найдется сигареты? Он остановился. Несколько секунд рассматривал меня, и, поколебавшись, достал из кармана мятую пачку «Pall Mall». Во мне проснулся необъяснимый восторг. Я с радостью принял протянутую мне сигарету, щелкнул зажигалкой, глубоко затянулся, выдохнув дым, и только потом посмотрел на собеседника. — Большое вам спасибо! — Вы в порядке? Выглядите так, словно вас переехал автобус… — Возможно, переехал… Нет, все нормально, правда, — криво усмехнулся я, загоняя дым глубоко в легкие. Становилось терпимее. — Может, вам помочь? У вас такая большая сумка, очень тяжелая, наверное. — Ах, нет… Мне уже намного лучше… Я пойду… — мне сильно хотелось избавиться от его общества, чтобы собраться с мыслями. Повернувшись, не дожидаясь ответа, быстро пошел прочь, решив больше не заговаривать с незнакомцами. — Только после того, парень, когда ты действительно захочешь помочь мистеру Эвансу, понял? — крикнул мне вдогонку мужчина. Не успел я сообразить, как почувствовал резкую головную боль, затмившую все остальное. В следующее мгновение все вокруг заволокло мутным туманом, а после наступила полная темнота, граничащая с животным страхом.