the stupid, the proud

      Се Ляню шесть, когда мать учит его одной простой, но очень важной истине: благодарность — наивысшая валюта, а человек неспособный помнить добро, сделанное ему людьми, обречён на несчастья.       Эта мудрость заседает в его юном подсознании так крепко и основательно, что Се Лянь неосознанно вырабатывает в себе привычку — благодарить людей за каждую сделанную ему мелочь, начиная от придержанной слугами двери, и заканчивая простым пожеланием доброго утра от мимо проходящего чиновника, пришедшего к его отцу.       Люди во дворце начинают шутить, что стоит ноге маленького Се Ляня ступить куда-нибудь, как за ним мгновенно потянется позолоченное нить благодарностей. Тихое «спасибо» такое из пухлых уст ребёнка такое внезапно частое, что звучит немного бессмысленно.       Наследный принц не меняет свой нрав, даже в более сознательном возрасте, когда отец велить ему быть строже, готовиться к будущему титулу Императора. И кажется, ничто да никто не может изменить то, кем он является — ни члены семьи, ни проблематичный возраст, ни восстания в государстве, и даже…       И даже падение императорской династии.       Свержение королевской семьи Се приходится на пятнадцатилетие юного принца, и на часах едва заполночь, когда вместо привычной россыпи дорогих подарков, он получает кровавые всполохи, а вместо громких поздравлениях и тихой песни, спетой мамы — истошные крики родителей.       Чужая кровь пачкает спальные одеяния мальчика, и он теряется настолько, что не может пошевелиться толком — только пытается собрать голыми руками коралловые бусы мамы, нитка которых давно разорвалась, стоило наёмникам её обезглавить.       Он прячется под столом, нервно раскачиваясь из стороны в сторону, и старается игнорировать лежащее неподалёку тело отца, пронзённое насквозь мечами. Его тёмные глаза безжизненно упираются куда-то в потолок, и впервые в жизни его извечно хмурое выражение лица — никакое.       Се Лянь слышит крики своего кузена, Ци Жуна, которого сжигают заживо, и старательно давит противный комок тошноты, так и рвущийся наружу — запах подпалённой кожи отвратителен.       Своего конца он ждёт терпеливо. Почти безразлично.       Но тот никак не наступает, и вместо бездушных убийц, из-под стола его выволакивает почти призрачный образ его любимого учителя, наставника Гоши. Он хочет расплакаться, кинуться ему в объятия, но от чего-то не может даже пошевелиться — просто продолжает смотреть, как тот судорожно проталкивает его в один из тысячи секретных проходов во дворце, а затем тихим голосом даёт последнее в жизни наставление:       Бегите и не оборачивайтесь, мой принц. И что бы не случилось, помните — теперь вы мертвы.       И Се Лянь умирает.       Сначала в ту злосчастную ночь, со всеми членами семьи, а потом снова и потихоньку, пока учится выживать на улицах.       Первые несколько месяцев он плачет по ночам почти ежедневно, неспособный заснуть никак иначе. Его челюсть постоянно стукается друг об друга, а живот скручивает от голода так, что хочется общипать самого себя, лишь бы только заболело что-то ещё.       По утрам Се Лянь винит самого себя за то, как изменилась его жизнь.       Теперь, скитаясь по улицам родного королевства, ему легко вспомнить все те разы, когда он вёл себя совершенно неблагодарно — как он постоянно отталкивал привязавшегося к нему Ци Жуна, предпочитая ему времяпровождение в оружейной, как фыркал на нравоучения своего наставника, как принимал своих друзей как данность.       Он извиняется каждую ночь, стоя фиолетовыми, исцарапанными коленками на острых камнях, повторяет слова мамы как сутру и верит.       И судьба однажды решает сжаловаться над ним тоже.       Это случается поздней зимой, когда снег по-прежнему плотно застилает землю, но временами всё же оказывается игриво задета солнечными лучами, проглядывающими из-за облаков. Се Лянь тогда дремлет на прочищенных лестницах старого храма, когда хихикающие дети подзывают своего «старшего брата» разобраться с бродягой.       Старшим братом этим оказывается уборщик, а тот в свою очередь никем иным как Му Цином. Не смотря на всю лишённую роскошь, тот узнаёт Се Ляня моментально.       Му Цин едва сводит концы с концами — его мама по-прежнему ужасно больна, и теперь даже хуже, чем раньше — но приводит в свой дом Се Ляня. Там, в хлипкой хибаре позади всё того же храма, в крепких объятиях своего друга, Се Лянь ощущает себя самым счастливым. Вновь любимым.       Ещё через пару месяцев их находит Фэн Синь.       Возмужавший с их последней встречи Фэн Синь живёт гораздо лучше их обоих — его отец, действующий генерал армии, во время восстания склонил голову перед новым Императором, стремясь сохранить сыну жизнь, и юному воину пришлось поступить так же — и хоть не может посещать их слишком часто, боясь подверчь Се Ляня разоблачению, всё же иногда помогает чем может.       Жизнь начинает налаживаться.       Се Лянь с Му Цином начинают день совместным завтраком, а потом расходятся зарабатывать, кто чем может — один уборкой, второй демонстрацией талантов на улицах — пересекаясь вновь ближе к вечеру. Когда все засыпают, Се Лянь продолжает мысленно исполнять свою маленькую церемонию; благодарить близких и случайных прохожих.       И за это его благословляют вновь. На этот раз вмешательством самого бога в его жизнь.       Хмельный генерал в алых одеяниях, с нелепыми косами и кривой повязкой на глазу, кличит его дразняще даочжаном, щедро отстёгивает тому свой меч — чёрный обседиан соблазительно переливается на свету, заставляя Се Ляня задержать дыхание — а затем, вдобавок, и серебрянную цепочку с кольцом, прежде чем уйти, утянув за собой своего друга.       Деньги, вырученные с продажи меча, они с Му Цином тратят на поминки матери последнего, а оставшегося хватает сполна, чтобы они прилично питались ещё долгими месяцами, вплоть до зимы. О втором подарке быстро прославившегося бога Удачи, Му Цин, однако, не знает — Се Лянь почему-то медлит с продажей, желая когда-нибудь вернуть украшение владьцу.       Он достаёт его только тогда, когда посещает храм Хуа Чэна — ежедневно по два раза, утром и вечером — и там он молится не один верующих у высокомерного, но крайне щедрого небожителя, бесконечные тысячи.       Потихоньку Се Лянь отпускает страх, что однажды его жизнь вновь разрушится. Ведь, если его благословил сам бог Удачи, повелитель этой непреклонный дамы… То что же может с ним случиться?       Но произойти может всё. И всё вновь начинает катиться к чертям, когда удача отворачивается от самого Хуа Чэна.       Война подкрадывается в Сяньлэ незаметно, становясь причиной разлада Се Ляня с Му Цином. Первый, боясь оказаться узнанным, смело записывается в ряды добровольцев, тем самым откликаясь на зов спустившегося из Небесной Столицы генерала, а второй велит ему проваливать куда подальше, раз он готов так рисковать всем ради дурости.       — Если так отчаянно хочешь умереть, то проваливай, — холодно цедит ему Му Цин, отворачиваясь к окну, пряча покрасневшее от гнева лицо. — Не смей делать это на моих глазах.       Се Лянь так и поступает, и злиться на лучшего друга не думает.       Он почти никогда не злится — ни на близких, ни на чужих. Ни уж тем более, за себя.       Но он злится за Хуа Чэна.       Потому что советник Гоши — тот же самый, который когда-то его спас и который в его воспоминаниях, хоть и строгий, но непомерно добрый — раскрывает перед королевской армии правду о проклятом глазе их генерала, и широкие улыбки, направленные на Хуа Чэна годами, сменяются гневом.       Потому что ему больше не поджигают фонари — только его собственные храмы.       Может, удача всё ещё любит немного своего аколита, потому что в ту же ночь, что храмы Хуа Чэна загораются, издалека смешиваясь в одно большое и яркое пятно, начинается шторм. Ветер сносит деревья, тушит невольно пожары, а всё непотушенное успокаивает ливень.       Сидящий посреди хаоса Се Лянь, плачущий вместе с погодой, непоколебим. Неподвижен. Предан как и всегда.       И небожитель отзывается ему благодарством.       Иначе как объяснить то, что серебряные бабочки, хорошо известные спутники генерала, накрывают его алым зонтом с небольшими подвесками, невольно прибавляя по душу Се Ляня ещё один долг; ещё одно неотплаченное чудо.       Он не удивляется, когда вместо спокойной смерти на поле боя, остаётся в этом мире неупокоенной душой — что, если не высказанная благодарность, могла задержать его здесь?       Се Лянь следует за Хуа Чэном по пятам, судорожно ища способ ему помочь, ответить тем же, чем был однажды одарён сам. Но будучи прозрачным огоньком, наблюдающим за рыдающим Хуа Чэном в объятиях Белого Бедствия — он бесполезный. И солдатом в подчинении обезумевшего Алого Дождя — неожиданно, тоже. Пожалуй, даже сильнее чем в прошлой, хоть теперь у него есть физический облик.       — Назови своё имя.       У Хуа Чэн нынешнего нет повязки на искалеченном глазу, и одеяния его теперь столь алы из-за чужой пролитой крови.       Хуа Чэна нынешнего боятся мёртвые.       — У этого недостойного такового нет.              А Се Ляню его жаль.       — Значит, будешь советником Фан Синем, — безразлично объявляет тот.       То же название, то же имя, выцарапанное на ножнах ножа, что он некогда отдал босяку с улиц.       И Се Ляню бы пугаться, что он внезапно оказался узнанным, да незачем — Хуа Чэн, увы, бредит теперь постоянно.       Окружённый призраками вокруг себя, он всё равно выбирает тех, из прошлого, что уже давно нет рядом. Он ищет оружия, которые давно перестали принадлежать ему, зовёт членов семьи, погибших во время войны, вспоминает Небесного Владыку, что бросил его первым, и неизменно оборачивается на него, Се Ляня, небрежно окликая:       — А-Сюань!       Из оков потерянного странствия по коридорам воспоминаний его вырывает исключительно это имя.       Стоит ему нежно позвать этого человека, как Хуа Чэн, кажется, на секунду оживает. Просыпается от страшного сна, осознаёт реальность.       А затем круг вновь замыкается, и Се Лянь отыскивает его лепящим статуи Цзюнь У, бормоча что-то невнятное.       Се Лянь не знает как ему помочь, но очень хочет его спасти — потому что спасти Хуа Чэна означает избавиться от кошмарного долга. Избавиться, и упокоившись с миром, наконец, вернуться к родителям.       Жаль только, что Хуа Чэн — до ужаса упёртый, и его спасения ничуть не желающий.       Ему не нужен Цзюнь У, ему не нужен Безликийй Бай, да и советник Фан Синь ему совершенно не сдался. Когда его окольцовывают десятки тысяч обезумевших душ его бывших солдат, пропитанных к нему ненавистью — такой оглушительной, что лопаются перепонки — Хуа Чэн спасает себя сам. Принимает их всех на себя, стискивая истощно визжащий ятаган, заливается кровью, а потом попросту распадается на сотни бабочек, словно не существовал никогда и вовсе.       И… Всё.       Дальше — пустота.       Се Лянь настолько опустошён и разочарован одновременно, что он не может вспомнить события всех последующих дней. Помнит только как добирался до проклятой горы, Тунлу, бесконечно себя убеждая, что Хуа Чэн со своими двумя кангами, опоясанными по шее и лодыжкам, с верным последователем в лице Се Ляня, умереть навсегда уж точно не может.       Физически не может.       Это успокаивает. Сквозь испытания на горе успокаивает, и сквозь последующие восемьсот лет беспрерывных поисков тоже.       Се Лянь выстраивает себе Призрачный Город, словно небольшой замок из фольги, совсем как в детстве, усыпает себя хорошо знакомым золотом, и кличит себя теперь никак иначе как Его Высочеством, Пронзающим Корону. Он отыскивает потерянного кузена, по-прежнему не отпустившего прошлое, воссоединяется с друзьями, ставшими небожителями, и подбирает неловкого мальчишку с проклятыми кангами, делая его своим учеником.       Жизнь продолжается, хоть Се Лянь давно и мёртв.       А Хуа Чэн так и не находится.       Поэтому он продолжает молиться ему по утрам и ночам, играя с цепочкой на шеей, в кольце котором заперт его прах, нетерпеливо ожидающий момента быть рассеянным, и благодарить каждого человека и демона, того заслужившего.       Пока однажды сидящий в оружейной Се Лянь, не получает долгожданную весточку от своего лучшего друга, отправленного давно на небеса шпионить.       «Поверить в это не могу… Лянь-Лянь, да ты не бредил, правда не бредил! Вы оба, ты и Хэ-сюн… Ах, слушай же сюда — он вознёсся! Твой бог Удачи снова вознёсся!»       И в этот раз, Се Лянь не сомневается — Хуа Чэна он, наконец, отблагодарит.