the stupid, the proud

      В чайной лавке так душно, что и будь Хуа Чэн трижды мертвецом, то откинулся бы в победный четвёртый. Он косится недовольным взглядом на бесцеремонно устроившихся напротив спутников, откидывается на спинку деревянного стула, и шипит:       — Совершенная владыка Линвэнь так заработалась, что поняла мои слова о том, что помощь мне не нужна неправильно? Зачем вы мне здесь?       Под «вами» он, разумеется, имеет в виду яркую и бойкую девушку, разодетую в нежно-мятные ткани, что, то и дело встревает с громкими и непрошенными репликами, привлекая внимание посторонних, и…       — Как это зачем? — удивлённо хлопает ресницами дева Сюин, складывая руки на груди, невольно напоминая обиженного ребёнка. — Чтобы было веселее!       …И её спутника в лице Мин И, неожиданно адепта из дворца самого Повелителя Ветров. Укутанный в невзрачно чёрные ткани, с волосами собранными в тугой высокий хвост, он лишь упёрто молчит, поджимая тонкие губы.       Хуа Чэн считает, что Хэ Сюань мог бы постараться и спрятаться гораздо лучше, если бы хотел. Потому что Мин И — кристальная копия юноши, которого Сань Лан гордо называл своим шиди, бахвалясь таким талантливым другом. И которого он самозабвенно целовал за нишами, пока никто не видел, привирая, что попал под чары алкоголя.       Отличия такие малозаметные, что если бы не лёгкая одержимость Хуа Чэна, запоминающая каждую маленькую родинку на теле Хэ Сюаня — то он не заметил бы и этого.       — Из какого ты говоришь, дворца?       Дева Сюин, видимо, принимает это за условное приглашение устроиться поудобнее. Хозяйски притягивает к себе чайник, и подбирая с подноса пустые неиспользованные чашки, разливает им с Мин И чай.       — Из дворца господина Юйлуна, разумеется. Покровителя больных и слабых.       Ах. Юйлун. Юнец, постоянно ошивающийся с Хэ Сюанем — наивная улыбка, очаровательные ямочки и эфирный смех. Полная противоположность скалящемуся Хуа Чэну, чьи черты лица острее сабли, а смешки столь язвительно-пугающие, что несомненно вызывают ощущение приближающейся опасности.       Значит, перед ним два небожителя, решивших отыграть маскарад. Как мило.       — Точно. Юйлун. Наслышан, — безынтересно тянет проклятый бог, не сводя с Мин И немигающего взгляда. — Кажется, товарищ на пути самосовершенствования твоего господина, да, Мин И?       Тот давится чаем, который имел неосторожность прихлебнуть. Дева Сюин успокаивающе гладит его по спине.       — Да там только послушай, и не сочтёшь этих баек про любовников Повелителя Ветров! — хихикает девушка, ловко разворачивая конфету, которую Хуа Чэн изначально принёс для себя. — И Водяной Самодур, и Покровитель Больных, и даже вы!       — И даже я? — скандально охает Хуа Чэн, подпирая щёку ладонью. — А вы что думаете, Сюин-мэй? Всё же кто из них действительно был — а кто нет?       Дева Сюин ему подыгрывает в открытую — возможно, и сама уже догадалась, что всё ему понятно, и неосознанно втянулась в издевательства над Хэ Сюанем — и хмыкает:       — Ну точной информации не дам, но если что с Ши Уду и было, то несомненно под лёгким шлейфом всеобщего раздражения, гнева и эмоций… Понимаете?       — Понимаю! — весело подхватывает он, и чуть перегнувшись через стол, заговорщицки заканчивает её мысль: — Картина ясна. Давние соперники, почти враги, но связанные обязанностями и странным, меланхоличным пониманием друг друга. Ши Уду вполне мог вжать его в стену дворца во время очередного спора, сжать воротник, и…       Он не заканчивает, но весёлый хохот девы Сюин заполняет и без того шумное помещение. Ладонью она похлопывает по столику, и серебряный браслет на запястье звенит в унисон ей.       — Тогда с Юйлуном всё было противоположно. Лёгкий и ненавязчивый поцелуй, как в сказках…       — Дружба, перерастающая в нечто большее…       — И нежелание разрушать отстроенное доверие и связь!       Мин И пялит на них по очереди, с неприкрытым раздражением — почти отвращением. У него кончики ушей красные, но это увы не от смущения, а от злости. Потому что смущение у Хэ Сюаня выглядит нежнее: это о мягких розовых пятнышек по ключицам и скулам.       — А вы тогда бывший возлюбленный, воспоминания о котором преследует на каждом шагу, — легкомысленно завершает дева Сюин.       Мин И с хлопком ударяет опустевшим стаканом по столу, и подскакивает на ноги. От чего-то, злость его обращена, скорее, на собственную спутницу, нежели на Хуа Чэна.       — Оскорбления своего господина я не потерплю, — делает он холодный выговор после небольшой паузы. — Дева Сюин, я был о вас лучшего мнения.       Хуа Чэн фыркает, возвращаясь в исходное положение. Поигрывает с кончиком волос, что наспех были заплетены в слабую косу.       — Да кто ж оскорблял, Мин И? — высказывается он, ловя несколько побитый взгляд Сюин. — Хотя… Да, отношения с Проклятым Богом, должно быть, вопиющим оскорблением. Тогда, прошу простить этого генерала.       Мин И окатывает его долгим, ничего не выражающим взглядом. Дева Сюин втягивает голову в плечи, как-то неловко хватаясь за рукава собственного ханьфу. Ей кажется здесь одной искренне неловко за происходящее, и она несколько виновато бормочет:       — Генерал, ну вы чего… Вы очень привлекательный и талантливый…       — Да, — неожиданно грубо отзывается Хэ Сюань с хорошо знакомым холодком в голосе. — Это было бы крайне безобразным пятном на репутации моего господина. К счастью, слухи ложны.       — Мин-сюн!       Хуа Чэн скребёт ногтями по припрятанному за красной тканью предплечью, исписанному кривыми иероглифами.       — Да, — легко соглашается. — Это очень хорошо, что слухи лживы.       Разве что отрицание, неумелое и бесполезное, едва поможет избавиться от ранее сладостных, а ныне горчащих воспоминаний. Хуа Чэн прожил свыше восьмисот лет, и многовековая память сделалась шаткой — лица семейства Хэ давно размытые, а имя собственной матери лишь сбор бесполезных звуков; да даже года полные скитаний не оставили никакого отпечатка в его памяти, что говорить о лихой молодости? — но своего шиди он бы ни за что и никогда не забыл.       И не хотел никогда.       А Хэ Сюаню, пожалуй, хотелось бы.       И это правильно! Вычёркивать из жизни человека, приносящего ничего кроме боли и разочарования — это хорошо. Это здорово. Просто находиться в этой аллее воспоминания, тянясь к ним вновь и вновь, совершенно одному… Больно.       Но это не страшно. Хуа Чэн привык к боли. Если цена счастья Хэ Сюаня такова, то отлично. Он не будет вмешиваться, не будет больше ничего портить. В конце концов… Ни Хунхун-эр, ни Хуа Чэн никогда не претендовали на счастливую концовку. А Хэ Сюаню она была предначертана всегда, по праву рождения.       — …Однако он был моим шиди, — прерывая звенящую тишину, стучит по поверхности стола Хуа Чэн. Мин И усаживается назад, и непонимающе вскидывает брови. — И его счастье мне всегда важно. Так что, будь то Водяной Самодур… Или Покровитель Больных — какая разница? Пока Хэ Сюань счастлив, душа этого генерала также спокойна.       Мин И замирает. И опускает взгляд в стол.       — О, — лицо девы Сюин смягчается.       Это меньшее, что я мог бы для него сделать, мысленно дополняет Хуа Чэн.       Он переводит внимание на окно, желая отвлечься, хотя бы, на пейзажи за окном. И ненадолго замирает. За стеклянной поверхностью, в воздухе, застывшей странной статуей, висит белоснежная лента. И пускай глаз у неё нет, ему мерещится, что смотрит она на него. Словно оказавшись пойманной с поличным, лента пролетает мимо, скрываясь меж ветвей деревьев.       Хуа Чэн резко скрипит стулом.       — Вы это видели?       Но дева Сюин разглядывает собственные ногти, а Мин И только-только отрывается от стола.       — Это худшая попытка перевести тему разговора, которую я видел, генерал, — язвительно фыркает Мин И, хоть действительно и косится в окно для вида. — Ты о чём?       Хуа Чэн смолкает.       У него и без того репутация параноидального вояки, и он отдалённо вспоминает как за сумасшедшего принимал его Хэ Сюань, когда он твердил, что видит в собственном отражении Бай Усяня. Поэтому вздыхает отмахиваясь.       Для себя, впрочем, отмечает: здесь что-то было. И это что-то за ним наблюдало.       Или может быть… Кто-то?