Часть 1
29 марта 2023 г. в 20:47
На улице темнеет рано, ведь сейчас осень — время года суровое, не щадящее не только низкой температурой, но и забирающее почти весь свет.
За городом сегодня тихий вечер — небо чистое, без всяких туч и облаков, и потому в большое окно в крыше на чердаке видно, как медленно появляются звёзды, хаотично распределяясь по небу и светя самыми яркими, крошечными, холодными огоньками. Луна неполная, видно её плохо, только небольшую часть, очертанием напоминающую главные спутник.
Антон с Арсением спокойно лежат на кровати, болтая о всяком, и на душе сплошное умиротворение. Выходной проходит в прекрасной атмосфере, такой непринуждённой, и лишь редкие, короткие поцелуи пухлых губ переключают настрой на более романтичный.
Шатен на локтях приподнимается после того, как отвешивает очередной поцелуй, касаясь оголëнной шеи и вбирая нежную кожу в рот. Он только улыбается довольно, большим пальцем надавливая на алеющее пятнышко. И наблюдает за Арсением, лежащим совсем рядом, глядящим вверх, в большое окно, открывающее вид прямо на небо, и глаза мужчины горят восторгом. Стоит ему только увидеть сквозь стекло эти далëкие звëзды, как на лице расцветает мечтательная улыбка, такая детская, искренняя, и Антон понимает, что проведение такого спокойного вечера — настоящее счастье. Особенно с любимым под боком.
— Я готов целовать тебя вечно, Арс, — и говоря это Антон не врёт, да и в голосе нет ни намëка на обман.
Арсений сначала усмехается такой фразе Антона — неужто прям всего зацелует? Губы сухими станут, усталость придёт, пока он это длинное тело будет поцелуями покрывать. Но, когда чувствует прикосновения к шее, ощущает язык на кадыке, понимает, что Антон совсем не шутил, когда говорил это.
Антон приступает к действию почти сразу, нависая сверху и желая показать всю бесконечную, безграничную — как тот же космос — любовь. Тёплые ладони укладываются на талию, мягко перемещаясь на бока и легонько сжимая, а сам Шастун поддаётся мужчине, прижимается к нему ближе, как тот и хочет. Его губы — разгорячëнные, мягкие и влажные — тут же цепляются за оголëнную кожу, останавливаясь сразу на шее, таком излюбленном месте, где поцелуев будет всегда мало. И начинает он с того, что языком водит по выпирающему кадыку, очерчивает каждый изгиб, всякую впадинку и вылизывает медленно, растягивает прелюдию, чтобы потом вобрать в рот немного кожи, присосаться, сильнее впиваясь и отпуская только через несколько секунд, легко цепляя зубами и прикусывая, оставляя яркий, алый засос. Он спускается ниже, ведёт дорожку сладких к ключицам, а на изящной шее в это время не остаётся место для просвета — всё занято багровыми, розовыми и красными пятнами. — Чëрт, я так люблю тебя.
Стон изо рта Арсения вырывается хриплый, долгий, словно Антон нажал на какую-то кнопку, как на гудок автомобиля на руле. И так хорошо, но при этом так плохо от таких моментов.
— Боже, Антон, ключицы, — шепчет Арсений, пока Шастун целует каждый миллиметр кожи, засасывая её, не оставляя ни одного участка нетронутым. Всё в отметинах. Вероятно, что Арсений завтра у зеркала присвистнет, увидев эту красоту, но что поделать, значит, будет так.
— Господи, сними этот чёртов свитер, — шепчет он, толкает Шастуна, чтобы тот на бёдрах сел.
Антон, когда его отталкивают назад, лишь упирается руками в пружинистый матрас, чудом удерживая равновесие, а его взгляд, до невозможности хищный, развратный, уверенный полностью погружён в Арсения. Он ведь не просто мужчина, не просто парень, любимый молодой человек, он — настоящая мечта, и осознание того, какой же прекрасный попов на самом деле приходит только сейчас, но пока что, кажется, не в том ключе. Для комплиментов немного не время, и парень лишь тактично молчит, глазами дыру прожигая в Арсении, извивающимся на кровати, комкающим под собою бельë и с силой сдирающего свитер, перенимающего каплю власти на себя. Арсений откидывает вещь в сторону, не заботясь о том, куда она упадёт — завтра при дневном свете отыщет. Сейчас хочется и дальше ощущать, зарываться в кудрявые пряди пальцами, расшевелить их, почувствовать, растрепать в разные стороны.
— Целуй меня всего, — лихорадочно просит Попов, — всего, до пяток.
Арсений снова крепко вцепляется в Шастуна, надеясь, что он хоть двигаться сможет. И не знает, как произнести то, что хочет, желает получить, чтобы распалить и без того жаркое и пошлое сильное желание. И ведь хочется, чтобы Антон медлил, но при этом твердеющий член говорит о том, что ему уже слишком тесно в джинсах.
— Блять, укуси меня, — шёпотом просит Арсений, когда Антон целует ключицу вновь. — Укуси их, Антон, я так хочу, чтобы ты это сделал.
Желание, наверное, неправильное, но он хочет, жаждет, а когда присутствует желание, его сложно побороть.
— Прошу тебя, Антон, очень прошу.
Антон отвечает ему в такт, принимая правила, тем же шëпотом, таким тихим, интимным, не прерывающим идиллию. Шëпот сближает, окутывает в особую атмосферу странного интима, который определённо приходится по душе. Мягкие губы легко раскрываются, а голос с долей хрипотцы опускается куда-то на кожу шеи, а спокойное, размеренное дыхание эту кожу опаляет, заставляет тело под собой съëжиться и покрыться мурашками от неожиданности, но Антону это только нравится. Нравится чувствовать себя во власти, быть сверху, ощущая некий контроль — он чувствует себя главным, а это заводит ещё больше, и всё своё желание хочется как можно точнее передать Арсению, заставить почувствовать такое удовольствие, чтобы к концу он не смог даже двигаться, думая только о том, как же было хорошо. Заканчивая, шатен лишь хмыкает, опускает короткий, трепетный поцелуй на один из засосов, языком мажет по тëмному пятну, оставляя после себя лишь мокрый след, и его тут же спешит утереть движением большого пальца, проводя по нежной коже и восхищаясь красотой мужчины в сотый, если не в тысячный раз.
Шастуна ведёт, когда, опускаясь дорожкой поцелуев прямиком к ключицам, Арсений вдруг выдаёт совершенно необычный, но до жути приятный стон — и так нравится, как басит его голос, как хрипотца, такая естественная и горячая, добавляет ещё больше шарма и привлекательности, а тонкие, податливые губы характерно приоткрываются, дëргаются, выдают такой желанный звук. И в ответ Шастун встряхивает головой, выдыхает рвано и получается слишком шумно, но это совсем не заботит, ведь навязчивым эхом в ушах стоит, кажется, самый сексуальный стон, который он только слышал, и из мыслей всё не выходит одна, самая странная и страстная одновременно — страшно признавать, что такой Арсений, в этой позиции, плавящийся под пока что незначительными касаниями, молящий ещё, — слишком нравится, очень заводит.
— Мой хороший, — ладони, до этого стоящие по бокам от Попова, начинают двигаться сами собой, укладываются на талию, оставляя лежать на месте, лишь двигаясь вверх-вниз, слабо поглаживая, пока губы шаманят где-то сверху. — Мой самый ласковый. Такой желанный, такой изящный, — Антон шепчет прямо на ушко, слова растягивает так, что звучат они поразительно медленно, и самому не хочется переставать дразнить, только трогать вот так дальше, приводя к оргазму одними поцелуями, и ведь так хочется принести искреннее наслаждения. Представляя, как у Попова сведёт всё внутри от подступающего желания кончить, как подогнутся коленки, задрожит всё тело, на лбу выступит испарина, а щëки, и без того румяные, покраснеют от жары и накала между ними. Ладони сожмут в простыню, сминая ткань так, что потом не отгладишь, на руках выступят синие и фиолетовые вены, а следующим станет желанный оргазм, тяжело прокатывающийся по каждой клеточке, и полупрозрачная жидкость зальëт живот. Такие представления голову дурманят всё сильнее, и Шастун, краснея, выпадает из забытия.
С улыбкой на лице Шастун думает, что и ему, и любимому в край сорвало крышу. Антон, как затаившийся зверь, напрыгивает прямо на свою жертву, ладонями упирается в крепкую грудь и исполняет то, о чëм его так просили. Свои длиннющие ноги он переплетает вместе с ногами Арсения, а сам всё надрывается, ëрзает, порывается примкнуть ближе, залезть дальше, чтобы закрывать Арсения всего и полностью, прижимая к себе как можно сильнее, захватывая всего и полностью и будто присваивая к себе. Перед глазами встают эти желанные ключицы — слегка выпирающие, не до нездоровости, конечно, но так, как и должно быть у красивых мальчиков — плавно очерчены, не грубой чертой кости, а лишь обтянутые тоненькой, бледной кожей. И стоит взгляду пасть на эти самые ключицы, как все мысли улетучиваются напрочь, и голова становится абсолютно чистой, пустующей, словно и не было в ней всяких пошлостей всего минутой ранее, а прямо сейчас антон, словно окунувшийся в чужой мирок и потерявший ощущение реальности, с силой припадает к чувствительному телу, резко прикусывает кожу, да так, что чуть ли не прокусывает острыми клыками, заставляет кожу налиться кровью и покраснеть и тут же отстраняется, замечая яркий, особо выделяющийся след.
Слова Попова им по-настоящему управляют, и сейчас Шастун, полностью погружëнный в себя и в Арсения, готов исполнить любую прихоть, любое желание и всякий приказ, лишь бы слышать ласкающие ухо стоны, лишь бы видеть, как тело мужчины содрогается от удовольствия. И отступить уже нельзя, они давно перешли черту простых нежностей, и теперь путь только к жгучему сексу, твëрдым хваткам и медленным, отбивающий свой ритм толчкам, ведь с арсением нужно только так — ласково, не смотря на любой настрой, ни в коем случае не с грубинкой, даже малейшей.
Попов, когда просто, не ожидал, что его просьба будет исполнена. Думал, что это слишком пошлая глупость, что Шастун либо не прикусит, либо сделает это максимально мягко, почти незаметно. Но когда зубы оказывается на нежной коже ключиц, когда они смыкаются и Арсений чувствует, насколько сильно, он тихо вскрикивает, затем долго стонет, крепко сжимая покрывало в кулаки одеяло, чуть ли не до хруста ткани.
— Блядство!
Чувства захлёстывают с головой и полностью, а желание всё возрастает, до той степени, что себя контролировать уже не предоставляется возможным, и ощущение, что сейчас антон, до того такой ласковый и трепетный, превратится в жестокого зверя с простейшими инстинктами, без разума и чувств, лишь пристрастием к чему-то до безумия жëсткому, всё возрастает. Только вот боли он Арсению не причинит ни в коем случае, и всякую ранку залижет, каждый укус зацелует, молча извиняясь, и будет ласкаться дальше. А пока что Антон лишь припадает к желанному телу дальше, губами очерчивает вздымающуюся грудь, останавливается на сосках, в рот горячий вбирает и легко посасывает, прикусывает маленькие, набухшие, затвердевшие от возбуждения бусинки и лишь улыбается довольно, отстраняясь и спускаясь к животу, тот осторожно поглаживая, немного надавливая и лбом в него утыкаясь, устраивая небольшую передышку, целуя чуть выше пупка и выдыхая, зная, что взгляд проясняется, и снова наступает потребность в воздушных нежностях.
Чувства обострены на сто десять процентов. Арсения ведёт от долгих поцелуев в шею, от этих манящих покрасневших губ Шастуна, от его тёплых ладоней, которые оглаживают бока мучительно медленно. А хочется быстрее, хочется почувствовать его руки везде, на каждом участке тела, украсть эти касания, присвоить себе и ни в коем случае не отдавать никому, чтобы не дай бог кто-то не украл, не присвоил этого прекрасного двухметрового паренька, такого ласкового и нежного, но до жути горячего, слишком уж желанного.
Возбуждение тугим узлом стягивается внизу живота, голова становится пустой, несоображающей, поэтому сдерживать себя уже просто не получается, не выходит, тем более стоны, которые с новой силой вырываются даже не изо рта, из самой глубины, откуда-то из лёгких, выходят вместе с воздухом. И вдохнуть получается с трудом, кислорода не хватает ужасно, грудь вздымается слишком часто, а жарко так, словно Арсения в ад забросили.
— Господи, Антон, я так тебя люблю, — Попов еле говорит, снова постанывает, выгибается в пояснице, когда Шастун прикусывает сосок. И в холод бросает, затем в жар.
Попов вскидывает бёдра, резко поворачивает голову в сторону и уже ладони кладёт на голову Шастуна, путается пальцами в волосах, тянет немного, а затем несильно в свой живот вжимает, чтобы Антон продолжил целовать, продолжил пускать мурашки по телу, чтобы только не отлипал, не останавливался.
— Антон, я так хочу тебя, — на выдохе, хриплым шёпотом, судорожно. — Хочу ощущать тебя, хочу тебя всего. Твои губы такие горячие, я сейчас расплавлюсь.
Попов закусывает губу до крови и уже мычит, снова ощущая очередной поцелуй чуть выше пупка.
— Чëрт, мне так нравится слышать тебя. Такой нежный и похотливый, солнце.
Сейчас как никогда хочется отвесить добротную порцию нежностей, и только после приступить к остальному, а пока лишь высказать всё, что скопилось, и думает он, что все эти комплименты нужны.
— Ты меня с ума сводишь каждым своим стоном. Так хочу, чтобы ты был громким для меня, милый, — Антон не смотрит на брюнета, но знает, что, оторвавшись, наглухо застрянет в затуманенных пеленой голубых глазах, сверкающих от желания, и сердце тут же разорвëт от такого любимого. — Стони и скули, насколько хватит голоса, Арс. А дальше я уже сам сделаю всё, чтобы ты утопал в удовольствии, — он горячо и шумно выдыхает прямо в кожу Попова и, прикрыв глаза, только расплывается в лёгкой улыбке, кончиком носа проводя ниже, всё же сдвигаясь с места и останавливаясь чуть ли не у самого паха. Пора заканчивать затянувшуюся паузу, хватит ему мучить Арсения, ведь он и сам, кажется, уже на пределе.
Арсений скулит, а на фразы Шастуна отвечает только шумным дыханием, иногда прерываясь на стоны, но стараясь всё же их заглушить, потому что привык, что обычно от него меньше звуков вылетает. Но сейчас, когда Шастун просит быть громче, особенно для него, Попов не в силах сдержаться, не в силах больше молчать и думать о том, что звучит он некрасиво или неестественно. Антону нравится, а это уже о многом говорит.
Антон всё-таки отстраняется, в моменте подмигивает Попову, не снимая с лица своей яркой улыбки, за которой скрывается что-то большее, стоящее гораздо выше, чем простое желание, и ещё выше, чем любовь и трепетность, так наглухо заевшая в голове. Сейчас мужчину хочется, и в мыслях только то, как он сожмëт ладони на упругих ягодицах, властно переминая нежную кожу, оглаживая пальцами и смотря восхищённо, задерживая дыхание. Так и хочется сказать, насколько же Арсений соблазнительный, как же вскружил голову всего за те минуты, что они валяются на кровати пыльного чердака в поисках тёплых поцелуев. Шастун думает о том, как же он будет с любимым нежен, не пренебрегая своим правилам даже в постели, ведь так хочется видеть эти глазки, закатывающиеся от наслаждения, обводить языком приоткрытые губы, проникая дальше и глубже, глядеть, как сильные руки сжимаются в кулаки до посинения, облегчая свою ношу тяжкого ожидания.
Встряхивая головой и окончательно выпадая из своих сладких, до невозможности извращённых мечтаний, парень возвращается в реальность, и вид расслабленного, мягкого и до одури красивого Арсения только стимулирует к действию. Ладонями Шастун упирается в крепкую грудь, переносит вес на руки, легонько надавливая, прижимая мужчину к кровати, а сам сползает ниже, усаживается на бёдрах ближе к коленям, перетаскивая руки за собой. И на ногах ощущается приятным весом, не доставляющим ни боли, ни дискомфорта. Он не спрашивает разрешения, чувствуя сейчас себя в роли доминанта, и широкой ладонью только накрывает ширинку джинс, пальцами ловко хватается за бегунок и тащит вниз, расстёгивая тугую молнию. Лёгкий, но до ужаса мерзкий скрип разносится эхом по небольшой комнатке, оставляя за собой лишь долгий след режущего звука. И тогда, блаженно прикусывая губу, Антон понимает, что медлить не хочется, ведь не только Арсений, но и он сам уже на пределе.
Шастун берёт ткань за самые краешки, тянет на себя, прихватывая вместе со штанами ещё и боксеры, раздевая мужчину совсем до гола и откидывая ненужные вещи в сторону — аккуратность сейчас абсолютно не заботит.
Арсений не знает, как выглядит со стороны, но хищный взгляд Шастуна говорит о том, что слишком горячо и желанно, по крайней мере для одного человека на этой планете слишком прекрасно. И слишком правильно, что именно перед ним, именно сейчас.
— Какой же ты ахуенный, Арс, — возвышаясь над лежащим телом, парень смеет лишь облегчëнно вздохнуть, посвящая всего себя рассматриванию обожаемых форм. Кажется, что даже спустя года, когда они не то, что повзрослеют, а даже постареют, он продолжит любить в Арсении каждую ямочку, каждый шрамик, который только украшает, нисколько не ужасает. — Блять, я не могу, ты такой мой, Арс. Такой нужный, — и крышу сносит окончательно и бесповоротно, до того, что парень, кажется, готов наброситься на мужчину, словно на свою жертву, хищной хваткой вцепиться в плечи и только трахать-трахать-трахать, ладонью накрывая его возбуждëнный, взбухший член, лаская со всех сторон. — Я так сильно люблю тебя, — Шастун смотрит и не скрывает, что просто любуется, затягивает его эта бледная, молочная кожа, убивают разных размеров родинки и веснушки.
Нервно вскидывая голову, Антон наклоняется, просит Попова лечь на живот, тут же помогая ему перевернуться, и теперь вид на того открывается совсем полный, даёт возможность осмотреть мужчину со всех сторон, в сотый раз думая о том, как же он прекрасен, прямо-таки до боли, и сердце начинает биться в десятки раз сильнее от одного лишь взгляда на арсения. Антон чувствует, что снова готов отключиться, погрязнуть в своих грёзах, но Арсения никак оставлять нельзя, а потому он, как-то неуверенно выдохнув, лишь достаёт из тумбочки рядом небольшой тюбик со смазкой и упаковку презервативов, кидая рядом на матрас, но так к ним и не прикасаясь.
— Надо тебя растянуть, мой милый, — и, стоило думать, что сейчас Шастун, полив пальцы прохладным гелем, начнёт вставлять их один за другим в анус брюнета, вставляя всё глубже фаланга за фалангой, давая привыкнуть к объëму и продолжая дальше, но решает он всё же пойти другим путём.
Он перекидывает ногу через тело мужчины, глубоко прогибаясь и наклоняясь ближе, голову он подносит к ягодицам, в это же время укладывая тёплые ладони на бёдра и легко, пока что не сильно сжимая. И, только причмокнув губами, он высовывает язык наружу, обводя сначала кожицу вокруг, а после постепенно проникая в колечко мышц, что пронзительно сжимается. И давит он всё сильнее, вылизывает особенно напористо и так влажно, так ласково, делая всё, как профессионал, даже не имея должного опыта.
Антон языком толкается всё глубже, и ведь получается сначала неловко, неуверенно он двигается, и первые секунды просто зажато. Всё таки он видел, как это делается, только никогда не пробовал сам и не чувствовал на себе, но так хочется Арсения вылизать, наплевать на брезгливость, только попробовать на вкус всего, растянуть таким вот необычным способом, надеясь, что удовольствие от этого доставит не только себе, но и Попову.
Только вот через пару движений, когда язык ввинчивается глубже, растягивая узкую дырочку, а пальцы чуть крепче сжимают упругие бёдра, почему-то приходит уверенность, и приходится по нраву мычание вперемешку со стонами со стороны. Но лишь до того момента, как его не начинают отталкивать, желая прекратить.
Попов вздрагивает, громко сглатывает и сначала стонет с сомкнутыми губами, а после, всё же пытаясь запихнуть возбуждение в жопу, как бы комично это ни звучало, начинает извиваться, сначала шёпотом просит прекратить, а после изворачивается, руками ягодицы прикрывает, Шастуна хочет оттолкнуть и только в панике начинает говорить громче.
— Антон, нет, стой, господи, — чуть ли уже не визжит он высоким голосом. — Антон, не надо, прошу. Антон!
Арсений поворачивается корпусом, насколько это возможно, продолжая прикрываться руками и не имея возможности из-за сидящего на ногах Шастуна перевернуться на спину. Только рукой тянется к груди Антона, пытаясь пресечь его действие, а второй ладонью даже вид перекрывая на плотно сжавшийся анус.
— Прошу. Не надо, Антон, — просит он снова еле слышным шёпотом, еле шевеля губами. После выдыхает. — Н… Не н-надо, б-б-блять. Боже…
— Милый? — Парень тут же отходит, слезает с ног и переворачивает Арсения, чтобы тот лежал лицом кверху, и тогда только ласково целует в лоб, стараясь успокоить, показать, что всё нормально, что он не сделает ни больно, ни плохо, и выполнит любое предпочтение любимого, чтобы тот с уверенностью мог сказать, что такой секс ему правда понравился. — Солнце, всё хорошо? Тебе не понравилось? Тогда я больше не буду, и подготовлю тебя привычным способом. Только говори, когда тебе как-то не так, Арс, я хочу знать, что тебе тоже нравится, — тёплая, широкая ладонь с особой лаской ложится на нежную щëку, лежит неподвижно, а сам парень ждёт ответа. И глядит обеспокоенно, ведь комфорт Арсения сейчас ощущается чем-то гораздо более ценным, чем своё желание, и потому он готов отдать всю заботу, всё волнение.
Попов продолжает загнанной дышать и со смесью страха и сожаления смотрит на Антона. И хочется извиняться-извиняться-извиняться за такую реакцию, за то, что он не просто попросил прекратить, а извивался, вырывался, будто бы это всё происходит не по обоюдному согласию, словно Антон его насилует в подворотне.
— Прости, — шепчет Арсений, укладывает свою ладонь на руку Антона, чувствует, как краснеет, и прикрывает глаза. И сейчас не время для этого, не время для всяких разговоров, но когда, если не сейчас, сказать, почему Арсений так отреагировал, не дав продолжить, почему на него накатила паника. — Антош, прости, прошу. Я… Не надо так делать. Это и… Негигиенично, — начинает он объяснять, немного морщится и закусывает губу, обдумывая свою фразу. Звучит, конечно, мало того, что грубо, так ещё и обидно, наверное. Ведь Арсению самому от себя было бы тошно, если бы он вдруг сам себя вылизывал, если бы ему пришлось вылизывать своего двойника. — И мне стыдно и неловко, Антон. Мне приятно, безусловно, странно немного. Но, пойми меня, Антон, мне правда ужасно неловко, я чувствую себя ужасно, потому что мне стыдно, мне чертовски стыдно.
Попов жмурится, а после, взяв себя в руки, всё же открывает глаза и смотрит на обеспокоенного Шастуна, что выглядит слишком заботливым, взволнованным. И стыд накатывает сновь, краснеют уже не только щёки, но и кончики ушей гореть начинают.
И этот стыд от того, что Антон готов был доставить такое удовольствие, только возрастает. Ведь Арсений испытывал удовольствие от языка у себя между ягодицами только единожды, с самым первым партнёром. И тогда было ужасно приятно, пускай и стыдно сначала, но потом комфортно, он тогда раскрепостился. Но сейчас не хочется Антону показывать себя с этой стороны, не хочется скулить, стонать и извиваться от языка.
Конечно, Арсений Антону доверяет, на все двести процентов, но страх, стыд и банальная закрытость не даëт Арсению раскрыться полностью. Конечно, Арсений готов перевернуться сейчас я перетерпеть. А после отпустить себя, всё же отдаться искушению, тому запретному желанию. Только внутри что-то не даёт.
— Прости, прошу. Я… Чёрт, я всё испортил, да?
Антон смотрит сверху вниз на арсения, всё не решаясь отстраниться, убрать с его щеки свою ладонь, которая так пригрелась, аккуратно лежа и наглаживая нежную кожу, желая отдать всю-всю ласку, успокоить, ведь такая нежность, наверное, способствует умиротворению, говорит о том, что твой близкий, родной и любимый, совсем рядом, готовый помочь и поддержать. И Антон надеется, что Арсению поможет, что он, теперь донельзя зажатый, не такой раскрепощëнный, как минутами ранее, вскоре с облегчением выдохнет, скажет о том, что хочет, и наконец получит удовольствие. Да, возможно сейчас не время для беспокойства, но не в силах парень видеть эти прикрытые глаза, залитые румянцем щеки и приоткрытые губы, говорящие о том, что некомфортно, не нравится, стыдно.
— Со-о-олнце, — выслушав всё, о чём Арсений говорит шёпотом, что считает неуместным и слишком, слишком личным, что даже Антону о таком говорить стыдно, Шастун только улыбается ободряюще, как-то совсем нежно, хотя мог бы не так. Парень думает о том, что спокойно мог бы разозлиться, наплевать на все предпочтения попова и просто продолжить, развращать ещё больше, своими фантазиями портя всю прелюдию, выстроенную на одной лишь ласке, но в голове и мыслей нет о том, чтобы сделать больно и неприятно, не хочется даже с грубинкой, только так, лелея, успокаивая и даря всю свою любовь. — Не волнуйся. Мы пока только пробуем, и это нормально, что тебе что-то не нравится, что тебе стыдно и некомфортно. Только говори о том, что тебе по душе — и всё, — Антон выдыхает, говорит тихо, разжевывая всё предельно ясно, что арсений точно понял и был уверен, что все его ощущения — это важно. главное, что они оба поняли, что такой опыт был неудачным, а Шастун теперь запомнит, что таких действий с Поповым больше не провернëт. — Не волнуйся, всё в порядке.
Антон наклоняется, чтобы оставить короткий поцелуй, и губами касается приплюснутого кончика носа, задерживается ненадолго, аккуратно прикусывает, а затем сразу отстраняется. Он склоняет голову на бок и смотрит всё с тем же беспокойством, но более притуплëнным, а глаза уже сверкают по-настоящему счастливо, — кажется Шастун всё-таки понял, в чëм проблема.
— Да и ничего ты не испортил. Разве есть что-то ужасное в том, что тебе стыдно? Всё хорошо, я буду ласкать тебя так, как захочешь именно ты, — Антон хмыкает, но совсем не недовольно, только улыбается чуть шире. — Мы продолжим, если ты всё ещё хочешь. Я могу растянуть тебя пальцами, так будет привычнее.
Арсений поджимает губы, кивает пару раз и не отрывается от глаз Шастуна. И хочет он уже сказать, чтобы Антон делал так, как хочет, как чувствует, как ему самому приятно, ведь это немаловажно, для Попова даже важнее, чем собственные чувства, но и хочется и колется. Вроде ничего такого нет в том, что Антон ублажит и растянет именно так, по-новому и для Арсения, и для себя самого, что чувствуется по слегка неловким движениям. Но, с другой уже если стороны посмотреть, то ужасно стыдно становится за такие действия, за свои движения, за прогиб поясницы. Да и видок, наверное, всё же не самый лучший для второго раза.
Антон ладонь уже убрать собирается, видя, что хоть какое-то впечатление на брюнета его ласка произвела, и пусть тот смотрит прямо, поджав губы, парень уверен, что на душе его стало хоть немного, но спокойнее. Пусть никуда не ушла неуверенность, пусть осталась та же неуверенность и стыд, которые вместо того, чтобы раскрепощать, наоборот сковывает до невозможности, но всё-таки кажется, что стало ему дышать легче. Парень выдыхает, прикрывает глаза и отчего-то мотает головой, а в мыслях только неудавшаяся ласка и желание попросить прощения, ведь его любимый чувствует виноватым себя. И стыдно самому от того, что не принёс того, чего желал, пусть и самому понравилось, всё же Арсений — приоритет. На языке всё ещё остаётся тот привкус, и Шастун только сглатывает, решая, что нужно просто забыть и продолжить.
— Антон, прошу, прекрати говорить про… Господи, какой же ты пошлый, — шепчет Попов, смущённо опускает глаза, но после всё же решает перевести всё в нужное русло, вернуться к тому, с чего они начинали. — Блять, ты невозможный.
Настроение у Арсения меняется буквально за пару минут. Он снова тянет Шастуна на себя, сам голову приподнимает и целует, нижнюю прикусывает, оттягивает слегка, языков дотрагивается до чужого и стонет в губы, выгибаясь и прося уже перейти к тому, чего они оба хотят. всё же, и правда, не время для соплей.
— Пошлый? Тогда, знаешь, это только для тебя, милый, — Шастун хмыкает, а на лице расцветает довольная ухмылка от осознания того, что Попов его воспринимает именно таким. В обычной жизни он всё же не слишком властный, самый простой парень, за которым, как оказалось, скрывается очень, очень много самых странных и неожиданных чувств. И вот именно сейчас хочется всего себя обнажить, показать, каким он может быть, но нежность всё так же прёт через край, закрывая и до того крохотную силу, скромную доминантность.
— Господи, Антон, ты можешь делать что угодно, — говорит Арсений в самые губы Шастуна, — Это было неожиданно, но я не отказываюсь от того, что приятно. Стыдно, но ты ведь тоже стыдился в первый раз. Я лежу перед тобой абсолютно голый, ты мог продолжить. но ты этого не сделал. И я ужасно люблю тебя за то, что ты остановился, Антон. Пожалуйста, сделай всё, умоляю тебя, я так хочу, чтобы тебе всё это понравилось. Антош, пожалуйста, я успокоился, умоляю тебя, я готов кончить лишь от твоих поцелуев.
Арсений в подверждение своих слов снова стонет и рукой всё же залезает под футболку антона, оглаживает бока, но вскоре отдёргивает руку. Кажется, сегодня нужно играть по правилам Шастуна.
— Чëрт, Арс, мне от тебя крышу сносит, понимаешь? Я готов кончить от одного лишь твоего обнажённого вида, — наконец парень решает не медлить, и, решительно отпрянув назад, резкими движениями поддевает футболку за края, снимает и отшвыривает на пол, а вскоре туда же летят и джинсы.
Арсений наблюдает за Антоном, ведёт взглядом по его телу и замечает бугорок и мокрое пятно природной смазки на серых боксерах. И слишком приятно осознавать, что Антон возбуждён, что он хочет так, что силы терпеть, кажется, нет, что вот-вот он сорвётся, набросится, как животное, как лев на бедную беззащитную лань, будет терзать добычу, впиваться пальцами и зубами в нежную кожу, вбивать в постель размеренными толчками пол громкие стоны и учащённое дыхание.
Арсений не успевает насмотреться, даже тронуть, так как Шастун переворачивает его на живот. Только несколько движений делает, приподнимает бёдра и член поправляет, чтобы можно было удобно тереться о покрывало, чтобы было соприкосновение, иначе он точно не выдержит пыток — он себя знает.
— Боже, милый, ты такой у меня красивый, — Антон шепчет хрипло, рвано, а всё от того, что дыхание прерывают грубые и шумные вздохи. вновь беря в руки тюбик со смазкой, он выдавливает не хило так себе на руку, растирает между пальцами, всё же выбирая привычный для мужчины способ растяжки.
Помогая тому перевернуться, Шастун, тяжело выдохнув, направляет первый, хорошо смазанный палец прямо в Арсения, со входом затягивая, сначала массируя дырочку снаружи, словно дразня, а потом с особой аккуратностью толкаясь внутрь, всё глубже, между тем потягиваясь к длинной шее и отвлекая от не самых приятных ощущений новыми, ласковыми поцелуями.
Но Арсений даже не морщится, лишь улыбается, вспоминая то приятное чувство, когда его растягивали, когда входили сразу тремя, не беспокоясь, ведь Попов просил всегда больше, просил не останавливаться, продолжать. Поэтому сейчас сам сразу на палец насаживается, стонет сладко, в пояснице прогибается и всё же головкой члена проходится по мягкому пушистому покрывалу с короткими ворсинками.
— Ещё, — просит он через несколько секунд таких движений и, ощущая второй палец, утыкается лицом в подушку, прикусывает наволочку, оттягивает её и дышит так часто, горло саднить начинает.
Нужна вода. Глоток, стакан, графин, кастрюля — кажется, целого океана не хватит, чтобы напиться, чтобы убрать эту ужасную сухость во рту, которая вернётся вновь, стоит только Антону коснуться простаты.
Из горла вырываются стоны, которые Попов сначала пытался глушить, но потом отпустил себя, уже перестал прикрывать рот рукой, зная, что Антону нужно их слышать.
Чувствуя третий палец и касания губ к шее, Арсений задерживает дыхание на несколько секунд, сглатывает тяжело, еле-еле, хочет сказать, чтобы Шастун прекратил эту пытку, чтобы вошёл, был нежным или грубым, чтобы двигался размеренно, медленно или быстро, рывками. Лишь бы уже приступил, лишь бы дал почувствовать Арсению этот сочащийся смазкой член.
Интересно, какой он? Наверное, такой же красивый, как и сам Шастун. С розовой головкой, бледной кожей, отчего венки видны слишком уж сильно. Арсению бы взглянуть хотя бы раз, хотя бы на секунду, но сил повернуть голову не остаётся. Только спустя несколько минут тщетных попыток, Попов просит хрипло, еле слышно:
— Я хочу тебя, а не твои пальцы.
Звучит слишком пошло, по-сериальному, но это желание изнутри распирает, сосредотачивается внизу живота, бьёт по мозгу и заполняет все мысли.
— У тебя такой красивый голос, — намекая на ставшие более уверенными стоны мужчины, Антон лишь улыбается, нравится ему то, что Арсений выполняет просьбу, становится громче специально для него, и с такими мыслями спешит вытащить пальцы из ануса, только довольно хмыкая, когда слышит слова о том, что хотят именно его. — Да брось, согласись, мои пальцы явно пришлись тебе по душе, — хохотнув, парень вздергивает плечами, спешит скинуть давящие боксёры и, выдыхая от наслаждения, от ощущения, что на раздражённую тканью плоть больше ничего не давит, только проводит пару раз ладонью по органу, тут же хватая нераспакованный презерватив и натягивая на член, в добавок поливая смазкой сверху.
Шастун, по правде говоря, немного нервничает. Хочет сделать хорошо и Арсению, и себе, но так боится ошибиться, показать себя неправильно, а в ответ получить разочарованный вздох, и даже хватается за бока Попова слишком сильно, сдавливает крепко, позабыв о том, что может оставить синяки, но сразу кожу разжимает, прикрывает глаза и сбивчиво извиняется, перемещая ладони на бёдра. Собравшись с мыслями, парень приставляет головку члена ко входу, смотрит недоверчиво, хватается за тело мужчины всё крепче.
Арсений дыхание затаивает, мурашки по телу проходят. И Арсений не понимает, почему Шастун медлит, ведь самому хочется, возбуждение уж слишком сильное. И только Арсений думает об этом, как Шастун толкается, входит до самого основания. И Попов не может не простонать, не может снова не прогнуться, не покрыться мурашками от следующих толчков. И Попов не зажимается, только расслабляется ещё больше, пытается бёдрами навстречу податься, самому двигаться, только вот Антон, что с таким напором входит в тело, не даёт. Остаётся только пытаться снова потереться членом о покрывало, чтобы хоть какое-то касание получить.
— Блядство, — шипит он, ощущая особо сильный толчок и чувствуя, как природная смазка уже крупными каплями скатывается по члену, спускается к яйцам и падает на кровать.
Попов стонет всё громче, зная, что после останется без голоса, но не боится за это ведь орать ему на работе ни на кого не надо, да и обязанности выполнять свои он может без голоса.
— Антон, укуси меня, — в агонии просит Арсений, уже не соображая, что говорит. — Дотронься до меня, прошу, по… — Попов снова раздаётся оглушительным стоном, утыкается лбом в подушку, в ладонях сжимает покрывало. — Блять, подрочи мне.
Арсений громко сглатывает, чувствуя, что уже на пределе. И хотел почувствовать себя снова главным, снова взять всю власть в свои руки, но только хочет почувствовать себя той самой маленькой ложкой, поэтому только просит, требует внимания, высказывает свои желания.
— Жёстче! — вскрикивает он, чувствует грубый резкий толчок и мычит. — Ещё, вот так, да! Да, Антон, вот так!
И звучит всё также пошло, неестественно, словно он в сериале переигрывает, но только это жизнь, в которой Арсений действительно переигрывает, так со стороны кажется, но это всё искренне, просто слишком эмоционально.
В какой-то момент, когда все мысли улетучиваются, забываются и уходят далеко и надолго, а в ушах лишь звенят громкие, прямо-таки оглушительные стоны, бьющие по перепонкам с такой силой, словно их отражают стены, направляя прямо на чувствительного слухом Шастуна, Антон вдруг понимает, что хочет на Арсения смотреть — видеть перед собой эти голубые, затуманенные пеленой страсти, смотреть на приоткрытые губы и видеть это красное лицо, взмокшую голову, лоб, к которому прилипла вспотевшая чёлка, да просто чувствовать эту бешеную агонию, обжигаться об огонь между ними раз за разом.
Голос Попова становится слишком высоким в такие моменты, лёгкие горят от недостатка воздуха, но Арсений только подставляется, пытается двигаться сам, но после лишь млеет от прикосновений, от грубых толчков, кусает израненные губы, руками мнёт углы подушки и только и чувствует, как и сам на грани. Давно не испытывал такого удовольствия, от которого бы всего внутри скручивало, от короткого возбуждение тугим узлом так быстро и сильно стягивалось, что хотело продолжать и закончить как можно скорее одновременно.
Антон от каждого стона млеет, а когда слышит, как голос Арсения срывается на особо высокий, становится таким писклявым, но совсем не неприятным, наоборот слух ласкающим. И так нравится, что на такие звуки Попова провоцирует только парень, который из кожи вон лезет, лишь бы было хорошо не только ему, но и Арсению. Хотя, если нижний на каждую ласку отзывается, прогибается и скулит, зажмуриваясь и утыкаясь лицом в подушку, не лежит бревном, а всё изворачивается, ещё большего желая, то сам Шастун довольно спокоен, и лишь тяжко вздыхает, рвано совсем, и тихонько постанывает, поджимая губы и чувствуя, как самого скручивает. И пусть видимых эмоций и нет, но внутри самый настоящий пожар пылает, огнём по всему телу распространяющийся, и голова так тяжела, так затуманена, что уже не чувствуется ничего, хочется лишь пасть в желанные объятия, расслабляя наконец мышцы.
— Блять, Арс, — Антон прекрасно слышит каждую из просьб, которые кажутся дикими, слишком извращёнными, но спешит их исполнить.
Толчки становятся более лёгкими, быстрыми, чёткими — ведь нужная точка давно найдена, и теперь парень бьёт только по ней, раз за разом задевая простату. Приподнимая Арсения, так же хватаясь за его бëдра, Антон обхватывает ладонью возбуждённый орган, большим пальцем обводит головку, растирая естественную смазку по раздражённой коже, и только в кольцо из пальцев заключает, водит вверх-вниз, дрочит быстро, в такт толчкам, которые становятся до невозможности резкими. Шастун боится, что Арсению может быть больно, и только понимает, что они, наверное, абсолютные противоположности. Один любит нежно, растягивая каждую мелочь, терпеть не может боль, а второй просит жестокости прямо сейчас.
— Арс, Арс, я сейчас… — с приоткрытых уст хрипло срывается лишь эта фраза, и парень ощущает, как перед глазами темнеет, как всё плывёт, а всё внутри скручивает спазмом, предвещая мощный, жаркий оргазм.
Чувствуя чужую ладонь на собственном члене, Арсений слушает Шастуна, слышит его тяжёлые вздохи и, по особо быстрым и рваным толчкам понимает, что Антон сейчас кончит. Хотя Шастун это и сам подтверждает буквально через несколько секунд.
— Боже, — рычит Попов, руку Шастуна перехватывает и вперёд подаётся, чтобы Антон вышел из него, переворачивается на спину, а после изворачивается и Антона роняет на кровать, без прелюдий спускается к паху, мажет языком по гладком лобку и по животу проводит ладонями.
— Мой мальчик, не сдерживай себя, — Попов снимает презерватив рывком, откидывает в сторону и припадает к головке члена губами, после вбирает в рот полностью, насаживаясь горлом до основания, пальцами правой руки перебирает яички.
В голове ни одной приличной мысли, только лишь похотливое желание и осознание, насколько Антону сейчас хорошо.
— А-а-арс, — антон стонет, протягивает имя брюнета и только жмурится, ощущая, как член пульсировать всё сильнее начинает.
И стоит ему только стащить с члена презерватив, вобрать головку в горячий рот и насадиться до конца, как вдруг Шастуна резко передёргивает, и парень, накрепко вцепившись в одеяло, и тут же его пробрало мощной волной оргазма. Тяжким стоном его охрипший голос разносится по комнатке, а глаза от наслаждения закатываются.
— Блять, — парень, резко выдыхая, только обессиленно падает на кровать, понимая, что только что залил рот мужчины своей спермой, успев и себя немного обрызгать, и тут же поспешил отодвинуться подальше, обеспокоенно смотря на брюнета, разглядывая его и стараясь понять, всё ли хорошо. Щëки румянец заливает, а сам Антон дышит глубоко, быстро, не успевая даже вдыхать.
Но тот смотрит на Шастуна и одним кивком говорит, что всё хорошо, только вот он сам сейчас не закончил, а уже хочется, да так, что пальцы подгибаться, мурашки бегают по телу табунами.
Потому Попов только укладывается на спину, одной рукой двигает по члену, а пальцы второй облизывает, а слюнявую ладонь тянет к анусу, вставляет средний и указательный и стонет. С Шастуна глаз не сводит, затеял такую игру, от которой крыша едет, голова кружится. И не знает, как Антон отреагирует, но, кажется, Шастун не против.
— Пожалуйста, — просит Попов, замедляя движения. — Пожалуйста, Антош. Поцелуй меня, прошу.
И взгляд меняется на жалобный. Попов закусывает нижнюю губу, затем поджимает и громко сглатывает.
— Пожалуйста, — шёпотом снова просит он, снова ускоряя движения и постанывая от близости оргазма.
Шастун сначала в ступоре смотрит завороженно на извивающегося Арсения, разомкнув пухлые, искусанные и поалевшие губы, зрачки расширяются потихоньку, всё всматриваясь глубже, пожирая глазами это удовольствие в виде любимого, старающегося и себя довести до конца. А после Антон с места срывается, придвигается близко-близко, и прежде чем прикоснуться к губам Арсения, перехватывает его ладонь, лежащую на члене, заменяет своей, возбуждённый орган накрывая полностью, поглаживая пальцами набухшую головку, а после плоть несильно сжимая, и сам, мягко улыбаясь, всё же целует с особой страстью, растеряв весь трепет и ласку, требуя большего, прижимаясь с таким напором, что нельзя отстраниться, а сам зубами цепляется за нежную кожу, языком проникая всё глубже.
— Мой хороший, мой милый, — Антон прикрывает глаза, выдыхая прямо в горячий рот напротив, и только шепчет что-то до дури опошленное, извращённое, такое, что с его губ больше никогда не сорвётся.
Тёплая ладонь продолжает двигаться по члену дальше, сжимая слишком сильно, перекрывая все чувства, а всё для того, чтобы помучить, подразнить, услышать просьбы о пощаде, о разрешении. И, отпуская, только чувствует, как на руку сильным напором брызгает белая, мутноватая сперма, и тут же антон, тяжко выдохнув, падает рядом, за плечо приобнимая мужчину и прижимая к себе, крепко целуя в висок.
— Люблю тебя, солнце. Люблю…