Сильмариллы

      Манвэ всегда был нетороплив.       Когда, спускаясь с наполненных светом и ветром вершин Таникветиль, ходил среди ясноречивых ваниар, слушал их песни и стихи, пел и рассказывал свои.       Когда, поднявшись по лестницам Тириона-на-Туне, вдыхал огонь и любопытство нолдор, любовался, какой живой становится под их руками безгласая материя, как обретает она форму и объем. И порой нолдор казались ему братьями, с такой легкостью творили они новое из вещественного, словно айнур — Арду из Музыки.       Когда, пройдя Калакирьей, ступал по белому песку Альквалондэ, касаясь — всем собой, фаной и духом, рукой и крылом, — иных крыльев. Белых, сотканных и натянутых, парусов, что хлопали под его ветрами радостно, как чайки.       Манвэ всегда был нетороплив, ибо его стихия — ветер, а живые столь тонки и нежны, а сделанное ими так недолговечно, что страшно становится. Ему — дыхание и шепот, им — ураган и крик.       Поэтому и по лестнице во дворец короля нолдор, темноволосого и страстного Финвэ он поднимался медленно, заставляя хозяина ждать.       — Ты покажешь мне их? — Манвэ с любопытством оглядывался. Конечно, он был здесь не раз и любил Финвэ как может только любить тот, чьим дыханием дышат эльдар… Но эрухини так быстро растут! Так быстро меняются! Стихиям не поспеть за ними… — Варда плакала, когда благословляла их.       — Конечно, король Арды, — а в серых глазах Финвэ радость встречи мешалась с тревогой. — они — чудо, а Дарительница плодов сказала, что без чужих рук они умрут.       Манвэ вздохнул — и по зале пролетел тёплый ветерок. Сильмариллы. Три камня, рожденные даром Феанора. Из неживой силимы с живым светом Древ… Они недолго были драгоценным камнями.       «Не камни это», — заявила Варда Элентари, стоило ей коснуться переливающихся граней. — «В них стучится жизнь. Я слышу».       А чуть позже услышали и остальные. Без внимания, без теплоты ладоней, без слов, произнесенных губами, камни меркли и теряли свет. И оказалось, что ярче всего горят они, радостнее и светлей, когда касаются их руки троих сыновей Финвэ.       Феанаро был в ярости.       Жить, не выпуская сильмариллы из ладоней, не мог даже он.       — Мне говорили, твои сыновья установили… — Манвэ подыскал слово: — Очередь. Установили очередность, и греют они камни по очереди, как греют яйца в кладке ласточки-касатки.       Глаза Финвэ сверкнули смехом.       — Боюсь, мой король, сыновья мои порой напоминают вовсе не орлов и не ласточек, а вовсе даже…       Договорить ему не дали.       — Отец!       Распахнулись двери, стукнув обеими створками о стену, и в проеме появился разгневанный Феанор. Глаза его сверкали, кольчуга звенела, а роскошный алый гребень на шлеме раскачивался от каждого движения.       — Отец! — вскричал Феанор, не замечая Манвэ Сулимо, Владыку Арды. — Отчего мой брат позволяет себе нарушать договор? Почему не отдает мне сильмариллы?! Мои сильмариллы!       — Потому что, — задев по плечу Феанора, прошел в залу Нолофинвэ. Шлем с пышным синим султаном он держал в руках. — Потом что ты сам просил заменить тебя, брат мой, на сегодняшний день. Сам заявил, что семья требует твоего внимания!       — Требует! — Феанор подшагнул к нему и застыл, с угрозой глядя в глаза. Роста они были одного, но шлем и алые перья на нем добавляли Феанору если не роста, то внушительности. — Она у меня больше твоей, мой полубрат!       Нолофинвэ дернул головой:       — Вот лучше б ты семьей и занимался, брат мой! Может, тогда бы и жена твоя Нерданэль не вернулась к отцу!       — Да как ты смеешь… — задохнулся Феанор и схватился правой рукой за пояс слева.       «И за что хватается?», — удивился Манвэ.       — Хватит! — разгневанный голос короля нолдор разорвал сгустившееся напряжение, как полотно — разом и начисто.       Под взглядом отца оба словно очнулись ото сна: одним, до изумления похожим движением, повели головой — чуть влево и вверх, схоже поморщились…       Первым пришел в себя Феанор — снял шлем и, явно только сейчас заметив Манвэ, поклонился. Даже кланялись они с Ноло одинаково.       — Радостной встречи, владыка, — вежливо поздоровался Нолофинвэ.       Феанор не успел, только разжал губы, как…       — Курятник, — сказал Манвэ и повернулся к Финвэ: — Ты не это хотел сказать?       — Кажется, да, владыка, — губы у Финвэ едва заметно дрожали от смеха. — Прости меня и моих сыновей. Не хочешь ли ты взглянуть на сильмариллы? Кстати, а где они? У кого?       Феанор с Ноловинфэ обменялись взглядами и одновременно уставились на дверь.       — У меня.       Арафинвэ нес сильмариллы в горстях. Нежно и ласково, надежно. И свет, исходящий от них, пронизывал его пальцы, играл на светлых волосах, заставляя их сиять. И весь он сиял.       — Ты позволишь? — спросил Манвэ у Феанора.       Тот поджал губы, но кивнул.       Сильмариллы были теплыми. Манвэ прикрыл глаза, прислушался — и улыбнулся. Скоро, совсем-совсем скоро… Он, чьим взором были птичьи очи, а руки — крыльями, он, чье дыхание несло любую птицу на белом свете, не мог ошибаться.       — Они скоро вылупятся, — сказал Манвэ и посмотрел на эльфов. — Ошибки быть не может. Не ссорьтесь, прошу вас. Вы не можете просить живое не рождаться, иначе это будете уже не вы, а живое не будет живым. Интересно, какими они станут…       Феанор посмотрел на шлем в своих руках.       — Я знаю, какими они станут. Я их сотворил, я их держал, я дышал ими…       — Не ты один! — резко ответил Нолофинвэ.       — Послушайте, братья, зачем вы ссоритесь заново… — попытался притушить свару Арафинвэ.       — Сильмариллы — мои! Я их сотворил!       — Я держал их своих руках, я рассказывал им сказки, как детям…       — Не надо, не ссорьтесь! Послушайте же! Я тоже же их держал, и тоже говорил с ними, и тоже грел, так и…       — Что, и ты, полубратец, претендуешь на мои камни?!       — На твои?! Они свои собственные, и уж точно не только твои!       — Я…       — Ты!       — А ты…       Манвэ стоял с сильмариллами в руках и не понимал, что делать. Эрухини и их семьи — это было слишком рискованно, слишком сложно… Жалко было почему-то больше всего Финвэ, молчавшего и темневшего с каждым мгновеньем. Хотелось подойти, утешить, но… Ему — дыхание и шепот, им — ураган и крик…       — Кр-р-рак… Крак!       Манвэ опустил глаза и забыл про нолдор.       — Крак!       По сияющим граням сильмариллов расходились трещины. Как молнии в грозе, как рисунок пены на волнах — в разные стороны…       Скорлупа лопалась.       — Кр-р-р-ра-ак!!!       Эльдар разом замолчали и посмотрели на Манвэ. А тот стоял и держал в лодочке ладоней трех неоперившихся птенцов.       Первым подошел Феанор. Положил шлем на пол, чтобы не испугать красным султаном, и протянул палец к птенцам, знакомясь.       — Здравствуйте… — его голос смяло смущение: — Здравствуйте, дети.       — Здравствуйте, дети, — повторил за братом Нолофинвэ. Шлем он положил рядом с братниным.       — Здравствуйте, — улыбнулся Арафинвэ. — Какие вы хорошие…       Финвэ смотрел на Манвэ поверх голов своих сыновей и молчал.       Манвэ знал, как это бывает, когда новорожденное существо видит первым кого-то… Кого-то своего… Навсегда своего.       Король Арды, Манвэ Сулимо, стоял и смотрел на склоненные над его руками головы трех принцев нолдор — двух темноволосых и одного, как копна пшеницы на полях Йаванны, Дарительницы плодов, — и совсем не хотел знать, кого птенцы увидели первым.       «Импринтинг», — грустно ответил в осанвэ Финвэ.       Нолдор все-таки не меньше ваниар любили новые слова.