it's so damn dark, I think I'm going blind

Хелейне Таргариен двадцать шесть. Когда она сообщает об этом продавцам в виномаркете, те сильно удивляются. Думают, что тем самым делают ей комплимент, но, блять, нет. Хелейне двадцать шесть, и к своим годам она успела: — сдать на права (правда, автомобилем так и не обзавелась, так что они без дела пылятся в сумочке); — открыть собственный бизнес; — набить три татуировки; — завести двух тарантулов и одного ребёнка (да, она ставит эти события в один ряд). В личной жизни всё не так уж гладко, но какие-никакие отношения у неё всё же есть. И, да — она до сих пор живёт с родителями. У них такая жилплощадь, что странно было бы не. Эймонд с Эйгоном разделяют её точку зрения (ещё бы, они ведь тоже там живут). Хелейне двадцать шесть, и она спит со своим старшим братом. Самым старшим. Который брат ей только наполовину (она читает эту мантру по утрам, пока чистит зубы, и иногда даже помогает). Страшится дня, когда Мейлор пристально заглянет ей в глаза и спросит: мам, а кто мой отец?.. Ещё больше Хел боится, что кто-нибудь ответит на этот вопрос, пока её не будет рядом. И ответит неправильно. Итак, с одним из братьев она спит, второй у неё алкоголик, третий психопат, а четвёртый живёт свою лучшую жизнь вдали от родственников. Хел ему немного завидует. Всех четверых любит самой нежной любовью. Что ещё?.. Ещё у неё есть старшая сестра. С которой не существует даже диалога в мессенджерах. И, кажется, Хелейны для неё тоже не существует. Родители?.. Они собрались разводиться ещё до появления Эймонда. Но, потом Визерис тяжело заболел, а Алисента не смогла его бросить «в таком состоянии». Ей показалось более гуманным завести молодого любовника и явить на свет божий ещё двух сыновей. Самое ужасное в этой истории то, что родила она их от Визериса. Эйгон раз сострил, что настоящее проклятье семьи Таргариенов заключается в том, что никто в ней не подозревает о существовании презервативов. Хел тогда посмеялась, но, вообще-то, это нихрена не смешная шутка. Порой ей кажется: не будь их четверых, семья жила бы куда счастливее. Им самим не пришлось бы столько страдать. Она сидит, перебирает воспоминания как янтарный чётки — и не может найти ни одного по-настоящему счастливого. Того, где никто не сфальшивил улыбкой, не закатил бы истерику или сдержал рвущийся из груди вздох. Слёзы подступают сами собой. Она их стряхивает, когда колокольчик у двери звенит. И синхронно вибрирует мобильник на прилавке. Хел мельком смотрит на экран — Тед Банди с прифотошопленной повязкой. Вместо подписи — три чёрных сердечка. Тянется к наушнику, говорит, — Здравствуйте. — Зачем же так официально? — голос у Эймонда такой, что хочется сразу сбросить. Старушка, топчущаяся у книжной полки, кивает ей в ответ. — Это я не тебе, — говорит Хел. И слышит сконфуженное «извините» от старушки. Она чувствует, как диалог выходит из-под контроля, а щёки заливает румянец. Торопливо добавляет, — Нет-нет, я с вами поздоровалась, — Эймонд на той стороне усмехается. Но равновесие вроде как восстановлено. Она отворачивается к стеллажам, бормочет в микрофон, — Говори быстрее, у меня покупатель. — Я заеду за тобой через десять минут, — категоричность наше всё. Хелейне не то чтобы хочется, но она всё же уточняет, — А мы что, о чём-то договаривались?.. — и повисшее молчание красноречиво подтверждает: да, договаривались. Эймонд достаточно быстро справляется со своими эмоциями (в том, что они у него есть, Хел не сомневается), и произносит отрывисто, — Семейный ужин. Сегодня. Только не говори, что забыла. — Ладно, — она неловко смеётся, — буду напряжённо дышать тебе в трубку, — и снова — тишина. Молчать у Эймонда всегда получалось зловеще. — Через десять минут, — повторяет он коротко и тут же добавляет, — ладно, через двадцать. Мейлора, я так понимаю, из садика придётся забирать тоже мне?.. — Ты лучший брат на свете. У меня их много, я знаю, о чём говорю. Вздох. «Всегда пожалуйста». Конец связи. — Что это у вас? — спрашивает старушка, тросточкой указывая на древние окаменелости у окна. Хелейна про себя называет их «драконьими яйцами». Она смотрит рассеяно, собирается ответить и… осознаёт себя посреди монолога о чёртовом семейном ужине. Том самом. О существовании которого благополучно забыла. Просто вылетело из головы. Так бывает. Когда у тебя ребёнок дошкольного возраста и собственный антикварный магазин, не такое можно позабыть. Вот тебе и непринуждённый small talk с покупателем. Старушка увлечённо кивает. Она говорит, — Да, с семьёй иногда непросто… — кстати о семье. Small talk затянулся. Хел поднимает глаза и видит Эймонда, застывшего по ту сторону витрины. Он похож на жуткого сталкера. На Теда Банди в повязке. Вот почему Хел поставила такую картинку. Он реально, мать его, похож. Ещё он похож на человека, который пять минут сигналил из машины, а потом плюнул на всё и вышел, чтобы обрушить кровь и пламя на этот мир. — Будете что-нибудь брать?.. — спрашивает Хелейна, в голосе у неё отчётливо проступает паника. Старушка трясёт головой. Улыбается тепло, словно бы Хел ей внучка родная. — В следующий раз, дорогуша. На выходе она окидывает Эймонда подозрительным взглядом, задерживаясь на повязке, но тот не реагирует. Привык. Заходит почти что сразу после неё. И, прежде чем успевает раскрыть рот, Хел тараторит, — Знаю-знаю. Дай мне ещё буквально пять минут. — Ты прямо так поедешь? — он окидывает её взглядом с головы до ног, и Хел зеркалит его моментально. На ней салатовый свитер ручной вязки, старые джинсы и полудомашние кеды. На нём — костюм как у Джеймса Бонда. Она морщится. — Выруби режим Алисенты, будь так добр. Эймонд вскидывает ладони в примирительном жесте. «Извини, переборщил». Хел усмехается. Общие болевые точки — это очень удобно. Не нужно ничего объяснять, отстаивать границы и т. д. и т. п. Достаточно произнести стоп-слово. Имя матери, к примеру. Или отца. Или деда. Хел торопливо пересчитывает деньги в кассе, ставит магазин на сигналку. Ждёт, переминаясь с ноги на ногу, когда красная лампочка перестанет мигать, а потом когда погаснет. Эймонд недовольно косится на часы. Человек «пять минут до апокалипсиса, мы все умрём, обожесвятый». В окне автомобиля вовсю кривляется Мейлор. Она позволяет ему дальше безраздельно властвовать на заднем сиденье, а сама садится спереди. Пристёгивается. Тянется за сигаретами, но Эймонд тут же даёт ей по рукам. Проклятье, а не младший брат. — Во-первых, не при ребёнке, во-вторых, не в моей тачке. — В-третьих, ты зануда, Эймонд, — парирует она. Вздыхает. — Ладно. Эймонд тоже пристёгивается, заводит мотор. Из колонок на пассажиров обрушивается нечто немецкоязычное, с явным уклоном в ненависть и мрак. Хел вздыхает, но ничего не говорит. Мейлор на заднем сиденье самозабвенно качает в такт головой, чем вызывает скупую улыбку на лице дядюшки. Лишь когда машина трогается с места, Хелейна вдруг спрашивает, — А в честь чего ужин? — Понятия не имею, — признаётся Эймонд нехотя, — отцу что-то взбрело в голову. Может, соскучился?.. Хел смеётся с неким оттенком, который в состоянии оценить только четыре человека на свете (и все Таргариены): она, Эймонд, Эйгон и Дейрон. Что за оттенок, Хел и сама не знает. Отчаяние? Нет. Да. Возможно.