the stupid, the proud

      — Шисюн.       Хриплый голос прорывается через лёгкую пелену странного забвения; где-то вдалеке приглушённо раздаются голоса, звон посуды и громкий девичий смех. Однако здесь, в кладовке, освещённой одной лишь луной, смущённо проглядывающейся через криво задёрнутые занавески, тихо.       И до ужаса душно.       — Дверь не заперта, шисюн.       Хуа Чэн неторопливо ведёт кончиком острого носа вдоль обнажённой шее, впервые за долгое время не теснённой тканями ханьфу. Прижимается приоткрытыми губами к заветному месту над кадыком, и оставляет влажный поцелуй, зарабатывая очередной приглушённый вздох.       — И?       Он лениво приобнимает Хэ Сюаня за талию одной рукой. Прижимается грудью к его слегка сгорбленной спине, и стискивает так крепко, как только может.       — Родители и мэй в соседней комнате, — не без осуждения напоминает тот. И всё же, обеими руками упирается в поверхность двери, подаваясь всем корпусом вперёд. — Ты пил?       Может одна чарка вина и была осушена вовремя семейного застолья, но рассудок его, к сожалению, или к счастью, был никак не затуманен алкоголем. Хуа Чэн вообще пьянеет редко, а при Хэ Сюане и вовсе никогда.       Из равновесия его выводит вовсе не выпивка.       А ревность.       — Раз не хочешь их беспокоить, то будь потише, — поддразнивает генерал, свободной рукой проскальзывая под светлые ткани ханьфу. — Или мне остановится?       Чужое возбуждение ощущается больно заманчиво, но Хуа Чэн намеренно медлит. Подушечки пальцев касаются мягкой кожи, и с аккуратностью художника вырисовывают круги на внутренней стороне бедра. Хэ Сюань хмурится, поворачивая к нему голову:       — Не смей. Если ты остановишься, то я клянусь, что—       Он прерывает его излишне громкую тираду соприкосновением их губ. Хэ Сюань вздрагивает, когда ощущает неожиданную хватку на своём возбуждённом члене, широко распахивает глаза, и спешит подавить громкий стон в поцелуе. Хуа Чэн улыбается его смущению, и на пробу двигает рукой; вверх-вниз, излишне медленно.       — Тише, А-Сюань, — воркует он, поглядывая на повисшую меж ними ниточку слюны.       Хэ Сюань ожидаемо смущается, и отвернувшись, прячет лицо в изгибе локтя. Его последующие нетерпеливые, кажется, нежеланно озвученные стоны, звучат приглушённо, но Хуа Чэн всё равно старательно ловит каждый. Играясь его телом, проверяет какое прикосновение вызовет больше реакции.       Шиди весь сжимается от укусов в неприкрытый затылок, но ему нравится, когда заострённые клыки впиваются в шею. Слабо развязанные одежды он оттягивает сам, намеренно обнажая плечи — там он постанывает от мягких поцелуев, и оставленных красных пятнышек. Прикосновения внизу живота ему нравятся совершенно все. Слишком быстрые, или очень медленные… Неважно. Хэ Сюань ноет от каждого.       — Хунхун-эр, — растерянно бормочет тот, подозрительно шмыгая носом.              — Тебе хорошо, А-Сюань?       — Да, да… Только быстрее.       Вопреки слухам о бурной любовной жизни генерала Хуа, постели с мужчинами он ранее не делил. Впрочем, как и с женщинами.       В своей жизни Хуа Чэн целовал лишь Хэ Сюаня, и, признаться, такой расклад ему нравится больше всего.       Только вот в компании сестриц из борделя он обнаруживает себя постоянно.       В отелях любви… Хорошо. Там тепло — лёжа спиной на жёстких кроватях, всматриваясь в дырчатый деревянный потолок, слабо видный благодаря подожжённым в округе свечам, Хуа Чэн чувствует себя почти дома — а работающие там девушки принимают его всегда с распростёртыми руками. Делятся с ним рассказами о всяком, и с радостью выслушивают его собственные, пока плетут ему косы, вплетая в них разноцветные нитки и бусы. Они учат его играть на музыкальных инструментах, подводить глаза красной каймой, и… Странными советами как лучше всего ублажать мужчин и женщин в постели. На будущее.       Опробывая услышанное сейчас, и внимая каждому сдавленному стону шиди, Хуа Чэн понимает, что советы, оказывается, более чем рабочие.       — Ты правда женишься на ней? — Не контролируя собственный язык, напрямую спрашивает он. — На девушке, которую твои родители тебе выбрали… Ты возьмёшь её в жёны?       Хэ Сюань издаёт нечленораздельный звук, и слегка сползает вниз по двери. Генерал почти намеренно приостанавливает ласки, и шиди нервно пытается податься бёдрами вперёд.       — Почему… Ты…       Когда семейное застолье с хорошими новостями завершилось объявлением, что давняя знакомая Хэ Сюаня — Хуа Чэн знает её до ужаса плохо, и если честно, знать и не хочет, пусть она хоть трижды такая хорошая какой её описывают остальные — не прочь сделаться его невестой, он едва не удавился лапшой. Конечно, по первоначальному плану он отнюдь не планировал делиться своими переживаниями с шиди, но… Но не смог удержаться.       Зачем Хэ Сюаню жена? Разве Хуа Чэн не даёт ему всё, что только можно? Свободу, помощь, себя?       Неужели все их поцелуи, всё их связывающее, для Хэ Сюаня просто забава?       — Она нравится тебе, А-Сюань?       Генерал тихо вздыхает, возобновляя медленные движения. Вопрос на кончике языка мерзкий, и он давит яд сладкими поцелуями в плечи, усыпанные родинками.       — Не-ет, — протяжно отзывается Хэ Сюань, слегка расслабляясь в его руках. — Нет, не нравится.       — Но ты женишься на ней? — Рука его слегка ускоряется, а клыки едва ощутимо обхватывают мочку правого уха.       — Нет! — Словно заевшая пластика, качает головой Хэ Сюань. Сдавшись, он начинает раскачиваться и сам, аккурат под заданный им темп. — Я не буду.       Хуа Чэн тихо выдыхает, беспокойно прижимаясь своей щекой к щеке шиди.       — А-Сюань, ты же знаешь? Любое твоё желание — мой закон. Ты только останься со мной, и… Я навеки буду твоим слугой.       — А-Хуа, — сорвано завывает Хэ Сюань, давясь воздухом. — Пожалуйста.       Собственное возбуждение неприятно давит, но генерал его упорно игнорирует. Только обнимает его крепче, будто боясь, что тот сейчас развернувшись, уйдёт, и молит:       — Не оставляй меня. Пожалуйста.       — Я, я, никуда не уйду, — Хэ Сюань укладывает ладонь поверх той, что смыкается вокруг его талии, и болезненно впившись короткими ногтями в кожу, несдержанно вскрикивает: — Хуа-гэ!       Хуа Чэн вздрагивает, ощущая как по ладони растекается что-то липкое и вязкое. Слегка подрагивающий Хэ Сюань бессильно на нём повисает, не в силах больше опираться об дверь, и его тяжёлое дыхание отдаётся в груди Хуа Чэна особым трепетом. Он жмётся щекой куда-то меж его лопаток, пока пытается выравнять собственное дыхание.       — Хуа-гэгэ, — не до конца соображая, окликает сдавленно он. — Я всегда буду рядом.       Хуа Чэн не уверен имеет ли он это ввиду всерьёз, однако всё равно расслабляется.       Вопрос свадьбы Хэ Сюаня всё равно больше не поднимается.

***

      Хуа Чэн подскакивает на кровати, проходясь ладонью по взмокшему лицу. Машинально поправляет сползающую глазную повязку, и выдыхает. Внизу живота неприятный тягучий комок, и в купе с воспоминаниями из бурной молодости — это отнюдь не приятный сюрприз. Он слегка трясёт головой, пытаясь отогнать остатки сна.       В голове всё равно звонко звучит дурацкое Хуа-гэ.       — Хуа Чэн?       Окликнутый нервно дёргается, и не раздумывая, перехватывает тянущуюся к нему ладонь за запястье. Мигом слышит шипение.       — Спятил совсем?       Когда проклятый бог сталкивается с янтарными глазищами, недовольно сузившимися, вспоминает — он во дворце Повелителя Ветров. И после произошедшего в Висячих Садах Малахитого Бедствия, он здесь гость постоянный. Ради общего душевного спокойствия, и на случай если шиди побеспокоит нога. А ещё, потому что им нравится выдумывать нелепые оправдания для совместного времяпровождения.       — Прости, — виновато тянет Хуа Чэн, размыкая пальцы. — Привычка.       Привычка полезная.       Даже бесконечная удача порой не могла уберечь скитающегося бога, ночующего под открытым небом от проблем. Всякое происходило, и оставшись в полноценном одиночестве, он не мог нарадоваться инстинктам, выработавшихся ещё у Хунхун-эра в своё время.       Опасно было везде. И он не забывал об этом даже в свои золотые годы.       — Ничего страшного, — потерев плечо, вздыхает Хэ Сюань. — Почему проснулся? Кошмары?       — Нет! — Подозрительно быстро убеждает его бывший генерал. Потому что ведь правда не кошмар, скорее, что-то совершенно противоположное. — Проснулся просто. Не часто сплю в таких местах.       Что тоже не ложь.       За столетия ему привычнее стало спать на твёрдом полу, необязательно с циновкой. Возвысившись вновь, оказавшись во дворце Бога Удачи — почти очаровательно как Цзюнь У убедился, что все его вещи после первого падения остались совершенно нетронутыми — роскошной кровати и одеялам, Хуа Чэн дивился. Слишком всё странно было.       — Как скажешь, — соглашается Хэ Сюань, перекидывая волосы через плечо. Медленно ложится на бок, к нему лицом. — Возвращайся ко сну.       Хуа Чэн завороженно впивается пристальным взглядом в бледную шею с проглядывающими венами, и старательно пытается отдёрнуть себя от непрошенных мыслей.       Вспоминается сон, а потом разговор в тунелле. И острые зубы шиди нечаянно оказавшиеся в его—       — К слову, не хочешь снять повязку? Неудобно же.       …И всякие бысстыдства сменяются совершенно другими, пускай и не менее непрошенными размышлениями.       — Тебе своих кошмаров недостаточно? — С издёвкой интересуется Хуа Чэн, ложась на спину.       Тема для разговора дурацкая.       Рассказать — скорее уж намекнуть, не упомянув и половины правды — Хэ Сюаню, что вся та неделя была проделкой Бай Усяня было до ужаса сложно. А обнажить старый шрам, самый противный из всех имеющихся…       — Мне не пять лет, шисюн. Всякое видел.       — Я знаю.       А ещё, Хуа Чэн знает, что разочаровывал Хэ Сюаня в этой жизни достаточно. Что в его глазах он давно уже не бравый герой собственного государства, и отнюдь не достойное доверенное лицо, на которого можно положиться. Поэтому, конечно, хочется запомниться хотя бы не особо уродливым. Не то чтобы он был когда-либо красивым.       — Ты не доверяешь мне? — Выпаливает шиди, морща кончик носа.       — Не неси ерунду.       Хэ Сюань пододвигается чуть ближе, и без предупреждений касается ладонью правой щеки Хуа Чэна. Обводит контур скулы, и крайне медленно поднимается выше, цепляясь за кожаную повязку.       Хуа Чэн сжимается почти инстинктивно, и пальцы, сцепленные на животе, напрягаются. Он старается не думать, что последний раз её почти также стаскивал с него Бай Усянь.       Всё ведь хорошо. С ним его А-Сюань.       И это уже не сон.       — Тогда позволь мне её снять, — вкрадчиво шепчет он.       Он ждёт разрешения. Не двигается. Просто смотрит вплотную широко открытыми глазами — они у него всегда такие забавно рыбьи, что Хуа Чэну почти жалко, что Повелителем Вод стал не он — и молчит.       Откровенная манипуляция, если честно. Начиная от этого взгляда, всегда обезоруживающего Хуа Чэна, и от ранее использованного шисюн, которое заставляет его сердце отчаянно сжиматься.       Но, в конце концов, и он не святой.       У них вообще всё как-то странно, и дорога к честности и искренности у них вымощена несомненно психологическими трюками.       — Снимай раз так хочется.       Хэ Сюань приподнимается на локтях, и подаётся вперёд по-детски неторопливо, с любопытством учёного. Аккуратно — будто это может причинить Хуа Чэну боль — стягивает повязку с волос, так и не развязывая узла на затылке; он всё равно во сне заметно ослаб.       Бывший генерал выдыхает, и тут же крепко жмурится, вслушиваясь в шорох. Шиди, кажется, убирает куда подальше повязку, и лишь потом нависает над ним. Мягкие пряди волос смешно щекочат его щёку, а длинные пальцы заправляют за ухо неряшливую чёлку, удобно прикрывающую пустующую глазницу.       Хэ Сюань молчит подозрительно долго, и Хуа Чэн нервно пружинится: сглатывает часто-часто, и слепо дёргает рукава ночного ханьфу.       — Шиди, ты…       Слова застревают в горле, когда он ощущает лёгкое прикосновение мягких губ к покрытому шрамами веку.       — Ох.       Хэ Сюань ждёт совсем недолго, и тут же склоняется над ним, целуя израненную кожу вновь.       И ещё.       И ещё.       — Шисюн, знаешь… Твой алый глаз нравился мне всегда. Но даже так, ты остаёшься так же красив, каким я тебя помню, — и чуть погодя, в более привычной манере: — Не зазнавайся только.       Хуа Чэну хочется рассмеяться, но ком в горле мешает.       Как он может зазнаться, если ни на минуту не верит в ничего из услышанного?       И как, чёрт возьми, Хэ Сюань может считать его красивым?       — Глаз нравился? — Вместо этого переводит тему небожитель. — Тебе проклятые вещи так нравятся, а, Сюань-сюань?       Хэ Сюань нехотя возвращается на своё место, но его рука всё равно остаётся лежать на предплечье своего шисюна.       — А кто решил, что оно проклятое?       — Цвета крови, в конце концов, — вспоминая старую поговорку, зевает Хуа Чэн, попутно поворачиваясь к нему лицом.       — А ещё граната, — мигом парирует тот. — И закатного неба. Свадебных одежд. Рубинов. И—       — Я понял, понял! — Уголок его губ непроизвольно приподнимается в кривой улыбке, и он слепо тыкается носом в чужое плечо, окончательно обмякая. — Знаешь, ты всегда можешь погладить Эмина, раз так скучаешь. Это несчастье всё равно больше похоже на псину, чем на проклятый ятаган.       Хэ Сюань фыркает, и разговор они не продолжают.       Хуа Чэн, наконец, разрешает себе заснуть.       (Но осмелься он тогда открыть глаз, то быть может столкнулся бы с направленным на него взглядом, переполненным неописуемой нежностью. И, быть может, ночь бы эта закончилось совершенно иначе. Но кто знает? В конце концов, этого так и не случилось.)