***
Сань Лан — шестнадцатилетний юнец с буйным характером и широкими зубастыми улыбками, называющийся отныне шисюном Хэ Сюаня — лжёт пуще себя прежнего. Обвернутые в красивые выражения слова, совершенно неправдивые, разлетаются направо и налево: незнакомцам, учителям и девушкам, что безнадёжно ведут между собой борьбу за внимание перспективного солдата, метящего в генералы. Хэ Сюань на такое поведение только закатывает глаза. Сань Лан превосходный лжец, но всё так же нелепо прогибается под внимательным взглядом любимых людей, практически от себя маленького не отличаясь. — А, Лан-гэгэ, а… Это правда? — перед их столом яркими красками пестрит девушка, с которой Хэ Сюань вместе посещает каллиграфию. Раздражающе шуршит складками ханьфу, мешая ему сосредоточиться на подготовке к экзаменам. — Правда, что вы и в-ваш названый брат — любовники? Он едва не роняет талмуд на стол. Сань Лан в противовес его реакции лишь жмёт плечами: — Да, — уверенно кивает, подпирая щёку грубой ладонью, испещрённой маленькими царапинами и мозолями. — А кого-то это сильно волнует? — Шисюн! — возмущённой змеёй шипит Хэ Сюань под его боком, проезжаясь острым локтем под его рёбрами. Тот отвечает ласковой улыбкой, и Хэ Сюань снова парирует недовольным взглядом. Неизвестно сколько они так ругаются, молча, словно мысленно друг друга понимая, но их общая знакомая к тому времени, когда они заканчивают, давно уже пропала из виду, оставив их в помещении одних. — Ты злишься? — гораздо тише спрашивает наконец Сань Лан, слабо потягивая собственные кончики волос. Когда они наедине, контактировать с Сань Ланем заметно легче. — Хватит лгать людям, — раздражённо тянет Хэ Сюань, сжимая книгу почти болезненной хваткой. — Потеряешь счёт своим выдумкам. Засмеют потом. И не видать тебе повышений до генерала. Враньё Хэ Сюань откровенно ненавидит. Ровно, как и несправедливость. У него своя своеобразная задача — помогать людям, делая мир лучше. Как Сань Лан — защитой страны на кровавых бойнях, жертвуя собой и собственным здоровьем — у него не получается. Получается иначе: каллиграфической кистью, острыми словами и идеями. Да и в компании с шисюном вроде выходит сносно. Над военными тактиками они размышляют плечом к плечу — Сань Лан с точки зрения солдата, а он, в качестве аналитика. Этакий непобедимый дуэт. Вот сдаст экзамены, и вероятно подастся в правые руки новоиспечённому генералу. Всё равно Сань Лан без него долго не протянет… …Да и Хэ Сюаню без него будет сиротливо. — Злишься, значит… И да, и нет. Просто именно эта шутка отдаётся в грудной клетке по-особенному больно. — Прости, — неожиданно пристыженно выпаливает Сань Лан, складывая руки на столе. — Простишь же? Хэ Сюань вздыхает. Простит, конечно же простит. Злится он, в конце концов, не на него, а на себя — разве виноват тот, что это Хэ Сюаню хотелось бы, чтобы дурашливая выдумка была искренней?***
Хуа Чэн — первый бог Удачи за всё существующее время, золотой протеже Цзюнь У, а годы спустя падший и проклятый Бог, понёсший за собой разрушение собственного государства — врёт без малейших угрызений совести, так, что невольно и Император сам задумывается, где правда, а где красиво выточенная ложь. Хуа Чэн возносится в третий раз, окидывая бывших — снова нынешних — коллег безразличным взглядом, поджимая губы, и проскальзывает мимо, подобно красному призраку. Хуа Чэн возносится в третий раз, только уже без Хэ Сюаня под своим боком. К этому времени — когда лето переменяет осень, а повторное возвышение бога Удачи вносит хаос в размеренный стиль жизни небожителей — Хэ Сюань уже давно числится Повелителем Ветра. В пантеоне он стоит с гордо выпрямленными плечами, на одной ступени с Ши Уду, и молва о нём крайне щедра; щедрее, чем к его шисюну. Хуа Чэн — безупречный лжец, и Хэ Сюань больше не уверен, что тот способен сломаться под напором чужой любви также легко, как и раньше. …Он даже не знает, понимает ли Хуа Чэн, что века разлуки не помогли Хэ Сюаню разлюбить его. — Хуа Чэн, — Хэ Сюань сжимает челюсть. Чёрт бы подрал Линвэнь, попросившей его передать задание от Владыки трижды провозглашённому богу. — Что действительно произошло в тот день, когда ты вышвырнул меня на улицу? Рука Хуа Чэна дёргается, так и не дотягиваясь до свитка. На долю секунды язвительная улыбка распадается, сменяясь чем-то кукольным; остекленевшим. В единственном неприкрытым глазу ни намёка на блеск, и, кажется, он возвращается в тот день снова. Хэ Сюаню тоже мерещится стук капель дождя по крышам. — Ну и вспомнил, ветерок ты мой, — фыркает Хуа Чэн, почти дружелюбно. — У меня тогда много плохих дней было. И сам знаешь. У нас. — Знаю, — цедит он в ответ. — Мы их вместе переживали. Как-то. Вместе. Они всегда были вместе. …Раньше. — Дал слабину тогда, вот и всё, — не отступает от написанного собственной кровью сценария Хуа Чэн, и голос его звучит прохладнее обычного. — Со всеми бывает. Даже со мной. Может, будь Хэ Сюань глупее, то поверил бы. Но и по сей день, в самых страшных снах, он вспоминал возвращение Хуа Чэна в их убежище. Как нервно покачиваясь, с выделяющимися на красных тканях кровью, его шисюн закрыл за собой дверь. Как уставился на него, как на чужака, как на… Как на галлюцинацию. И как из ниоткуда внезапно появилась эта проклятая сабля, отныне вечный спутник, Эмин. Ятаган, сверкающий и вертящий прикованным к металлу глазом, пугающе похожим на рубин, припрятанный за повязками Хуа Чэна. — Простишь же? Больно. Он был недостаточно надёжен? Слишком слаб? — Нет, — качает головой Хэ Сюань, впихивая ему свиток в руки, почти насильно. — Не прощу, Хуа Чэн. Названный вздрагивает. И смеётся. — Как скажете, Повелитель Ветров. И отшатывается уже Хэ Сюань. Потому что так смеялся Хуа Чэн в истерике, когда они обнаружили их общую семью мёртвыми. Хохотал, захлёбываясь в слезах, проклиная самого себя; виня самого себя. Пока Хэ Сюань стоял безмолвным свидетелем, дрожащими руками обнимая бездыханное тело своей мэй. Хэ Сюань не признаётся — не смог тогда, и не видит смысла сейчас — что не простил Хуа Чэна не потому что зол, а потому что прощать не за что. Не злился он. Не винил. Он отдал бы всё, чтобы простил себя Хуа Чэн сам. — Надеюсь, наши пути больше не пересекутся, — уничтожительно, почти обиженно прощается Хэ Сюань. — Да будет так, — легко соглашается в ответ Хуа Чэн. Быть может быть, бог Удачи талантливый лгун. Но и Хэ Сюань отнюдь не промах.