Ha-ve

Чуя правда торопится. Сегодня он заменяет тренера, который все еще в запое и все еще платит ему. Дневные пары господин Масаки проводит, а на вечерние секции сил нет — рука после 4 часов тянется к бутылке. Тренировать не тяжело, особенно первокурсников, потому что они спокойно слушаются, лишь играть не умеют. С ровесниками чуть сложнее — Чуя иногда отвлекается на болтовню, но в целом справляется. Он командует, будто был рожден для этого: говорит кому жестче держать руку, кому активнее двигаться, кому куда пасовать и делает это все практически машинально. Даже остается время на подумать. А думать не хочется ни о чем, кроме Дазая и их встречи в коридоре. Разумеется Накахара понимает, что поступил далеко не как мужчина, даже не как парень, а как трус. Убежал, боясь показаться ранимым или слезливым, прекрасно зная, что Дазая это не оттолкнет. И это что выходит, страх серьезных отношений? Конечно, ему ведь и одному, независимому и свободному, хорошо. Но с Осаму временами было лучше. И Дазай почти показал Чуе, что нет ничего ужасного в том, чтобы получать от человека поддержку и помощь, чтобы казаться слабым, но Чуя очень не вовремя съехал со всего этого. А сейчас ему кажется уже слишком поздно идти, извиняться, плакаться, это ещё хуже. Просто поговорить с Осаму тоже тяжело, потому что Накахара будет чувствовать себя ребенком, которому умный взрослый поясняет азы существования. Гордость совсем немного не позволяет. Чуя нетерпеливо поглядывает на дверь спортзала, пока игроки хлопают чьему-то классному удару. Появляется невыносимое желание увидеть Осаму. Накахара хочет, чтобы Дазай пришел, просто постоял рядом, посчитал с ним, кто проигрывает. Просто побыл рядом. Он хочет болтать с ним, смотреть в его глаза… В плечо прилетает мяч, отрезвляя. — Свистеть будешь? — нагловатый Кацу со второго курса замечает мечтания Чуи и посмеивается. — Подавай, Кацу, — Накахара возвращает мяч обратно с протяжной усмешкой. Этот парень смешной. Вторая партия, пока что ничья, Дазай всё ещё не приходит. А почему он собственно должен? Чуя не знает, но что-то ему подсказывает — он обязательно сегодня его ещё встретит. Потому что хочется и увидеть, и сказать ему пару слов. К тому же, Дазай настойчивый. Через полчаса «пару слов» превращаются в предложения. Вот придёт Дазай, а Накахара расскажет ему о своих чувствах, даже извинится, просто спокойно обсудит всё. Чуя в предвкушении свистит и встаёт на скамейку, чтобы получше следить за происходящим. И эта слежка даёт пользу, потому что спустя еще полчаса он замечает Дазая, который плавно движется в его сторону, стараясь не мешать игровому процессу. — Играем! — взбадривает всех, включая себя, Накахара, чтобы не отвлекались. После он легко спрыгивает с лавки, в нетерпении поджимает губы, и с каждым шагом Осаму его пыл угасает. Он же знал, что Дазай придёт, но не знал, что это будет так волнительно. — Чуя, — Дазай слабо улыбается и равняется с парнем. Такой высокий, такой красивый и со своим вечным шлейфом нежной беззаботности. Накахара не даёт договорить и вываливает свою тщательно продуманную речь на парня. — Дазай, моя мать в больнице, сестра и бабушка сидят дома и места себе от горя не находят. У меня нет времени на отношения и разговоры о них. Я и без этого разрываюсь. Осаму слегка приподнимает бровь и смотрит прямо в испуганные глаза Чуи, который сам не понимает, как мог такое сказать. В голове правда было совсем другое! Дазай вздыхает и почти незаметно кивает головой. — Чуя, я пришел сказать, что Рюноске ищет тебя. У Накахары всё рушится внутри. Ломается какая-то стеклянная перегородка. Поздно, наверное, говорить, что Чуя хотел не это сказать. Или ещё лучше, может, «ты всё не так понял?». А Дазаю неловко от этой ситуации и грустно от того, что сказал Чуя. Повисает какое-то странное молчание. Никто не может развернутся и уйти, но и сказать что-то первым тяжело. — Осаму… — Чуя находит в себе силы для одного слова, дальше как-то не идёт. Он глядит несмело сначала в глаза парня, затем в вбок и вовсе опускает взгляд вниз. Стыдно. Дазай клонит голову вбок и в мягком сожалении сводит брови. Жаль Чую с его сложностями и запутанностью, однако, себя и свои искренние чувства тоже жаль. Осаму делает небольшой шаг вперед и кладет ладонь Накахаре на скулу. Ощущается, что он вкладывает в этот жест что-то такое..последнее. — Я знаю, что ты ничего не скажешь, — с осторожной улыбкой говорит Дазай. Он знает Чую третий год, знает его характер и только сейчас понимает, что он вряд ли сможет измениться. Если у Осаму образ — «мудак», который легко в любой момент скинуть, то характер совсем другой, не меняющийся. А у Чуи нет образа, он такой, какой он есть. И в данный момент Дазай уверен, что Накахара не сможет по щелчку пальцев произнести душещипательную речь и раскрыть свои чувства. У Чуи снова всё переворачивается, кажется, скоро уже внутри него ничего не останется. Осаму, получив в ответ молчание, неторопливо разворачивается и собирается идти, Чуя же в этот момент ловит его за запястье. Совсем непринужденно и несильно, он не удерживает, не сдавливает, но Осаму остается. — Стой, я… — со стороны Накахары это наверное выглядит просто жалкой попыткой, только его это не смущает, — Дай мне день. Пару. И Дазай смотрит в ответ взглядом..снисходительным, даже немного огорченным, но не сильно, будто он ничего другого не ожидал. Чуя больше всего в жизни боится быть чьим-то разочарованием, и это ранит его в самое сердце. Они оба надеялись, что он скажет что-то другое. — Пока, Чуя. Осаму без труда вытягивает руку из ладони Накахары и уходит. В зале стоит полная тишина. Обе команды перестали играть и со всем вниманием следили за этой сценой, и Чуя только сейчас это замечает. Двенадцать заинтересованных и каких-то сожалеющих взглядов, которые облепляют и выводят из колеи. — Партию я за вас доигрывать буду что ли? — рявкает Накахара, потирая лоб. Он чувствует себя опустошенным. — Накахара, — окликает его Кацу уже без дерзкой улыбки. — Пасуй, — парень игнорирует и свистит. Кацу также игнорирует команду тренера и с неким осуждением качает головой. — Извинись. Боже, даже этому идиоту понятно, что Чуя виноват. Неужели всем двенадцати идиотам в этом зале всё понятно?! Почему они вообще следили за ними, а не играли, и почему Накахара этого не заметил? Чуя сжимает челюсть от раздражения и чувствует, что держится на грани истерики. Партию не доигрывают. Все вялые, задумчивые, Чуя тоже, плюс на взводе. На счёте 7:12 он машет рукой, свистит, кидает ключ от зала Кацу и уходит. Холодный ветер пронизывает насквозь. Воздух тяжелый, наполнен запахом дневного дождя и снега, который вот-вот выпадет. Голые деревья трусливо колышутся на ветру, всё вокруг кажется таким безжизненным и унылым. И непонятно, действительно ли оно таким и является или это всё настроение Чуи. Но уже на подходе к общежитию он наполняется энтузиазмом, потому что принимает решение поговорить с Дазаем. Это уже железобетонно, стопроцентно, Чуя чувствует, что готов. Что в полной мере за последний час понял, как он не хочет потерять Осаму, и как он труслив. Ему не нужен ни день, ни два. Опять же непонятно, что сподвигло его к таким мыслям, неужели наставления Кацу? Да, да, он точно готов. Нахуй независимость! Невозможно же вечно бегать, испытывать свои нервы и Осаму. Ведь, когда Дазай отказывается от помощи или подарков, то Чуя злится, бесится. Как абсурдно. И чем больше Накахара думает, тем сильнее наполняется воодушевлением и чувствами, желанием помириться и наконец разобраться хотя бы с одной темой в своей жизни. Он бежит по лестнице к комнате едва ли не вприпрыжку, абсолютно забывая обо всём на свете, включая Рюноске, который хотел его видеть. Замирает на секунду у двери в мимолетном сомнении, дергает ручку: — Осаму, я..! В комнате пусто. Из вещей Дазая осталось пару книг на полке, несколько летних вещей в шкафу и кольцо с древесным узором на столе. Пустота лишь в одной половине комнаты, но Чуе кажется, что всё пространство состоит лишь из койки и голых стен. Как отрешенно выглядит сторона Дазая, будто его никогда здесь и не было. Лишь кольцо и дурацкий кубок по шахматам не прихватил. Оставил всё самое ненужное. Накахара не может спокойно смотреть на награду, потому что ему чудится, будто в ней весь Дазай. Он хватает кубок и сначала держит недолго в руках, ощупывая, а затем запускает в стену, но в полумраке промахивается и попадает прямиком в зеркало шкафа. Осколки его не задевают, но теперь они рассыпаны по чужой половине. Накахара находит это хорошим, если Дазай решит вернуться, то сразу поймёт, что ему не рады. Чуя не в состоянии даже выйти на балкон и курит в окно после того, как вытряхнул из шкафа все чужие вещи в гору осколков и попытался смыть в унитаз кольцо. Первую ночь он спит три часа, потому что чего-то не хватает для спокойствия, вернее, кого-то. А также зашкаливает раздражение из-за всего на свете; но если сузить круг, то выйдет всего два фактора: собственная глупость и бессердечный, слишком демонстративный чужой уход. И вот для чего он ушел? В чём была необходимость. Причем свалил, очевидно, не просто переночевать в соседней комнате, а съехал. Да, Осаму съехал к семье крестного. Большая светлая квартира, струящаяся скатерть на столе, европейский стиль, немного мрамора и золота, цветы в горшочках, просто мечта. Но, когда в девять часов вечера Дазай позвонил Мори и попросился пожить ненадолго, он не обратил внимание на все эти чудеса комфорта и достатка. Поздоровался, пообещал рассказать о сложившейся ситуации утром, прошел в свою комнату, кинул сумку куда-то в угол и почувствовал себя неуютно. Общежитие не рай, но Дазай уже забыл, что в комнате может быть только одна кровать, и не привык к отсутствию Чуи и его вещей. Комната гостевая, обустроенная, уютная можно сказать. Но одинокая. Родственники относятся к нему хорошо. Тем более они редко видятся: Мори с утра на работе, его жена убегает чуть позже и завозит дочь по пути в школу. Встречаются все только за ужином на полчаса и расходятся. Никто никому не мешает, всех всё устраивает. Даже слегка капризная и избалованная дочь не возражает. И так уже несколько дней. Дазай это время не ходил на пары. Он взрослый мальчик, никто ему ничего не выговаривал за это, да и особо дела никому не было. Но под конец недели Осаму решил заявиться в университет на пары не совпадающие с чуиными. Это философия второй и конфликтология третьей. Чуя в это время будет в другом корпусе на психологии и японском. Дазай приезжает в университет к десяти и благополучно отсиживает две пары без происшествий. Он пересекается на лестнице с несколькими знакомыми и уже собирается уезжать, как перед выходом его вылавливает Фёдор. — Пойдём, — без каких-либо объяснений приказывает Достоевский и уводит парня за собой в сторону общежития. — Стой, куда ты тащишь меня?! — Дазай не собирается покорно следовать за другом и вырывается из его хватки. Еще к общежитию ему не хватало идти, чтобы с Чуей встретиться. Вместо ответа Достоевский толкает Осаму в сторону, за угол здания, а сам выглядывает что-то в толпе. Дазай тоже замечает рыжую макушку в компании высоких парней, стремительно удаляющуюся от них в сторону спортивного корпуса. — Знаю я, что поссорились, — полушепетом говорит Фёдор. — Теперь пойдём. И Осаму уже добровольно следует за парнем. В комнате Достоевского и Гоголя посвежело. Теперь нет четкого разделения на унылую и пустую сторону, и яркую и хаотичную. Везде всё в меру. На полках Фёдора появились не только новые книги, но и какие-то цветастые браслеты, фигурки. А у Коли подобного добра убавилось, стало почище. — Вы помирились? — сходу спрашивает Дазай, не успев разуться. — С чего ты..а, ну да, — Фёдор решает, что удивляться внимательности Осаму глупо, — Я его простил. — Хм, интересно. — Дазай пытается как-то развить тему, пока Достоевский наливает воду в чайник, но ему не дают поговорить о чём-то отдаленном: — А ты съехал, — в лоб говорит парень, нажимая кнопку на чайнике. — С чего теперь ты взял? — На прошлой неделе я видел, как ты вечером шёл в спортзал, где Чуя командовал. Вы там поболтали, наверное, неприятно, а минут через сорок ко мне прибежал Коля и сказал, что Чуя сошёл с ума. Дазай смотрит на Фёдора со скептицизмом. Очевидно, что для него подвергнуть слова Гоголя ничего не стоит. Достоевского же это в какой-то степени оскорбляет, поэтому он просит записать Колю голосовое сообщение со всеми подробностями. — Да, да! Я был у Мичизу, мы курили… Неважно. И слышу грохот какой-то, а затем вскрик. Мичизу уже накрыло немного, он не пошёл проверять, а я одну тяжку только сделал. Понял, что это от вашей комнаты, прислушался, а то был не вскрик, а адски громкие маты, а грохот, будто окно разбилось. Короче, заходить я побоялся, подумал, что деретесь, точнее, что Чуя тебя с окна выкинул. Во-от.. Голосовое обрывается, и Дазай сначала удивленно вздыхает, а потом подвергает сомнению весь рассказ. — У него богатая фантазия. Достоевский качает головой, отчасти соглашаясь. — Ну и он курнул. Но давай честно, на Чую это похоже. Может, «адски громких матов» и не было, но вот разбить что-то мог. Дазай вместо ответа кивает, а сам думает, что Накахара точно кубком запустил. В зеркало, наверняка. Или правда с окна выкинул. Хотя, это уже слишком. — Ты помолчать пришёл? — хмыкает Фёдор, откидываясь на спинку кровати. Осаму закатывает глаза, потому что ему не нравится эта обстановка «в кабинете у психолога». — Вообще-то ты меня привёл. Достоевский разводит руками и указывает на дверь, показывая, что ему сплетни нет необходимости слушать, а Дазаю высказать очень нужно. — Я тебя силой не удерживаю. Осаму тяжело вздохнул, но вывалил на Фёдора всю эту историю, начиная аж с того дня, как мама Накахары попала в больницу. Подробно описал, как Чуя отстранился, как прятался и не хотел контактировать. Как отвергал все предложения и попытки хоть как-то помочь и как в последний момент спохватился, но не смог себя преодолеть. — Ощущение, будто я ему нужен только, когда всё хорошо и нет никаких проблем, ничего не обременяет. Достоевский размешивает чай в кружке и спокойно глядит на Осаму. Даже не спокойно, а с прохладным снисхождением. — Поэтому ты уехал, — говорит он, сверкая хитрыми глазами. — Что? — непонимающе вздыхает Дазай, — Я тебе вообще не об этом! — Объективно, Осаму, если бы ваши отношения были игрой в шахматы, то твой ход - это как отступить перед матом. Вроде бы шаг до победы, но ты зачем-то идешь в другую сторону за пешкой, — с загадочной улыбкой Фёдор отпивает ягодный чай и глядит на дверь уже поражено. — С чего это? — спрашивает Дазай, но замечает взгляд Фёдора, обращенный куда-то за него. — Твой поступок странный, — бесцветно отвечает парень, уже улыбаясь за спину Осаму. Дазай не выдерживает и поворачивается. Он видит перед собой Гоголя, внимательно изучающего лицо Фёдора со светлой улыбкой. — Какой поступок? И вся история заново вываливается уже на Колю. Он, внимательно всё выслушав, непривычно серьёзнеет, но всё-таки насмешки в глазах и ухмылки на губах не теряет. — Я не мастер в принятии верных решений, но ты поступил, как дебил, — верно подмечает парень, — Ему и без того тяжело, на нём вся семья, мама в больнице, ещё ты. Он пытается сделать что-то с чувствами, переделать себя ради тебя, а ты без разговоров и предупреждений забираешь все свои вещи и сбегаешь. Тут вступает Фёдор. — Прошу заметить, так же, как Чуя сбегал от серьезного шага в отношениях. Ему в целях профилактики неплохо ощутить подобное на себе. Гоголь кивает. Интересно, что парни даже не смотрят на Дазая. — Соглашусь, но его поступок осознанный, а Чуя вряд ли понимал почему и зачем бегает и отвергает. Я уверен, что он хотел бы взять и кинуться в его распростертые объятия, но что-то в башке мешает. Шорох штор и усмешка Фёдора нарушают секундную тишину. — Но ещё Чуя ничего не сказал в ответ на «я люблю тебя». — А когда ему надо было отвечать, после того как позвонили и сказали, что мама в больнице или в перерыве между учебой, поездками к ней и к семье? Очень романтично. — Справедливо. Дазай округляет глаза, смотрит нахмурившись на беседующих друг с другом парней поочередно, а затем коротко подытоживает: — То есть я виноват? Гоголь перестаёт крутить зеленое кольцо на пальце и щелкает им по лбу Дазая. — Ты виноват в том, что делаешь всё осознанно. Ходишь за ним, как банный лист, «давай поговорим, давай помогу, давай ты изменишься по щелчку пальцев». — Банный кто? Достоевский поджимает губы, огорченный тем, что Осаму заинтересовало во всей речи только непонятное выражение, но Гоголь ободряюще хлопает его по плечу и снова вставляет своё слово: — Да, ходишь и действительно на нервы действуешь. Отстал бы от него, дал бы время и пространство - когда реально хуево стало - сам пришел бы. — То есть он молодец, а я мудак? Фёдор смотрит на Колю почти уныло, в его посеревших глазах читается «ну как он не понимает, идиот?..». — Так ты и до этого всего знал, что он независимый, — хмыкает Гоголь. Дазай фыркает и жмет плечами. — Зато он решительный! Откуда я знал, что дальше так будет? Фёдор приглушает голос, будто собирается рассказать Коле секрет, но он специально не скрывается, не переходит на шёпот, чтобы и Осаму было слышно. — Чуя первым поцеловал его, когда Дазай затупил.. — Я не затупил! — возмущается парень. И спустя десять минут выяснения кто тупой, а кто решительный, Дазай задает последний вопрос: — А делать мне что?