Monotonicity.

Мидория не любит тишину, от слова совсем. Особенно он не любит такие моменты, когда ее перебивают многие забранные причуды, которые так и орут возмущенно о том, чтобы их отпустили. Но тогда он будет голоден, а этот голод опасен, еще крыша поедет, чего никому не надо в таких условиях. Бетонные стены уже мозолили глаза, отчего Изуку недовольно трет глаза и слышит новый крик, но он не исходил от причуд враждебных, отчего тот дергается и резко открывает глаза, подрываясь на месте и начиная осматриваться достаточно нервно, после чего видит то, как остаток сознания от причуды одного двухметрового урода с причудой поиска держит сознание его матери, отчего глаза тут же наливается кровью и тот растворяет иллюзию, попутно рыча что-то неразборчивое под нос. Бред. Он просто в бреду. Они же не могут вредить друг другу. Это просто паранойя и ничего более. Тогда почему такой отклик? Ей было больно? Он реально сделал ей больно? Как он посмел? Почему весь ее образ снова был залит кровью как в тот день? Ноги ведут бессознательное тело в изолятор, причем выходит это как-то машинально, после чего стальная дверь на замке раскрывается и тот заходит внутрь, плюхаясь около прочного пуленепробиваемого стекла. Дыхание сбивчивое и хаотичное, даже надрывистое, руки дрожат, грудь вздымалась с каждым разом все быстрее, отчего вдохи и выдохи были скорее короткими. – Милый Изуку, у тебя паническая атака? – Слышится голос блондинки, которая слезает с матраца и вскоре прижимается ладонями к гладкой поверхности и вскоре уже жмется к ней щекой, – Тога-чан тебя успокоит, только выпусти меня. Если пустить себе кровь, то станет легче. Уверяю. Улыбка у нее безумная, голодная и жадная, отчего по спине так и бегают табуны мурашек, хотя тот и сидел к ней спиной. Просто ощущал эту кровожадность даже сквозь толщ, разделяющей их, стеклянной стены. Чувство опасности рядом с ней никогда не утихало, как и голод. Все в ней он понимал, ведь их причуды грязные, заляпанные в крови и копоти войны, которая началась в момент появления у них причуд. У Мидории с подросткового возраста, а у Химико так и вовсе с детского сада. Она так много пережила. – Все нормально, – Хрипит патлатый и задыхается в новом приступе кашля из-за того, что одна из «съеденных» причуд решила устроить забастовку и поломаться. Из рта льются узорами клубы дыма, смешанные с мелкими сгустками крови, отчего в голове Тоги так и вырисовываются мысли о том, насколько это было красиво. – Я справлюсь. Всегда справлялся. – Ты хочешь залезть в их кожу? Примерить их причуды на себя? Ты любишь их, Изуку-кун? – Улыбка у златоглазой становится шире, безумнее. – Мы же похожи, я это знаю. Выпусти меня, Дорогой Вождь примет тебя как собственного сына. Он чист и прекрасен! Восторженные восклицания прерывает тяжелый удар по перегородке, после которого по костяшкам стекает скудная капля крови. Химико замолкает, а взгляд зеленых глаз, направленный на девушку, так и вовсе стал иметь какой-то глубинно-алый оттенок внутри себя, отчего та и вовсе прижимается еще ближе к месту удара, проводя языком дорожку, вслед за струйкой крови, которая так и норовила упасть на бетонный пол. Его кровь была желанной. Весь его вид не просто казался ей не просто красивым, а почти идеальным. Кровь Вождя была желанной также, но она не имела права ее получить, отчего следующей жертвой стал Мидория, чья кровь была на вкус слаще меда, крепче самых сильных спиртных напитков. Она так хотела быть им, но никак не могла натянуть на себя личину этого загадочного мальчишки. До одури хотелось обладать его руками, телом, глазами, причудами, всем им. Всем им полностью. А взгляд Изуку все так же бегал по бетонным стенам, полу, потолку и перегородкам, лишь бы не столкнуться с глазу на глаз с прожигающими его золотыми глазами. – Никогда не хотел. Они мои друзья. Это не любовь, а жестокость, я никогда не причиню им вред. – Шепчет веснушчатый и лбом прижимается к стеклу, прикрывая глаза. – Тогда почему ты так смотрел на Очако-чан? Будто еще секунда и ты выпустишь ей кишки наружу, пока ее живот расцветал бы паучьими лилиями? М-м-м? – Улыбка у Тоги становится шире, довольнее, будто у кота, который получил желанную миску с молоком и сожрал ее за один присест. – Ты же хотел это сделать, Милый Изуку. Ты такой же как я. «Мы похожи.» – После этих слов дверь открывается и Всемогущий вытягивает Мидорию из комнаты, стараясь привести его в нормальное состояние. Изуку был голоде, голова кружилась, а от Тошинори исходил такой запах, что хоть слюной подавись от того, насколько был бы вкусный пир, если бы он смог забрать его причуды. Его бы сожрать прямо здесь. Но он не может. Ему нельзя.