***
— «Это ж, получается, я сутки так продрых и не шелохнулся?» — Вадим взглянул на настенные часы, стрелка которых остановилась на двух часах ночи. Хоть в этот раз их хорошо слышимое тиканье не резало уши в ночной тишине, а лишь еще больше расслабляло. С той самой ночи нынешняя больше не казалась мрачной и угрюмой, отягощенной явно не лучшими раздумьями: о том, как поскорее бы отключиться от этого мира и какими способами. О том, что с утра твоей первой мыслью было: "почему я не умер во сне?", из-за которой переживания гадко заполняли голову, ведь Самойлов всегда оставался оптимистичным и лишь любовь заставила его сломиться окончательно. Как же страшно осознавать, что больше ты не тот, кем был всю жизнь и что то качество, что всегда тебя спасало, начало внезапно подводить, по итогу оставив тебя совершенно одного. И как же страшно, что любовь эта может как молниеносно убить, так и даровать жизнь. Да не просто, а наполненную ярчайшими красками. Теперь же кареглазый был искренне счастлив. Он был в какой-то степени даже благодарен за те страдания, из-за которых настоящее настолько сильно контрастировало с былым, что оставляла на душе лишь тепло. — «Если можешь любить и чувствовать, значит ты не мертв», — улыбнулся и уткнулся носом в кудри спящего. Ярое желание закурить не давало больше спокойно продолжать валяться в теплой постели. Вадим, достав из тумбочки пачку, подошел к окну. Скрывшаяся луна за густыми облаками прорывалась сквозь плохо зашторенное окно, заглядывая к братьям, а невидимые ее лучи окутывали кроны деревьев, которые то и дело шелестели от приятно дующего ветерка, да тот же подоконник, около которого и наблюдал эту картину Самойлов. Вся эта атмосферность напоминала их с братом юношество: спокойствие, тепло и уют. — «А мы и раньше с тобой так валялись», — затянувшись, черноволосый кинул взгляд на Глеба и тихонько посмеялся, окунувшись в детство.***
— Вадь, ты спишь?.. Вадик! — Глеб начал стягивать одеяло. — Ты чего? Уже нет, как видишь, — разлепив веки, потянулся и привстал, посмотрев на брата. — Можно с тобой лечь?.. Черноволосый кивнул и молча отодвинулся, давая Глебке прилечь. Уже привык, да и попросту мог понять голубоглазого — сам же в его возрасте читал про различную паранормальщину, надумывая после, что какая-нибудь мерзкая и жуткая нечисть возьмет и ночью обязательно заявится к тебе. Да не просто к тебе, а конкретно за тобой. — Их же нет, на самом деле, да? Правда нет? — с надеждой отозвался детский голос. — Нет, конечно. Спи уже, — потрепал по голове.***
Дневное светило неприятно пригревало, а рубашка не менее отвратно липла к телу. Снова июль. Вокруг все те же деревья, под которыми братья любили скрываться от солнечного света. Зеленая трава. Но все больше не казалось таким ярким и радостным, хоть по сути и было приятно глазу. Более того, все эти цвета были до тошноты гадки: из-за той же ностальгии, выливающейся в непонятный ком, состоящий из упущенных светлых чувств и горечи, обиды и зла. Обиды прежде всего на себя самого, также как и зла. Из-за невозможности хоть как-то помочь, из-за этой проклятой беспомощности. Теперь все выглядело серым. И серость эта затмила все то время, при воспоминании о котором душа согревалась даже в лютейшие морозы, а не добавляла лишь еще пару глубоких порезов, как сейчас. Вадим сидел у могилы родного брата. Он до сих пор не верил, что это произошло. И вряд ли сможет. — Как же я скучаю по тебе, Глеб, — к горлу подступил ком, а сердце болезненно сжалось, заныв. Окунувшись с головой в эти чертовы воспоминания, что так сильно затягивали, Самойлов и позабыл, где находится сейчас, в настоящем времени. — Я и представить не мог, что целовал тебя тогда в последний раз.***
Ночь была настолько черна, что не было видно ни луны, ни звезд. Сплошная темнота. Это никак не портило вид, скорее, напротив, придавало ей особую изюминку. — Что-то мы засиделись... — зевнул. — Нам не привыкать, — Вадим усмехнулся, напоминая, что жаворонками те никогда и не были. — И все же я пойду, уже так спать тянет, — голубоглазый встал с дивана и обнял брата, поцеловав. В последнее время Глеба одолевала слабость и сонливость. В целом самочувствие ухудшилось, что было довольно заметно, вспоминая, каким активным он пребывал обычно. Придя в спальню и плюхнувшись в кровать, Самойлов почувствовал, что его накрыли тяжелым теплым одеялом. — Спокойной ночи, Глебка! — кареглазый чмокнул его на ночь в краешек губ.***
Вадим положил белый цветок на могилу: — Ты признался мне тем прошлым летом и оставил меня радостного в нем же...