Ha-ve

Чуя от слова совсем не хотел съезжать в маленькую квартирку с кучей складной мебели, выдвижными кроватями, шкафчиками и столами. Это, конечно, удобно, решало проблему захламленности и давало возможность распределить вещи по полочками, а затем эти полочки спрятать в стене. Но нет. Он говорил «нет» узкой прихожей, где невозможно развернуться вдвоём, кухне, где сразу и печка, и стиралка, и унитаз. В таких помещениях он чувствует себя, словно мошка в спичечном коробке. Возможно, у него клаустрофобия, но он этом не догадывается. Однако, большие квартиры стоили больших денег. Разочарование Чуи было настолько велико, как и квартира, которую ему хотелось. Дазай не понимал этой тяги к большому пространству. Зачем много места - главное, что есть ванная, кухня и спальное место в приличном виде. Но он не разделял позицию Чуи только из-за того, что никогда и не жил в больших помещениях. В детстве в небольшой квартире, а потом с Одасаку в крошечной студии. Чуя же вырос в доме, где у каждого своя спальня, где две ванных комнаты, большой зал и столовая. Разумеется ему тесно, хочется свободы - Накахара сам по себе натура такая. Идеальным вариантом стал лофт с дурацкой узкой прихожей, где справа располагался длинный гардероб, а слева ванная. Там не было отдельной спальни, зато была лестница, ведущая на второй ярус, к гигантскому футону на полу. Но главное: кухня: узкая, но длинная, светлая, просторная, с таким же вытянутым новым столиком и мягкими креслами шоколадного оттенка. Ну и, конечно, балкон. Вещи перевозили в течении двух дней с помощью Тачихары, который с молящим взглядом просился в гости. Дазай почти сломался под натиском жалобных просьб, но Чуя захлопнул дверь перед носом и пообещал позвать позже. Сегодня они весь день посвятили обустраиванию квартиры и нашли это весомым поводом не идти на пары. Все кружечки, светильники, диффузоры распихали по разным уголкам помещения, а проектор прекрасно подошел на второй ярус. Книги Осаму были спрятаны во встроенные в стену полки, рядом со спальным местом, туда же были укомплектованы две бутылки вина. Теплая желтая гирлянда по-прежнему была протянута под потолком, но уже на верхнем этаже; внизу, как оказалось, помимо основного света без того была приятная подсветка. — Ну, что, доволен? — спрашивает Осаму у светящегося Чуи, заваливаясь на диванчик напротив кухонного столика. Накахара не может скрыть широкой улыбки и усаживается рядом. — Да-а, — он ещё раз оглядывается, выискивая, не забыли ли что-то в общежитии, а затем смотрит на Дазая, — А ты? Осаму ведёт плечом. Красиво, уютно, но как будто чего-то не хватает. — Я бы поставил сюда цветы, — он указывает в сторону высокого пустого табурета возле холодильника — И на стол, — а затем на тумбочку рядом с диваном. — А весной на балкон можно, или поставить что-то не нуждающееся в тепле, неприхотливое. Чуя удивленно распахивает глаза. — Ты любишь цветы? — Почему нет? Этот вопрос немного сбивает с толку, но Накахара быстро ориентируется. — Ты никогда не говорил, и в общаге я не видел у тебя ничего подобного. Дазай в ответ многозначительно вздыхает, видимо, уже примеряя в голове, как будут выглядеть пузатые горшочки. — Я бы забывал за ним ухаживать. А сейчас ты мне будешь напоминать. Они оба знают, что это Чуя постоянно что-то забывает. Дазай помнит и знает всё. Накахара не озвучивает это вслух - какая разница - хочет Осаму цветочки, значит будут ему цветочки. — Давай купим как-нибудь или можем у мамы…ну, дома забрать. Хотя нет, это её, не получится. Дазай улавливает это мимолетное смятение в голосе Чуи и совсем не хочет, чтобы он продолжал загоняться на эту тему, поэтому кладет руку на плечо и пытается отвлечь: — Или попросим, чтобы на новоселье подарили. А мы устроим новоселье? — Не сегодня, — Чуя для большей убедительности делает жалостливый взгляд и хлопает ресницами, — Они опять придут и выпьют сначала свое, а потом все наше вино, — а затем в зрачках вместо бликов появляются хитрые огоньки, — Предлагаю опередить и выпить его первыми. — Хм, неплохо. Осаму усыпляет Чую и себя одновременно ведя по его плечу вверх-вниз. Он смотрит на стену между ванной и кухней и думает, что там бы хорошо смотрелась картина или фотография, как Накахара подкидывает новую идею: — Хочу кресло на балкон. Дазай кивает: — Могу взять у Мори. — Тебе тоже нужно. — Возьму два. Чуя никогда бы не подумал, что необходимую поддержку и уверенность в чем-либо ему сможет обеспечить Дазай. Терпеливый и пытающийся держаться Чуя бывало испытывал прилив самых различных эмоций: от гнева до радости, которые Осаму мог утихомирить и рационально спокойно объяснить, что убить кого-то - не выход. Он его уравновешивал. Потому что Осаму практически всегда был стабилен и частенько думал за двоих. Не в плане быта, конечно. Дазаю все равно нравилось прикидываться бытовым инвалидом или делать домашние дела вместе с Чуей. В одиночку что-то драить ему было не по душе. И Накахара в целом был не против, ему даже больше нравилось, когда Осаму просто сидел рядом, пока он, в свою очередь, занимается делами, и рассказывал что-то. — Я первым испытываю ванную, а ты настраивай проектор. Дазай упускает момент, когда Чуя уже увиливает от него с полотенцем в руках и раздает указания. — Эй, почему я? — А кто его покупал? И неизвестно куда и в какой момент испарилась проблема дележки денег и подарков. Каждый мог сказать «купи, одолжи, подари» и не стеснялся. Проектор очень хотел Чуя, но жалел денег, в итоге его купил Осаму. А Накахара в ответ планирует задарить парня цветами. И здесь ни в коем случае не ведётся никакой подсчет кто кому чего сколько покупает и дарит, все идёт от души. А ванная роскошная, по ощущениям чуть меньше самого лофта. В ней пока нет даже мыльницы и нормального геля для душа, но полки уже заставлены всеми чистящими средствами мира. Чуе кажется, что его вселенная и он сам схлопнутся от счастья, распираемого от снятия квартиры и совместного проживания. Проектор - вещь удивительная, потому что Дазай не помнит, что ещё вызывало такой едва ли не детский восторг у Чуи. Хотя, скорее роль играла сама обстановка - новая квартирка, футон во весь пол с пуховым одеялом, теплая гирлянда, один большой стакан сухого красного на двоих - бокалами ещё не обзавелись - и какой-то красивый фильм с невероятными пейзажами на стене. — Причинно-следственные связи хромают конечно, — вздыхает Дазай, передавая Чуе бокал. — Я вообще не слежу за сюжетом, просто любуюсь картинками. Накахара не глядя отпивает и завороженно следит за цветочными полями, сменяющимися звездным небом, а Осаму не успокаивается: — У героя умерли все близкие, его предали, но он совсем не страдает, — на мгновение парень недовольно вздыхает и перестаёт перебирать рыжие волосы, а потом цокает, — Какой бред. Чуя потряхивает головой, намекая, что не время прохлаждаться, а сам рассуждает: — Я уверен, что здесь упор на визуальные образы и красоту, чтобы замылить глаз. Больше он говорит то, что хочет слышать Осаму, ведь самому парню действительно не так важна логика повествования. Зачем вообще использовать мозг, приютившись на плече у Дазая и дыша ароматом вина смешанного с хвоей? — Меня не проведешь, — словно следователь на допросе фыркает Осаму. — А меня легко. Дазай усмехается и меняется местами с Чуей, укладываясь на него и зазывно мотая головой. Он не считает некоторую доверчивость плохой чертой или тем, от чего необходимо избавляться, потому что в этом и заключается обворожительность Чуи - он сочетает серьезность, ответственность, вспыльчивость с искренностью. — Мне хорошо с тобой, — вырывает из мыслей тихий голос. Дазай, не сообразив сразу, переспрашивает: — Что? — Пойдешь курить со мной? — Пойду. Вид с балкона не самый потрясающий - на еще одну сереющую многоэтажку с похожим балконом и красным велосипедом. Но над головой безупречное открытое небо. В городах звезд нет, но на темном полотне, благодаря фантазии, они вырисовываются сами. Несколько крупных звезд рядом с искрящейся луной, заволоченной молочными облаками, ещё парочка где-то справа сияет, а ниже одна точка светит, неумолимо притягивая к себе внимание. Облака медленно плывут, словно по течению, и сначала полностью затмевают полумесяц, а после уплывают дальше. Будто из-под воды, Чуя слышит немного ленивый, но уверенный голос Осаму: — Понимаешь, ты говоришь «он писал о том, что массовая культура стала элитарной, а элитарная массовой», но смысл всей книги в том, что нет элитарной культуры, она умерла. Он сидит на такой же полуразваливающейся табуретке, что и Чуя, глядит на клочок города, виднеющийся между зданиями и, складывается ощущение, что он даже не думает, прежде чем отвечать Накахаре по поводу грядущего коллоквиума по философии. Его взгляд падает на здание напротив, где в окне пятого этажа загорается тусклый огонёк, а затем полноватый мужчина выходит на балкон. Лица разглядеть невозможно - слишком далеко - но малиновую рубашку с коротким рукавом и яркую зажигалку красного оттенка легко. Он замечает парней напротив и, кажется, изумляется - наверное, не привык к новым жильцам. Осаму хочет положить руку на плечо Чуи и намекнуть, что пора идти, но замечает, как мужчина легко машет руками, подразумевая «нет, не стоит», и сам скрывается за дверью балкона. Чуя затягивается, так и не увидев этой сцены. Он приподнимает плечи, укрытые пледом и уводит взгляд с неба. На выдохе немного искаженным и недовольным голосом говорит: — Бред такой..Но я понял. — Ты не согласен? Осаму облокачивается на стену позади, заранее пытаясь смягчить падение от внезапно сломавшегося табурета. Чуя делает тоже самое и, стряхивая пепел с балкона, отвечает честно: — Элитарность была, есть и будет, в этом нет ничего плохого. — Нет элитарности, — Осаму не требуется и секунды раздумья, чтобы мягким, обволакивающим голосом сказать, — Сейчас оперу можно посмотреть в интернете, а для того, чтобы увидеть чью-то картину не обязательно идти в музей. Это все массово. Чуя удивленно вскидывает брови и даже уводит сигарету от губ, чтобы возразить: — Но для того, чтобы понять оперу или картину, нужны знания и умение мыслить. А с этим Осаму сложно поспорить, да и не особо хочется. Он смотрит на расстилающиеся по серому пледу золотые пряди, похожие на стекающий мед, незаметно пропускает пару сквозь пальцы, наслаждаясь шелковыми касаниями, и верно спокойно подмечает: — Ты делишь людей на плебеев и элиту. Накахара обращает внимание на безмятежность, скользящую по лицу Осаму, и чувствует, как что-то цепляется за волосы. Секундная боль проходит быстро - Чуя не успевает даже и пискнуть - в поле зрения появляется рука Дазая, которую он кладет обратно себе на колено. Эти пальцы увитые кольцами! За них вечно все цепляется: одежда, волосы, они больно царапают нежную кожу. Но красивые до ужаса и Осаму идут до безобразия. В его жестах сразу появляется нечто повелительное, театральное. — Все могут обладать, разглядывать, но не всем дано понять, — почти шепчет Накахара. Например, не всем дано понять прелесть этих самых разных серебряных колец: простых, тонких и широких, сверкающих мелкими камушками, гладких и шероховатых. Не каждый поймёт какая в этом кроется пленительность. Как не каждый поймёт соблазнительность, с которой Чуя курит свои дорогие сигареты, на которые ужасно жалеет денег. Кто-то скажет «отвратительно от запаха до процесса», Осаму скажет «великолепно от томного прикрывания глаз на вдохе и закусывание губы после выдоха». — Ты сноб, — безобидно усмехается Дазай, — Это не так работает. Это правда не так работает, он лучше разбирается в подобных делах, но правда во вселенной определенного писателя, и ничто не мешает Чуе считать иначе - оба это понимают. Накахара кидает сигарету в пустующий цветной горшок, который служит пепельницей, и невесомо касается ладони Осаму. Он смотрит в теплые ореховые глаза с лукавыми бликами и, ощущая пальцами холод серебра, заявляет: — Дазай, давай каждый останется при своем мнении. Осаму прикрывает в ответ глаза и слегка кивает. Спустя минут десять они уже тихо посмеиваются, что-то вспоминая. Дазай греет руки Чуи, который категорически отказывается уходить с балкона, ведь уйти - значит лишить себя вида небосвода и припорошенного снежком города со шныряющими туда-сюда людьми и машинами. — Не пойдем завтра на пары? — то ли как вопрос, то ли как утверждение тянет Чуя, всматриваясь в переливы серебра колец на полу. — Надо бы, — Дазаю ответ дается тяжело. Ему на коллоквиум по философии не надо, потому что у него третий год у единственного вечные «досрочно все сдано с отличием», а вот Чуе не помешало бы сходить и заработать лишний плюсик. Но он не может гнать его туда, зная настроения к данному предмету. Накахаре легче не ходить семестр, а на сессии отдуваться, чем еженедельно терпеть ненавистного преподавателя. Философия парню, может, и нравилась, но человек, который вел предмет, убивал все желание погрузиться и узнать что-то новое. Поэтому Чуя, показывая Осаму мизинчик, который надо погреть, хлопает ресницами и подговаривает: — Устроим новоселье. Пока все будут на парах, мы что-то подготовим. — Заманчиво. Ты собираешься говорить с мамой? Накахара вмиг теряет очаровательную улыбку и тяжело вздыхает, будто его на эшафот ведут. Ему несложно поговорить с ней, ему сложно первым прийти и первым положить конец вражде. Дазай понимает всё без слов. — Гордыня, — он бросает это не для того, чтобы пристыдить Чую или возвыситься над ним, а чтобы показать, что даже ему понятна неправильность мыслей Накахары, ведь в семейных делах гордыня точно неуместна. — Да, я знаю, но.. Справа раздаётся шорох, Дазай с Чуей переглядываются, боясь, что разбудили соседей, но затем осознают, что всё время говорили лишь шепотом, и выдыхают. На балконе появляется немолодая сухая женщина, которая, сгорбившись, принимается развешивать какую-то тряпку или полотенце. — Ни стыда, ни совести, — еле слышно бормочет она себе под нос, а затем, не здороваясь, бросает едва различимый взгляд на парней, — Ну, Сансара всё стерпит.. Женщина морщит нос от возможного запаха табака и снова недобро косится в сторону, мучительно долго делая что-то с тряпкой. Дазай наклоняется к Чуе и шепчет на ухо: — Может, ей ответить что-нибудь? Ему это все не нравится, настоящее нарушение личного пространства. Подобное просто неприлично. Мужчина с другого здания ретировался, завидя их напротив, а она под боком не стесняется что-то говорить в их сторону. Чуя мотает головой и слегка пригибается, чтобы его можно было разглядеть за Осаму: — Дурные деяния к телу цепляются, — шепчет он с лояльной улыбкой и садится в прежнее положение. Дазай краем глаза может уловить как женщина едва вздрагивает, что-то делает руками и неразборчиво прощается и извиняется. — Забей, — хихикает Чуя, видя вопросы в глазах Осаму, — и грей. — Если ты такой высокой нравственности, поговори с мамой.