Breathing Control

Если говорить откровенно и осмысленно, не было смысла заливать себя алкоголем. В конце концов, Ацуши бы это ни в какую не поддержал, он и так настрадался. Беречь себя хоть как-то нужно было в первую очередь для него. Да, жизнь как само понятие всегда было для Дазая чем-то  незначимым, но если подумать, то кровь в его теле всё ещё циркулировала, а это, как никак, прямое доказательство прямого действия этого самого ненавистного понятия. Нет так называемой ценности в собственной, но есть в чужой, вот парадокс.   Воздержаться один раз не значит делать это постоянно. Но сейчас, когда каждое действие граничит с моральностью, осмысливать требуется малейший шаг. Осаму всегда так делал, но, будучи безнадёжно влюблённым, попросту устал. Взаимность и отношения ещё не облегчали жизнь. Он до ужаса проблемный, зачем взваливать это всё на голову только недавно выкарабкавшегося парня. Скорее порочный круг, нежели путь к исправлению жизни, хоть в Накаджиме и виделось единственное спасение.   Наркоман, в прошлом убийца, галимый алкоголик и надоедливый суицидник — комплекс какого-то горе героя из японской литературы двадцатого века. При этом расчётливый, хитрый и мерзкий, коим не раз нарекали его многочисленные жертвы, что он безжалостно убивал в свои подростковые годы. Ломал людей не столько физически, сколько морально, причём даже приближённых себе. Один Акутагава чего стоит. Да вот только даже у него нет таких моральных метаний, он — обычный человек, вроде как даже счастливый с Чуей.   А что касается непосредственно Чуи… Тошно было наблюдать, как у него многое получалось из-за простого, человеческого подхода. Осаму злился, даже тайно завидовал. Когда они были на совместных миссиях, становилось отвратно, мерзко, да так, что оставалось считать минуты до конца выполнения задания. Выбора не было. А может, Дазай нарочно не хотел этого самого выбора, ведь в случае чего ответственность лежала не только на его плечах. Удобно, однако.     Осаму берёт поставленный перед ним бокал, впрочем воспринимая его как старый револьвер, вот-вот использованный для окончания всех адских мук. Когда брюнет немного отпивает, на языке сразу ощущается горький, немного резкий вкус коньяка. Алкоголь в «Люпине» был и вправду чертовски хорош, даже не поспоришь. Но стены этого заведения возвращали в уж слишком болезненные воспоминания, заставляя сознание чуть ли не рвать и метать, лишь бы самоуничтожиться.   Дазай запрокидывает голову и прикрывает глаза, а мозг проигрывает образ его Ацуши. Такого наивного, ангельски чистого и любимого. Определенно нравится это слово, оно красивое, звучащее особо нежно даже, когда его выговаривают потрескавшиеся губы с следами запеченной крови и очередной дешёвой выпивки.   При малейшем появлении блондина, как признаке парейдолии, сердце билось куда чаще, чем обычно. Осаму попросту не мог его контролировать, это было словно не дозволено ему ни в каком формате. Вырвать бы из груди, отдать Накаджиме, а там пускай делает что хочет. Растопчет, сохранит, поставит в рамочке. Впервые за долгое время не всё потеряно, как можно упустить такой момент?   От чувств хотелось кричать, раздирая грудь, лишь бы освободиться. Кровь обжигает вены, а коньяк уничтожает жалкую оболочку, прорываясь по сосудам. Пальцы приобретают колющее оледенение, перестают быть хоть немного ощутимыми. Бокал падает на стол с негромким стуком, постепенно возвращая в реальный мир, столь ненавистный.   Броский контраст.   Дазай небрежно бросает нужную сумму денег на стол и, засунув руки в карманы плаща, уходит из бара, при этом громко хлопнув дверью, как бы невзначай оставляя это место в прошлом, подальше от себя, от Ацуши. Тело ужасно ломит, не позволяя даже нормально стоять на ногах, но он продолжает идти. Туда, где точно нужен, в каком-то смысле даже по-настоящему  пленителен.   Здание Агентства как-то незаметно оказалось перед глазами. Разум абсолютно затуманен и алкоголем, и мерзкой болью в конечностях. Сидеть на альпразоламе со времён мафии, мешая его с норэфедрином и морфием и запивая всё это полюбившимся саке, а потом кое-как доходить до места, называемого домом — привычно до невозможности. А сейчас, страдая от ломки, пытаться перешагнуть порог и не упасть на плитку. Но он сам виноват, что довёл до этого.   Замкнутый, порочный круг вечных гонений за иной реальностью, смыслом жизни, состоящий из галлюцинаций, покрасневших точек на коже и сотни бледных полосок, рассекающих когда-то ровное полотно. Тошнота, слабость, снова тошнота. О сне не было даже и речи, будто понятия такого не существовало. Выживание с искренним желанием смерти.   Осаму прошёл внутрь, опираясь о стену, чтобы окончательно не упасть. Судороги сковывали ноги, мышцы напряглись и ощущения стали невыносимыми. Но надо было дойти, просто дойти, увидеть, обнять. Если позволит — поцеловать. А с чего не позволит, они ведь встречаются, не так ли? Брюнет щипает себя за кисть, чтобы больнее было. Нет, точно не сон.   Он добирается до двери, хватается за ручку, но не спешит дёргать. Вдруг Ацуши спит? Что вообще ему сказать и какого характера? Поймёт ли, что тот пьян? Умный, конечно же поймёт. Тем более влюблённый, а следовательно и более чуткий. С таким как Дазай по-другому нельзя. Из-за участившихся попыток суицида, необходимо было отмечать каждую мелочь в поведении, вот и выработался так называемый навык распознания.   — Ацуши, я зайду? — голос звучал слегка настороженно, ломался и больше походил на хрип. — Осаму? А, да, конечно. — Ацуши, до этого сидевший на кровати, оперевшись руками на постель и смотрящий в окно, повернул голову и распахнул глаза. — Осаму! — Ты в порядке? — старший продолжил говорить, будто ничего не происходит. — От тебя алкоголем несёт за километр, ты катишься по стенке и пытаешься обойти эту тему? — Ацуши, я…   — Ты не доверяешь мне?   Брюнета пробила дрожь, а слова ударили, как казалось, прямо в мозг. Никому он не доверял так, как ему. Полностью открыл давно потемневшую душу, позволил с головой окунуться, чтобы потом одной фразой порезать всё это так глубоко, что даже сшить тяжело.   — Ацуши, мне... Мне так жаль... Я знаю... Я знаю, что ты, вероятно, ненавидишь меня за это, я сам себя ненавижу. Но клянусь, я не принимал ничего уже долго, мне просто трудно. Я был просто...   Я был так неуверен в себе, и я так боялся потерять тебя, что пытался оттолкнуть все мысли, даже самые мелкие. Но...   Я больше не хочу отталкивать, никогда. Я не хочу потерять тебя…   Накаджиме казалось, что у него медленно вырывают из груди сердце, намеренно затягивая весь процесс. В глазах мерзко щипало от скопившихся слёз. Дрожащими руками он хватается за лицо, пытается закрыть, но всё тщетно. Почему любить так больно? Совсем, не так, как написано в любовных клишированных романов.    Ледяные руки словно пролезают в глотку, тянутся к самому главному, но в последний момент отстраняются, вонзая острое лезвие кинжала в плоть. И кровь даже не солёная, она, скорее, безвкусная как трава. Зато яркая, алая, и отражение в её каплях, что ни на есть реальное. Выступающая как символ чистоты и особой жертвенности.   — Я так сильно облажался, Ацуши...   Я был настолько увлечен своей собственной неуверенностью и страхами, что всё испортил. Я оттолкнул тебя тогда, потому что боялся быть недостаточно хорошим, и я даже не понимал, что делаю, пока не стало слишком поздно.   А теперь... столько всего случилось, что даже непонятно, за что браться.     Мужчина подошёл к блондину и положил руку ему на щёку, опускаясь на колени, чтобы находиться на одном уровне. Пальцем проводит по нежной, мокрой коже, аккуратно очерчивая скулы и контур подбородка. Переливающиеся закатным цветом глаза сияют по-своему привлекательно, настолько, что сравнимо с пением ангелов.   Дазай аккуратно касается блестящих от слюны губ, немного съезжает и целует в край. Недовольно промычав, он хватается за чужие крепкие плечо и притягивает ближе к себе насколько это возможно. Физический контакт как способ найти ответ на возникшие ещё давно вопросы. Внезапная потеря всякого чувства реальности, когда окунаешься с головой в этот страстный поцелуй, создающий трепет и бурю эмоций. Сердце колотилось так сильно, что казалось, что оно скоро в действительности вырывается из груди.   Полное погружение в изучение этой подкинутой новинки, когда каждая клетка тела откликалась на ласки, словно исполняя плавную, неописуемую гармонию. Неловкие ответные движения дурманили, создавая внутри брюнета подобие вулканического извержения. Остальной мир исчез из сознания и поля зрения, оставляя только это единственное мгновение.     — Ещё, прошу, пожалуйста. — подал голос Ацуши, цепляясь за плащ, а затем подлезая под него и дергая в попытках скинуть. Старший ухмыляется и скидывает ненужный кусок ткани с себя и тянется к блондину, обдавая лицо тёплым воздухом и жадно впиваясь в порозовевшие губы. Глаза закатываются от прилива эндорфина, а пальцы ведут по утонченной, молочной шее, слегка сжимают и спускаются ниже, оголяя полностью плечо от рубашки.   Оторвавшись от столб пленительных уст, Дазай припадает к открывшемуся участку тела, покрывая лёгкими поцелуями. Но не оставить пару следов — как не подписать собственноручно нарисованный пейзаж, так что с характерным причмокиванием на светлом полотне образовалось пару ярких пятен. Ощущения странные, даже слегка неприятные.   Даже самые незначительные следы, оставленные рукой художника, могут превратиться в шедевр, если ценить их по-настоящему. Каждое новое действие становится отдельным аккордом в мелодии страсти и тайны, раскрывающейся на холсте человеческого тела. Эти чувства, хоть и непривычные, но завораживающие разум и душу, наполняя жизнь смыслом и красотой.     — Ацуши, ты меня так окончательно с ума сведёшь, знаешь ли? Ты отлично целуешься, кстати. Для меня научился? — со смешком проговорил брюнет и потрепал жемчужные волосы. — Ой, замолчи вообще, чёртов алкоголик. Чтоб в первый и последний раз, Осаму. Иначе я тебе руки свяжу! — вздохнув, сказал Ацуши и демонстративно отвернулся, показывая явное недовольство. — Ну-ну, тигрёнок, я не хочу, чтобы ты обо мне беспокоился. Правда, не надо. Если это так тебя огорчает, я постараюсь исправиться. — Ты должен исправиться ради себя, а не ради меня, понимаешь? Пока ты сам не поймёшь, что твоя жизнь чего-то стоит, смысла в действиях будет очень мало. — А ты действительно изменился, Ацу. Я… правда буду работать над собой, поверь мне.   Старший взял чужие руки в свои и пронзительно посмотрел в любимые глаза. Накаджиме не хотелось поворачиваться, снова видеть всю боль и сожаление, что читались на бледном лице. И он правда верит, потому что попросту нет причин этого не делать.    — Я... — Дазай на мгновение затихает, пытаясь собрать хаотичные мысли воедино. — Я хочу стать лучше, даже если это не только для тебя.   Верю твоим словам, когда ты говоришь, что я должен измениться. И я... Я сделаю это. Не только для тебя, но и для себя. Я... Я больше не хочу быть таким.   Я хочу быть лучше...   — Докажи мне это. Покажи, что для тебя любовь, объясни это, в первую очередь, себе. Пожалуйста, Осаму.    Дазай внимательно слушал, словно каждое слово парня касалось его чёрствого сердца. Он закрыл глаза, погружаясь в свои мысли. Блядская привязанность, поменявшая все ориентиры и перетекающая в полноценную зависимость. Тяжело чувствовать полный спектр эмоций, когда всё это раньше скрывалось за бессмысленными и глупыми масками, вечно сменяемыми.   Под рёбрами что-то колит, отдаётся пульсирующей болью, но это сейчас не волнует. Наконец-то стало тихо, нету тревожных мыслей или ужасающих голосов в голове. Только размеренное дыхание и сопение сбоку. Настоящая идиллия. Полная "перемена ума",  произошедшая поистине неожиданно.     — Мы уйдём отсюда? —незамысловато протягивает Накаджима и берёт с тумбочки стакан воды. — А куда ты хочешь? — нараспев проговорил мужчина и посмотрел на возлюбленного. — К воде. Посидеть у реки. Это расслабляет, знаешь ли?  — На то место?  — Да.   Дазай поднимает Ацуши на руках, неся его, как будто он не что иное, как перо. Тот крепко обнимает руками, придерживаясь, дабы не свалиться. Крепко прижимается головой к груди и закрывает глаза, постепенно расслабляясь. Пряди прилипли к лицу, отчего хотелось чихнуть, но он держался, чтобы не нарушить эту особую атмосферу.   Солнце постепенно садилось, освещая улицы города розоватым цветом. Закаты всегда были необыкновенными, как нечто недосягаемое, вовсе недоступное. Осаму всё время сравнивал их с человеческими чувствами и смыслом жизни, который он так отчаянно, по его мнению, пытался найти. Вот только не приходило от слова совсем в голову такой идем, что этим смыслом станет человек. Вот никак. С Одой было нечто иное, другая разновидность связи. А в этой ситуации с самого начала всё казалось каким-то иллюзорным, даже немного странным.     Руки уже затекли и успели начать болеть, когда брюнет был в несколько шагах от реки. В тот памятный день даже умирать толком не хотелось, больше позлить Куникиду или что-то в этом роде. Звёзды как будто с самого начала посылали сотни, если не тысячи сигналов о грядущих кардинальных  изменениях. А если так подумать, то это и вовсе переписало личность, оставив только некоторые части про всю подноготную.   Мужчина плавно поставил блондина на песок, улыбаясь и подмигивая. Какая-то неизведанная радость окутала с ног до головы, растворяя реальность. Слышен был только шум воды, статичный и в какой-то степени действительно умиротворяющий. И от того становилось ещё лучше, переполняло счастье и на единственный момент всё остальное уходило в небытие.   Накаджима смотрел вдаль, а глаза постепенно начинали слезиться. Осознание того, насколько же тот случай был нелеп и непредсказуем, по крайней мере для него так точно, заставляло пропускать один удар сердца за другим. Впервые влюбиться, ещё и в такого человека. Но тут уж ничего не поделаешь, чувствам не прикажешь, как бы наивно это не звучало.   Первый раз, когда он это осознал, ему хотелось лезть на стену. Что вообще с ним происходит и почему каждый раз при виде наставника у него странная, очень нездоровая, для него, реакция? Да, в книжках об этом было написано что-то, но слова на страницах и реальность это понятия совершенно не параллельные. Все романы — лишь выдумки, основанные на скрытых желаниях людей, по какой-то причине не воплощающихся. Но всё-таки, если сравнить собственные чувства и клишированной книжной героини, то вышло бы попадание девяносто из ста.   Происходящее с телом было тогда вообще в диковинку. Младший стал подмечать малейшие детали в действиях брюнета и от этого сам же сходил с ума. Ненарочные, как ему казалось, моменты завязывали тугой узел в животе, не дававший толком нормально существовать. То Дазай губы оближет как-то по-особому флиртующе, то фразу какую-то кинет, что щёки приобретали уж слишком яркий румянец. И каждое из этого доводило до безумия, если не полноценно лишало и так наполовину стёртого рассудка.     — Итак... ты помнишь, как мы встретились в первый раз? — подойдя сзади и легко обняв за талию, прошептал Осаму прямо на ухо. — Да... Я хорошо это помню. Ты был... ну, ты был собой. —  Ты имеешь в виду моё типичное поведение придурка? — легкий смешок. —  Не совсем, хоть и отчасти так и есть. Но... ты был другим со мной в тот день, правда. Какое-то недоверие, даже испуг. — Просто я совсем не ожидал, что в лице спасителя увижу именно тебя. Но скажу честно, твоё нежное лицо это лучшее, что я видел после попыток суицида. — блондин толкает его в плечо. — Ай, да не толкайся ты, я тут душу изливаю, а ты вот так? — Я просто много об этом думал позднее. Что, если бы я вовсе там не оказался? Даже не хочу представлять, что именно бы произошло. И это так страшно. — голос затихает, а в носу начинает мерзко щипать. — Ацуши, послушай меня. Сейчас всё абсолютно не так, стоит ли об этом думать? Лучше сосредоточиться на создании прекрасного будущего, желательно совместного. — Дазай поцеловал парня в шею и положил голову на плечо.     Осаму до тряски рук желал прикосновений. Будто они оживляют, позволяют ощутить себя человеком, а не какой-то тряпичной куклой. И даже алкоголь уже совсем развеялся под этими порывами нежности. Это отрезвляло похлеще всяких специальных средств.   — Я должен признать...   Мужчина хватается ещё крепче за талию и прижимает к себе так близко, как это позволяет поза. Хотелось зайти намного дальше, но тут играло множество факторов, которые не разрешали этого. Ну, или же это глупые рамки в голове.   — Всякий раз, когда я рядом с тобой, я просто хочу почувствовать твоё прикосновение и руки на своей коже. — дыхание участилось и стало прерывистее. — Мх, а не ты ли говорил, что прикосновения тебя не интересуют? — Твои — исключение. — Ну-ну. Ладно, на самом деле мне тоже это нравится. Уж очень необычно.   Осаму повернул младшего к себе и, приблизившись к его лицу, поцеловал в бледные и похолодевшие губы, такие соблазнительные и мягкие. Влюблённый, чарующий взгляд солнечных глаз располагал и гипнотизировал. Больше контакта, ближе. Поцелуй переходит в куда более глубокий, юркий язык бесцеремонно и нагло проник в рот. Прохладный ветер разбавлял всю страсть, обволакивая разгоряченные тела.    Ноги подкосились, из-за чего Ацуши ухватился за плечо возлюбленного и вжался ещё сильнее в чужие губы, пока язык исследовал его рот. Волнение перетекло в наслаждение. Возбуждение стало частью крови, плавно перемещаясь по венам. Руки Дазая медленно движутся по телу блондина, пока они не достигают его бедёр, а язык мягко двигается, чтобы целиком изучить рот, ища ещё больше тепла и нежности. Страсть между ними становится всё более и более интенсивной, переходя от волнения к полномасштабному удовольствию.   Их поцелуй продолжался, словно некое произведение искусства, раскрывая новые грани влечения и желания. Атмосфера наполнялась так называемым электричеством, словно магнитное поле, притягивающее их сердца к себе. Дыхание было синхронным, точно музыкальные аккорды, которые звучали в их сознаниях. Для обоих это было не только физическим удовлетворением, но и душевным соединением, где время и пространство переставали существовать, оставляя лишь две души в объятиях друг друга. Страсть лилась из них, словно река, несущая их в мир невиданных до этого ощущений. В их объятиях уже не было места ни для прохладного ветра, ни для каких-либо мыслей, кроме одной - быть вместе, слившись в едином порыве любви и вожделения.   Дазай исследовал каждый сантиметр тела, поглаживая оголённое плечо, пока целовал с определённой периодичностью, каждый раз заходя дальше. Слишком жарко, хотелось кричать от невозможности слиться с Накаджимой воедино во всех смыслах, не только губами. И это превышало всё ранее существовавшее. Как положительный наркотик, вызывающий дичайшую зависимость с первого раза, да такую, что потом даже если захочешь, не откажешься. Полученный запретный плод, который наконец удалось вкусить. Грешные надежды, поведение, контролируемое самим дьяволом.   — Грх… — брюнет задерживает дыхание на долгое время, как будто он пытается устоять перед желанием что-то сделать. — Ацуши…   Тело постепенно расслабляется и он хватает младшего за кисть, перетягивая на себя и намекая на то, что нужно сесть. Прохладный песок щекочет ноги, а волосы по-дурацки развеваются на побережном ветру. Блондин занимает место рядом и вздрагивает, когда воздух задевает кожу под рубашкой. Заметив это, Дазай еле слышно смеётся, снимает с себя плащ и накидывает на возлюбленного, дабы тот согрелся. От ткани пахнет достаточно странно, но Ацуши не обращает на это особого внимания. А зачем?   — Так лучше, Ацу? — Осаму глянул на своего парня. — Ну прям котёнок, я не могу. Такой миленький. Я тебя обожаю. — Ты специально меня смущаешь, эй! Спасибо… за плащ. Тебе самому не холодно? — Не переживай, главное, чтобы тебе тепло было. Поцелуй хоть понравился? — тон Дазая осторожный и мягкий, так как он пытается оценить реакцию Ацуши. Он, в свою очередь, наконец-то успокоил разум, его дыхание стало более ровным, но он всё ещё немного запыхался от интенсивности всех действий. — Да, точно да. — на это старший слегка улыбается, в его глазах видна смесь радости и беспокойства. Он кинул взгляд вниз и, заметив, что их руки держатся вместе, на щеках проявился яркий пунцовый румянец. — Можно я задам вопрос? — Конечно! Спрашивай всё, что хочешь, мой любимый. — ореховые глаза словно светятся от удивления и любопытства. Похоже, ему нравится этот разговор, и очень интересно узнать, что скажет дальше блондин. — Каково это, влюбиться в меня? Впечатления так себе, буду откровенен. — Ты и сам всё видел. Но если прямо сказать, то это лучшее, что происходило со мной за последние года. Даже сопоставить чем-то не получалось.   Лепестки сакуры летели по воздуху, создавая настоящую волшебную атмосферу, проскальзывали сквозь лучи заходящего солнца, медленно ниспадая на землю, словно таинственный дождь чудес. Их лёгкое кружение в воздухе придавало окружающему миру необыкновенную нежность и загадочность, словно приглашая каждого, кто это увидит, погрузиться в момент полной гармонии с природой. Шелестящие падающие лепестки будто на мгновение останавливали время, погружая всех в совершенно иной мир красоты, который можно увидеть лишь в тёплый вечер.     — Ты самый яркий распускающийся цветок, в который мне посчастливилось влюбиться. Спасибо, что выбрал меня, единственная причина для улыбки. Просто заполни всё моё время своим существованием. Я люблю тебя.   И градиент в глазах становится особенно сияющим.