more than I can take

Pushed to the edge, words were said Only healing remains © Undivided – Adelitas Way

             Абигейл сонно потянулась — все тело затекло от неудобной позы. Осторожно, чтобы не разбудить Оминиса, на коленях которого она умудрилась задремать, девушка попыталась встать. Но руки юноши, который, в отличие от нее, просыпаться не торопился, лишь крепче обвились вокруг ее талии.       Гейл тепло и смущенно улыбнулась. Помнится, ей уже доводилось засыпать на плече Мракса, но тогда все было куда менее интимно.       В голове роились мысли. И все они сводились к одной, но очень важной — что ждет ее в дальнейшем? Теперь, без профессора Фига, она потеряла почву под ногами. Не было больше и Ранрока с Руквудом, никто не угрожал ее жизни. Неужели теперь она станет просто ученицей Хогвартса? Будет проводить время с Оминисом в библиотеке и украдкой целовать его ночами в гостиной или в крипте? Поможет ли новая информация спасти жизнь Анне? Придется ли возвращаться в приют на лето? А что делать с древней магией? Дадут ли теперь Хранители на все ее ответы, или придется искать их самостоятельно? Сможет ли она без помощи профессора Фига найти новые ниточки к истории своего происхождения?       Размышляя над этими вопросами девушка как-то рефлекторно перебирала шелковистые волосы юноши, так удобно устроившегося на ее плече. Идеально уложенные, теперь они были в беспорядке, и Абигейл казалось это очаровательным. Такой беззащитный и домашний Оминис ей нравился даже больше, хотя казалось бы, куда еще? Не удержавшись от маленького хулиганства, Гейл потянулась губами к светлой макушке.       Неужели их недоговорки, секреты и тайны действительно останутся в прошлом и они смогут начать сначала?       В памяти пронеслись картины — как грубо юноша оттолкнул ее, вернувшись после зимних каникул. Как холодно и высокомерно вел себя во всем, что не касалось Себастьяна, лишь изредка позволяя прорваться наружу тому, что Мракс прятал от всех. Как игнорировал ее присутствие на празднике в честь помолвки его брата, делая вид, что они вообще не знакомы. Как крепко прижимал к себе в катакомбах, защищая от инферналов и собственной разрушительной магии. Как плакал у нее на коленях, когда они должны были решить, что делать после того, как Себастьян убил Соломона. Как говорил ей грубости и колкости, вернувшись к образу высокомерного аристократа. Как горячо и страстно целовал после их дуэли в крипте. Так, словно ничего не было в этом мире, кроме боли и самой Абигейл — единственной, кто мог бы помочь ему эту боль пережить. Как спал на ее больничной постели, очевидно измотанный волнениями.       Осторожно, чтобы не разбудить, Гейл вгляделась в такое родное лицо — под глазами залегли глубокие тени, скулы стали еще острее, чем раньше, губы потрескались, словно их постоянно нервно закусывали. Похоже, последние месяцы со всеми принесенными ими тревогами плохо на нем сказывались.       В душе девушки зародилось волнение — регулярно ли он ел? Как часто спал? Сколько раз плакал или громил крипту, прячась от всех, даже от Себастьяна? Все эти мысли вызвали щемящее чувство нежности в израненном потерей и горем сердце Абигейл. Вновь не сдержавшись, она осторожно провела хрупкой ладонью по острой скуле, словно желая стереть фантомную слезу.       — Гейл? Ты же мне не снишься? — Хриплый после сна голос прозвучал с такой надеждой, что ей почему-то вновь захотелось плакать. Наверное, сказывались переживания и потрясения: Абигейл редко позволяла себе слезы.       — Не снюсь. — Почти шепотом ответила она. — Может, отпустишь меня? Хочется чаю.       — Вдруг я отпущу и ты исчезнешь? — Похоже, Оминис еще не до конца проснулся, пребывая на грани между грезами и явью, и не до конца понимал, где он и что происходит, только крепче держался за единственный в мире якорь — Абигейл.       — Я не исчезну, обещаю. — Его слова и растерянный вид не могли не вызвать у девушки нежную улыбку. Как же она скучала по такому Оминису. — Только приготовлю чай. Очень хочется пить, правда.       — Да, да, конечно. — Юноша, наконец, словно нехотя выпустил Гейл из объятий, растирая лицо руками, чтобы окончательно проснуться. — Прости. Наверное, я сказал что-то глупое. — Смущенная улыбка.       — Нет, вовсе нет. Все в порядке, правда. — Абигейл поднялась на ноги, немного потянувшись, чтобы привести в порядок затекшие конечности. — Тебе как больше нравится? С мятой и лимонником или с шиповником и чабрецом?       — Мята и лимонник. — Не задумываясь ответил Оминис. Гейл едва заметно улыбнулась: ей тоже был больше по душе этот сбор.       Когда чай был готов, и слизеринцы вновь устроились на диване, пришло время продолжить непростой разговор: пусть они и выяснили главное, еще слишком много осталось того, что должно было быть произнесено вслух. Но ни один не знал, с чего начать. Уж слишком многое успело произойти с тех пор, как они в последний раз были друг с другом откровенны.       — Как ты со всем этим справилась? — Первым нашел в себе силы спросить Оминис. — Я имею в виду… Мерлин, я наделал столько глупостей. Я оставил тебя одну, когда тебе так нужна была поддержка. Ранрок, Руквуд, Харлоу. Мне казалось, что все дается тебе так легко. И только недавно я смог, наконец, понять, что все это время ты просто держалась и делала вид, что все в порядке.       — А у меня был выбор? — Гейл грустно усмехнулась и пожала плечами. — Вся эта древняя магия, приключения. Знаешь, у меня, кажется, не было даже времени остановиться и подумать, так быстро закрутились все эти события. Да и что было делать? Забиться в угол и плакать? Нет. Только сжать зубы и делать то, чего от меня ждут.       — У тебя все это так легко звучит. — Улыбнулся своим словам Мракс. — Я бы наверное сломался. Забился в угол и плакал, как ты сказала. А ты говоришь обо всем этом так, будто это само собой разумеется. Будто любой человек поступил бы именно так.       Юноша не видел удивленного взгляда, которым ответила ему Абигейл. По правде говоря, девушка действительно не задумывалась о том, что для кого-то все может быть иначе. Не то, чтобы ей казалось, что все поступили бы в точности, как она. Но Гринвич попросту не думала, что делает нечто особенное. Нечто, что может быть воспринято как достижение. Сама она скорее просто раздражалась и злилась на все, что свалилось на ее хрупкие плечи. Но, как и сказала, сжимала зубы и делала, не представляя — а разве можно иначе?       — В любом случае, теперь все это в прошлом. Ранрок и Руквуд мертвы, а Харлоу, должно быть, уже заперт в Азкабане. Впереди только СОВ и каникулы. — Попыталась успокоить юношу Абигейл, заметив, что беспокойство никуда не пропало с его лица, и между бровями залегла небольшая морщинка от того, как сильно Оминис хмурился.       — И Малфой.       — Что Малфой? — Не поняла его ответ Гейл.       — Я слышал, как он говорил про какой-то приём. — Оминис крепко сжал кружку с чаем. — Умоляю, Абигейл, скажи, что это все просто глупая шутка и на самом деле ты с ним никуда не собираешься идти. Я чуть с ума не сошел от ревности, когда ты появилась на помолвке Марволо. — В его голосе звучали одновременно надежда и отчаяние.       Гринвич всерьез задумалась: с одной стороны, от их договоренности с Малфоем она получила главное, чего хотела добиться — ревность Оминиса. С другой, в их договоре были и другие условия, в первую очередь, информация, которую мог достать для нее Родолф не привлекая особенного внимания благодаря своим связям. А еще это было бы попросту неправильно. Хотя в прошлом у них с шестикурсником было немало разногласий, дуэли и даже что-то похожее на драку, Малфой помогал ей, даже когда Гейл не просила об этом — позаботился тогда в библиотеке и донес до общежития, хотя вовсе не обязан был это делать. Развлекал ее в лазарете в прошлый раз. А в этот — помогал Мраксу и Сэллоу привести Абигейл в чувства. Даже на прощании с профессором Фигом сел напротив, хотя никогда раньше этого не делал. И за этой обманчивой небрежностью проглядывала забота не только о собственных интересах, но и о самой Гейл. И просто пойти и сказать, мол, извини, но я разрываю наш договор? Это было бы неправильно и нечестно. Хотя сам Малфой честно играть не любил, но Абигейл не позволила бы этого совесть. По крайней мере, в этом случае.       — Нет, Оминис. Это не шутка. И я действительно должна пойти с Родолфом на этот прием. — Девушка говорила медленно и спокойно, пытаясь донести до собеседника серьезность своих слов. Но вместо того, чтобы принять ее решение, юноша разозлился.       — Ах, так он теперь значит «Родолф»? — Мракс со звоном поставил чашку с остывающим напитком на столик. — Дарит платья, водит на приемы. Что же ты со мной тут сидишь? Беги к нему!       — Да что ты вообще несешь?! — Абигейл действительно встала со своего места. Слизеринка грустно усмехнулась — и как она могла подумать, что у них все может быть хорошо и просто? Это же Оминис. А если так, то стоит ли вообще пытаться?       — Уходи. — Голос Гейл приобрел стальные нотки. — Если ты действительно так обо мне думаешь, уходи. — Чтобы показать серьезность своих слов, девушка сама сделала несколько шагов в сторону.       — Абигейл… — Юноша вскочил с диванчика. Его ярость схлынула, а голос надломился. Он сам не понимал, что на него нашло. — Я… Прости, я не знаю, что со мной. Как только заходит речь о тебе и этом хорьке, во мне словно что-то щелкает. Я как с ума схожу. Готов его голыми руками задушить, без всякой магии, при одной только мысли, что он может к тебе притронуться. Наверное, это так глупо, но я дышать даже не могу, когда он рядом с тобой. — Мракс закрыл лицо руками, пытаясь успокоить бешено бьющееся сердце. — Чтобы попасть к тебе в лазарет, я пил оборотное зелье и принимал его облик. Я знаю, как он выглядит. Слухи не врут ведь, Малфой хорош. Он богат, галантен, сильный и перспективный волшебник. Умен и не обделен чувством юмора. А я? Слепой нелюдимый идиот из семейки психопатов, которых боится все волшебное сообщество. — Юноша практически выплюнул эти слова. — Наверное, я просто не могу поверить в то, что девушка вроде тебя действительно может выбрать такого, как я, а не такого, как он. — Плечи Оминиса поникли, и весь он как будто сжался, стараясь занимать как можно меньше места в пространстве.       Сердце девушки дрогнуло, когда пришло понимание — Оминис ревнует не потому, что не доверяет ей. А потому, что не верит в себя. Он умеет притворяться гордым, холодным и властным, если ему это нужно. Но когда дело доходит до чего-то, что для него действительно важно, становится очевидно, какой он на самом деле ранимый и чувствительный.       Не говоря ни слова, Гейл подошла к юноше и обняла, показывая, что она рядом. Ругаться и злиться больше не хотелось, особенно, когда девушка ощутила, как слизеринец вздрогнул, стоило к нему прикоснуться.       — Оминис, послушай меня пожалуйста очень внимательно. — Вкрадчивым голосом обратилась она к своему собеседнику. — Нас с Родолфом… Малфоем объединяет только договор. Взаимная выгода. Мне нужны его связи, возможность завести полезные знакомства. Ему — спутница на вечерах и приемах, которую сможет принять общество и его родители. Спутница, которая освободит его от звания почетной партии на брачном рынке и при этом сама не влюбится в него. И почему-то он решил, что я подойду для этой роли идеально. Я же, со своей стороны, также получаю определенную выгоду. Если бы у меня были чувства к Родолфу, разве стала бы я тогда в крипте… тогда… ну… — Гейл покраснела, не в силах произнести вслух то, что между ними произошло. Она не собиралась говорить об этом, по крайней мере, пока, но вырвалось как-то само собой. И Оминис тоже залился румянцем, очевидно, вспоминая о том, что было.       — Я понимаю, о чем ты. И постараюсь принять это, хорошо? Если каждый раз ты будешь возвращаться ко мне. — Юноша вновь крепче сжал объятия. Ускорившееся сердцебиение девушки находило отклик в его собственной груди. — Мне все еще не нравится это. Никогда не будет. Но я доверяю тебе.       Гейл улыбалась. Может, что-то все-таки получится?       Пока девушка размышляла о том, смогут ли они справиться с главной сложностью — недоговоренностями и старыми обидами, Оминис нежно касался кончиками пальцев ее лица, не решаясь на что-то большее.       — Абигейл, по поводу того, что произошло тогда в крипте… Прости, что устроил эту дуэль. Это было совершенным сумасшествием. Надеюсь, я не ранил тебя тогда?       — Нет. — Гейл, которая думала совершенно не о ранах, смутилась еще сильнее.       — Хорошо. Потому что за то, что было дальше, я извиняться не буду. Должен, но не стану, ведь это будет лицемерием, так как я совершенно не чувствую раскаяния. И не жалею ни о чем. А ты? — Последний вопрос звучал почти шепотом. Мракс до ужаса боялся ее ответа.       — Я тоже. — Абигейл сама не верила, что говорит это. Она старалась вообще не думать о том вечере, слишком много всего произошло после. Но услышав слова Оминиса, поняла — если она скажет, что жалеет, что все это было неправильно, будет врать не только ему, но и самой себе. Может, леди не пристало так себя вести. Но, в конце концов, она была не леди, а всего лишь сироткой из приюта в Элстри. И что бы ни говорил пастор на воскресной службе, к благочестию в их кругах относились куда проще, чем в среде аристократов.       — Абигейл, — юноша тяжело вздохнул, — ты и есть мое сумасшествие.       Этот поцелуй был не похож ни на один другой — он был наполнен нежностью и страстью. Поцелуй — обещание. Поцелуй — признание поражения. Оминис крепко прижимал Абигейл к себе, но словно сдавался на ее милость, полностью покоряясь ее воле.       Мир в глазах девушки на секунду замер, а затем стал вращаться с бешеной скоростью. Веки закрылись сами собой, а ноги подкосились, но Оминис не позволил бы ей упасть, держа одновременно крепко и аккуратно, боясь как либо навредить. И Гейл смирилась — с собственными чувствами, с тем, как сильно по нему скучала. Она ничего не могла поделать с собой, ведь весь ее мир сейчас сошелся на его руках, на его губах, на обманчиво хрупком теле, что оказалось неожиданно сильным. Абигейл целовала в ответ и растворялась в этом поцелуе без остатка, позволяя Оминису забрать все ее печали, разделить ее боль, исцелить израненную душу нежностью и лаской.       А он сам отпустил контроль и позволил себе сходить с ума от запаха лаванды, от нежной кожи девушки, покрытой шрамами — он любил, до боли в сердце любил каждый из них, ведь все они были частью Абигейл.       — Гейл, прошу, останови меня. — Шептал он с болью в голосе, разорвав поцелуй. — Я не уверен, что на этот раз смогу остановиться сам.       — Я так скучала по тебе. — Невпопад ответила Абигейл, разрушая последние барьеры, обнимая его так, словно он мог вот-вот исчезнуть. Неужели она сама пыталась его прогнать, не далее как час назад? Как это возможно, ведь теперь казалось, что вместе с ним ушло бы и ее сердце, выпрыгнув из груди.       — Что же ты творишь со мной, Гринвич. — Его голос дрожал. Растекающееся по телу желание не позволяло сконцентрироваться хоть на чем-то, кроме самой прекрасной, в его понимании, на свете девушки. Наверняка их давно уже потеряли и ждут в гостиной. Может, они проспали ужин и отбой? Потом придется многое объяснять и искать оправдания. Но Оминису казалось, что если он хоть на миг перестанет ее касаться, мир исчезнет.       Абигейл уже перестала даже пытаться о чем-то думать, разум подводил, а внутри горел огонь. И ей хотелось, чтобы Оминис горел вместе с ней, а потому она сама скользнула губами по чувствительной шее, заставив юношу шумно выдохнуть. Довольная результатом, девушка приоткрыла глаза, впервые заметив произошедшие вокруг изменения — Выручай-комната уже поняла, что сейчас двум влюбленным требовался вовсе не кабинет. Столы и шкафы исчезли, а яркий закатный свет обратился приятным полумраком, который разгоняли свечи и огонь в камине. Пространство стало меньше и уютнее, а вместо дивана появилась широкая постель, похожая на те, что стоят в факультетских общежитиях. «Кажется, обратного пути нет», — подумала Абигейл.       Но эта мысль отчего-то не пугала, а казалась правильной. Как будто внутри жила эта потребность — стать ближе. Получить защиту, откровенность, признание. То, чего ей так не хватало в этом мире, который стал казаться таким одиноким. И лишь тепло, которое дарил ей Оминис, могло согреть замерзшую от испытаний, выпавших на ее долю, душу. Только тот восторг, с которым юноша произносил ее имя, дрожащими руками расстегивая пуговицы рубашки, дарил свет в окружившей Абигейл тьме.       И девушка с радостью бросалась с головой в этот омут, помогая Оминису снять жилет и галстук, совладать с мелкими пуговками. Ей не терпелось коснуться его разгоряченной кожи — руками, губами.       В этот раз они не торопились, не пытались выплеснуть эмоции, наоборот, наслаждались каждым касанием, даря друг другу то, о чем давно мечтали — собственно, друг друга.       Когда Абигейл потянула Оминса к постели, так заботливо предоставленной Выручай-комнатой, юноша, к которому на миг вернулись смущение и неуверенность, запнулся.       — Гейл, ты уверена? — Ему важен был ответ. Важно было услышать.       — Нет, но я этого хочу. Оминис… — Его имя в ее устах звучало словно молитва о спасении.       Абигейл действительно казалось, что она умирает — балансирует на грани пропасти, сгорает в его объятиях, утопает в поцелуях, захлебывается от счастья, скользя руками по нежной белоснежной коже, проводя пальцами по выступающим венам, в которых выстукивая сумасшедший ритм бился его пульс.       И он слышал ее молитву, которая не оставила и камня на камне от его выдержки. Оминис и сам был готов встать на колени и молить ее о спасении, когда касание нежных рук создавало очередной электрический разряд на его коже. Готов был отдать все, что имеет, лишь бы это не прекращалось. Прижимался губами к ее шее и ключицам, слегка покусывая нежную кожу, не в силах сдержать переполняющие чувства.       Гейл чувствовала как сильно он по ней скучал, когда он прижимал ее ближе — ткань формы не была способна скрыть его желание.       Контраст прохлады простыней и разгоряченной кожи пьянил, и все казалось таким нереальным. Юноша не мог поверить — неужели это возможно? То, что происходит сейчас между ними? То, о чем он так долго мечтал даже тогда, когда перечеркнул для себя такую возможность?       — Абигейл, неужели ты правда не сон? — Шептал он, словно в бреду, хаотично покрывая поцелуями ее губы, скулы, шею, ключицы. Осторожно проводя холодными пальцами по аккуратной груди.       — Оминис… — Шептала девушка, когда пальцы юноши, не уверенного, в том, что он делает, сменились губами. Других молитв она больше не знала. Все слова, что ей были ведомы, перестали существовать.       — Скажи еще раз. — Попросил слизеринец, приходя в восторг от того, как она произносит его имя в момент наслаждения.       — Оминис… — Тихий стон Абигейл стал последней каплей. Он больше не хотел, не мог хранить самообладание. Его уже трясло от этого желания, от этой сладостной боли.       Гейл, на которой к этому времени не осталось одежды, сама потянулась к ремню на его брюках, но Оминис не позволил сделать этого, потому как знал — если последняя преграда падет, он не сможет сдержаться. А ему хотелось как можно дольше растянуть этот момент.       И он продолжил самое упоительное занятие, что знал — целовать Абигейл, отмечая губами каждый дюйм ее тела — шею, плечи, руки, грудь, выступающие из-за худобы ребра, живот, особенно задерживаясь на шрамах, стройные ноги.       Самой же Гейл казалось, что Оминис задался целью свести ее с ума — места поцелуев, таких невесомых, жгло пламенем, а слова на парселтанге, то и дело чередующиеся с комплиментами ее красоте на английском, заставляли дрожать.       Когда тонкие длинные пальцы случайно задели особенно чувствительную точку внизу, тело словно прошиб разряд электричества, заставив девушку выгнуться и закусить губу.       Оминис судорожно вздохнул — тихий стон Абигейл эхом наслаждения отдавался в каждой клеточке его тела.       — Гейл, я… я больше не могу. — Голос надломился. — Ты уверена? — Хоть она уже отвечала на этот вопрос, он был обязан спросить, иначе никогда не простил бы себя.       — Да. — Абигейл мягко высвободилась из его объятий, чтобы коснуться лица юноши дрожащими руками. — Сейчас. С тобой. Уверена.       Звякнула пряжка ремня, разрушая густую тишину. Преград не осталось. Только они и этот миг. И никто никогда не посмеет это у них отнять.       — Я… прости. — Оминис густо покраснел. Слепота мешала ему сразу сделать все правильно, и он чувствовал себя крайне неловко. Но вместо того, чтобы отстраниться, Гейл сама потянулась, чтобы помочь — она чувствовала, как внутри стягивается тугой узел.       По правде говоря, несмотря на уверенные действия, Абигейл немного боялась — она не раз слышала рассказы о том, как больно бывает в первый раз, как потом идет кровь. Но первые несколько секунд с Оминисом вызвали лишь дискомфорт, который ни шел ни в какое сравнение с ощущением счастья и правильности, что она испытала.       Оминис едва способен был контролировать себя, понимая, какую боль может сейчас доставить девушке, что стала дороже всего на свете. И эти несколько секунд, что он сдерживался, давая ей время привыкнуть, показались ему вечностью.       — Оминис…       И он не мог противиться ее молитве.       Движения становились все быстрее, поцелуи резче, все больше напоминая укусы. Ее ногти впивались в тонкую белоснежную кожу. Его руки сжимали аккуратные бедра, а губы хаотично скользили по ее телу, словно замена слов.       В какой то момент не осталось ничего, только звезды, сияющие над головой. Оминис никогда прежде не видел звезд, но теперь точно знал, как они должны выглядеть. Сил сдерживаться не осталось, и он дал себе волю, с тихим стоном в последний момент разорвав контакт.       — Прости, все получилось слишком быстро… — Произнес юноша, когда смог немного отдышаться и вспомнить, как говорить. Он притянул к себе Абигейл, борясь с мыслью о том, что он не справился, ведь она, похоже, не увидела тех же звезд, что видел он.       — Все было прекрасно. — Гейл улыбнулась, сжимая его руку. Она ни о чем не жалела.       Вновь поддавшись усталости, девушка второй раз за день задремала в его объятиях.       ______________________       Абигейл проснулась от ощущения нехватки чего-то очень важного. С трудом разлепив глаза, девушка обнаружила лишь пустую смятую постель, на которой ярким напоминанием о первой близости с мужчиной красовались несколько алых капель — по правде говоря, все оказалось не так страшно, как она ожидала, хотя внутри все еще был неприятный дискомфорт.       Но прежде, чем она успела испугаться, что Оминис вновь сбежал, раздался хлопок двери и в комнате вновь появился юноша, одетый лишь в форменные брюки. С растрепанных мокрых волос капала вода. И эта картина, такая уютная и домашняя, так заворожила Гейл, что она даже забыла, как дышать. На ее взгляд, Оминис был прекрасен — высокий, стройный, с едва заметным намеком на мышцы, россыпью созвездий из родинок и небольшим шрамом под правой ключицей. На острых скулах играл румянец, ярко контрастирующий с бледной кожей.       Девушка натянула простыню повыше и слегка улыбнулась — теперь у нее было полное право любоваться им.       Словно заметив ее взгляд, Оминис развернулся к ней.       — Ты проснулась? — Лицо слизеринского принца осветила счастливая улыбка, но он тут же смутился. — Как ты себя чувствуешь? Я слышал, что…       — Все хорошо. Правда, куда лучше, чем я думала, что должно быть. — Поспешила успокоить его Абигейл, тут же меняя тему, которую ей было неловко обсуждать. — Значит, комната создала ванну?       — Да. Я подумал, что неплохо было бы привести себя в порядок немного… — Откликнулся юноша, с помощью палочки ища что-то на столе, который так и остался в комнате. — Вот, выпей сначала. — Гейл с удивлением увидела у него в руках Рябиновый отвар. — Прости меня, я…       — Не нужно, все правда в порядке.       Абигейл понимала, почему он волнуется — не прошло еще и недели, как ее выписали из больницы, и, похоже, Оминис теперь собирался обращаться с ней, как с хрустальной вазой. С одной стороны, это даже забавляло Гейл и казалось очень милым. С другой же — немного действовало на нервы, что Мракс действительно считал, что она способна рассыпаться на осколки от одного лишь его неосторожного прикосновения.       Девушка не торопясь выпила отвар и, завернувшись в простыню, направилась в ванную, по пути подхватив первую попавшуюся рубашку, которая, как выяснилось, принадлежала Оминису. Гейл посмотрела на предмет одежды с легким злорадством — пока рубашка у нее, Оминису придется и дальше радовать ее взор.       Лежа в теплой воде с несколькими каплями лавандовой вытяжки, она думала о том, как убедить юношу, что все в порядке на самом деле, а не только на словах. Что это не было мимолетным помутнением рассудка. Что сейчас, после всего, что произошло в ее жизни, ей действительно было это нужно — чувствовать себя прекрасной, любимой, желанной. Несмотря на все, что она сделала. Вопреки всем шрамам на ее теле и на ее сердце. Что то, что они совсем недавно сделали, было самым важным и самым правильным?       Оминис ждал Гейл в комнате, которая уже вернула свой привычный вид — яркое освещение, столы, комоды, оборудование и все остальное. Юноша, все так же босой, пытался приготовить чай, ориентируясь с помощью волшебной палочки.       — Прости, не сообразил сразу спросить у тебя, какой чай ты хочешь. — Он смущенно улыбнулся. — А потому выбрал на свой вкус, успокоительный с лавандой.       — Оминис. — Почему-то Абигейл захотелось спросить именно сейчас. — Твоя Амортенция…       — Лаванда? Да. Я полюбил этот запах из-за тебя. — Он ненадолго отвлекся от процесса, полностью развернувшись к девушке. — Хотя с некоторых пор это стало проблемой. Не знаю, откуда эта мода на духи с лавандой, но я стал теряться в толпе.       Гейл не удержалась от смешка. Неужели действительно не понимал? Что ж, тогда не в ее интересах было ему подсказывать.       Спустя какое-то время они устроились на диване, болтая обо всяких глупостях и сравнивая свои ощущения в те или иные моменты их разлуки. Пока не добрались до главного.       — В тот вечер я ждал тебя. Чуть не прибил Малфоя за его шутки и наглость. Но когда он сказал, что ты ждешь меня в крипте… Я летел туда, как сумасшедший. Даже упал на лестнице по дороге. Сходил с ума, ждал. А потом услышал объявление Уизли: «Всем собраться в Большом зале». Мне было так страшно. Но не за себя. Я уже догадывался, что что-то не так. Что ты не пришла не потому что передумала. — Голос Оминиса дрогнул, когда он погрузился в неприятные воспоминания.       Абигейл положила руку на его плечо, чтобы успокоить и поддержать, но в тот же миг вспомнила, почему вообще так настойчиво требовала от Малфоя притащить Мракса в крипту, даже если насильно. Взгляд упал на круглешок медальона на запястье, который сейчас пустовал.       — Кто такой Гидеон Моран?       Гейл не ожидала от Оминиса той реакции, которую получила: юноша резко подорвался с места и занервничал.       — Откуда ты услышала это имя? — Требовал он, опустившись перед ней на колени. — Где ты его взяла?       Девушка была в замешательстве.       — Ты сам мне его сказал. Разве не так? — Похоже, ее подозрения были верны. На груди Оминиса действительно не было аналогичного медальона. — Написал на кулоне с Протеевыми чарами.       Юноша вздрогнул, как от удара. Медленно, словно под Арресто Моментум, протянул руку, но так и не коснулся ее щеки. Сделал несколько вдохов, успокаиваясь. Пришло время все рассказать. Давно было пора, но он так боялся. И теперь, после того, что между ними произошло, Оминис подозревал, что Абигейл точно его не простит.       — Гейл, — начал он тихо, заставляя Гринвич насторожиться и занервничать, — я умоляю тебя. Выслушай то, что я скажу. Скорее всего, ты не захочешь видеть меня после этого. Я пойму, если ты прогонишь меня и никогда больше даже не посмотришь в мою сторону. Особенно теперь. — Последние слова прозвучали хрипло.       — Да что, во имя Мерлина, происходит? — Гейл понимала, что речь идет о чем-то очень серьезном. Иначе Оминис не стал бы говорить подобного. И стало страшно. Девушка обхватила себя руками, чтобы немного успокоиться. — Что ты мог натворить такого, за что я не простила бы тебя?       — Я все тебе расскажу. Прошу только об одном — не прогоняй меня, пока я не закончу. Хорошо? Потом делай, как пожелаешь. Я слишком долго оттягивал этот разговор.       — Хорошо. — С каждым предложением Абигейл начинала бояться все сильнее.       — Начну с того, что я трус, подлец и мерзавец. — Оминис склонил голову, едва касаясь лбом коленей девушки. Его плечи вновь опустились, как будто юноша ожидал удара. — В свое оправдание же скажу, что все, что я делал, было попыткой защитить тебя. Похоже, неправильной. Но все же.       — Защитить от чего? — В голове девушки начала медленно, но верно, складываться головоломка. Внезапный разрыв, холодность, грубость, тайны. — Оминис, это связано с тем, что произошло, когда ты вернулся из дома после Рождественских праздников?       — Ты всегда была на редкость умна, правда? — Гейл не видела грустной улыбки, что появилась на его лице, так как юноша все еще не поднимал голову. — Ты права. Все началось после моего дня рождения…       Оминис принялся рассказывать, не утаивая ничего — как подслушал разговор, слова своего отца и ответы брата, пророчество, которое он запомнил дословно и, казалось, уже никогда не сможет забыть, то, ради чего Магнусу Мраксу понадобилась девушка.       — После того, что я наговорил тебе на следующий день, я думал, не выживу — настолько больно мне было. И еще хуже от того, что я причинил боль тебе. Даже пытка Круциатусом в тот момент казалась лишь шуткой. Гейл, я клянусь тебе своей магией, — юноша ухватился за руки Гринвич, как за спасательный круг, — я никогда не сказал бы тебе того, что сказал, если бы не был уверен, что только так могу защитить тебя от этих мерзавцев. Я думал, что если расскажу тебе правду, ты не станешь слушать меня и бросишься навстречу опасности.       Абигейл, как и обещала, слушала, не перебивая, пытаясь игнорировать мурашки, бегущие по спине — рассказ Оминиса казался каким-то сюрреализмом. Не может же действительно его отец желать принести ее в жертву? С другой стороны, от этого человека можно было ожидать чего угодно — Гейл до сих пор помнила леденящий взгляд темных, почти черных глаз и неестественную улыбку на мрачном лице. А от хриплого гипнотизирующего баритона бросало в дрожь по непонятной причине.       Очевидно, Оминис и сам до ужаса боялся отца. Зато все поступки юноши внезапно приобрели смысл — и его злость от присутствия девушки на празднике, за которой было скрыто волнение, и попытки Оминиса держаться подальше. Хотя настолько грубым он был не всегда.       Но все же это не объясняло всего.       — После произошло что-то еще? — Гейл с трудом слышала сама себя: в голове уже закрутились шестеренки. Чувства уходили на задний план, когда в дело вступала логика. — Перед тем, как мы с Себастьяном нашли реликвию.       — Ты вновь права. — Юноша все так же сидел перед ней на коленях, склонив голову. — В безопасных стенах Хогвартса так легко оказалось забыться, потерять ощущение опасности. Ведь отец со своими безумными планами где-то там, далеко. А ты близко. Такая прекрасная, удивительная, манящая. И я расслабился, дал чувствам одержать верх. Я никогда не мог побороть то, как сильно меня тянет к тебе, ты знаешь? — Оминис грустно усмехнулся. — А потом пришло письмо. Отец якобы изменил свое решение и предложил пригласить тебя на празднование помолвки Марволо. И я словно впал в ступор, не знал, что делать. Так разозлился в катакомбах из-за Себастьяна, что совершил самое идиотское, что только мог — заставил тебя применить Империо. Знал, что ты мне этого не простишь. Думал, что если ты сама будешь меня сторониться после такого, то и у меня не будет соблазна. Что ты будешь в безопасности. — Оминис дышал тяжело, словно пробежал марафон. Ему было невыносимо сложно вновь погружаться в эти воспоминания. Самые кошмарные дни его жизни. — Меня мучила совесть и было так больно от осознания, что я навсегда перечеркнул то, что может быть между нами. Думал, что выбираю между собственным счастьем и твоей безопасностью. А ты взяла и явилась в этот проклятый дом как ни в чем не бывало, прямо в руки к моему отцу. Да еще под ручку со своим старым врагом Малфоем. Отец был зол на меня, но мне было все равно. Мне казалось, я сошел с ума. Даже не помню толком, что было. Только то, как услышал твой голос. А потом, спустя какое-то время, пришел в себя в своей разгромленной комнате, забившись в угол как дикий зверь. Кажется, с тех пор я и начал сходить с ума — от беспокойства за тебя, от того, что ты была так близко, но я не мог даже прикоснуться. Я злился, ревновал, ненавидел себя, ненавидел Малфоя, говорил гадости. А потом прятался в крипте и рыдал, проклиная весь мир. До той самой ночи в катакомбах, когда я смог снова тебя коснуться, пусть и совсем ненадолго. Наверное, именно тогда я начал понимать, что все бесполезно — я болен. Смертельно болен тобой, Абигейл.       Девушка молчала. Признание Оминиса, такое пронзительное, проникло в самое сердце. Она знала, что он поступил неправильно — с самого начала, хоть и не понимала причин. И пора было признаться самой себе, что давно уже простила. Потому как сама тосковала без него. Наверное, ей стоило бы отругать его за то, что принял такое страшное для них обоих решение без нее, что промолчал, не посоветовался. Но какой был в этом смысл, если все уже было позади? И все же, оставалось кое-что еще.       — Ты так и не ответил, кто такой Гидеон Моран. — Абигейл старалась сохранять спокойствие и не терять нить разговора, вопреки тому, что хотелось броситься к Оминису на шею и стребовать клятву, что он никогда больше не поступит так глупо и не станет ничего от нее скрывать.       Юноша тяжело вздохнул. Этот момент он оттягивал слишком долго, ведь ответом на вопрос Гейл была самая постыдная часть его рассказа.       — В тот вечер после помолвки я вновь подслушал разговор отца и Нобиса. Они опять говорили о тебе. Я не стал стоять под дверью слишком долго — знал, что как только беседа будет окончена, отец явится ко мне, чтобы наказать. Он был зол, рассчитывал, что я приведу тебя прямо к нему в руки. А я вновь пытался смешать ему карты. Я торопился убраться оттуда как можно скорее. И по глупости забыл медальон, который ты подарила. Осознал это уже слишком поздно и надеялся, что его найдет домовой эльф. Но, похоже, отец его опередил. А что касается твоего вопроса… В ту ночь, в разговоре с моим братом, отец назвал это имя. Так что оно действительно мне известно. Так звали твоего отца. — Оминис склонил голову еще сильнее, словно приговоренный к казни, над которым уже занесли топор.       Абигейл догадывалась — «Гидеоном» назвала ее отца мисс Поттер в своем письме. Но все равно дернулась, как от удара. Отчасти это и был удар — в самое сердце.       Не говоря ни слова, девушка словно в бреду поднялась с дивана, медленно собрала свои вещи и направилась в ванную. Переоделась, почти не осознавая этого — в голове сейчас были совсем другие мысли. Вернулась в комнату, чтобы забрать сумку и повернулась к выходу из Выручай-комнаты.       — Абигейл… — Голос Оминиса звучал несчастно, почти жалобно. Разумеется, он ожидал, что девушка не простит ему подобного. Прощала уже слишком многое, но у всего есть свой предел. Но он надеялся до последнего.       Слизеринка не обернулась.       — Гейл, пожалуйста! — Взмолился юноша. Совсем недавно он был на вершине блаженства, а теперь, казалось, летел в бездонную пропасть.       — Мне нужно побыть одной. — Абигейл все еще не поворачивалась, боясь, что не сможет сдержаться, если позволит себе хотя бы один взгляд на Оминиса. — Мне нужно время.       Дверь захлопнулась, оставляя юношу наедине с отчаянием, которое стало особенно болезненным теперь, после всей эйфории последних часов, когда он позволил себе поверить, что все возможно.       — Для человека, который целый день и почти всю ночь провел рядом с любимой девушкой, ты выглядишь неприлично несчастным. — Себастьян еще не спал, когда Оминис заставил себя вернуться в общежитие. — Что случилось?       — Я рассказал все Абигейл. — Мракс не раздеваясь упал на свою постель.       Пояснять не требовалось — Сэллоу прекрасно понял, что хочет сказать его друг.       — Похоже, она сильно разозлилась.       — Если бы. — Юноша взъерошил и без того лохматые волосы. — Она просто встала и ушла. Лучше бы уж разозлилась, накричала, бросила очередную колкость. Я бы знал, как реагировать. Знал, что еще есть шанс. Но она просто ушла.       Себастьян сел на постели, убирая в сторону книгу, украденную из Запретной секции.       — Хоть что-то же сказала? Я уверен, Гейл простит тебя. Всегда прощает нас, идиотов. Даже после того, что я натворил, она не отвернулась, поверила в меня. А ты… — Сэллоу немного замялся, скрывая, как дрогнул голос. — Она ведь любит тебя.       Слова друга отозвались острой болью в сердце Оминиса.       — Я перешел черту, Себ. У всего есть свой предел. Возможно, она простила бы, что я столько всего скрыл от нее, пытаясь уберечь. Но имя ее отца… Она всегда мечтала узнать, кто она и откуда, что случилось с ее родителями. А я пытался у нее это забрать. Такое не прощают. — Юноша отвернулся, показывая, что разговор окончен. Может быть, потом он поделится своими чувствами с Себастьяном, как делал всегда. Но сейчас каждое слово давалось с трудом. Как будто чем больше он говорил вслух, тем реальнее становилось то, что он упустил шанс, который только сегодня подарила ему Абигейл.       Гейл же не собиралась возвращаться в гостиную. Не теперь. Было кое-что очень важное.       Дорога давалась легко и привычно — спуститься в подвалы, пройти мимо статуи спящего дракона, поворот, еще один. Мимо запертой двери.       Зеркало Еиналеж стояло на своем месте среди груды всякого хлама. С упорством, достойным восхищения, темный артефакт показывал одну и ту же картину — залитый солнцем сад, в котором взявшись за руки сидели мужчина и женщина.       Неизменно молодые и молчаливые, оплот стабильности, которого так не хватало в жизни Абигейл, перевернувшейся с ног на голову несколько раз за последний месяц.       — Здравствуй, отец. Bonjour maman. Давайте знакомиться заново. Я ваша дочь, Абигейл. Абигейл Моран. И мне столько нужно вам рассказать…