Я для тебя останусь...

Как и собиралась, первым делом Джулия позвонила своей матери: – Привет, мама. Все хорошо? Прости, тебе досталось из-за меня. (…) Если вы ещё в ресторане, забери, пожалуйста, мою сумочку. Там всё: карточки, документы. (…) Уже? Спасибо. И телефон мой никому не давай, будто там его и нет, хорошо? Я к тебе потом подъеду, заберу. Что? (…) Ты у нас дома? Странно. (…) А бабушка как? Ой, бабушка! Добрый вечер. (…) Не кричите так, Вас же всем слышно. (…) Да, сбежала. (…) Вы правы, как всегда. Я – бестолковая дочь своей непутёвой… (…) Ничего не изменилось. До свидания! – и Джулия отключилась, на глазах её опять засверкали слёзы. – Зачем она так? Грубо, нетактично? Вроде я привыкла к её манере, но всё равно обидно же? Ещё и ты слышал. Прости. Хосок тут же без проблем припарковал машину – ведь они так и ездили по пустынным улочкам, – и потянулся к девушке, желая приободрить, как-то утешить. И очень обрадовался, когда она в ответ прижалась к его груди и затихла. Пусть им обоим было неудобно сидеть, но было хорошо. «Так приятно, что ты в моих объятиях ищешь покой и поддержку», – парень нежно, едва касаясь, гладил Джулию по голове и игрался с выбившейся прядкой волос, накручивая на палец. – Ты не думай, бабушка, правда, хорошая. – Чтобы не нарушать вдруг сложившуюся идиллию, Джулия шёпотом начала объяснять, – и любит нас всех, и я уверена, что в действительно трудную минуту она подаст руку помощи, сколько бы не ворчала до этого «Я же предупреждала». Просто всё пошло не по её плану, вот она и психанула. А так она добрая, за своих любому горло перегрызёт. – Конечно, это лучший признак доброты, – прокомментировал Хоуп. – Правда, зря не веришь. Бабушка хотела, как лучше, нашла для меня удачную партию, всё рассчитала. Общая работа, хорошая и зажиточная семья, даже, наверняка, гороскопы сравнила. Возраст, опять же подходящий для скорого создания семьи. А я – не оценила, сделала по-своему, подвела, не оправдала надежд. Получается, с её точки зрения, и правда, бестолковая. – Ты толковая, очень смелая, сильная и решительная. Это же, правда, твоя жизнь, твоё будущее – тебе решать. И маму твою зачем обижать? Мама – это мама, что бы она не сделала. – Но она тоже правильно сделала! Почему должна всю жизнь терпеть? Мама имеет право на счастье! Просто сын, мой папа, для бабушки, естественно, ближе, и значит, поступки его, хоть и не очень красивые, должны быть прощены. – И что же такого «особенного» сделала твоя мама? – Умудрилась повторно выйти замуж и стать счастливой, а бабушку это раздражает. – То есть твоя мама влюбилась, оставила мужа и … детей ради другого мужчины? – Хосок спрашивал осторожно, тщательно подбирая слова. – Нет, – девушка удобнее пристроилась на его груди, прижавшись щекой. – Я помню, в детстве мама часто плакала, скрываясь от всех. Повзрослев, я поняла, что она долго терпела папины измены и упрёки, бабушкины придирки и сальные шуточки деда. Со стороны наша семья, может, и казалась нормальной, но на самом деле папа никогда особо не скрывался, а бабушка убеждала – терпи. А мама долго терпела, потом, когда, я уже поступила в университет, попросила развод. Пока братишка не подрос, несколько лет жила в Корее отдельно. Папа за это время женился, родилась малышка Ханна. А потом моя мама уехала за границу к своим родителям. – Так вот откуда разговоры про полукровку. – Вообще-то по национальности мама тоже кореянка, просто выросла в другой стране. Они с родителями переехали сюда лет 30 назад за лучшей жизнью, как раз после окончания мамой ВУЗа. Бабушка и дедушка с маминой стороны прожили здесь почти четверть века, но когда состарились, захотели вернуться на свою Родину. Вот туда мама и поехала, ведь это её Родина тоже. Встретила там свою первую любовь, бывшего одноклассника, вышла замуж и теперь счастлива. Единственное, что плохо, – мы редко видимся, мама приехала впервые за два года и то ненадолго. – Тяжело так. Очень скучаешь? – По маме даже бабушка Хван скучает, только никогда не признается. Она любовь свою скрывает. Это у неё особый дар – любить, но пилить, стараясь сделать, если не идеальным, то чтобы хоть со стороны так казалось. Характер: о любви ни слова, зато всё остальное – всегда напрямую, в лоб! Вот зачем она сразу: «Можешь домой не приходить». Я что, щенок, чтобы мне «брысь» говорили? – Ты – маленький котёнок, может, поэтому? – Ну да, между прочим, я почти с тебя ростом. – Ага! Огромный такой, можно сказать, почти пышный, но всё равно котенок. – Хей! – От возмущения она стукнула его кулачком по прессу и, оценив его твёрдость, невольно с шумом сглотнула, а вслух продолжила, – Я не огромная, а нормальная! Без лишнего веса. Я просто уже взрослая, поэтому и фигура не детская! – Ты красавица, – Хосок быстро чмокнул её макушку. – Не котёнок – гибкая пантера! – То-то, чёрная пантера в самый раз! Красивая, грациозная и самая загадочная дикая кошка. Мне нравится! И запах твой тоже нравится, м-м-м, приятный. Только ты худой очень, рёбра даже сквозь толстовку чувствуются, пальцы сломать можно. – А ты не тыкай, сиди спокойно, хорошо же. – Хорошо, но, вообще-то, не очень удобно так тянуться через коробку передач. – Пересядем на задние кресла? – Будем сидеть, как парочка? Хотя давай! – и Джулия сразу полезла между сиденьями назад. Хосок, увидев девушку в интересном ракурсе, разволновался. Но быстро собрался и, открыв дверь, почти спокойно пересел назад и подумал: «Только бы продолжила рассказывать о своей семье, а то все мои силы уйдут на то, чтобы руки не распускать и не зацеловать тебя». Хоуп сел, как можно ближе к девушке, не смог отказать себе в этом удовольствии, но не впритык, только будто ненароком касаясь коленкой её ноги. А обнять, прижав её голову обратно к своей груди, было как-то неловко: «Ещё здесь темнее, чем спереди, и интимнее, что ли, чувственнее». Поэтому он только погладил её ладошку, лежащую между ними на сиденье и прохрипел: – А ещё ты добрая. За слова бабушки, действительно, обидно, а ты её оправдываешь. – Но, – девушка слегка закашлялась и, быстро отвернувшись от Хо, стала теребить обивку переднего кресла, – она это сгоряча ляпнула. Джулия тоже ближе придвигаться к парню не стала: «И так от смущения уже покраснела. А ведь до этого его сердце слушала, за талию держала. Было спокойно, так уютно, будто родное тепло. А сейчас… Странно, почему волнуюсь? Мы же только что сидели в обнимку и мило болтали, без всяких задних мыслей… А сейчас в груди что-то щемит, почти больно, но приятно, аж пальцы сводит. Блин! Только обрадовалась, что мне показалось, и я совсем не влюбилась. А с поцелуями тогда наваждение, и всё! Но … даже посмотреть на него не могу. Джулия! Чтоб тебя! Соберись и рассмотри его, наконец!» И тут же вздрогнула, хотя Хосок ей только прядку волос за ухо убрал, и продолжила: – А?! – Только не ухо! Не трогай, это слишком чувственно! – Ну она… просто бабушка не любит, когда вдруг всё идёт не так, как ей хотелось, вот и сорвалась. Бывает, главное, под руку не попасться. К тому же она не знала, о тебе. Бабуле тоже обидно, что ничего не знает, будто я ей не доверяю. Что хмыкаешь, не смешно! Да им всем кажется, что я разыгрывала из себя партизанку! Как целоваться на виду у всех и называть любимым – совести у меня хватило. Так что, сама в шоке! А где смелости набраться и всё честно рассказать? Я не смогу, да и не поверит мне никто! Допрос с пристрастием мне обеспечен. Так что, колись давай! Кто, откуда, чем занимаешься, с какими намерениями к любимой внучке пристаёшь? – и как весомый аргумент стукнула молодого человека по коленке. – Жаль только, в темноте не рассмотреть твоё лицо. И в который раз Джулия пожалела, что в этот вечер она зачем-то выбрала очки, а не линзы: «Чёрт, и угораздило же меня, именно сегодня! А для полного счастья я их ещё в ресторане разбила. Одно слово – дура, к тому же невезучая! Хотя чего это я, мне с тобой повезло, пусть даже на один только вечер». И, чувствуя, что опять заливается краской, Джулия погнала из своей головы мысли о темноте, поцелуях и не только. Даже зажмурилась от усердия и тут же получила чмок в кончик носа, и утвердительно кивнула в ответ на его просьбу: – Только выслушай меня до конца, договорились?